Відеокліппровійну

«Бабы Бабеля»  - так называется новая постановка Одесского кукольного театра. Для инсценировки режиссер Евгений Корняг  выбрал три рассказа Исаака Бабеля, «Король», «Отец» и «Иисусов грех».
«Иисусов грех»  был когда-то поставлен  выпускником ВГИКа,  Эктором Сьерра Рамиресом, молодым режиссером из Колумбии,  по сценарию украинского драматурга  Г. Колтунова.  По вопросу владения фильмом разодрались между собой «Мосфильм» и «Одесская киностудия», в результате чего копия фильма  была увезена в Колумбию, и в Украине не осталось ни копии, ни даже сценария.  Фильм  получил в Латинской Америке несколько весомых наград. Это была до сих пор единственная проба  постановки рассказа, и вот сейчас он ожил на одесской кукольной сцене. 
Назвать сцену кукольной будет не совсем точно. На сцене действуют обычные живые актеры с кукольными головами в руках разного калибра и разной эстетической направленности.  Иногда говорят за куклу прямой речью, иногда авторскими, Бабелевскими ремарками. 
Первый рассказ «Король», строго говоря,  вообще не о какой либо бабе. Это один из рассказов о Бене Крике, а героиня, там действующая, одна – его сестра Двойра, 40 лет, перезревшая, изуродованная болезнью, но отчаянно  желающая получить свой кусок бабьего счастья. Ей в рассказе уделено так  мало внимания, что считать героиней рассказа Двойру никак нельзя, хотя главное событие рассказа – свадьба Двойры. 
На сцене режиссер воспроизвел шумную многоликую атмосферу еврейской богатой свадьбы, квинтэссенцию жизни знаменитой одесской Молдаванки. Все кипит, стучит, орет и носится туда-сюда.  Бурлит человеческий котел страстей, надежд, предательства, хитрости и мести.  И есть там одна типичная Бабелевская фраза, которая, по сути, является стержнем, гвоздем рассказа, на первый взгляд, незаметным.  «Жених, онемевший от тоски…»  И все. Четыре коротких слова, в которых заключена жуткая человеческая трагедия будущей поломанной жизни, купленной  Беней Криком для своей сестры на деньги богатого родственника. Потом жениха будет подталкивать к спальне, изнывающая от неизведанной еще страсти Двойра.  И все, что ждет их супружескую пару нам понятно, и все это рассказано Бабелем,  гением лаконичной фразы, в четырех словах, одно из которых коротенький предлог «от». 
Вот только место этой ключевой фразы в спектакле и в рассказе  отличается. В рассказе фраза возникает намного раньше, потому что читатель бежит по странице глазами намного скорее, чем видит то же самое на сцене – там время уходит на передвижение актеров, на проговаривание, на жесты и т.д.  Особенно в первой части, где изображается собственно свадьба.  А потому самая пронзительная фраза сдвинулась  к концу, потеряв свое законное место в архитектонике рассказа.
 
Излюбленный женский персонаж  Бабеля  большущие, полнотелые  женщины, изнывающие от неудовлетворенной страсти, которая не только мучит их, но и приводит, зачастую ко многим печалям,  неотъемлемая от плоти, и она есть сама жизнь, созданная Богом именно такой,  плотской. Грешной.  И в том, что Бог создал человека грешным, писатель обвиняет его самого, оправдывая человечий грех. Этих женщин автор описал не только в Одесских рассказах. Таких  женщин   он выводит  в рассказе «У батьки нашего Махно», в рассказе  «Сказка  про бабу»,  да и других тоже.  Поэтому для инсценировки «Бабы  Бабеля» было из чего выбрать. Но режиссер остановился на «Короле», вероятно для того, чтобы отдать дань Одессе.
Жаль, что в сцене, когда мальчишка сообщает Бене о готовящейся облаве, несколько голосов произнесли хрестоматийную, известную всем  фразу: «Папаша,  ешьте и пейте, и пусть вас не волнует этих глупостев»,  как «...пусть вас не волнуют эти глупости», отжав из нее одесский сок.
 
В «Короле» режиссер вывел на сцену самое большое количество персонажей одновременно, создавая хаос, который должен был, вероятно, показать нам тот кипучий, «вспученный» - языком Бабеля,  человечий  мир, которым являлось одесское еврейское предместье в начале прошлого века. Однако  мне кажется, что стилистике Бабеля свойственна большая тишина и углубленность. Острие Бабелевской  прозы направлено вглубь и вниз. Острие Корняговской постановки – вверх и вширь. 
Читая Бабеля, мы спокойно и трезво вглядываемся в нутро человеческого Бытия.
Глядя Корняга, наблюдаем внешнюю сторону пестрой ярмарки проходящей перед нами жизни.   

Очень часто у Бабеля вообще отсутствует сюжет как таковой, а есть пристальное, медленное  всматривание в жестокую правду жизни, ее грязь, отчаяние и боль. Крохотные зарисовки трагичны, описанные самым удивительным в русскоязычной литературе  языком, которому, наверное,  нет  равных.  «Любка проснулась,  открыла глаза и закрыла их снова. Она увидела сына и луну, ломившуюся к ней в окно. Луна прыгала в черных тучах, как заблудившийся  теленок».  Или  вот: «В тот час солнце не дошло еще до Ближних Мельниц. Оно лилось в тучи, как кровь из распоротого кабана». 
Этот Бабелевский язык, его невероятная ёмкость и образность, отточенная метафоричность – самостоятельный  герой  его прозы,  герой, присутствующий во всех абсолютно произведениях, наравне с ужасающей правдивостью, жестокостью глубины человеческой души, в которую заглядывает писатель и заставляет нас увидеть ее дно. И заглядывание  туда,  вниз, в приближенную к нашим глазам действительность, не терпит шума и суеты, выстроенных на сцене, требует сосредоточенности и раздумий. Осмысления, почему жизнь человеческая построена так, а не иначе.

«Земля пахла сырыми недрами, могилой, цветами...  Побелевшие провода гудели над головой, дворняжка бежала впереди, в переулке сбоку молодой мужик в жилете разбивал раму в доме Харитона Эфрусси. Он разбивал ее деревянным молотом, замахивался всем телом и, вздыхая, улыбался на все стороны доброй улыбкой опьянения, пота и душевной силы. Вся улица была наполнена хрустом, треском, пением разлетавшегося дерева. Мужик бил только затем, чтобы перегибаться, запотевать и кричать необыкновенные слова на неведомом, нерусском языке. Он кричал их и пел, раздирал изнутри голубые глаза, пока на улице не показался крестный ход,шедший от думы. Старики с крашеными бородами несли в руках портрет расчесанного царя, хоругви с гробовыми угодниками метались над крестным ходом, воспламененные старухи летели вперед»  -  описание еврейского погрома. Тихо и спокойно, а оттого еще более страшно.