ТЕКУЩИЙ ВЫПУСК 249 Сентябрь 2017
Михаил Блехман Объявление Олег Гончаренко Багряні громи сіверського волхва-народовольця Олег Гончаренко Премія імені Гомера Игорь Говорин, Егор Парларин «По ту сторону Мыльного Пузыря» Юрiй Кiрпiчов Далекі хмари Донецька Вениамин Кисилевский Суд  идет Сергій Квітницький Леонід Горлач презентував у Чернігові свою нову книжку Марсель САЛІМОВ Вірогідні пригоди письменника-сатирика Никита Николаенко Неретинский котенок Наталія Зайдлер Гармонія особистості і Всесвіту в поезії Павліни Туменко Любов Сердунич Поезії Василь Слапчук Образ досконалої людини
1. Михаил Блехман Объявление
Михаил Блехман
Объявление
Перевод
Не спалось, но – собственно, почему «но»? - и  сочинялось . Рассказ  скользил, словно поезд по рельсам,  приближаясь к конечной станции, лишь время  от  времени спотыкаясь на стыках.
Моему главному герою, как и мне, не спалось.  Жены  у него не было  сколько он себя помнил, иначе  жена сказала бы:
«Да что ж тебе не спится в такую рань!»
Вот что значит перевод. Предыдущая авторская  фраза, к примеру, звучит  почти как «насколько он  помнил». Поэтому именами и фамилиями  злоупотреблять не нужно. С ними – сплошные  неприятности: то ударение  перепутается, то место  изящного дифтонга займёт заурядный и фактически  безгласный звук. Обойдусь без имён и фамилий.  Хорошо? Возражений не слышу,  поэтому продолжаю. 
Обойдясь, я поставил, наконец, точку. Жестом,  напоминающим неловкие  объятия, поезд закрыл двери,  я потянулся и обессиленно посмотрел в окно.
      Рассвет забрезжил, словно новый рассказ в конце  старого туннеля Значит,  только что законченный, с  иголочки, рассказ, опустошивший меня и оставивший  совершенно без эмоций, становился привычно старым.  Впрочем, привыкнуть к  этому не так-то просто, да и  зачем? Привычка ведь – вторая натура, к чему мне  две?
      Как всегда, забыв дома блокнот и ручку, я прошёлся,  стараясь ничего не  забыть, до метро пешком – терпеть  не могу автобусы, в них то жарко, то холодно,  а просто  хорошо – никогда не бывает. 
Вот вы говорите – мне отчётливо слышно, - что я  брюзжу – но почему же  себя самих вы хвалите за  объективность, а меня обвиняете в том, чем я никогда  не страдал и в чём никогда не был замечен ? Вы, правда,  заметили – но  признайтесь в собственной неправоте:  какой из меня брюзга?
Ждать пришлось – впрочем, совсем даже не  пришлось, ведь всё равно  нужно было собраться с  эмоциями, чтобы потом не забыть придумываемое, -  ждать довелось долго – не хотелось ехать в старом  поезде, а новых – ожидаемо и  потому неожиданно  красивых – по-прежнему было намного меньше, чем  отслуживших.  Любой старый поезд несравнимо старше  самого старого моего  рассказа. Зато новый рассказ, в  котором ещё не поставлена не то что последняя  точка, а  и первый вопросительный знак, новее самого нового  поезда. Вы не  замечали?
Старые поезда –  заурядно-тусклые  - разделены  на такие же бесцветные  вагоны. А новые почти  остролицые, сверкают  новизной и разноцветными  огоньками вокруг дверей.  Вагон у них – один, длинный,  на весь поезд, без не  столько помогающих, сколько  мешающих перегородок. Вот парадокс: я люблю  перегородки, а особенно стены, но в новых поездах ещё  сильнее люблю их –  перегородок – отсутствие.
Народу в новом поезде почти не было  – значит,  все, за редким  исключением,  разъехались  по своим  делам в отслуживших, старых .
      Иногда мне нравится, когда много народу: на хоккее,  на футболе – теперь, к  сожалению, только по  телевизору, ну, и в театре. А вот в метро и на собраниях  –  те же люди меня раздражают. Или не те? Может, на  хоккей ходят одни, а на  собрания – совсем другие?  Собственно, почему «совсем»? Нельзя же быть другим  частично и не совсем. Личный опыт мне подсказывает,  что, увы, нельзя. 
Или к счастью?
Я сел на сверкающее сине-голубое сидение с  жёлтой викторией, такое же  новое, как весь поезд,  закрывший двери, отороченные красными огоньками, и,  всё ещё без чувств, выглянул в плотно закрытое окно Я  не чувствовал ничего,  кроме отвращения к литературе,  да и откуда взяться чувствам, которые последний  – или  непоследний? - рассказ отобрал у меня навсегда .  Правда, новый всё же  брезжил где-то в конце знакомого  невидимого туннеля, но я даже не был уверен,  что это –  рассказ, а не признание в бессилии сочинить его.
Забавно – на большее уже не было сил, - что мои  рассказы один из  многочисленных редакторов  когда-то  назвал бесчувственными А ведь в них,  кроме чувств, и  нет-то ничего,  но редакторам, судя по всему , виднее.  Нас с  редакторами объединяет нелюбовь к литературе,  вот только у меня эта нелюбовь  проходит, ст оит новому   рассказу забрезжить в непроницаемом туннеле. А у них  –  остаётся навсегда.
Каждый мой рассказ умеет жалить меня, как  пчела, и порхать, как  бабочка. Правда, цитата выглядит  вполне уместной? Вот и поезд выпорхнул на  очередную  станцию – старые поезда так не умеют, они одышливо и  хрипло  вкатываются, а новый – выпорхнул, подобно  очередному последнему рассказу - и  я краем гл аза  увидел объявление, на котором были чёрным по белому  – нет,  кажется по красному  - написаны мои имя и  фамилия .
Это была приятная новость: я не люблю  собраний, но люблю выступать на  них, особенно если  есть кому аплодировать. Да, получилось неоднозначно,  а  неоднозначность - это именно то, о чём я, наверно,  должен был выступать.
Моё выступление, как свидетельствовала красно- чёрная афиша,  начиналось нескоро, времени было ещё  много. Впрочем, много времени – это  ненамного  больше, чем мало. Совсем не больше, мне ли не знать.  Рано утром  кажется, что неизмеримо много, но так  продолжается часов до 10 утра, а потом  иллюзия  уходит, уступая место другим, тоже преходящим .  Некоторые остаются  надолго, и их начинаешь  принимать за реальность. Жаль, что они реальностью  так и не становятся. Впрочем, почему жаль? Очень  даже к счастью.
Да нет, жаль, конечно.
Я вышел в Старом городе и пошёл по брусчатке ,  в который раз  удивляясь,  как по ней ходят лошади,  запряжённые пусть и не в иллюзорные фиакры, но всё  равно ведь в реальные повозки, а в этих повозках ещё и  сидят вполне не  невесомые  и столь же многочисленные  туристы Ну вот, не о тройном ли «не»  мне предстояло  выступать со сцены старого театра, на сегодня  переделанного в  конференц-зал? 
На скамейке в скверике напротив старинного  собора спала хорошо одетая  девушка. Под голову она  себе положила книгу – явно не мою, моих ведь нет.  Интересно, риторически подумал я, подложила бы мою,  если бы моя – была? Нет,  вряд ли удобно было бы спать  на трёх «не» подряд, сдобренных метафорами,  эпитетами, игрой слов, недоговоренностями,  повторами и местоимениями вместо  имён и фамилий.  Спасибо редакторам, они начеку – иначе попробуй  выспись.  
У меня ещё оставалось время  отведать моего  любимого пива с  изображением двух блондинок  –  дочек короля - на бутылочной этикетке.  Я сел за  один  из многочисленных столиков на тротуаре самой старой  в городе улице,  заказал пива и принялся обдумывать  предстоящее выступление. Вот что значит  новый поезд  – если бы не он, разве заметил бы я красно-чёрную  афишу с моими  промелькнувшими именем и фамилией?
До реки было рукой подать, да и разница у них –  в одной лишь букве.
Я смотрел на великую в своей холодности реку и  в который раз не  понимал, как им, посланцам короля и  кардинала, удалось переплыть через  бескрайний океан  и основать город, четыреста лет спустя ставший моим?  Ну  хорошо, не четыреста, а триста семьдесят пять, - но  как? Неужели им не было  холодно и страшно – всем  этим дочкам короля и сыновьям кардинала?
Подмигнув улыбающимся мне с этикетки  блондинкам, я пошёл, наконец, в  старый театр – не  опаздывать же на собственное выступление, обещавшее  стать  первым – и, кто знает, возможно, последним, как  только что законченный рассказ.
Театр был старинный, с колоннами и  фронтоном, поэтому посетителей в  нём должно было  быть много.
Я подошёл поближе – и снова увидел красно- чёрную афишу с моими  именем и фамилией. Они были  написаны маленькими буквами, а больш ими – ну,  во  всяком случае, б ольшими, - имя моего переводчика.  Ума не приложу, почему  не разглядел афишу как  следует через окно поезда. Если бы выступать  пришлось  мне, я бы не знал, чт о скажу, зато чт о скажет  переводчик, мне было известно уж  кому-кому, а мне  приходилось с ним общаться.
Итак, моё место к счастью, в очередной раз   было не на трибуне, а в зале.  Ну не к сожалению же. На  насиженном месте всегда сидишь без сожаления. Кто  сиживал с моё согласится Впрочем, у всех ли есть  насиженное место? Вопрос – в  этом, а не в том, быть  или не быть.  
В кои-то веки перевод не помешал, а помог.
Как обычно, я сел в последнем ряду , в проходе.  Оттуда мне никто не  дышал в спину и в одно из ушей, и  уйти было проще, чем из середины.
Слушатели пришли с традиционным  опозданием, но зато – собственно,  почему но? – и  заняли все места, периодически дыша друг другу в уши  и спину.
Выйдя из-за тяжёлых кулис, переводчик занял  своё место на трибуне.
Переждав аплодисменты, он начал доклад, в  центре – но только в центре –  которого были, судя по  всему, мои рассказы в его переводе.
Произведение, сказал он без кавычек, пишут для  того, чтобы оно было  понятно. Поэтому язык его  должен быть общепринятым и общедоступным
Все бурно  зааплодировали, и я тоже, иначе меня  не поняли бы так же  точно, как мои рассказы .
Любая мысль, продолжал переводчик, по- прежнему обходясь без кавычек,  требует разъяснения.  Неразъяснённая мысль равносильна отсутствию мысли,  как  незаполненная пустота равнозначна пустоте. И  вещь, не названная своим именем,  есть даже не вещь в  себе, а вообще не вещь
Даже если бы я не забыл дома блокнот и ручку,  записать пришедшую в  голову аллюзию мне бы не  удалось: в зале, особенно в моём углу, было кромешно  темно, а выйти на сцену с блокнотом я бы не решился,  хотя сцена была освещена  не хуже, чем столик на  старинной улице неподалёку от холодной в своём  величии реки.  Чтобы не забыть мою новую аллюзию,  пришлось повторять её про  себя, пока она не потеряла  даже намёк на свежесть.
Повторяю, повторил переводчик: язык обязан  быть общепризнанным,  общедоступным и  общеупотребимым, иначе рассказ читателю придётся  разгадывать и толковать, тогда как толкование есть  занятие бестолковое и  отдаляющее рассказ от, не  побоюсь рифмы в прозе, масс. Впрочем, побоюсь, ибо  рифмы и проза – несовместимы, для рифм есть место и  время, а – впрочем,  почему а?  и в прозе им не место .
Новый, совсем ещё новый, рассказ приближался  ко мне из туннеля. Он уже  стучал на стыках и гудел  новым, в меру остролицым поездом.
Рассказ не должен требовать интерпретации,  пояснял переводчик. Иначе  каждый читатель  интерпретерирует рассказ по-своему, то есть вложит в  него и  почерпнёт из него то, чего автор в него, в  рассказ, не вкладывал.
Двери в огоньках уже почти раскрылись передо  мной.
Там, внутри, - было светло, как на улице у реки,  и мне хорошо были видны  неаккуратно разбросанные  на сине-голубых с викторией сидениях метафоры,  аллюзии, недоговоренности, повторы. Им было уютно в  моём поезде,  распахнувшем, наконец, двери, увитые  оконьками, переставшими быть зелёными  и ставшими,  наконец, просто светлыми, и – вот именно, и, а не но, -  мне снова  позарез были нужны блокнот и ручка, да хоть  бы клочок бумаги и карандаш,  только бы успеть, пока  огоньки вокруг дверей снова не покраснеют.
Казалось, в овацию переходят не аплодисменты,  а сами присутствующие.
В этом рассказе-поезде ни одно слово, ни один  знак препинания не будут  названы своим именем, и  написан мой рассказ  будет не общепринятым языком,  ведь это  – именно рассказ, а не отчёт о собрании,  случившемся в старинном  театре, мимо которого ездят  пусть и не фиакры – откуда теперь взяться фиакрам? -   но всё равно ведь повозки.
Я поспешно встал и пошёл посреди перешедших  в овацию слушателей к  моему метро к платформе, на  которую с секунды на секунду впорхнёт новый  поезд.
А переводчик, судя по всему , думал про себя ,  мол, перевод этого рассказа  ему – то есть мне, конечно,   – почему-то не понравился. Но в переводчике и  переводе ли дело – сказал он себе и присутствующим.   Нет чтобы прислушаться к  овациям – тогда, глядишь, и  у рассказов его  – то есть моих, написанных  общепринятым и обще же доступным языком и  повествующих о вещах, названных  своими именами,  было бы больше одного- единственного читателя - меня.
Выйдя на брусчатую улицу, я снова увидел   красно-чёрное объявление. Мои  имя и фамилия были  напечатаны крупными буквами, я не ошибся, увидев их  из  окна поезда, когда оставалось ещё много времени
Имени переводчика там не было.
Теперь я бы заметил даже самые мелкие буквы -  если бы они были.
15 сентября 2017 г.
2. Олег Гончаренко Багряні громи сіверського волхва-народовольця
Олег Гончаренко
Багряні громи сіверського волхва-народовольця
graphic
Коли навіть думаєш про Михайла Михайловича  Ткача, то, звичайно ж, перед  очима найперше постає  Людина, а вже потім згадується, що Людина та –  знаний  український письменник, художник,  громадянин, громадський діяч і таке інше. У  випадку  Ткача, те «інше» – справді, інше – не другорядне ні в  якому разі, просто  не таке очевидне і не настільки явне.  Дивовижність цю сприймаєш і розумієш  при зустрічі з  ним з першого ж погляду, з першого ж почутого від  нього слова.  Хоча якогось пересилу щодо  співрозмовника ні в слові тім, ні в погляді  Михайловім  ніби й немає. Ну, от є, відчувається харизма якогось  наслідного  сіверського волхва- характерника, та й по  всьому! Інші, щоправда, бачать у ньому  когось не менш  яскравого, але суті те не змінює, бо висновки  залишаються тими  ж. 
«Він ніби щойно зійшов із гравюри XVIII століття  — живий запорозький  козак. Нагадує чимось того не  тільки зовнішнім виглядом — статурою, гордою  поставою голови з виразним обличчям і вусами — а й  своїми рисами характеру:  волелюбністю, глибоким  патріотизмом, порядністю, доброзичливістю,  скромністю, синівською любов’ю до українського  народу», – пише про нього  Олексій Брик у своїй статті  «Михась Ткач. Майстер ліричної прози».
Майстер Ліричного Буття – сказав би я. Ні!  Майстер Величного Буття –  сказав би я.
Давно знаю його, давно дружу з ним, дуже люблю  і ціную його творчість,  але… Ті кілька разів, коли  брався за написання відгуків (уже й не дай Господи –  щоб «рецензій»!) на його книги, залишилися «ходінням  чи сидінням-у- нікуди»: і  розум, і натхнення, і просто  рука відмовлялися діяти згідно задуманого плану, а  Пегас знову виносив мене в солов’їні терени нарису про  Особистість. Доводилося  відступати, не солоно й  сьорбнувши спроби.   
Але сьогодні, в переддень вісімдесятилітнього  ювілею Михася Ткача,  можливо, отой нарис про  Особистість і буде саме до ладу? І можливо, не так уже  пропасно, буде мені десь посковзнутися на  літературознавчій стезі?
«Народився Михайло Михайлович Ткач 19 вересня  (якраз на «Михайлове  чудо») 1937 року в с. Сахнівка  Менського району (колишня Леніновка,  перейменована  на честь більшовицького вождя 1924 року)  Чернігівської області в  родині хлібороба», – сповіщає  нам офіційна біографія, забуваючи нагадати, що  був  отой Хлібороб іще й Солдатом, який не повернувся з  нещадної другої  світової бійні…
На рік Михайло Михайлович навіть старший за  мого, уже два роки як,  покійного батька – також сина  такого ж Солдата… Я дуже любив свого батька. Я  дуже  люблю це покоління: воно ще по-справжньому  українське, живуче, як  верба, і співоче, і працьовите, і  уперте. Я ніколи не переживав щодо цього  покоління  комплексу  «батьки і діти ». Я наче, попри вік, сам утав у  нього, як сніг  у землю навесні… А може, я, навпаки,  витік з нього ручаєм, як із талого снігу  навесні… 
Я розумію це покоління. Я співчуваю цьому  поколінню. Дивно, але я, багато  в чому, і мислю  співзвучно цьому поколінню, і живу згідно його ідеалів  та  інтересів.
«Носив мотузком та возив взимку дрова, збирав  колоски в полі та вивітрював  на точках після обмолоту  хліба дорогоцінні зернини. Те злиденне життя, якщо не  сказати – рабське, перемололо мене так, що відчуваю  його чорний подих і  сьогодні», – сповідався якось в  «Автобіографії» Михайло Михайлович, вже будучи   відомим в Україні письменником
«Рабське »?! «Перемололо »?!  
– Та ж, ні! Не лукав, друже! То інших, може, й  зітерли на тирсу і прах жорна  тодішнього жорстокого  буття. А щоб таких, як ти? – кричу йому ось зараз крізь  часи і простори. – Дивися, скільки ж усього  дивовижного встиг ти начудотворити!  
І насправді ж,  навіть найскромніше писана  біографія у нього звучить (!)  завидно :
Закінчив Ніжинський технікум механізації,  Остерський будівельний  технікум та Заочний  народний університет мистецтв у Москві (1965),  факультет малюнка і живопису. Працював довгий  час інженером  –будівельником, художником.
На початку 1990-х взяв участь у заходах,  спрямованих на утвердження  нашої незалежності.  Став членом Товариства української мови імені  Тараса  Шевченка (нині «Просвіта»), деякий час  працював відповідальним  секретарем цього  Товариства.. Тоді створив незалежну громадську  організацію – Літературну спілку «Чернігів» та  заснував журнал  «Літературний Чернігів» .
Вийшли окремими виданнями його повісті та  оповідання — «Сонячний  полудень», «Світле диво»,  «Святковий ранок», «Дике поле», «Гірка ягода  калини», «Веселий Штанько», «Відлуння душі», «  Зимові сюрпризи»,  «Багряні громи», «Ласий  Ведмідь», «Осінні акорди», «Спадок», «Хочеться  грози», «Зойк сови» та інші.
Нині очолює Літературну спілку «Чернігів», є  головним редактором  журналу «Літературний  Чернігів». Член НСПУ та НСЖУ. Лауреат  літературної премії імені Михайла Коцюбинського,  імені Григорія  Сковороди, імені Пантелеймона  Куліша та імені Миколи Гоголя «Тріумф».  Заслужений працівник культури України.
Тож точно йому «не має бути боляче за марно  прожиті роки і не має бути  соромно за підленьке й  міленьке минуле».
Ось в автобіографічній повісті «Пахне любисток і  м’ята…» Михась Ткач  пише: «Коли починаю думати  про своє село, уявляти його, згадувати дитинство,  то  навіть найтяжчі повоєнні роки не видаються мені  похмурими, а казковими і  світлими».
Гадаю, саме отут він найчесніший. Хоча, можливо,  істина, як завжди межи  двох крайнощів вихлюпнутих  душею під різний настрій … 
«Звідки я родом? Я родом з мого дитинства, наче з  якоїсь країни», – написав  колись Антуан де Сент- Екзюпері.
Що ж, усі ми родом із дитинства, і всі наші  таланти і комплекси  теж родом  звідти…
Доля випробовувала майбутнього митця  сирітством, непосильним для  підлітка трудом, голодом  сорок сьомого року, але йому вже й тоді, як напише він  сам пізніше, «снилися Багряні Громи» (а ви б  спромоглися отак означити  теперішню дійсність?) . А  пізніше він так назве і цілу книгу…
Прочитай у тій книзі навіть одненьке оповідання  «Сині очі Маньки» і  вистачить тобі болю народного  надовго… може й до кінця днів твоїх.  Снитимуться  потому тобі ота корова бідна і жінка стара, наче покара  за всяку  помилку тобою навіть несвідомо зроблену, як  до того снився, може, хіба що  «Маленький грішник»  улюбленого Михайла Коцюбинського з іще шкільної  «Читанки». Коли побачив пізніше я картину нашого  геніального художника Івана  Марчука «А очі дивилися  нам услід», то відав уже – чиї то були очі… 
А там же, у цій книзі лише по назвах, зверніть  увагу, скільки Символів:  «Чорні гуси над білою хатою»,  «Розтерзаний вітряк», «Сироти», «Дике поле»… І  це ж  тільки – з перших сторінок взято!
Гадаю, тепер вам стає зрозуміло – чому я у  заголовку назвав Михайла  Михайловича не лише  волхвом, але й народовольцем. Народоволець він і є!  Народоволець, бо і в житті, і в творах найперше завжди  стояла для нього воля  народу – воля і в сенсі свободи, і  в сенсі жадання, або навіть Закону того народу.  Це  стара літературна школа Коцюбинського, з якої –  Олександр Довженко,  Анатолій Дімаров, Григір  Тютюнник… Таких більше не роблять.
Так, устиг Михайло багато: і будинків набудував за  тисячі «чоловіків», і  дерев насадив – ліси за ним  шумлять. Щоправда книжки  почав творити пізно…  Так  зате ж яких!
«… Тільки дістав нову «прочотну» книжку, то  читаю, одірватися не можу, –  згадував якось з  дитинства Михайло Михайлович. А ще далі:  – …води  внесу і  дровець нарубаю. Однак, що не роблю, а книгу  ношу в голові…»
Довго носив у серці Мрію, та й виколисав – золоту.  Довго шукав Любові, але  ж і знайшов – єдину. А  донечки ж у нього – соколівни, і синів не треба. А ще –  зяті-молодці і онуків – когорта. 
Ніколи Михайло не заспокоїться: не той типаж –  не ждатиме «летючих  вареників». Зазираю ось у старі  листи.
За 2006 рік:  … « Зараз я вельми  перевантажений, готую до видання  книженцію, а  тут проблеми з журналом, інші навантаження.  Катастрофічно  не вистачає часу. Словом, чим далі в  ліс, тим більше дров. А ще ж весна,  дача, від якої  нема де дітися… ».
За 2011 рік:  «... До книжки маю ще одну  приємну новину – народився (у  Ганусі) ще один  внук. Тепер їх у мене вже четверо і одна внучка.  Ось такі  новини. Турботи, проблеми – ніколи вгору  глянути. Про відпочинок навіть  мріяти не варто… ).
Доводилося мені колись сидіти з його сімейством  на нічному чаюванні –  така собі була то «тайна вечеря»  після офіційного святкування його  сімдесятиліття в  Музеї Коцюбинського, тісно там було межи крилами і  серцями  – Рід сидів за власним Круглим столом.
Таке воно і є – Чоловіче Щастя – щастя  недаремно прожитого життя .
Велика роль Михайла Ткача і в моїй літературній  долі…
Думаю, ми не могли не зустрітися з ним  і не могли  не стати друзями.  Принаймні мене доля уперто вела до  цього щастя, подарувавши мені чарівну  чернігівську  юність на срібному розливі Десни: до армії я два роки  працював у  тамтешньому річковому порту і там же, на  Лісковиці закінчував вечірню школу  робітничої молоді.  Чернігів, власне, вигранював з мене, зхохлілого  тавричанина,  і українця, і поета. Проте тоді ми, на  жаль, не зустрілися і не познайомилися.
Те сталося майже через двадцять п’ять років – у  «зухуватих дев’яностих»,  коли уже і українська  література була стихла, як вичахлий вітер. 
Вісім років! Цілих вісім років писав я в шухляду,  не маючи змоги нічого  видати! Аж поки Господь не  послав мені Диво.
Диво те жило за десяток дворів від мене і звалося  Наталею Запорожець.  Просто до того випадку я з нею і  не розмовляв якось. А то були розговорилися –  почув я  знайому чернігівську говірку. Виявилося, що чоловік її  – брат мого друга  юності, з яким жив я у одній кімнаті в  гуртожитку, а сама вона – рідна сестра  дружини  Михайла Ткача. Отакий-то тісний світ, в якому ми  живемо…
Пам’ятаю, навантажила мене тоді сусідка  кількома числами невідомого  журналу «Літературний  Чернігів» та ще першим, небагатим виданням книги  «Веселий Штанько». І всеньку ніч я читав. А вранці  написав листа і відправив  свої вірші у місто юності. Так  прийшов у моє життя Друг Михайло. А  «Літературний  Чернігів» потому став для мене, як і для багатьох,  основою  повернення і становлення.
З легкої руки Михайла Ткача і мені полетіло ся.
А поговорили ми з ним розкішно лише раз – дві  тисячі восьмого року утік він  з Київського книжкового  ярмарку ночувати до мене в Ірпінський БТ (саме  відпочивав я там ). До ранку майже проговорили. На  десять років мені і  вистачило. А нині скучаю вже…  
Спасибі тобі за все, Великий Брате!
Отакий він – справжній, як ця земля, сіль цієї  землі – Михайло Ткач. 
Які ж і могли бути у такого «не кабінетного»  письменника «Осінні акорди»? 
Який може бути у такої непосидючої людини  «Спадок»?
Вам здається, що надто мало я сказав про  творчість Михайла Михайловича?  Що ж, я готов  розповісти вам і сокровенне… Для того ось подам  (може, це й  нахабно, але – ну, ніяк по-іншому !) уривок з  мого роману «Я прошу вас живіть», а  насправді випадок  з мого волонтерського буття:
*  *  *
У волонтерському екіпажі, що їхав цього разу в  зону АТО, крім мене та  водія з позивним «Хорунжий  Бунчук», була ще й дівчина Віка, років вісімнадцяти,   студентка нашого культосвітнього училища. Їздили ми в  сектор «М», у  Новоселівку: відвозили «передачку» для  бійців 14 бригади. Загалом справилися  непогано. А от  на зворотному шляху, вирішивши скоротити дорогу,  втрапили в  халепу – нарвалися, схоже,  на диверсійну  групу «денеерівців».
Аби не їхати через Чормалик, спробували ми  подолати глибочезну і  широчезну балку, що пролягала  межи двома дорогами, через якусь покинуту  ферму, до  якої були з’їзди з обох автотрас. Та ледь почали спуск,  як звідкись із-за  будівель вихопилося четверо людей в  камуфляжі та з ручними кулеметами. Один  одразу ж  став у положення «стрільби з коліна». Двоє розбіглися  врізнобіч і,  відбігши від центрального кроків на  тридцять-сорок, теж грамото зайняли вогневу  позицію.
Звичайно ж, ми зупинилися. Що іще могли  зробити, беззбройні?
Четвертий з «воєнних», граючись автоматом  рушив до нас.
– Чуєш, Віко, – тихо сказав Хорунжий Бунчук, –  ти ляж на сидіння! Може,  якщо й почнуть стріляти,  залишишся живою…
На те з -заду почулося тільки зневажливе сопіння.
Я озирнувся.  Обриси обличчя дівчини отверділи  до монументальності, але  очі дивилися на світ рішуче і  без страху!
«З такою можна йти у розвідку…» – подумалось.
– Як думаєш, – встиг спитати я ще у Бунчука, –  наші чи ні?
– Хтозна, – буркнув він. – Територія тут наша,  але ж до фронту всього  кілометрів сім… 
Той, що підійшов, на «нашого», дійсно, схожий  був мало: екіпірований по  першому класу, наче щойно –  з магазину. Навіть автомат, здається, тільки-но  відмили від солідолу. І – жодного шеврону чи нашивки!
Зневажливо зиркнувши на наш жовто-блакитний  прапорець, він, на  відміну від солдатів на блокпостах,  навіть не став вимагати документи. Зазирнув у  салон.  Побачив Віку і тихо просичав: «Бандеровская  принцеска…» 
Потім, відступивши крок, коротко сказав, наче  плюнув, московською  говіркою:
– Абьедьте чьрез Чермаалик…
Ми заднім ходом (вгору!) повернулися на стару  дорогу.
Відчувши волю, з Бунчуком дружно закурили.
А Віка раптом сказала:
– Їсти хочу!
– Ну, ти диви на неї! – засміявся Бунчук. – Точно  – бандерівська  принцеска: війна війною, а обід за  розкладом!
Біля найближчого мирного кемпінгу ми  зупинилися, з’їхавши ближче до  лісосмуги. Їли.  Сміялися чомусь. Просто раділи тому, що життя  продовжується.
Дивлячись на Віку, я раптом згадав слова  Сократа: «Людині, істинно  мужній, не личить  намагатися прожити якомога довше, а варто сприймати  життя  таким, яким би воно не було…» Ми ж з  Бунчуком хоч встигли дещо в цьому  житті, а дівчинка  ця іще стільки хорошого могла в ньому втратити.
Ні! Народ, в якому –  такі майбутні матері, не  зламати ніколи і нікому!
«Так наші то були чи ні? Може, вороги просто  не захотіли  демасковуватися, піднявши стрільбу?» –  гадаю, думав кожен з нас всю подальшу  дорогу додому.
Тієї ж ночі, саме там, де ми були, «денеерівці»  вдарили в стик 14 і 75  бригад. І з тилу теж. Невдало  вдарили: залили їм сала за шкуру добряче…
Отже, все-таки то були не «наші».  
 
То до чого я все оце писав? А до того, що отам під  прицілом ворожих  кулеметів чомусь (мабуть, з доброго  дива) згадалося мені раптом оповідання  Михася Ткача  «Вишиванка для старшого брата» і вперто так звучало в  голові  потому майже до закінчення тієї клятої  «пригоди». Чому? Прочитайте  обов’язково –  здогадаєтеся. 
Взагалі, його твори треба не рецензувати та  обговорювати: їх варто  читати, щоб в урочі та віщі  хвилини хоча б думалося та згадувалося вам щось   справжнє та путнє.
Заодно ось ще згадав я, що колись аж цілу книжку  «Н аголоси і нагол оси»  закінчив-був я славно , і що  кінцівка та і сюди вельми доладна. Отож, так і  закінчу,  благословлясь, оце Слово Про Справжню Людину:    
Здається, дійсно-таки, все... Пора іти – садити  свій Шовковичний Сад і  копати Пречисту Криницю.  Ось тільки «маленький» сердечний боржок поверну  Всесвітові – доброго друга, славну Людину, пресвітлого  осядича- лужичанина  поздоровлю з його повноліттям:
                                Михасеві Ткачу
            ВІНШУВАЛЬНЕ
А не так вже й багато пройшло...
А не так вже багато й минуло!
Просто скрапнув дощинкою нулик
в ще іскристе (!) осіннє тепло.
Що в колишнє нема вороття,
то дарунок від Господа світові!
Зустрічай свій рубіж «оксамитовий»  –
урожайне поліття життя.
Слово? Ні! Не розтало, як дим, –
благовісне письмо по левкасу...
Хай здоровиться, брате Михасю,
і від щастя аж світиться дім!
Хай од сонця вікно аж бринить!
Серце хай аж співа од любові!
Як в дитинстві, дивує хай знову
кожна мить... кожна мить...
кожна мить!
Більше друзів тобі – не «колег» ,
в котрих очі – мов листики фігові!
І весни! І Десни! І Чернігова!
           Вічний Скіф (Гончаренко Олег) .
А ми ж іще з Михайлом і танкісти колишні обоє. А  день танкіста також  наближається – першої неділі  вересня
То і з цим святом вітаю тебе, друже!  Будь здоров,  солдате, сину Солдата.  Всіляких тобі гараздів, наснаги і  натхнення!   
                                                                                      
3. Олег Гончаренко Премія імені Гомера
Олег Гончаренко
Премія імені Гомера
graphic
Відомі українські письменники Тетяна і Сергій  Дзюби стали лауреатами  Міжнародної літературної  премії імені Гомера в Греції.  Журі розглянуло   їхні  збірки поезій «Вибрані вірші» (м. Нью-Йорк, США ;  перекладачі  – Богдан Бойчук і  Люба Гавур) та «Остання  кочівля любові» (м. Алмати, Казахстан перекладач  –  Ауезхан Кодар), чотиритомник «Вірші 60-ма мовами  світу» (м. Торонто, Канада),  а також – ошатно видану  в  Канаді книжку віршів Тетяни Дзюби «Танок Саломеї» дуже гарно перекладену Євгенією Більченко (збірка  вийшла в серії лауреатів  премії імені Ернеста  Хемінгуея в  м. Торонто і вже отримала значний  резонанс ).
Коментуючи таку приємну подію, президент  Міжнародної літературно- мистецької Академії України  Сергій Дзюба подякував усім перекладачам, які  взяли  участь у цьому міжнародному проекті, на високому  професійному рівні  виконали свою роботу.  Дуже  важливо, що саме зараз українські письменники  здобувають усе більше визнання в світі!  
До речі, нещодавно вірші Тетяни і Сергія  переклали: чеченською мовою –  Тамара Сангарієва  (раніше вона переклала Гімн України) та кхмерською –  відомий громадський діяч Ук Дара Чан, родом із  Камбоджі. Отож на сьогодні  твори знаних поетів із  Чернігова перекладені 63-ма мовами і надруковані в 40- ка  країнах світу.
4. Игорь Говорин, Егор Парларин «По ту сторону Мыльного Пузыря»
Игорь Говорин, Егор Парларин
«По ту сторону Мыльного Пузыря »
(или «В Мыльнопузырье – полночь… »)
«Обезьяна, наблюдающая через прутья решётки за  посетителями зоопарка,  наверняка считает, что это  именно они находятся в клетке» .
(китайский философ Ли  Сунь  Цин)
От авторов Любая завтрашняя обыденность – это  вчерашняя фантастика, ставшая  сегодня для нас  реальностью. Все возможные совпадения имён,  географических  названий и описанных ситуаций не  более чем случайны, любые аналогии  неуместны и  чреваты….
     1. 
      Уже который месяц трудолюбивые жители  Больших  Пузырей готовились к  Празднику.  
Пузыряне и пузырянки  чинили покосившиеся от  старости заборы и калитки,  белили извёсткой стволы  деревьев и тротуарные поребрики, заменяли  подгнившие деревянные столбы , поддерживающие  скособочившиеся  домишки.  Особенно нелицеприятные  фасады занавешивались красочными плакатами «Да  здравствует Праздник!» «С Праздником в сердце – к  новым Победам!»,  «Праздник жив, Праздник с нами,  Праздник будет жить в веках!»  и ещё чем-то  вдохновляющим, про манную кашу с неба. Некоторые  особо активные жители  даже пытались красить  зелёным пожухлую и порыжевшую к осени траву вдоль  главной улицы посёлка.
      Кто-то из активистов  в созидательном порыве  предложил, не дожидаясь  прямых указаний из Центра,  отремонтировать собственными силами местную  дорогу, которую дожди, снег и время давно превратили  из как бы асфальтовой в  частично грунтовую Местный  изобретатель-рационализатор Неугамонный даже  «тиснул рацуху »:
      – А что, братцы, если забросать дорожные ямы  использованными  полиэтиленовыми кульками и  пакетами Теория и практика показывает, что в  природных условиях пластик разлагается в течение ста  двадцати пяти лет, а  асфальт, как известно, портится  уже через два года, точнее  – через две зимы. К  тому же ,  яркие разноцветные пакеты издалека будут  сигнализировать о наличии  ямы, что значительно  снизит процент износа и аварийности  любого  движимого  транспорта!
      Идея, хоть и завиральная на первый взгляд, нашла  живой отклик в массах –  чего-чего, а пластиковых  отходов жизнедеятельности в Больших Пузырях было в  избытке. А тут появилась реальная возможность  избавиться хотя бы от части  мусора. Неугамонный, видя  такой неподдельный интерес соотечественников далее  сообщил, поминутно оглядываясь и понизив голос до  шёпота, что где-то в  Запузырье, в далёкой сказочной  стране Восходящего Пузыря из бытовых отходов  создают целые острова, на которых потом местные  жители и живут припеваючи,  но изобретателю конечно  не поверили. Хотя кто его знает, про это самое  Запузырье – там, рассказывают, всё не как у людей.
      Обрадованные  новыми захватывающими  перспективами, активисты  отправились к  Председателю поселка за одобрением такого Великого  Почина Председатель со своим подручным, тихим  канцелярским отроком Димоном в тот  момент  изволили трапезничать. Сидя под огромной, в пол  стены репродукцией  известной картины неизвестного  художника «Чаепитие в Жмотищах» чиновные  люди  попивали чаёк настоянный на можжевеловых веточках  и обильно  сдобренный целебным боярышником .  Посетители, увидев, что припёрлись не  ко  времени уже  приготовились дать задний ход, но Председатель сам  вышел к ним  навстречу, крепко пожал каждому руку и,  изобразив на лице крайнюю  заинтересованность,  приготовился слушать. К столу, правда, приглашать не  стал  – не распивочная всё-таки, а присутственное место !
      Прибывшие, волнуясь, сбивчиво и путано изложили  свои предложения по  облагораживанию посёлка в  преддверии Великого Праздника, и испросили на то  начальственного благословения.
      Председатель, в ответ на такое проявление  несанкционированной инициативы ,  лишь хитро  усмехнулся, растянув налитые, словно спелые яблочки,  холёные щёки  в некоем подобии кривоватой улыбки и  вполне справедливо урезонил  энтузиастов:  «Во-первых,  зачем нам, собственно, дорога , если у нас в посёлке и  машин-то никаких давно нет?  Во-вторых , ко мне  недавно поступила совершенно  секретная информация,  что наши нано-учёные уже приступили к созданию  летающего внедорожника на солнечных батареях.  Стоит ли дёргаться, когда  нужно просто немного  потерпеть? Или мы уже не верим в научный прогресс? ».
      Активисты в который раз подивились  государственной мудрости Председателя  и  успокоенные разошлись по домам.
      Впрочем, нельзя сказать, что в посёлке совсем уж не  было никакого  общественного транспорта. Чуть  поодаль за посёлком высилась целая гора разных   ржавых механических устройств, снабженных  движителями различных систем Но из реально  движущегося оборудования в наличии имелся лишь  двурогий  велосипед Почтаря и колёсная бричка  Председателя . Только  – вот жалость-то  какая! –  впрягать в неё было некого, поскольку старую кобылу  Машку   оголодавшие пузыряне съели ещё на  прошлогодние праздники. А что делать?
      Уже давно на Посёлок по всем фронтам наступали  непростые времена ,  требующие нестандартных  решений.  Почитай, как пол века земля перестала  родить  чёрную маслянистую субстанцию, из которой потом , по  давно забытым  рецептам , получали питание для  различных устройств  «внутреннего возгорания ».  Поначалу пузыряне попробовали перевести всё  моторное оборудование на газ  метан, в изобилии  генерируемый окружающими Посёлок болотами. Но  потом  возникла другая проблема – продовольственная.  Для её успешного решения в  Центре разработали  специальную инновационную Программу. В частности,  предлагалось осушить бесполезные для сельского  хозяйства болота, а  освободившиеся площади засеять  различными зерновыми. Собрание поселян  восприняло  Продовольственную Программу с воодушевлением , и  поручило  местному изобретателю и рационализатору  Неугомонному (пра-пра-прадеду  нынешнего)  возглавить предстоящие мелиоративные работы.   Осушение провели  ударными темпами и даже успели  отрапортовать в центральные руководящие  Органы о  планируемом небывалом урожае. Однако на  рекультивированных  землях, к всеобщему удивлению и  неудовольствию , ничего не хотело расти, даже  неприхотливые и вездесущие сорняки. В итоге закрома  родины остались без  ожидаемых тучных хлебов, а  обитатели Посёлка – без «голубого топлива» из  вчера  ещё необъятных болотных недр …
      Разразился небывалый скандал! Из самого Центра  прибыла специальная и  полномочная Комиссия во  главе с академиком сельхознаук Т.Д.Лысеньким известным специалистом в выведении разных сортов  пшеницы из обычного  сорного овсюга ускоренными  методами. Комиссия констатировала  множественные  отклонения от Генеральной Линии и значительные  перегибы на  местах. Состоялся суд, скорый и правый, и  хотя пузыряне и пузырянки  решительно требовали  немедленно расстрелять всех виновных  –  смерть  врагам  народа! – с   далёким предком Неугомонного  поступили ещё вполне гуманно.  Неудачливого  мелиоратора-рационализатора просто отправили в  отдалённый  лагерь труда и отдыха имени Железного  Дровосека, где он со временем и был  утилизирован как  «вредитель».
      Да, было времечко! Были когда-то в Больших  Пузырях и  машины и мотоциклы  разных типов и  марок, а многие даже из проклятого Запузырья Как они  сюда  попадали и зачем  – не помнили даже старожилы,  вполне возможно, что  было это  ещё в те далёкие  времена, когда по местной дороге можно было проехать  хотя бы  в сухую пору года. Был у пузырян даже  собственный танк средних размеров. На  этом железном  чудище однажды через Посёлок с песнями, гиканьем и  присвистом промчались ополченцы из соседнего  района, направляясь, видимо , в  зону очередного  приграничного конфликта. Старожилы уже не помнят  доподлинно, с кем тогда приходилось сражаться да это  и неважно  – всё равно  ведь кругом  одни враги!  Так уж  исторически сложилось, что практически со всех  сторон эту, исключительно мирную, территорию  окружали недружелюбные  племена несущие реальные  или потенциальные угрозы. И только на северных  рубежах созидательный труд и мирный сон пузырян  был надёжно прикрыт  непроходимой для возможных  захватчиков полосой вечных льдов, патрулируемых   отрядами дрессированных медведей в белых  маскхалатах
      Ополченцев местное население встречало цветами,  классическим хлебом с  солью, а также   спиртосодержащей жидкостью «шишник», искусно  выгоняемой  старыми и опытными пузырянками из  молодых еловых шишек Однако то ли  самогонка  оказалась слишком крепкой, то ли её было слишком  много в расчёте  на одного бойца, но сразу же за  посёлком танк вдруг заехал в болото, где и увяз по   самую башню, после чего был предательски брошен  своим экипажем
      Спустя какое-то время мужская составляющая  Посёлка умудрилась это  бронированное чудовище из  трясины вызволить, отмыть, отчистить и даже  завести  чихающий сизым дымом двигатель. Но от долгого  пребывания в воде что- то случилось с трансмиссией, и  танк мог двигаться только задним ходом и то на  самой  малой скорости. В итоге его поставили на пьедестал  посреди центральной  поселковой площади в качестве  памятника. Там он смирно и стоял уже долгие  годы,  задрав к небу своё орудие, толстое как самоварная  труба. Местные  мальчишки очень любили играть в нём  «в войнушку» и однажды до того  заигрались, что  сумели каким-то образом даже бабахнуть из вроде бы  нестреляющей пушки, набив её казённую часть разной  взрывающейся гадостью. В  результате  несанкционированного выстрела пострадал  украшающий площадь  полинявший стенд со словами  «Миру – мир!», а местное куриное стадо перестало  с  перепугу нестись. За такое хулиганство Есаул местного  ополчения  не  поленился лично высечь виновных  нагайкой – «за непослушание» но потом всё- таки  похвалил, на этот раз «за боевую подготовку» .  Председатель же , в свою  очередь обязал нерадивых  родителей  восстановить своими силами призыв в  миру,  разнесённый удачным выстрелом в щепки. Впрочем,  указание так и не  было приведено в исполнение,  поскольку на тот момент были другие насущные  проблемы, да к тому же и без всяких транспарантов и  лозунгов все в округе знали,  что жители Больших  Пузырей  – самые миролюбивые люди во всём мире А  если  понадобится, то они будут драться за этот самый  мир «не жалея живота своего» .
      И это ещё паршивцы как говорится, легко   отделались.… Если бы пацаны,  заигравшись,  повернули  заржавевший механизм башни буквально на пятнадцать  градусов левее, то самодельный снаряд вполне мог бы  долететь до придорожной  стелы с энергичным  лозунгом «Верной дорогой идёте, товарищи!» и  нарисованным профилем самого Величайшего из  Великих и Живейшего из Всех  Живых, авторству  которого и принадлежало данное гениальное  изречение.  А вот  это уже рассматривалось бы  соответствующими Органами как политическая  акция,  и поротыми задницами малолетние хулиганы не  отделались бы, это уж  точно. 
     2.
      В ближайшее к Празднику воскресенье на  центральной площади Посёлка  состоялся сход местного  населения. Председатель привычно занял своё место за  импровизированной трибуной , сложенной из  нескольких деревянных ящиков из- под тары и  покрытых когда-то красной, а теперь полностью  выгоревшей на  солнце скатертью. Канцелярист Димон  расположился рядом, за таким же  ящиком, но уже без  скатерти, и изготовился вести протокол собрания. Для  поддержания порядка, с местной чемпионки по надоям  коровы Зайки  (уменьшительно-ласкательное от «Зари   Коммунизма») был временно снят  переходящий  бронзовый колокольчик, которым канцелярский отрок  с  нескрываемой радостью периодически тряс, как  малое дитя погремушкой,  трезвоня по делу и без дела.
      – Дорогие жители Больших Пузырей!– начал свою  речь Председатель,  откашлявшись.–  Пузыряне и, так  сказать, пузырянки… Дети мои!
      По рядам собравшихся прошёл лёгкий шумок  одобрения: значит, ценит  начальство, любит. Приятно!  Раздались сначала редкие разрозненные хлопки,  которые постепенно слились в бурные  продолжительные аплодисменты.  Несколько молодых  грудастых пузырянок с пониженным чувством  социальной и  моральной ответственности  в экстазе  даже развернули над головами  поистрепавшийся от  частого употребления плакат «Мы тебя любим и хотим  от  тебя ребёнка!», но на них зашикали – мол, надоели  уже!  
      Следует отметить, что Председателя любили  буквально все, и год от года эта   любовь среди местного  населения неумолимо росла. Каким образом, когда и  откуда попал в Посёлок этот маленький невзрачный  человечек, никто уже толком  не помнил. Старики  рассказывали, что однажды, давным-давно,  предыдущий  Председатель представил его поселянам  как своего преемника, а сам отошёл от  дел, сославшись  на усталость. Ходили интригующие слухи, будто новый  Председатель прибыл из далёкого и загадочного  Запузырья, где он долгое время  пребывал в качестве   отважного разведчика, внедрённого в это самое  запузырянское логово в качестве мелкого чиновника  «на посылках». Как бы там  ни было, в Больших Пузырях  новый Председатель прижился, заслужил уважение  самоотверженным, «галерным» трудом и полюбился  своим весёлым характером –  за доброй незлобивой  шуткой в карман не лез, порой смущая пузырянских  бабушек своими пикантными анекдотами про  интимные органы пузырянских  дедушек.
      Председатель, как опытный оратор, терпеливо  переждал волну  всколыхнувшихся эмоций,  успокаивающе поднял ладошку и продолжал свою речь  дальше:
      – Ни для кого не секрет, что с каждым днём мы  уверенно приближаемся к  самой знаменательной дате  всей нашей жизни, к Празднику , отождествляющему   собой трёхсотлетний юбилей Величайшего  Исторического события кардинальным образом  изменившего нашу с вами жизнь!  (Опять  аплодисменты,  но уже без эйфории). Вполне  естественно, что в народных массах растёт и зреет  желание как-нибудь по -особенному отметить это  знаменательное  событие Такое   желание понятно , и оно  органично вплетается в план торжественных  мероприятий, разработанных и утверждённых к  исполнению  «на самом верху ».
      При этих словах Председатель многозначительно  потыкал указательным  пальцем в небо. Собравшиеся  по  инерции  подняли головы и отследили указующее   движение однако  никаких знамений над головами не  обнаружили Погода стояла  не по-осеннему  солнечная  и безоблачная. 
      – В то же время, некоторые … . Не будем называть  имён и фамилий, да вы все  их и так знаете – вот они  сидят, субчики !–  тут Председатель обжёг огненным  взглядом Неугомонного и ещё в нескольких  активистов.  Так вот, некоторые, ну  те, кто любит  забегать дорогу  Начальству, пришли ко мне намедни с  провокационным, я бы так сформулировал,   предложением… Дорогу им, видите  лизахотелось  самовольно отремонтировать Мол, даёшь Великий  почин! А,  между прочим, в соседнем районе в связи с  ремонтом дорог у них, к сожалению,  увеличилась  людская смертность на этих самых дорогах. Мне уже  тамошний  председатель жаловался: мол, проблемка  появилась на ровном месте, то есть на  дороге – люди  гибнут массово, теряя на ровном асфальте остатки  бдительности.  Расслабляются, понимаешь ли!
     –  Более того,– продолжал Председатель , отхлебнув  из графина некоей  жидкости, плохо замаскированной  под чай.– Мы усмотрели в хитрых  инсинуациях  наших  горе-активистов плохо замаскированный намёк на,  якобы,  безинициативность и ничегонеделанье местного  Руководства. А это, скажу прямо,  форменная неправда  и плохо завуалированное  очернительство  Руководящих  Органов Мы, между прочим, в казённой избе всю ночь  не спали, всё решали с  заинтересованными лицами (тут  Председатель кивнул в сторону сидящего рядом  и  клюющего носом канцелярского отрока Димона), как  нам поторжественнее  отметить это исторически- юбилейное событие. И таки придумали! А что, если  нам всем миром в честь Трехсотлетия Праздника  построить мост через нашу  речку Грязнуху? Опять же –  полезное во всех смыслах начинание. Будет нашим  бабам да ребятишкам прямой путь через мост в лес, по  грибы да ягоды. Времена,  будем смотреть правде в  глаза, стоят непростые дополнительно подхарчиться  никому не помешает! К тому же эта наша местная  инициатива уже поддержана  самим Центром, и  включена в реестр Величайших строек нашего  любимого  пузырянского края. Высшее руководство  даже обещалось приехать и самолично  вколотить  первую сваю в будущий Царь-мост!
      Председательское мостостроительное предложение  было воспринято массами  неоднозначно, поскольку  было неожиданным и требовало всестороннего  осмысления
      – Так ведь уже пытались лет сто назад строить такой  мост, да только ничего не  вышло!– подал голос не до  конца пристыженный Неугомонный.– Места у нас тут  топкие, берега речушки сильно заболочены, вбили  десятка два свай и всё без  толку – сгнили, проклятые! А  те, что не сгнили , на следующую же весну  ледоходом  снесло нафиг. Вон, можете у старца Архивария  спросить, он в свои  «Хроники безумных лет» всё  записывает ! Говорит, что для потомков старается,  но,  скорее всего потихоньку компромат на всех нас  собирает!
      Архиварий, хоть и глухой как тетерев, но  запущенную в его адрес  провокационную речь  Неугомонного таки услышал. И тут же поспешил  откреститься : мол, он записывает в скрижали только  позитивные и победные  новости родного края, а всякий  негатив про нашу жизнь пусть запузырские враги  пишут, им не привыкать заниматься очернительством.  Да и пусть их, всё равно  –  историческая правда в итоге  наружу выплывет! Как  – тут старец запнулся,  подыскивая нужную формулировку (в голову пеочему- то первым делом лезли  какие-то фекальные глупости ) –  как оно бывает всегда!
      Председатель тем временем оглядел  разволновавшееся собрание мудрым  взглядом,  фирменно улыбнулся, отчего приподнявшиеся щёчки- яблочки  превратили его добрые рыбьи глазки в узкие  щёлочки, и выложил свой главный  «аргументальный »  козырь:
      – Так ведь с тех пор целый век прошёл Наука-то с  техникой на месте не стоят,  появились новые  материалы и эти, нано-технологии! Так что не  прикидывайтесь  дурачком, гражданин Неугомонный! К  тому же  – тут Председатель выдержал  интригующую  паузу  – в Центре обещали перебросить на эту  историческую  стройку дополнительные трудовые  резервы из соседних посёлков. Приедет  политически  активная правильно мотивированная студенческая  молодёжь – не  вам, неугомонные вы наши оппоненты,  чета!
      При упоминании о молоденьких мускулистых  студентах из Центра местные  красавицы тут же  свернули свой  потрепанный демографически- призывный  лозунг, заметно повеселели и  зашушукались. Информация была весьма и весьма  многообещающей, особенно если вспомнить  стройотрядовские гуляния прошлых  лет и  последовавшие за ними демографические взрывы, ещё  долго сотрясавшие  посёлок .
      Поднявшийся шум разбудил задремавшего  канцелярского отрока, он с  заметным трудом разлепил  глаза, мутно оглядел собрание и схватился за  колокольчик. Минут пять над площадью летал его  пронзительный медный звон,  пугая местных ворон и  галок, пока присутствующие немного не успокоились.  
      Чтобы окончательно рассеять все сомнения было  решено поставить  мостостроительный вопрос на  голосование.
      – Итак, кто «за»? Кто «против»? Кто «воздержался»?  Единогласно!–  удовлетворённо резюмировал  Председатель. При этом он старательно отводил  взгляд  от Неугомонного, который поднял сразу обе руки:  сначала одну после  вопроса «кто против ?», а потом и  вторую для верности, уже как  «воздержавшийся ». 
      Когда с первым пунктом повестки дня было  покончено, слово взял старец  Архиварий, уже давно  переминающийся возле импровизированной трибуны  в  ожидании своей очереди. Шамкая беззубым, как у  младенца, ртом, ответственный  за идеологию в Посёлке  старец стал витиевато и довольно путано излагать  присутствующим историю возникновения в Больших  Пузырях всенародного  Праздника. Все , от мала до  велика , знали её основные постулаты наизусть однако   каждый год Архиварий, копаясь в древних  манускриптах, выискивал (а, может, и  сам придумывал)  какие-то дополнительные свидетельства очевидцев. В  результате  история трёхсотлетней давности обрастала  всё новыми, порой даже  взаимоисключающими  подробностями. Поэтому всякий раз слушать старца  было  довольно интересно.
      По словам книжного червя согласно последним  уточнённым и расширенным  даннымдело обстояло  примерно так…
     3.
      Однажды, а именно триста лет тому назад, одним  жарким июльским вечером  местные жители стали  свидетелями необычного атмосферного явления. Из-за  далёкого горизонта, рядом с огненным шаром  уходящего на ночной покой  Светила, появился вдруг  маленький, такого же кроваво-красного цвета шарик,  который стал медленно двигаться в сторону Посёлка,  постепенно увеличиваясь в  размерах. Наиболее  дальнозоркие из пузырян со временем разглядели, что  по  быстро темнеющему закатному небу к ним летит  шар, красивый, будто  огромный  мыльный пузырь.  К  шару  снизу была привязана плетёная корзина, вроде  тех, с  которыми пузырянки ходили в ближайший лес по  грибы, но гораздо большего  размера. Из корзины, на  головы удивлённых поселян сыпались разные полезные  в  быту предметы: мешки с песком, таким необходимым  при строительстве, разные  пищевые продукты и даже  одежда. Это было что-то нереально-сказочное, сродни  манны небесной из стародавних преданий! Обомлевшие  поселяне , раззявив рты заворожено наблюдали, как  шар, стремительно приближаясь к земле, налетел на  высоченный тополь, растущий рядом с Казённой избой,  запутался обвивающими  его бока верёвками за ветви и  моментально испустил дух Сморщившись он  плюхнулся посреди центральной площади Посёлка,  утратив  при этом всю свою  первоначальную красоту и  праздничную нарядность .
      Из-под перевернувшейся при падении корзины  наружу выбрался авиатор –  небольшого росточка  лысоватый мужичок  – и приветственно помахал  оторопевшему местному населению своей видавшей  виды кепкой.  Справедливости ради следует заметить,  что никто из присутствующих в тот  момент даже и не  догадывался, что присутствует при Историческом  событии, о  котором вскоре будут сложены легенды,  написаны поэмы и поставлены разные  театральные  действа .
      – Товаисчи!– обратился незнакомец к поселянам,  приятно картавя.–  Еволюционный пеелёт, о  необходимости котоого всё вьемя говоили босяки,  завейшился! У -ааа, товаисчи!
      Раздались жиденькие хлопки, вызванные не столько  малопонятной речью  таинственного незнакомца,  сколько традиционным для поселян радушием и  гостеприимством. 
      После короткого протокольного общения с   тогдашним местным Руководством  (обычные  формальности: имя, фамилия, год рождения, откуда  прибыл, цель  прибытия, есть ли родственники за  границей, был ли на оккупированных  территориях,  имеет ли судимости и если да – то по какой статье),  началась  неофициальная часть встречи. Авиатору  вручили традиционный каравай и целую  пачку  поваренной соли, а восторженная детвора преподнесла  огромный букет  цветов и поклялась учиться, учиться и  ещё раз учиться
      Воздухоплаватель поблагодарил всех  присутствующих за поддержку и  попросил у тогдашнего  Председателя временного политического убежища, как  лицо, преследуемое ретроградами от науки за свои  революционные идеи в  области использования  летающих пузырей для развития народного хозяйства.  Получив согласие, он временно поселился в скромном  шалаше на околице  Посёлка, сожительствуя  там с  местным активистом Зиновием. В этом шалаше  Величайший из Великих принимал ходоков,  забредавших в эти периферийные  места поглазеть на  человека прилетевшего по небу из дальнего Запузырья.  Там   же он  учил местных кухарок управлять  государством, а приказчикам среднего  звена разъяснял,  как им лучше  реорганизовать РАБКРИН. Что из себя  представляет этот самый РАБКРИН никто толком не  знал, поскольку в Посёлке  такого дива испокон веку не  водилось. Однако листочки с инструкцией по его  реорганизации, исписанные бисерным, легко  узнаваемым, но довольно  трудночитаемым почерком,  тогдашний Архиварий (пра-пра-прадед нынешнего)  трепетно сохранил для потомков  – авось когда-нибудь и  понадобятся , в  отдалённом будущем … 
      Рассказывал Величайший и про таинственного  Призрака, который, до поры до  времени, бесцельно  бродит по загнивающему Запузырью, но когда-нибудь  всё- таки доберётся и до здешних замшелых мест. Этим  Призраком потом ещё долго  пузырянские мамки пугали  своих непослушных мальцов: мол, не будешь кушать  кашку – придёт ночью Призрак и заберёт тебя в  мрачное Запузырье, к страшный  гейропеоидам. Там  тебе и конец будет, ибо в тех краях для людей не жизнь,  а  сплошное мучение!  Многим, особо впечатлительным  деткам , этот страшный  Призрак иногда даже снился по  ночам, вызывая у бедняжек непроизвольное  мочеиспускание.
      Почему новые идеи были так восторженно приняты  местным  народонаселением и получили практически   единодушную поддержку? Тут, мне  кажется,  необходимо сделать небольшое, но архиважное  отступление о феномене  «любителей бесплатного  кино» в Больших Пузырях.
      Так уж исторически сложилось, что , начиная с  древних пра-пра-пра-пузырян, в  этих благословенных  краях незримо витала всенародная идея о Шаре. И даже  не  о воздушном шаре, которого в те далёкие времена  никто и представить себе не  мог, а просто о Шаре, как  о некоем экономическом понятии, в смысле  дармовщинки , запростотаковки и халявщинки. Чтоб  эдак взмахнуть рукой (или  рукавом, волшебной  палочкой, пером Жар-птицы), и тут же всё, чего только  не  пожелаешь и даже то, что «незнамо что», чего и не  нафантазируешь, само тебе с  неба и свалится. Поэтому  народный эпос и сохранил для потомков извечные  чаяния их дедов-прадедов о скатерти-самобранке, о  гуслях-самогудах, о  самодвижущейся печке, на которой  можно рассекать по околицам, давя  зазевавшихся кур.  На худой конец, так сказать «для малоимущих слоёв  населения», сойдут и обычные кирзовые сапоги- скороходы. Вот так постепенно в  лексикон местных  жителей, наряду со словами «даром», «дают» и  «выбросили»  (это, между прочим, не о мусоре каком- нибудь бросовом, а о вполне приличных,  зачастую даже  запузырянских продуктах и товарах), прочно вошло  новое  экономическое выраженьице «на шАру».  Поначалу оно звучало несколько иначе –  «на шаре», в  том смысле, что прилетит вдруг Волшебник на  воздушном шаре и  бесплатно покажет кино…
      В общем, как говорится, зёрна нового Исторического  учения о социальной  справедливости – мир хижинам,  война дворцам!– упали на благодатную почву и  дали  кустистые всходы.
      Когда, куда и каким образом исчез потом  Величайший из Великих , никто  доподлинно не знал. В  последующих исторических документах и  расследованиях  имелось много разных, а порой даже  взаимоисключающих предположений. Одни  утверждали, что ему удалось с помощью местных  умельцев починить свой  летающий шар. Эту версию  особенно активно поддерживали предки нынешнего  изобретателя Неугомонного, которые, по их же  свидетельствам, и были теми  самыми умельцами.  Другие исследователи поговаривали, что Величайший  ушёл  зимой того же года, на лыжах преодолев  замёрзшие к тому времени окружающие  Посёлок  болота. Третьи твердили про какой-то спецпоезд, про  паровоз, который  «вперёд лети!» и опломбированный  голубой вагон, увезший его в Центр  метрополии. Эта  версия никак и никем не подтверждалась на сто  процентов и ,  скорее всего , была фейковой, поскольку в  окрестностях никакой железной дороги  и даже  узкоколейной ветки испокон веку не имелось. О чём  свидетельствовали  многочисленные и безрезультатные  археологические раскопки.
      В народе ходили какие-то неясные слухи, будто  Величайший из Величайших,  добравшись до Центра,  собрал там  немалую группу единомышленников, и  однажды они за семь дней смогли «потрясти мир».  Счастливчики клялись и  божились, что были  свидетелями разных невиданных доселе чудес: раздачи  трудящимся  в собственность заводов и фабрик, селянам  – необъятных земельных  наделов, а городским жителям  – золотых унитазов в их ватерклозеты. Из уст в  уста  передавались пророчества Величайшего про светлое  будущее всего  человечества, в котором каждому  воздастся по его потребностям исходя из его  способностей. Такая заманчивая перспектива не могла  не радовать местных  жителей. В первую очередь  осчастливились славные потомки былинного витязя  Ильюши Муромскаго , у которого, по свидетельствам  очевидцев, имелись не  только колоссальные  способности (попробуй-ка, просиди бездвижно на печи  тридцать лет и три года, пальцем об палец не ударив!),  но и не менее  колоссальные потребности: мамка,  млеко, яйки, буттер  – давай, давай
     Потом, подуставши от революционных  преобразований, Величайший ушёл в  мир легенд, а  бразды правления достались  его верному ученику и  последователю,  вошедшему в Историю как Культовая  Личность. И если «номер Первый» был  личностью  планетарного, если даже не галактического масштаба  (недаром с ним  встречался и брал интервью  знаменитый в те годы писатель-фантаст Герберт  Уэльский), то  «номер Второй» хоть и пошёл дальше  своего гениального  предшественника,  но всё равно  остался в памяти как фигура регионального  размаха.  После него Величайшие  на горизонте уже не  появлялись вовсе, только  сплошь Великие, да и те были  всё мельче и мельче. Как в той детской деревянной  игрушке-матрёшке, где в одну куколку вкладывается  другая, внешне очень  похожая, но гораздо меньшего  размера.
      Неудивительно, что с годами непродолжительный  визит Величайшего в  Посёлок оброс всё новыми  захватывающими подробностями. Представители  династии Архивариев писали об этом Историческом  событии научные трактаты,  кто был не силён в грамоте  – занимались устным народным творчеством, слагая  былины, переходившие из поколения в поколение.  Особенно трогали чистые и  бескорыстные души  поселян проникновенные слова о том, что «Прилетит  вдруг  Волшебник и бесплатно покажет кино». Именно  эти слова про кино и натолкнули  в последствии  известного поселкового изобретателя и  рационализатора  Неугомонного на величайшее  Открытие. Они, и ещё обычные вроде бы мыльные  пузыри, запускаемые местными сорванцами в те  минуты, когда им нечего было  делать. Впрочем, об  этом Открытии следует рассказать подробнее.  
     4.
      Одним жарким летним  утром  местный изобретатель  и рационализатор  Неугомонный занимался тем, что  угрюмо подметал центральную площадь  Посёлка и  прикидывал в уме, как бы половчее интенсифицировать  и  автоматизировать этот скучный процесс. Мести ещё  предстояло долго, часа  полтора, а суммарно аж сто  двадцать – именно такой срок  общественно-полезных   работ присудил ему поселковый сход за «системное  тунеядство и высказывания,  порочащие руководящую  роль и место в Истории единой и любимой Партии, и её  лучшего представителя в лице Председателя посёлка в  частности». Поводом для  столь сурового наказания  послужил недавний безрассудный и явно антинаучный  эксперимент Неугомонного К огромному удивлению  поселян и самого  экспериментатора, вдруг  обнаружилось, что чтение поселковой корове Зайке  философских трудов Величайшего , в девяноста  из ста  процентов случаев вызывает  у бурёнки  заметное  снижение надоев! А от крылатых изречений  Председателя, не  так давно распечатанных на  ротапринте в местной типографии под грифом «для  служебного пользования», молоко имеет свойство  вообще моментально скисать. 
      – Братцы, не виноватый я!– пытался оправдываться  обвиняемый.– Я же хотел  как лучше! Вот, даже у  Величайшего сказано : «Лучше – меньше? Да, лучше! ».  Нам намедни сам Архиварий на политинформации  зачитывал эти мудрые слова,  разве не так?
      – Протестую!– взвился книжный старец, гневно  потрясая потрёпанным  томиком философских работ  Величайшего.– Подсудимый явно передёргивает!  Вот  здесь написано: «Лучше – меньше, да лучше»! В смысле  – качественнее!  Нетленные труды классиков надо не  только слушать в пол уха на лекциях, но и  читать в  первоисточнике! Для того вас, неучей, и грамоте  обучили и избу- читальню построили, чтобы вы,  значится, работали над собой и повышали  каждодневно  свой общеобразовательный уровень…
      Обиженный Председатель требовал немедленно  сослать Неугомонного на  мелиоративные работы в  соседнее болото, аргументируя тем, что его  начальственному авторитету и престижу среди  подчинённых был нанесен  непоправимый урон Есаул  местного козячьего воинства предлагал перед этим  даже высечь несчастного экспериментатора, причём  провести акт наказания  прилюдно, дабы другим  неповадно было. Однако сторона защиты вполне  резонно  возражала, что других-то изобретателей и  рационализаторов в посёлке как раз и  нету. А посему  нечего калечить такого ценного сотрудника – пускай он  лучше в  качестве наказания  придумает что-то полезное   для народного хозяйства ! В  общем, Неугомонный ещё  довольно легко отделался : общественные работы,  покаянная речь плюс письменное обязательство  изобрести уже к концу текущего  месяца «что-нибудь  стоящее». Правда, злобный старикашка Архиварий ещё  настоял на том, чтобы провинившийся  законспектировал все двадцать четыре  тома полного  собрания сочинений Величайшего, а также выучил  наизусть все  крылатые афоризмы и цитаты  Председателя – в качестве компенсации за  нанесённый  ему моральный ущерб
      Итак, «быстрый разумом Невтон» с отвращением  размахивал метлой  и глотал  поднятую пыль,  натужно  размышляя как бы подключить к этому делу недавно  реанимированный паровой двигатель.  Опальный  рационализатор  в своих думах  был уже почти в пол  шага от изобретения революционного клинингового  устройства, которому он загодя даже придумал  название –  «пылесоска », но тут  его внимание отвлекла  стайка мальчишек развлекающихся запусканием  радужных мыльных пузырей.
      – Ишь ты, веселятся спиногрызы !–  констатировал  неприязненно   Неугомонный.– Золотая пора жизни ,  родительский «коммунизм»: одет-обут,  накормлен,  никаких  тебе забот, никаких хлопот А ведь мы в их  возрасте уже  вкалывали не по детски, плотины строили,  болота осушали, выполняли и  перевыполняли! И что  получили в благодарность? Пупочную грыжу и грамоту  «За доблестный труд»! 
      Тем временем пацаны, заранее видимо условившись,  поднапряглись и  одномоментно выпустили такую   мощную струю пузырей, что, при практически  полном  отсутствии на тот момент ветра, те образовали  сплошную плотную  завесу, переливающуюся всеми  цветами радуги. Неугомонный, залюбовавшись со  своего наблюдательного пункта результатами такого  бульбомётства, вдруг вполне  отчётливо увидел на  мыльной поверхности какую-то непонятную картинку,  сложившуюся буквально на доли секунды из отдельных  фрагментов-пузыриков.  Ему почудилось, будто на него  внимательно и строго поглядело чьё-то  незнакомое  лицо : он разглядел большую лысину, глубоко  посаженные рыбьи  глазки и толстые губы, блестящие,  будто их хозяин только что откушал блинов со  сметаной. Губы заметно шевелились, но ничего не было  слышно. Картинка  промелькнула словно мимолётное  виденье, озадачила невольного наблюдателя и  исчезла,  вместе с породившими её, но тут же лопнувшими  мыльными  пузырями … 
      Весь остаток дня и практически всю ночь  Неугомонный размышлял о природе  необычного  явления. На следующее утро, едва забрезжил рассвет, он  уже был на  площади и с нетерпением ждал юных  пузыремётов. Уже после первых пробных  запусков  выяснилось, что наблюдаемый вчера оптический  эффект действительно  имеет место, но наблюдается  лишь при определённом угле  освещения  солнечными  лучами, плотности мыльных пузырей как носителя  изображения, и  при полном отсутствии ветра. Причём  исключительно в том случае, когда  эксперимент  проводился рядом с наполовину засохшим тополем, что  сиротливо  высился рядом с канцелярской избой. Когда- то давно, попавшая в тополь молния  расщепила его  верхушку надвое, образовав что-то вроде большой  двузубой вилки  или латинянской литеры « . Немного  поразмыслив над физической основой  процесса,  изобретатель уволок из плохо охраняемого местного  краеведческого  музея экспонат под названием «Цепь,  потерянная Пролетариатом во время  Великой  Октябрьской Смуты. 1917 год, железо». 
      Обмотав цепь вокруг ствола тополя на манер  соленоидной катушки,  изобретатель добился более  яркой и чёткой оптической картинки, но звук у  изображения так и не появился.  Несколько месяцев  Неугомонный трудился над  механизмом непрерывного  запускания пузырей для создания устойчивой  экранной  поверхности – «плазмы», и обдумывал проблему со  звуком. Решение  оказалось простым и революционным  одновременно, как и всё гениальное. На  один из  тестовых сеансов «пузыревидения» был приглашён  местный детина по  прозвищу Губач – абсолютно глухой  и малограмотный тип не прочитавший за  всю жизнь ни  одной книжки, но умеющий великолепно читать по  губам. И  пошло, поехало! Никогда ещё в посёлке не  радовались очередному изобретению  Неугомонного,  как в тот вечер, когда изумлённым пузырянам и  пузырянкам был  продемонстрирован «пузыревизор» , и  они осознали все преимущества нового  источника  интересной и полезной информации.  
      Как обычно, вначале сеанса шла информационная  программа «Вести  отовсюду». А под конец, как  вишенка на торте – очередные серии «Понтов», так  любимых мужским населением Посёлка, и  слезоточивый сериал «Кукиш  надежды», специально  для милых дам любого возраста.
     На переливающейся поверхности пузырящегося  оптимизмом экрана вполне  отчётливо можно было  рассмотреть несколько искривлённые, но всё равно  легкоузнаваемые и любимые лица ведущих, знакомящих  зрителей с событиями  уходящего дня. Сначала шёл блок  местных новостей: столько-то урожая уже  собрано в  закрома, столько-то угля выдано «на горА», столько-то  передовиков  производства взяли на себя повышенные  обязательства. Мелькали счастливые  улыбающиеся  лица, охапки цветов, вымпелы, переходящие из рук в  руки знамёна  и почётные грамоты. Потом шёл большой  блок «Новости из Запузырья», картинка  сразу теряла  цветность и яркость, казалось там, в далёких  запоребриковых  странах, всегда царит глубокая ночь. И  в этой непроглядной ночи и тревожной  мути, бедные  племена гейропеоидов жестоко угнетаемые местными  олигархами,  из последних сил выбарывали в  бесконечных уличных демонстрациях и шествиях  жалкие крохи своей, вконец прогнившей, демократии.  Улыбчивый ведущий,  комментируя эти шокирующие   кадры, говорил о грядущем дне освобождения и  присоединения  всех несчастных запоребриковых  жителей  к «единой семье  братских народов», и ещё что- то пользе ядерного пепла в качестве  предварительного  удобрения далёких и запущенных заокеанских земель
     В конце передачи, как обычно, шёл прогноз погоды.  Перед глазами замелькали  карты разных  географических местностей, испещрённые красными и  синими  стрелками, словно направлениями  предполагаемых танковых ударов.  Симпатичная  девушка-метеоролог показывала зоны высокого и  низкого  давления, и направление преобладающих в  каждой местности ветров. Когда её  указка добралась до  тех территорий Запузырья, что  «на дальних подступах»,  она  поспешила успокоить зрителей, заявив, что там  будет стоять солнечная и  безветренная погода с  хорошей видимостью, что в свою очередь будет  способствовать точному и результативному  бомбометанию наших доблестных  «соколов». А вот в  районе Больших Пузырей дней погода может  значительно  ухудшиться и даже ожидаются… 
     Что именно ожидается – то ли осадки, то ли посадки  – ответственный за  озвучку немого изображения Губач  (единственный в Посёлке, кто умел читать по  губам)  недопонял, так как буквально на секунду отвлёкся,  переместив своё  внимание с ярко накрашенных губ  ведущей на её глубокое декольте. Впрочем,  местный  народец сызмальства учился извлекать и  расшифровывать информацию,  запрятанную  исключительно между строк, поэтому на всякий случай  приготовился к худшему: уж если разговор зашёл о  «посадках» – то точно об  «яровых ». Да и как же иначе,  если кольцо врагов с каждым годом всё теснее  сжимается вокруг родимых пузырянских болот,  поросших белыми кувшинками,  беззащитными и  невинными, словно невесты. Даже вчерашние как бы  друзья, и  то норовят всадить нож в спину или куда  попадётся, а уж про родных, местных  перевёртышей и  говорить не приходится. Правильно сказал как-то  Председатель:  «Чем лучше мы с вами будем жить, тем  больше у нас будет заводиться разных  врагов, внешних  и внутренних, готовых гадить на наши ценности, как  долгоносики в манной крупе». Пожалуй, лучше и не  сформулируешь!
      Разумеется, первому общественному просмотру  предшествовал «закрытый»  показ эффекта  «пузыревидения с озвучкой» перед специальной  Высокой  Чрезвычайной Комиссией в составе:  Председатель (глава комиссии),  канцелярский отрок  Димон (секретарь), Есаул местного козячьего воинства,  и  старец Архиварий. Лучшую половину человечества  представляла передовая  доярка Алёна (на данный  момент временно исполняющая обязанности  любовницы Председателя) Новое изобретение  Неугомонного в целом было  одобрено, и  рекомендовано к внедрению в поселковые массы  после  некоторой  доработки. В частности, Архиварий настоял  на том, чтобы во время сеансов  рядом с Губачом  находились как минимум два специальных Цензора.
     –  А вдруг он в процессе этой самой «озвучки»  начнёт вдруг какую-нибудь  отсебятину нести?–  аргументировал старец свои подозрения.– Губач, как  мы все  знаем, парень недалёкий, но физически  крепкий, одному человеку с ним никак не  справиться !
      Посовещавшись, решили: буде Ответственный за  озвучку начнёт плести явную  ахинею, нецензурно  выражаться или призывать к свержению поселкового  Руководства и изменения Существующего  Общественного Строя  (спьяну, или по  врождённой  дурости) – выключать звук методом купирования его  носителя  ударом в скуло справа. При этом второй из  приставленных к Губачу блюстителей  нравственности  должен будет в этот момент подавать особый сигнал,  дудя в  специальную дудку «вувузелу»: пи-и-ии-и-б! Тем  самым, объявляя  присутствующим, что для их же  пользы было пресечено озвучивание чего-то  предосудительного, недостойного ушей праведных  пузырянцев. В случае особого  буйства Губача, второй  Цензор должен был помочь первому ударом слева.  
     5.
      Поздним вечером того же дня, после собрания и  очередного сеанса  «пузыревидения», в холостяцкую  избу Неугомонного вдруг пожаловал  Председатель.  Вынув из-за голенища сапога бутылку «шишника»,  представитель  власти дал понять, что явился не по  служебной надобности, а частным порядком.  Напрягшийся поначалу изобретатель немного  расслабился , и полез в кадку с  соломуром за закуской.  После долгих исканий в его растопыренную пятерню  попался , наконец , малосольный огурчик, который и  был по-братски поделен  надвое. Выпили, похрустели  огурцом, ещё раз выпили и долго молчали.  Председатель не знал, как ему половчее начать излагать  суть довольно «тонкого»,  деликатного дела, а  Неугомонный не знал, как себя вести с начальством в  неформальной обстановке – продолжать ли своё  обычное фрондёрство или же  снизойти до  демократического панибратства.
      – Есть у меня к тебе одно дельце,– разродился  наконец Председатель.– Я бы  сказал: государственной  важности дело, спец-сов-секретное! Да вот не знаю,  можно ли доверить его тебе, али нет. Уж больно ты,  Неугомонный, мужик  непредсказуемый. Одно слово –  изобретатель! Ты, кстати, на меня обиды не  держишь за  сегодняшний «разгон»?
      Неугомонный отрицательно помотал головой, но ни  слова не проронил – а  вдруг в сенях притаился  канцелярский отрок Димон и весь разговор  записывает  в  скрижали?
      – Вот и хорошо, что против генеральной линии  Партии зла не затаил. Я тебе по  секрету больше скажу:  я тебя, дурачок, от большой неприятности спас! Вот в  соседнем районе за самовольный ремонт дороги  одному местному торопыге- активисту немалый штраф  присудили, аж двадцать пять тысяч ржупликов Приехала, понимаешь ли, комиссия из самого Центра,  начала разбираться и  выяснилось, что этот субчик не  просто так ремонт дороги затеял, а чтобы ему  было  сподручней по ней контрабандный товар тайком возить  из Запузырья в  наши края. Так то!
      Председатель встал, прошёлся по комнате, заглянул  в бочку с соломуром,  постоял, прислушиваясь, возле  двери, и, снизив голос до шёпота, перешёл к  главному,  предварительно вытребовав у Неугомонного расписку о  неразглашении
      Тайное дело государственной важности заключалось  в следующем.  
      В последнее время связь посёлка с Центром  осуществлялась из рук вон плохо –  периодически и  ненадёжно. Телефонные провода ещё месяц назад были  аккуратно срезаны неизвестными преступниками и  сданы в пункт скупки цветных  металлов ; Почтарь  (единственный владелец двухколёсного средства  передвижения марки «лисапед») уже неделю пил по- чёрному и обязанностями  своими манкировал.  
      – Можно, конечно, воспользоваться голубиной  почтой,– вслух рассуждал  Председатель, как бы делясь  доверительно тайнами поселковой канцелярии.– Но  ведь охотничий сезон в самом разгаре! Наши стрельцы   спьяну палят во всё, что с  крыльями , будь то дикая утка,  будь то белый почтовый голубь. Вот я и подумал – а  не  послать ли нам гонца в Центр на  воздушном шаре?  Выбор пал на тебя, как  на самого технически  грамотного в Посёлке человека , который может  справиться  со сложным воздухоплавательным  оборудованием . Я дам тебе письмо Высшему  Руководству и соответствующие документы,  подтверждающие твой статус Посла,  а перед отлётом  скажу, что надо будет передать на словах. В общем –  дело  плёвое, но очень ответственное.
      – А где мы этот шар-то возьмём?– заинтересовался  Неугамонный.
      – А вот теперь переходим ко второй части  нашего  праздничного концерта !–  снисходительно улыбнулся  Председатель.– Пиши, парень, ещё одну расписку о  неразглашении гостайны. Сейчас я тебе такое расскажу,  что если бы не эти, ну  фарс-минорные обстоятельства,  то лучше бы тебе этого и не знать. Спокойнее бы  спалось!
      Пока будущий Посол при свете лучины корябал  расписку, Председатель ещё  раз обошёл все углы  комнаты, поплотнее прикрыл двери, накрутил патефон,  сначала долго шипевший, а потом хрипло  исторгнувший из своей трубы «калинку- малинку», и  поинтересовался у Неугомонного свистящим шёпотом  прямо в ухо:
      – Ты в нашем краеведческом музее давно был? Не  забыл ещё, какая ценная  реликвия там , в Красном  уголке под стеклом выставлена, так сказать для  всеобщего обозрения и поклонения? Правильно – наш  самый наиценнейший  экспонат: корзина и оболочка  воздушного шара, на котором когда-то к нам  прилетел  сам Величайший из Великих! Вот на нем и полетишь!
      Председатель снисходительно похлопал по плечу  уже порядком захмелевшего  Неугамонного , мол  –  дошло, наконец? И предупредил строго:
     –  Только ты об этом – никому! Нельзя у людей  отнимать веру в святые  реликвии, пускай думают, что  они неподвластны законам времени, равно как и  единственно правильное и бессмертное учение  Величайшего. А он, как известно,  живее всех живых
      Тут голос Председателя дрогнул , и скупая мужская  слеза предательски  выступила в уголках его  погрустневших глаз За самого человечного из людей,  когда-либо родившихся на планете, выпили стоя.
      Неугомонный , хоть и очумевший от обилия  совсекретной информации из  всего услышанного всё  же вычленил главное: лучше бы он тех расписок «о  неразглашении» не писал вовсе. Лучше бы он вообще  притворился больным,  сделал бы себе «самострел»  ягодицы или на худой конец  упился бы с Почтарём  вусмерть, но всего этого бы не слышал и в данном  мероприятии не участвовал.  Но, как говорится –  поздно, История сослагательного наклонения не  признаёт Не помог изобретателю даже припасённый  напоследок «железный» аргумент:
     –  А как же люди-то воспримут подобное  святотатство, чтобы на священной  Исторической  реликвии в небеса вдруг поднялся простой смертный?  Причём  человек непартийный, с подмоченной  репутацией, судимый (не забыл,  Председатель, как  недавно меня к общественным работам приговорил,  метлой  махать?) и даже имеющий в своём роду  репрессированных !
      – А никак не воспримут!– успокоил Председатель, не  заметив в словах  Неугомонного скрытой иронии.–  Полетишь завтра в ночь, тайно, чтобы ни одна  живая  душа, кроме посвящённых, не увидела. Так оно и  безопасней будет – никто  ненароком не подстрелит, ни  свои, ни чужие. Ориентироваться будешь по звёздам  и  луне, а ещё я тебе могу школьный компас дать и глобус  – чай не заблудишься! 
      Допив остатки «шишника », заговорщики послали за  подмогой, которая и  явилась вскоре в лице Есаула  вместе с ещё одной спиртосодержащей ёмкостью,  после  чего уже втроём стали уточнять детали предстоящей  операции. После  долгих споров было решено:
      Во-первых, с десяти ноль-ноль завтрашнего вечера  объявить в Посёлке  комендантский час, якобы ввиду  возросшей опасности появления в районе  разведовательно-диверсионных групп из вражеского  Запузырья.
      Во-вторых, предупредить жителей, чтобы всю ночь  они не выходили из своих  домов, не открывали окон,  плотно закрыли ставни и надели противогазы.  Объяснить такие меры внезапным проведением в  районе радиологическо- химических учений  Гражданской Обороны .
      В-третьих, дабы никто не обратил внимания на  пропажу из Музея реликвий  Величайшего одного из  наиглавнейших экспонатов , на время отсутствия  Неугомонного с историческим шаром закрыть Музей,  якобы на санобработку  перед Праздником.
      В-четвёртых, чтобы избежать ненужных вопросов «А  куда это запропастился  наш изобретатель- рационализатор?» населению Посёлка объявить, что  Неугомонный за свою подрывную антиобщественную  деятельность посажен на  неделю под домашний арест,  и для пущей убедительности поставить у его дома  человека с ружьём.  
      Кроме Председателя, Есаула и Неугомонного в  качестве временно  исполняющего обязанности  Чрезвычайного и полномочного Посла, к секретной  операции были привлечены ещё трое плечистых  активистов, согласившихся  поучаствовать в погрузочно- разгрузочных работах за бутылку «шишника», а так  же  корова-рекордсменка Зайка (Заря коммунизма), в  качестве тягловой силы для  телеги с необходимым  оборудованием. Бойцам самообороны было приказано  осуществлять патрулирование Посёлка после  наступления комендантского часа   как минимум в  течение недели вплоть до особого распоряжения, а  точнее – до  возвращения Полномочного Посла из  командировки .
      – И чтобы ни одна собака даже носа на улицу по  ночам не высовывала !–  напутствовал Есаул своё  воинство, грозно потрясая нагайкой. 
     6.
      Ровно в полночь спецоперация вышла на  завершающую стадию. Шар был  надут, погода полёту  благоприятствовала – ветер дул в нужном направлении,  в  сторону Центра Из-за небольших весёлых облачков  периодически выглядывала  лунаоблегчая будущему  воздухоплавателю ориентировку на местности.  Неугомонный сложил в корзину шара провизию и  тёплую одежду, а также  тщательно отутюженный  парадный костюм-тройку. Костюм был выдан ему  лично Председателем под расписку, исключительно на  время командировки,  дабы не позорился в Центре перед  тамошним начальством своим засаленным  ватником .  Кроме всякой необходимой в полёте мелочи в корзину  был погружен  какой-то длинный непонятный предмет,  тщательно завёрнутый в мешковину, а  также  реквизированный у ещё не вышедшего из запоя Почтаря  велосипед.
      – Это ещё тебе зачем?– подозрительно  поинтересовался Председатель, вполне  справедливо  подозревая Полномочного Посла в попытке  несанкционированного   провоза  в Центр  поселковой  собственности, с целью последующей продажи   материальных ценностей на тамошней барахолке.
      – Пусть будет, как запасной вариант!– успокоил  Председателя Неугомонный.–  А то вдруг шар не  дотянет до Центра, свалится где-нибудь на пол  дороги?  Вот  тогда лисапед и сгодится, всё-таки не пешком идти !
      Растроганный таким проявлением ответственности,  Председатель  прослезился , крепко обнял авиатора и  вручил ему перемотанный бечёвкой и  заляпанный  сургучом конверт вместе с привязанной к нему ручной  гранатой РГД- 217. Это, объяснил он, на самый  крайний, непредвиденный случай. Мало ли что  может в  пути приключиться? Но что бы там не было – ни  послание, ни  воздушный шар ни и тем более сам Посол  не должны попасть в лапы к врагам ни  внутренним, ни   внешним
      – Ты там, в Центре, не задерживайся!– напутствовал  аэронавта Председатель.–  Отдай письмо кому надо, а  на словах напомни, что, мол, ждём кого-нибудь из  Высшего Руководства к нам в Посёлок, на празднование  Праздника. Чтобы  торжественную речь произнёс и  поселян поздравил, наградил за успехи в честь  трехсотлетия Исторического события. И чтобы освятил,  понимаешь ли, своим  присутствием начало нашей  Великой стройки, чтоб, значит, лично  засвидетельствовал акт вбивания первой сваи будущего  моста. Народ будет очень  такому визиту рад, а уж за  нами не заржавеет – и угостим, как полагается, и с  собой на дорожку дадим, пусть только приезжают! А  сам-то постарайся вернуться  аккурат в день Праздника,  желательно с первыми лучами солнца, чтоб это  выглядело символично В плане наглядной агитации –  вроде как реконструкция  Исторического события. Через  пару дней как раз ветер переменится, из Центра в  нашу  сторону задует, так, по крайней мере,  Синоптик обещал  – у него уже второй  день левое травмированное колено  крутит…. Ну, вот, собственно и всё. Давай,  что ли,  прощаться!
      Постояли, выпили «на посошок», помолчали,  покурили, думая каждый о своём.  Председатель мечтал  о предстоящем карьерном росте, в случае успеха  операции,  Есаул уже прикалывал мысленно себе на  грудь четвёртого по счёту «Георгия» Мысли  Неугомонного были туманны и не поддавались  сканированию.  
      Осенняя ночь была удивительно  прозрачна и тиха и  только вдалеке слышался  стук колотушек патрульных,  обходящих дозором улочки Посёлка и будящих уже  уснувшее население успокаивающими возгласами :  «Жители Больших Пузырей,  можете спасть спокойно!  Всё под контролем!».
      Если бы среди провожающих находился хоть один  лирически настроенный  поэт, он, проникнувшись  значимостью момента, наверняка написал бы какие-  нибудь светлые, романтические строки, что-то о   «заправленных в планшеты  космических картах » или о   «штурмане, проверяющем в последний раз  маршрут …».   Но поэтов в Больших Пузырях уже давно не водилось.  Профессия  эта считалась не престижной , и даже  приравнивалась налоговыми и  правоохранительными  органами к завуалированному нахлебничеству.   Старожилы поговаривали, что в былые времена  отлынивающего от общественно  полезных работ поэта  могли даже и посадить, припаяв нехилый срок  «за  тунеядство».
     7.
      Несмотря на все принятые меры, пролёт  Неугомонного над Посёлком не  остался совсем уж  незамеченным. Так, местная половая активистка Груша,  девушка с пониженной социальной ответственностью в  тот момент занималась  на сеновале любовью с  очередным возлюбленным. Пребывая в классической  позе  «лёжа на спине, ноги на ширину плеч», Груша  мечтательно смотрела через плечо  сопящего партнёра  на россыпь звёзд и луну, бесстыдно заглядывающую на  сеновал через дыру в крыше. Внезапно овал ночного  светила перекрыл некий  летящий объект,  переливавшийся в проходящем лунном свете всеми  цветами  радуги, и какой-то инопланетянин очень на  кого-то похожий помахал девушке  рукой и вроде даже  послал ей  воздушный поцелуй.
      – Ух, ты-ы-ы!– восторженно вскрикнула Груша .
     –  А ты думала!– загордился сопевший сверху  полюбовник, приняв девичьи  восторги на свой счёт,  мол – знай наших!
      – Да я не о том, дурачок! Тока что своими глазами  НЛО видела, красивое  такое, переливчастое, как  мыльный пузырь И еронавт в ём летевший  – ну прям  вылитый актёр   Ванюша Распрекрасный мне  улыбнулся!
      – Так то по научному называется «оргазм» , глупая !  Высшая степень  сладострастного ощущения в процессе  полового акта! – проявил определённые  познания в  вопросах секса полюбовник, что, несомненно, делает  ему честь. К  сожалению, История не сохранила имени  этого сексуально грамотного товарища,  впрочем , это и  не важно для данного повествования.
      Вторым незарегистрированным соглядатаем был  старик Архиварий.   Въедливый и дотошный старикашка  сразу понял, что в Посёлке будут  происходить какие-то  важные события, на которых его, заслуженного и  проверенного летописца , почему-то не пригласили.  Поначалу Архиварий хотел  обидеться, но потом  профессиональное чувство ответственности взяло верх,  и он  ещё с вечера затаился в пустующей деревянной  будке голубятни , с  двадцатикратным биноклем и  пишущими принадлежностями: гусиным пером,  чернильницей-непроливайкой и куском бересты для  записей И вот после  полуночи изрядно подмёрзшему  наблюдателю вдруг явилось диво дивное!  Прямо  над его  тайной схованкой  неторопливо проплыл  всамделишный, не сказочный и  не мыльнопузырный  воздушный шар, едва не сорвав крышу голубятни  болтающейся снизу корзиной.  Архиварий, выронив  бинокль, широко и истово  перекрестился, хотя и  числился во всех документах и анкетах правоверным  атеистом:
     « Слава Создателю Неужто сподобил дожить до  такого Исторического  момента? Сам Величайший из  Величайших возвращается в Посёлок! Недаром же  во  всех манускриптах было написано, что и Он и идеи Его   – бессмертны! Не  иначе, как к Празднику решил нас  осчастливить своим появлением. Оно теперь и  понятно,  из-за чего вся эта высосанная из пальца секретность и  радиационно- химические учения! Чтобы людей раньше  срока не обрадовать, сохранить интригу  до самого её  кульминационного апофеоза Мудро, мудро! И сказал  Величайший  соратникам своим «Вчера было рано,  завтра будет поздно, значит – сегодня,  причём  всенепременно ночью, под покровом темноты ». Как  там, триста лет тому  назад было? Ночь, улица, фонарь,  аптека…
     Вдруг с небес до него донеслось вполне отчётливо:  «Жи- и Ши- пиши через  «И», старый дуралей!».  (Однако тугоухому Архиварию послышалось что-то  вроде  «Живи и правду пиши, старлей!»). От испуга  старик уронил на землю все  пишущие принадлежности  и поспешил спуститься со своего наблюдательного  пункта, дабы занести пророческие слова в скрижали,  пока не забылись. 
      Однако задокументировать факт Второго  пришествия Величайшего из Великих  у летописца не  получилось. Поскользнувшись на голубином помёте,  старец упал,  пребольно стукнулся головой и немного  помутился в рассудке. С этого  знаменательного дня, а  вернее с той самой ночи, Архиварий шлялся по Посёлку  и  ко всем встречным приставал с одним и тем же  вопросом: «Почему люди не  летают, как  Величайший?». И сам же отвечал, хитро подмигивая и  хихикая:  «Потому, что они тяжелее воздуха!». 
      Тем временем Неугомонный успешно набрав высоту  и отдалившись от  Посёлка на значительное расстояние,  приступил к выполнению своего  собственного плана,  никак не согласованного с Председателем. Из  мешковины  был извлечён мастерски выструганный из  бука винт типа «пропеллер», который и  был  подсоединён ременной передачей к заднему колесу  велосипеда,  установленного в корзине на специальных  козлах. Изобретатель взобрался на  велосипедное седло,  нажал на педали, за его спиной весело зажужжало и  шар,  как бы нехотя, сначала затормозил свой полёт в  сторону Центра, а потом и вовсе  стал понемногу  дрейфовать в обратную сторону, с каждой минутой  приближая  Неугомонного к границам загадочного и с  детства запретного Запузырья .
     8.
      И вот , наконец , в Больших Пузырях наступил  долгожданный и радостный день Честь открытия  Торжественных мероприятий  по случаю  Трёхсотлетнего юбилея  Великого Праздника была  предоставлена  главному  идеологу, активисту и  пассионарию  местного отделения секты «Свидетелей и  Продолжателей дел  Величайшего»: ваше слово,  товарищ Маузер!  Правда, одним словом Свидетель и  Продолжатель не отделался, а закрутил часовую речь ,  благо работать языком умел  и любил.  
      Суть его выступления заключалась в том, что три  века тому назад на их   благодатный край было  ниспослано свыше Испытание через Великую Смуту и  Очистительное Кровопускание, когда брат пошёл на  брата, работник на хозяина, а  крепкий и рачительный  крестьянин – на выселки. Но  никакой вины  Величайшего  из Величайших в этом нет! Просто его  гениальные идеи (которые, как известно ,  до сих пор  живут и побеждают!) не совсем правильно поняли! А  виноваты во  всём злобные гейропеоиды, всякие там  карлы с марлами, дававшие ему читать в  детстве не те  книжки. Да и переводчики наверняка намудрили, как- то не так  перевели завиральные идеи с немецкого. А  ведь известно: «Что немцу лекарство,  то пузырянину –  смерть!». Вот и получилось, что хотели наши предки  как лучше,  а получилось как всегда. Но жертвы были  принесены не напрасно, местному  народонаселению на  многое открылись глаза и оно, очистившись от  запузырянской скверны, выбрало единственно  исторически правильный путь –  построение  Высокодуховного Общества, основанного на принципах  вертикальности Власти и горизонтальности  Законопослушания. Назло, так  сказать, всему мировому  Запузырью, загнивающему в миазмах своей  разнузданной псевдо демократии бездуховности и  оголтелого шовинизма Так  что идеи Величайшего из  Величайших живут и побеждают! Ныне, и присно, и  вовеки веков! Аминь!  
      После эмоциональной проповеди товарища Маузера,  слово для торжественного  доклада взял Председатель,  слегка покачивающийся на трибуне от уже принятого  «шишника». Собравшиеся отметили про себя, что был  он каким-то нерадостным,  не в меру озабоченным, был  небрит и выглядел слегка «помятым». Он не сыпал,  как  обычно бывало, лозунгами, здравицами, призывами и  своими фирменными  солдафонскими шуточками.  Казалось, что Председатель напряжённо чего-то  ждёт, с  надеждой всматриваясь куда-то вдаль , поверх голов  толпящихся на  площади пузырян. 
      Покачивающийся рядом с Председателем Есаул  пытался незаметно смахивать  скупую мужскую слезу и  не отрывал правую ладонь от сердца. Внимательные  наблюдатели, те, что стояли вплотную к трибуне, с  изумлением заметили, что  левая половина его  героической груди вдруг лишилась всех «Георгиев» ещё  вчера  гордо там позвякивающих. У некоторых особо  въедливых соглядатаев создалось  даже впечатление, что  некоторые из наград были вырваны из есаулового  кителя  буквально, как говорится, «с мясом». 
      Когда официальные речи были закончены, состоялся  парад доблестного  местного воинства. Перед  восхищёнными пузырянами  строевым шагом прошли  бравые ополченцы, взбивая пыль новыми, специально  для этого торжественного  случая выданными лаптями.  (Эх, так и не успел Неугомонный  изобрести  новационное клининговое устройство «пылесоска»!  Чересчур увлёкся  разработкой и усовершенствованием  «пузыревизора» ). Прогрохотала боевая  бронированная  машина на педальном ходу «Трахтармата », проехала  вкусно  пахнущая дармовой гречей полевая кухня. По  завершении парада состоялось  торжественное открытие  десятиметрового памятника Величайшему, в полный  рост и с узнаваемо протянутой рукой. Статуя была  изваяна местным скульптором- самоучкой Михайлом  Оппосовичем Кизяковым-старшим из… . Ну, в общем ,  из  подручного материала, поскольку в окрестностях  Посёлка ни мрамора, ни  гранита, ни даже камня- ракушечника не имелось.
      После официальной части Праздника были хоровые  песни и весёлые пляски,  выступления детских  коллективов и разные спортивные соревнования:  преодоление полосы препятствий, рукопашный бой,  стендовая стрельба и  метание лепёх «Весёлый  коровяк». Юнармейцы в революционных шинелях и  бушлатах с красными бантами , показательно  штурмовали макет Зимнего дворца,  специально  выстроенный по такому поводу на окраине Посёлка. А  по речке  Грязнухе активисты, переодетые бурлаками,  тащили бечевой знакомый  профиль  героического  крейсера. Из труб корабля валил густой самоварный  дым, а носовое  орудие периодически  постреливало  разноцветными конфетти, имитируя  исторический  залп, некогда потрясший весь старый и прогнивший  мир  «до  основанья ».
      Всё бы оно так, да не совсем так! Не отпускало  пузырянцев какое-то тоскливое  ощущение, что в этот  раз Праздник с самого начала как-то не задался. Вроде  всё  было как всегда, весело, ярко и красочно, как было в  прошлом году, и как было в  позапрошлом. Но какой-то  особой торжественности, необходимой для  Трёхсотлетнего Юбилея, не наблюдалось. Более того, в  Посёлок из Центра не  приехал ни один из чиновников  высшего командного состава! Не было также и  многочисленных делегаций из соседних дружественных  районов, которые всегда  с удовольствием посещали  подобные мероприятия с целью отведать от души  местного «шишника». Потом, по завершении торжеств,  члены делегаций ещё  долго обретались в Посёлке, живя  на всём готовом и не торопясь восвояси.
      Отметили пузыряне и подозрительное отсутствие на  трибуне неутомимого  бойца идеологического фронта  (и  известного блюстителя нравов ) старца  Архивария. Не  мелькал в толпе собравшихся и известный  оппозиционер , борец с  несправедливостью,  изобретатель Неугомонный. 
      «Это чего же он на этот раз такого натворил, что  даже в Великий Праздник  беднягу нельзя было  помиловать и отпустить из-под домашнего ареста на  волю?»: задавались вполне справедливым вопросом  поселяне.
      Но что самое удивительное – Музей реликвий  Величайшего из Величайших, в  залах которого каждый  год в этот праздничный день маленьких пузырян  торжественно принимали в юнармейцы, был до сих пор  закрыт! На дверях в  Святилище висел внушительных  размеров замок, окна изнутри были густо  замазаны  извёсткой, по белой поверхности которой, специально  для  интересующихся, было кривовато нацарапано  «ПЕРЕУЧЁТ».
      Умудренные жизнью пузыряне, привыкшие читать  между строк и слышать  между слов, интуитивно  почувствовали, что грядут какие-то Большие Перемены.  Но какие именно перемены, откуда и зачем грядут, и  чем для местного  народонаселения могут закончиться –  никто не знал и даже не догадывался….
      Сразу по завершении официальной торжественной  церемонии, к немного  смущённому Председателю  подошла группа совершенно незнакомых пузырянам  личностей в штатском, но с военной выправкой, и увела  его в неизвестном  направлении.
     –  Небось , квасить пошли!– завистливо подумали  молодые и пока ещё не  хлебнувшие в жизни горя  оптимисты.
      – Не к добру всё это!– решили те из старожилов, кто  уже много чего успел  повидать на своём веку, и  научился быстро делать соответствующие оргвыводы.
      Настораживали простых обывателей и  циркулирующие который день по  Посёлку , выносящие  мозг слухи о том, что местной гулящей девке Груше  было  ниспослано свыше Видение ! В момент  «наивысшего эмоционального всплеска»,  вызванного  процессом совокупления, пылающая от страсти Груша  вдруг  явственно увидела летящий над Посёлком  воздушный шар, переливающийся  всеми мыслимыми и  немыслимыми цветами На том шаре по небу летел – а  вот и  не угадали!– даже и не Величайший, а бери  гораздо выше : сам актёр Иван  Распрекрасный, звезда   «пузыревизора» Кинокрасавчик послал ей, Груне,  воздушный поцелуй, после чего осчастливленная таким  вниманием девушка  испытала…. Как же это будет-то  по научному? Да, да – именно оргазм!
      Груня восторженно уверяла товарок, что хотя  Распрекрасный и улетел, но дал  ей твёрдое обещание  ещё разок вернуться и осчастливить всех без  исключения  пузырянок старше шестнадцати лет.   Поселковые мужики, естественно, бабьим  сплетням  не  верили, но при этом с нескрываемым интересом  выспрашивали  разные пикантные подробности
     9.
      День празднования Великого Праздника постепенно  подходил к концу. Как и  три века назад,  разрумянившийся диск солнца неторопливо и  равнодушно  завалился за горизонт, обещая в самом  ближайшем будущем ветреную погоду.  Однако  наступившая следом ночь ещё была тиха и звёздна.  Вскоре поселковые  куранты на башне Чиновьей избы  пробили двенадцать раз. Сложный часовой  механизм  сломался уже давно – что-то там внутри ещё жужжало,  и шестерёнки  даже крутились, и маятник качался, но  стрелки надёжно застряли на цифре 12-ть.  Впрочем,   как ни крути, но дважды в сутки, а именно в полдень и  в полночь,  куранты показывали вполне точное время .  Кроме положенного числа ударов, уши  пузырян радовал  также нежный перелив какой-то замысловатой  мелодии. Что  именно вызванивал  сбрендивший от  старости механизм , было не совсем ясно:  одним  слышались подзабытые нотки «Интернационала»,  другим – «Славься  Отечество», третьим – совсем уж  что-то несусветное, чуть ли не «…Царствуй на  славу, на  славу нам!».  
 
      Вечером того же, богатого событиями дня  раненый  на голову, вследствие  падения с голубятни, старец  Архиварий сидел на крылечке опечатанного  сельсовета  в обнимку с гулящей девкой Грушей, свято уверовавшей  в возвращение  своего «мимолётного виденья». Оба  напряжённо всматривались вдаль, в  сумеречное  пространство далёкого и загадочного Запузырья. Не  доверяя своим  подслеповатым глазам, старец время от  времени подносил к ним огромных  размеров морской  бинокль – память о его пра-пра-пращуре,  революционном  балтийском матросе с одного   легендарного корабля . С этим оптическим  прибором в  семействе Архивариев было связано старинное  предание.
      Предание гласило, что именно благодаря  великолепным цейсовским линзам  этого бинокля,  снятого с груди укокошенного «братвой» офицерика ,  геройский  пращур Архивария однажды разглядел,  осматривая с палубы революционного  крейсера  поверженный Великой Смутой город,  скромную  фигурку – вы не  поверите!– самого Величайшего  из  Величайших! Величайший сиротливо стоял на  клёпаной  башне горбатого броневика, чётко просматриваясь в  перекрестье лучей  прожекторов, и указующе  протягивал руку с исторической кепкой в направлении  Светлого Будущего. Бинокль, как священная реликвия,  бережно передавался из  поколения в поколение вместе  с мистическим предсказанием. Согласно легенде,  однажды, в тот урочный день и час, когда планеты  выстроятся особым  магическим образом , и когда  «верхи не смогут, а низы не захотят», самый  достойный  представитель рода Архивариев первым увидит через  его волшебные  линзы второе пришествие Величайшего  в эти благословенные края .
      Но время шло, а Величайший так и не возвращался.  Как говорится  – то ли  планеты не хотели выстраиваться  в необходимую конфигурацию, то ли  пузырянские  «низы» были вполне довольны своей жизнью. А,  собственно,  почему бы и не жить припеваючи? Запасы  шишек в закромах пополнялись  регулярно, «шишника»  было – пить, не перепить! Летом, опять же, грибы да  ягоды, зимой – ягель. В крайнем случае , можно было  забить на мясо корову Зайку,  всё равно она молока  почти не даёт  – так только, на бумаге, для отчётности чтобы доярке Алёне, председательской полюбовнице,  очередную премию  выписать. А совсем недавно  изобретатель-рационализатор Неугомонный вообще  придумал новую статью доходов в местный бюджет:   «Давайте-ка,– говорит,–  продавать зимой снег в  отсталые районы  тропического и капиталистического  Запузырья! У них там со снегом сплошной дефицит, а у  нас – пол года хоть  лопатой греби. Вот вам и реальные  бабки от экспорта!». Так что пусть только  побольше  присылают этих, как их там, ре-фри-жера-торов на  санном ходу, а мы  их тут уж загрузим под самую  завязку.  
      Опять же – Пузыревизор! Каждый вечер можно на  пару часов отключиться от  житейских забот-хлопот,  понаблюдать за битвой экстрасенсов, попереживать за  любимых актёров в нескончаемом сериале «про  любофф», пощекотать нервы  новостями из Запузырья в  изложении Соловья-разбойника, порадоваться за  успехи в родном Отечестве, за те, которые есть, и  трижды – за те, что ещё будут!   Чем вам не жизнь? Сама  малина!
      Тем временем даже в этот священный день, в День  Трёхсотлетнего юбилея  Великого Праздника  Архиварий в своём историческом бинокле так ничего  путного и не увидел. На слабо различимой в ранних  осенних сумерках линии  соприкосновения земной и  воздушной тверди было неспокойно там попеременно   вспыхивали и гасли то ли вечерние зарницы, то ли  вспышки молний  подбирающейся к Большим Пузырям  пока ещё далёкой грозы, редкой в эту пору  года. А  может быть это била из всех своих реактивных стволов  царица полей  Арта в очередной «горячей точке» на  границе ближнего Запузырья. И только того,  что уже  который год так страстно ждал Архиварий – летящего  по вечернему небу  маленького красного шара с  очередным Вождём Всех Времён и Народов – на  горизонте не наблюдалось.  
      Что, возможно, было даже к лучшему…  
5. Юрiй Кiрпiчов Далекі хмари Донецька
Юрiй К iрпiчов
Далекі хмари Донецька
Напевно, я ніколи вже не побачу своє рідне місто  і не побуваю на могилах  батьків. Бо мешкаю далеко за  океаном, а віоно - під окупацією, за лінією фронту Його аеропорт розбитий вщент, вокзал  напівзруйнований, в iн оточений  мiнованими полями  i  блокпостами, так що нелегко туди потрапити, та й  небезпечно. Ні, особливої ностальгією я не страждаю,  але іноді Донецьк мені  бачиться ув снах, то зв iняйте  м iй суржик.
Але до справи до спогад iв. Ви бували коли- небудь на коксохімічних  заводах? Ні? І слава Богу. Для  екскурсій це не найкраще місце, та й для роботи  теж.
Пам'ятаю, пройшовся я вздовж печей в нейлоновій  сорочці, тоді вони ще  були модними, повернувся вже в  сіточці  проїло крапельками кислоти. Цим там  дихають, там і метал недовго витримує, так що не  раджу. Хоча вночі коксохіми  красиві  похмурою,  індустріальної красою. Над батареями вічним вогнем  в'ються  факели-прапори спалюваного газу, видні  здалеку в наших краях, а вдень над  степом пливуть  біловітрильні громади хмар.
Колись Хейлі писав на цю тему, йдучи по стопах  Германа Мелвілла, хоча  того й дорікали, що по «Мобі  Діку» не можна вчитися полюванню на китів і  обробленню їх туш. Але саме Мелвілл вперше яскраво  показав технологію  виробництва. А будь-яке  виробництво це професії, роботи. Про них я і хочу  поговорити.
Вуглезагрузочний вагон все своє коротке життя  проводить в поїздках по  коксової батареї, ось головний  енергетик і потягнув мене нагору. За димлячими  трубами сусіднього комбінату вгадувалися житлові  квартали Макіївки, а за  залізницею і отруєної зеленню  дач простиралися ниви і лісосмуги, сині терикони  і  темні шлакові відвали до самого горизонту, на якому  диміли заводи сусіднього  міста. Пейзаж. Природа. Я  замилувався батьківщиною і прослухав пояснення:
...і поставили обсадні труби, товстостінні. Раніше  через півроку все  сипалося, а зараз  дивись!
Енергетик пнув трубу, прокладену по секц iї огорожі. Та тріснула, хруснула,  обвалилася і повисла на  кабелі! Енергетик задумливо подивився на сусідні  секції  і похитав головою. Те, що він сказав, я наводити  не буду, занадто вже специфічна  заводська  термінологія...
Під нами в сотнях печей горіло вугілля, тисячі  тонн вугілля, душила спека,  знизу тягло димом, повітря  переливалося, спотворюючи форми предметів, та й чи   було це повітря? Степовий вітер завмирав перед  гудучими батареями, гидливо  задував в гирла печей і  відлітав у пошуках ковили і простору.
Так починалася моя робота в наладці. Іноді я  замислююся про неї   і про  роботи взагалі. Їх багато,  вони різні, але на кожну знаходиться бажаючий! Як  писав Мелвілл: багато на світі китів, але багато і  китобоїв. Деякими роботами  живуть і годуються  покоління і покоління людей. Це солідні, традиційні  роботи,  пов'язані з повсякденним життям. Наприклад,  лікар, вчитель, повія, священик,  будівельник. Як бачите,  не так вже й багато занять додало час до цього  переліку.  Землеробів і скотарів не згадуємо, бо це не  професії, це спосіб життя.
Я ось наладчик, цим і цікавий. Ця робота і  привела мене на коксову  батарею, півкілометровий  блок печей, штук чотириста в блоці. У кожну  завантажують 24 тонни вугілля і через 16 годин  отримують 16 тонн коксу. Куди  дівається решта,  здогадайтеся самі. Розпечений кокс виштовхується в  вагон (не в  наш, в інший), той заганяють в градирню і  заливають водоспадами води. Це  «мокре  коксотушеніе », при якому високо в небо здіймаються  тугі, білосніжні  хмари пари, дуже красиві здалеку.
У нашому краю звикли до таких красот. Але це не  водна пара. Це кислотні  аерозолі, вони труять все  навкруги, а навколо Донецька і в ньому самому таких  заводів не один і не два, є навіть найбільший в Європі.  На сухе гасіння інертним  газом, або вуглекислотою, як  це давно робиться скрізь, немає коштів. Їх не було  при  комуністах, немає їх і зараз. В майбутнє заглядати не  хочу: у тих, хто  застосовують мокре коксотушеніе немає  його.
Так ось, вугілля в печі треба завантажити : 24  тонни в кожну з чотирьохсот і  частіше, ніж раз на добу.  На ЯКХЗ стоять три таких батареї і самі можете  підрахувати, скільки ешелонів вугілля з'їдає завод. В  ешелоні до сорока вагонів, і в  кожному з них п'ятдесят  тонн вугілля. Тепер ви розумієте, для чого потрібні  наші  шахти?
Над батареями височіють бункери для наших  вагонів, ті снують по рейках і  висипають вугілля в люки  печей. Такий югославський вагон ми й монтували.  Пульт управління можна було скомпонувати по-різному  цим і ще  кондиціонером  вагон вигідно відрізнявся від  дубових радянських конструкцій. Ось я і вирішив  з'ясувати у машиніста, як же йому буде зручніше  працювати. Та й взагалі,  монтувати серйозні машини  тільки за кресленнями і схемами ризиковано, мало  чи  що.
Пам'ятаю, на одному із заводів в одному з цехів  вентиляція не діяла ще з  часів царя Гороха. Швидше за  все, вона і при ньому не діяла, судячи по товщині  шару  пилу! Ми відновили всі электроланцюги і допустили  лише одну, але дуже  важливу помилку  включили  систему без попередження. Ефект був  приголомшливий: настав кінець світу! Сотня людей  вилетіла з цеху в одну мить,  чорні, як Отелло, і по- чорному матюкаючись! Добре, що я не Дездемона…
Чи мої монтажники переплутали фази, чи у  цехових електриків був  непорядок з їх чергуванням, але  вентиляція запрацювала у зворотний бік. Всі  вікові  відкладення пилу вдуло всередину. Справжне пекло! Я  геро iчно вийшов  останнім, задихаючись, спотикаючись  і ледь живий. Коли ми сфазували   электрику   ніхто не  хтів бути присутнім при повторному пуску. Що ви там  згадуєте? Авгієві стайні? Приблизно так воно, мабуть, і  виглядало.
Але не лепо ли, ны бяше перейти нам до роботи  машиніста вагона, якого  називають ще оператором. Це  та ще робота! Власне кажучи, уся ця розповідь  висить  на неі, як на гв iздку.
Я знову дерся на верхотуру. В кабіні стояв  здоровенний чолов яга в одних  сімейних ситцевих  трусах, що з'їхали з пітного пуза, в гумових калошах   і  зі  шваброю напереваги! Він змахнув піт з чумазого  чола, змахнув нею, як Посейдон  тризубцем, і прокричав  щось погано чутне в шумі механізмів. Вагон задзвенів,  рушив з місця, і почалося!
Такого потоку, такого феєрверку рухів і дій , та ще  в такому темпі  я ніколи  не бачив. Важко підібрати  аналогії. Найближче, звичайно, бойовий танець  зулусів,  а з класики хіба що балет «Спартак» або половецькі  танці  в сольному  варіанті. Такий собі монобалет!  Прийнявши вугілля (знаєте, як порошать його  тонни,  висипан i вам на голову?) треба під'їхати до потрібної  печі, зняти люк і  висипати його в вогнедишуче жерло.  Люк з кабіни не видно, тому на вагон  приварюють  стрілку, а до рейок  мітку, треба, щоб вони сп iвпали.  Закриваємо  люк, дал i знов на завантаження  і до  наступної печі. Не пам'ятаю, скільки їх  входило в зону  обслуговування, але м iй Вергил iй весь час поспішав.
Виявилося, що без швабри і калош нікуди.  Скаж iмо, треба вам натиснути  кнопку і перекинути  важіль, але кнопка в одному кутку кабіни, а важіль в  іншому. Про що конструктор думав, чим? Ось і танцюй:  ковзаючий крок в центр  кабіни, рука тисне кнопку,  одразу балетний розворот, випад шваброю  і влучне  попадання в важіль!
Калоші не давали ковзати по металу підлоги, до  того ж будь-яке інше взуття  недовго витримувало  таку  високу температуру. І, Боже ж мій, яка філігранна   точність, який темп  і в яких жахливих умовах! Кожен  рух оператора плавно  перетікав в наступний, все було  відпрацьовано до автоматизму   і так шість годин  поспіль! Без перерв, перекурів і відвідувань туалету  Шість годин половецьких  танців при температурі понад  п'ятдесят градусів не залишають в організмі зайвої  води. Тому і нічого з одягу, крім трусів. В поті чола  свого будете заробляти хліб  свій насущний  казав  господь, і він знав, що говорив.
Незабаром закружляла голова від спеки і чадного  газу, замерехт iло в очах  від метушн i оператора і  задзвеніло у вухах від його крику. Він намагався  іноді  це  в нього виходило!  перегорлати шум механізмів і  висловити все, що він про них  думає. Не пам'ятаю,  допрацював я до кінця зміни, чи н i. Навряд чи. Але ще  не раз  забирався нагору, в вугільну, з язиками полум'я  інфернальну феєрію.
Сумно, та вік вагонів короткий. Хто буде  монтувати наступний? Чи буде він  таким же  філантропом, як я? Що ж, я зробив все, що міг.
Якщо вам здається, що кращої професії, ніж  машиніст вуглезагрузочного  вагону не буває, значить ви  не бачили барелетчіка, цього Ланселота в чорній  промаслен iй робі і кирзових чоботях. День у день стоїть  він зі списом напереваги  поруч з відкритими пащами  печей, весь в язиках вогню і клубах диму. Самотній  лицар проти безлічі драконів! Дим струмує вгору,  чадний газ вниз  і несуть з  собою всю таблицю  Менделєєва. Барелетчік довгим ломом зачищає кромки  печей від нагару. У просторіччі його звуть довбой ...бом,  а трохи делікатніше  дятлом. Н-дас ...
Зрозуміло, що не всім дано бути астрофізиками  або, припустимо, ловити  сачком лускокрилих. Життя  таке, яке воно є, але навіть в нашому робочому краю  не  вистачало охочих день у день махати важенним ломом  біля вогнедишучих  печей. Доводилося залучати  засуджених, і до чверті, а то і більше робочих  відбували  тут «хімію», так це називалося.
Бував я і на інших заводах. У Макіївці, пам'ятаю,  ставив американський  віскозиметр, і мені заважало  яскраве світло з вікон. Я й питаю у дівчат, чому не  повісять хоч поганенькі штори? Виявляється,  пробували. Марно! Незабаром ті  просто обсипалися   пилом. Журнали робіт року через два читати вже  неможливо,  папір розповзається в руках. А завод  розташований в центрі міста...
На доменщиков і сталеварів за часів гегемонії  робітничого класу ус i  надивилися по телевізору. Так, це  важкі роботи, символ металургії. Але моєму  батькові,  наприклад, майстру термічних печей листового цеху,  часто доводилося  забиратися всередину щойно  погашеної печі. Стінки ледь переставали світитися,  але  чекати, поки вони охолонуть, ніяк не можна було,  країні потрібен метал!
Або ось в старих сортових цехах не вистачало  місця витягнути всі обтискні  кліті в лінію і другу  половину ставили паралельно першій, але в зворотну  сторону. Вальцювальники, жилаві мужики з  величезними кліщами в волохатих  руках, вихоплювали з  валків розпечений пруток, загинали його і встромляли в  другу лінію. На відміну від машиніста  вуглезагрузочного вагону вони щільно  одягнені. Голим  тут, в гарячому цеху, незважаючи на спеку, не  попрацюєш  не  дай бог торкнутися металу шкірою!  Вони схожі на приборкувачів вогненних змій,  але все  життя, поки є здоров'я, приборкувати їх  не приведи  Господ i! Факірам  легше. Їх змії і не такі довгі, і не такі  розпечені, і не такі важкі.
Є й ус iляки інші роботи на заводах, і все ж на  кожну знаходиться бажаючий.  Пам'ятаєте, Мелвілл  писав, як недосвідчений капітан Деррік гнався за  китом,  якого неможливо було наздогнати, і  філософськи зауважив: «Так, багато на світі  китів, але  багато і Деррік iв». Він хотів сказати, що хоча і багато  на світі китобоїв,  але деяким з них взагалі не варто  виходити в море.
Приборкувачам хижаків, а також учителям  молодших класів також нелегко  доводиться, а старших і  поготів. Але нестачі в сміливцях не відчувається. А з  іншого боку, запропонуйте тому ж вальцювальнику  роботу на природі, на свіжому  повітрі, наприклад, день  за днем махати сапкою на нескінченному колгоспному  полі, підсапуючи буряк, і він у відповідь покрутить  пальцем біля скроні : сам  окучуй! І з радістю  повернеться на свою каторгу. Багато , та що там,  переважна  більшість!  згодні день у день, з року в рік,  все своє життя виконувати  одноманітну, монотонну  роботу і це здається мені самим неймовірним. Їм це  навіть подобається! Що ж, кожен вибирає кита під силу  і мало бажаючих  ганятися за Мобі Діком.
Але я відволікся. Звичайно, коксохіми це не  тільки кокс. Це ще й тонка і  складна хімія, це і  рідкоземельні елементи, і благородні гази. Вам ніколи  не  пропонували купити кілька кілограмів гафнію? Ні?  Ви навіть не знаєте, що це  таке? Ну і слава Богу.  Значить, ви не будуєте у себе в городі атомний реактор.  З  вугілля треба витягувати метан, робити моторне  паливо, полімери, ліки, а кокс  при цьому взагалі може  виявитися побічним продуктом. Але навряд чи ми до  цього доживемо  з нашими заводами.
Тому не поспішайте з екскурсією на коксохім і не  захоплюйтесь прекрасним  видом білосніжних хмар, як i  величаво пливуть над степовими просторами і  міськими кварталами. Не варто.
Втім, все це лише ностальгічні спогади. Білі  хмари вже не пливуть над  Донецьком, не гудуть гудки  i  не димлять труби його заводів а над мертвим  спокоєм  нашого краю простяглося те, чого не бачили дек iлька  покол iнь: чисте  синє небо.
6. Вениамин Кисилевский Суд идет
Вениамин Кисилевский
Суд  идет
До того дня, когда Танеев достал из своего почтового ящика это  извещение,  он дважды принимал участие в судебных процессах.  Первый раз  - больше  четверти века назад, в бытность молодым врачом  в далеком сибирском  городишке, куда распределился после окончания  института. Участвовал  в  качестве обвиняемого. История та была  ужасная, хоть и начиналась обыденно,  даже как-то нелепо. 
В хирургическом отделении небольшой ведомственной больницы,  где  начинал он постигать премудрости врачевания, работало, с ним  считая, четыре  доктора. И на стационар, и на поликлинику, сменяя  друг друга. Когда Танеев  немного поднаторел, пустили его в одиночное  плаванье — самостоятельно вести  прием в поликлинике. Что поначалу  сильно его напрягало. Не только потому, что  пришлось теперь ему,  маломощному, самому ставить диагнозы и назначать  лечение,  выписывать больничные листы, проводить какие-никакие оперативные  вмешательства, всё на свой страх и риск, и некому подсказать,  поправить. А еще  это неизбывное опасение, что, выписывая рецепт,  ошибется в названии или в  лекарственной дозе. Предпринимал,  конечно, спасительные меры, держал в чуть  выдвинутом ящике  письменного стола рецептурный справочник незабвенного  Мошковского и, для ближнего боя, выписанные на отдельном листочке  самые  ходовые прописи. 
Первый же свой поликлинический день запомнит он на всю  оставшуюся  жизнь. Утром нянечка из родильного отделения принесла  спеленатого младенца,  попросила подрезать ему язычок. В детстве  Танеев довольно сильно заикался, с  годами этот дефект сделался почти  незаметным, лишь изредка напоминал о себе  в минуты сильного  волнения. Еле сумел произнести:
- К-как это  - п-подрезать?
- Обыкновенно, - пожала плечами нянечка, - чтобы он мамочке  грудь сосать  нормально мог.
- Я-язычок? - совсем уже плохо соображал Танеев, уставясь на  крошечный  слюнявый ротик человечка, безмятежно спавшего, не  подозревавшего, какие  темные тучи сгущаются над его красноватым  сморщенным личиком.
- Ну да, язычок, - хмыкнула нянечка, - Зачем бы тогда пришла?
Будь это в иное время и в ином месте, впору было бы подумать,  что кто-то  вздумал настолько зло подшутить над ним. Заполошно  оглянулся на свою  медсестру, та, конечно же, все прекрасно поняла,  ободряюще улыбнулась,  протянула ему ножницы:
- Там под язычком такая уздечка есть, увидите, она, случается,  прирастает,  мешает нормально сосать. Чикнуть по ней — и все дела.  Это совсем просто,  Владимир Данилович, и вовсе не больно, он даже  ничего не почувствует.
Танеев со страхом поглядел на холодно поблескивавшие стальные  бранши,  гигантские в сравнении с тонюсенькими младенческими  губками, обреченно  спросил, нет ли ножниц поменьше. Она ответила,  что и такие сгодятся, еще разок  глянула на него, ничего больше не  сказала, попросила нянечку зажать ребенку  носик, и когда тот  обиженно закричал, ухватилась за его розовый язычок,  приподняла,  ловко сунула кончики ножниц в образовавшийся просвет и  «чикнула». 
- И все дела, Владимир Данилович, - подмигнула  обескураженному Танееву,  начавшему уже привыкать, что обращаются  к нему с добавлением отчества.
За нянечкой закрылась дверь, Танеев разжал в карманах халата  вспотевшие  ладони, справился с дыханием, опасливо спросил:
- А если з-закровит?
И покорно снес вторую чувствительную оплеуху, услышав в ответ:
- Так там же сосудов нет, кровить неоткуда, неужто не знаете?..
Запомнить-то он, может, и запомнит, до конца жизни или не до  конца, но  разве сравнима эта незатейливая историйка с поджидавшей  его вскоре бедою,  хуже которой не бывает? Так, разминочка, не более  чем первый звоночек в начале  лежащей перед ним дальней дороги.  Штопанная фраза о времени, которое  лучший лекарь, в равной мере  применима и к лекарям. Танеев постепенно  втягивался в  замороченную хирургическую работу, день ото дня, как водится,  чему- то учась, что-то вспоминая, обжигаясь и дуя на воду, досадуя на себя и  радуясь, обычное дело. И не только для медиков. Вот разве что ошибки,  на  которых те учатся, кому-то дорого обходятся. А на втором году  своей врачебной  жизни уже более или менее освоился, приобретал  необходимую в общении с  больными уверенность или, что в медицине  плохо различимо, умению скрывать  свою неуверенность. Больше того,  даже предпочитал иногда часы работы в  поликлинике стационарным  -  не очень-то складывались у него отношения с  заведующим отделением.  Осмелел до того, что позволял уже себе на приеме  пошучивать,  поругивать, при возможности сачковать.
И не стал скрывать возмущения, когда вдруг не открылась, а  разлетелась,  ногой, что ли, распахнутая дверь, вслед за тем ворвалась  без спросу в кабинет  распаренная грузная пергидрольная женщина,  волоча за руку пацана лет десяти- одиннадцати. Зарядил уже легкие  изрядной порцией рвущегося наружу воздуха,  но и слова произнести не  успел. Верней сказать, не дали ему. В маленьком  городишке, известно,  «все знают друг друга», опознал он и эту даму, заведующую  столовой.  Сразу обрушилась на него лавина зычных, яростных слов, угроз и  проклятий, обещаний поквитаться с этими сволочами так, что  надолго  запомнят. 
Немалых трудов ему стоило чуть угомонить ее, усадить на стул,  заставить  более или менее внятно рассказать, что приключилось.  Думал, нечто несусветное,  способное довести ее до такого каления, но  причина оказалась  яйца выеденного  не стоившей, несоизмеримой с  такими бурными эмоциями. Сына ее, рыхловатого  белесого пацана, все  это время стоявшего с ничего не выражавшим постным  лицом -  привык, видать, к материнским воплям, - в школе побили. И она это  так  не оставит, всех этих мразей пересажает, плохо знают они, с кем  связались, они  еще у нее все попляшут. Наконец-то Танееву удалось  выяснить, что ей от него  нужно. В такой больнице, естественно, не  было судмедэксперта, заключения о  тяжести повреждений давали  хирурги. Что и надлежало сейчас Танееву сделать,  после чего она, как  грозилась, отправится в прокуратуру и «найдет управу».
Вообще-то, описывать Танееву было почти нечего. Под левым  глазом у  мальчишки виднелась едва наметившаяся гематома, на скуле  царапина около двух  сантиметров длиной, ничего более существенного  не обнаружил, 
- Вы еще ногу посмотрите, у него лодыжка болит, - велела  женщина.
Посмотрел Танеев и лодыжку, немного отечную, - кто-то изрядно  пнул.  После чего сказал женщине, что он, конечно, может все это  документально  зафиксировать, но овчинка явно не стоит выделки, не  тянет это на достойное  внимания прокурора расстройство здоровья,  пустяки. После чего вся эта  сомнительная история приобрела вовсе  уже мутный оборот: просила его написать  «так, как надо», намекала,  что в долгу не останется, он лишь досадливо морщился  и со значением  поглядывал на часы, давая понять, что время дорого. 
- Так вы, - снова завелась, - и лечить эти ваши пустяки не  собираетесь,  врачебную помощь ребенку не окажете? - мстительно  сузила глаза. - Ему же чуть  глаз не выбили!
Он, дивясь своему спокойствию, ответил, что лечить тут нечего, ну  разве что  не повредит первые сутки холод класть на ушибленные  места, чтобы отек спал. И  облегченно выдохнул, когда она, одарив его  на прощанье презрительным взглядом  и бросив, что и без него уж как- нибудь обойдется, покинула кабинет.
Утром следующего дня она с сыном опять пришла, заявила, что  нога  мальчика все равно беспокоит, ночью просыпался. Он, выяснив,  клала ли она  вчера холод, посоветовал теперь греть, даже на всякий  случай выписал  направление в физиотерапевтический кабинет на  парафин. Она сказала, что надо  сделать рентген, там, может, трещина  или даже перелом. Он ответил, что нет  такой надобности, там самый  обыкновенный ушиб, видит же она, что сын  нормально ходит, ничто  ему не мешает. 
Через день она вновь пришла, сказала, что парафин делает, а нога  все равно у  сына ноет и «дергает», надо обязательно сделать рентген.  Возмущалась: да что  это за отношение такое? Она вот сейчас к  главному врачу пойдет, кое-кому тогда  не поздоровится.
Он бы направил сына этой фурии на рентгенографию, хоть и не  сомневался,  что нужды такой действительно нет. Потому лишь, дабы  поскорей отделаться от  нее, - не очень-то испугался ее угроз. Но вся  проблема в том, что рентгеновские  пленки были в жесточайшем  дефиците, на самые крайние случаи, об этом даже  думать не  приходилось. Как сумел убедительно  объяснял ей это, но нисколько не  преуспел, она предупредила, что после визита к главному врачу сразу  же  отправится в редакцию местной газеты, мало кое-кому не  покажется, сразу  пленка найдется. 
Опять же мимо ушей пропустил он угрозы этой вздорной тетки, но  она уже,  что называется, достала его. Пошел в рентгеновский кабинет,  начал упрашивать  Ивана Николаевича, ворчливого старика, с которым  однако приятельствовал -  сошлись на любви к шахматам, - сделать  мальчишке снимок, рассказал ему о всей  этой глупейшей истории. Но  Иван Николаевич даже дослушивать не стал. Да,  знает он эту  Остапенко, баба та еще и муж ее в милиции старшиной, да,  сочувствует  он и рад бы помочь, но пленок у него почти не осталось. Сейчас,  упаси  господь, привезут кого-нибудь с черепной травмой, нечем будет  работать,  а когда новая партия поступит, и самому господу неведомо. 
Но удалось Танееву уломать старика. И скорей всего, как  подозревал он,  решающую роль тут все-таки сыграло не танеевское  клянчение, а тоже нежелание  Ивана Николаевича связываться с этой  Остапенко. Мальчик был доставлен в  рентгеновский кабинет, через  двадцать минут туда позвали Танеева.  
- Посмотри, - ткнул Иван Николаевич карандашом в изображение  на мокрой  еще пленке. - Прямо-таки студенческий случай. Видишь, как  надкостница  отслоилась, козырек как четко выражен?
- Так это же... - промямлил  Танеев.
- Да, Володенька, да, это острый остеомиелит, во всей своей красе,  прими  мои соболезнования...
Можно было бы, конечно, описать, как объяснялся потом  Владимир  Данилович с мамой Остапенко, какими словами обвиняла  она его в невежстве и  безделье, прежде всего в том, что если бы  послушал он ее, сделал сразу рентген,  не запустилась бы так болезнь.  Но что это изменило бы или поправило?
- Холод кладите, грейте, парафиньте! - зло передразнивала  Остапенко. - Где  вы только беретесь такие, перекати-поле, на нашу  голову!
На подмогу Танееву, вызванный сообразительным Иваном  Николаевичем,  прибыл зав отделением Рудаков. Ему как-то удалось  немного остудить  разбушевавшуюся женщину, пообещать ей, что беда  не так уж велика, могло ведь  и хуже быть, сейчас мальчика положат в  больницу, назначат хорошее  интенсивное лечение, через пару дней от  хвори следа не останется.
- Что, обязательно в больницу? - хмуро спросила Остапенко.
Рудаков снова терпеливо объяснил ей, что так, пожалуй, будет  лучше для  всех, пусть останется под врачебным присмотром.
В тот день Танеев с утра принимал в поликлинике, после обеда его  сменяли,  возвращался он в стационар. Мальчик, Толиком его звали,  лежал в отведенной  Танееву палате. Мама, к счастью, незадолго да  этого ушла из больницы. Еще раз  посмотрел его ногу. Повыше  щиколотки выделялась небольшая красноватая  припухлость, при  пальпации не очень болезненная. Посмотрел сделанные  Рудаковым  назначения. Мальчик вел себя спокойно, ни на что не жаловался.  Перед тем как уйти, Танеев еще раз наведался к нему, никаких  изменений не  выявил. Рудаков ушел из отделения раньше, напоследок  сказал Танееву, что  уезжает сегодня в соседний район на свадьбу, если  возникнут какие-нибудь  проблемы, пусть обращается к Евгению  Михайловичу.
Евгений Михайлович был немолодым уже, достаточно опытным  хирургом.  Бывший минчанин, обосновался здесь давно, не в пример  подавляющему  большинству прочих молодых специалистов,  отрабатывавших здесь институтскую  «обязаловку» - три  последипломных года, а затем уезжавшим, чтобы не сказать   бежавшим  с этой неприглядной железнодорожной станции. Что, кстати говоря,  собирался сделать и Танеев, доктора здесь менялись с удручающей  частотой.  Четвертый из больничных хирургов, Федотов, прибыл сюда  на год раньше  Танеева, особым  рвением к работе не отличался и  вообще говорил Танееву, что  собирается с хирургией завязывать, не по  нраву она ему.
Обитал Танеев в железнодорожном общежитии, делил комнату с  терапевтом  Генкой, прибывшим сюда одновременно с ним. Поздним  вечером, около десяти,  когда собирались они поужинать, разложили  уже на столе нехитрую холостяцкую  снедь, заглянула к ним вахтерша,  сказала, что Танееву звонят из больницы. Он  спустился к  единственному в общежитии телефону. Звонила дежурная сестра.  Доложила, что у Толика Остапенко до сорока поднялась температура,  рвота у  него была и бредил. 
Танеев помчался в больницу, благо недалеко была, поспешил,  халата даже не  надев, к Толику. Открывшаяся ему картина ужаснула.  Поставить диагноз не  составляло труда, достаточно было лишь  взглянуть на его ногу. Пошло  стремительное обострение процесса,  септикопиемия, самый грозный враг  хирургии. И отчетливо понимал  он, что если не дать сейчас гною отток...
Бросился в ординаторскую, позвонил Евгению Михайловичу.  Трубку взяла  его жена, сказала, что он уже спит.
- Лида, это я, - затараторил он. - Я из отделения звоню, тут пацан  сильно  отяжелел, срочно оперировать надо! Разбуди его!
- Он  не может сейчас оперировать, - не сразу ответила Лида. - Ну,  ты же  знаешь, Володя.
Танеев знал. Евгений Михайлович был симпатичный неглупый  мужик и  специалист не последний, но крепко страдал извечным  российским пороком,  которому хирурги, увы, нередко подвержены  чаще других смертных. Случались у  него и тяжкие запои, когда он по  неделе не появлялся в больнице, доходил порой  до невменяемого  состояния. В авторитетной, солидной больнице с ним бы давно  и  навсегда распрощались, здесь же ситуация была другой. И не только  потому,  что всегда был острый дефицит врачей, особенно хирургов,  заменить некем.  Объяснять это, впрочем, нет надобности, одна ведь  беда на всю страну, с этим  как-то жить нужно.
- Что, совсем плох? - упавшим голосом спросил Танеев. - Рудакова,  ты же в  курсе, нет, неизвестно когда появится. Тянуть нельзя.
- А сам никак не управишься? Такая сложная операция?
- Да нет, не очень-то сложная, - вздохнул он. - Только самому,  понимаешь... К  тому же, как на зло, там такая история нехорошая, всё  одно к одному...
- Погоди, сейчас попробую, - пообещала Лида.
Минут через пять в трубке послышался скомканный голос Евгения  Михайловича:
- Ну, чо там у тебя? - Выслушал, хмыкнул: - Всего-то? Морочишь  мне голову  всякой ерундой! Без рук, что ли? - И бросил трубку.
Операция в самом деле была несложная, не на желудке же. Сам  Танеев  никогда ее не делал, но однажды ассистировал Рудакову, ход  операции  представлял себе. И вариантов все равно не было, звать на  подмогу Федотова не  имело смысла. В одном мог не сомневаться:  скопившийся гной необходимо  выпустить, непреложный закон  хирургии, быть иначе непоправимой беде.  Позвонил Гале,  операционной сестре.  Уж с ней-то никаких проблем возникнуть  не  могло, ни о чем расспрашивать она не стала и минуты лишней не  помедлила.  Дежурная машина в больнице отсутствовала, но в ней и  нужды не было, Галя  тоже жила в минутах десяти ходу от больницы,  преимущество мелких населенных  пунктов.
Через сорок минут операционная была развернута, Толика,  впавшего в  полузабытье, привезли на каталке. А операция  действительно большого труда не  составляла, нужна лишь была особая  аккуратность и тщательность, как всегда в  работе с гнойным  процессом. И удостовериться потом, что затаиться гною негде,  ни  одного кармашка не осталось.
Танеев, стараясь не думать, какую реакцию выдаст Толикова мама,  узнав, что  он все-таки довел сына до операции, а затем, молоко на  губах не обсохло, взялся  еще самостоятельно оперировать его, взял в  руки скальпель. И как только сделал  это, от всего остального сразу же  отрешился, сосредоточился. И, к удивлению  своему,  почти не  мандражировал. Да и не один на один с Толиком остался - Галя,   операционная сестра знающая и умелая, толково ему ассистировала.  Управились  за те же сорок минут. Нормально обезболили, бережно  вскрыли косточку,  почистили все хорошенько, антибиотиками щедро  промыли, резиночку для оттока  надежно вставили, зашили, никаких  проблем. В общежитие Танеев не пошел,  остался в отделении,  наблюдал. Вскоре температура у Толика упала, он заснул.  Танеев тоже  покемарил немного на диване в ординаторской. Едва рассвело, снова   наведался к Толику. Мальчик безмятежно спал, пульс был спокойным,  турундочка для оттока работала отменно. Он вернулся в  ординаторскую, взялся  заполнять операционный журнал. И часа не  прошло, как влетела с выпученными  глазами дежурная сестра,  разносившая по палатам градусники. Толика разбудить  не смогла, он  был мертв. 
Сначала он не поверил, не мог и не хотел этому верить. Плохо уже  соображая, повел себя как случайный человек  - принялся трясти его,  хлопать по  щекам, орать, чтобы тот открыл глаза. Затем, опомнившись,  начал делать Толику  искусственное дыхание. Впервые в жизни,  лихорадочно вспоминая, что в какой  последовательности нужно  делать. Знал, теперь точно знал, что все его потуги  бессмысленны, но  страшно было оторваться от  мальчика, не делать что-нибудь,  не  занимать себя, потому что после этого не будет уже ничего, сосем  ничего.  Наконец распрямился, одышливо сказал застывшей рядом с  прижатыми к груди  кулаками сестре:
- Я ж не виноват... Только недавно заходил к нему... Это... это... -  Не  договорил, хлюпнул носом, и на ослабевших ногах побрел в  ординаторскую.  Подошел к окну  - и увидел маму Остапенко, идущую  по улице к больнице с  раздутой авоськой в руке. Дальше действовал  уже не доктор Владимир Данилович  Танеев, и даже не Вован Таняк,  бывший дворовой баламут, - вообще неизвестно  кто. Этот Неизвестно  Кто поспешно натянул на себя куртку, метнулся к двери,  выскочил в  больничный двор, промчался в дальний его конец, перемахнул через  забор и побежал к светлевшему в сторонке березняку. Толком  опомнился уже,  когда обнаружил себя бредущим среди пятнистых  деревьев неведомо куда, тупо  пинающим ранние облетевшие листья,  вестники скорой недолгой сибирской  осени. Дотащился до замшелого  поваленного ствола, сел на него, вытер мокрое  лицо и просидел так до  самой темноты. Надо было как-то жить дальше, знать бы  только - как  жить? Или лучше вообще не жить?..
Когда совсем уже стемнело, прокрался к общежитию. На его удачу   - какую  удачу? - вахтерша куда-то отлучилась, незаметно прошмыгнул  на свой второй  этаж. От  кого прятался, зачем  прятался, сам себе  ответить не смог бы. Казалось  почему-то, что так легче будет  существовать в этом отторгавшем его,  несправедливом мире.
Обо всем случившемся в его отсутствие во всех подробностях  поведал ему  Генка. Почти все так, как Танеев и предполагал. Только в  процесс теперь активно  включился и глава семьи Остапенко,  милицейский старшина, еще, говорят, фору  дающий своей нахрапистой  половине. Многие думают, что Танеев вообще сбежал  куда-нибудь из  города. Вернувшийся Рудаков сказал Генке, чтобы Танеев, когда  появится, никуда из общежития не выходил. Завтра приедет вызванный  из  Красноярска патологоанатом, произведет вскрытие. Обычно трупы  вскрывали  сами хирурги, так уж было тут заведено. Диагноз  -  молниеносная форма жировой  эмболии, в самом беспощадном своем  проявлении, ясен был на девяносто девять  процентов, но тем не менее.
Жировая эмболия.... Жировая эмболия, закупорка кровеносных  сосудов  каплями жира из поврежденной костной ткани, проклятье и  бич травматологов...  Танеев и сам все время думал об этом, маясь в  лесу, вспомнил даже, что  летальность от нее после операций на костях  настигает чуть ли не  каждого  сотого, особенно детей. Только разве  легче от того, что знаешь и помнишь?..
Генка был на связи . В полдень прибыл красноярский  патологоанатом. На  вскрытии собрались не только хирурги, но и вся  больничная администрация.  Диагноз жировой эмболии не вызвал  сомнений. Тот самый несчастный случай, не  зависевший от  вмешательства врача. Днем в общежитие пришел Рудаков.  Этой  неизбежной встречи Танеев все время ждал и опасался, пусть и винить  его было  не в чем, разве что за самовольный уход с работы. Но не  однажды уже получал  возможность убедиться, что Рудаков всегда  находит повод к чему-нибудь  придраться, покуражиться, такой уж  человек. И был по-доброму удивлен, даже  растроган, что тот отнесся к  нему настолько участливо, посетовал на такое его  невезение,  припомнил грустную поговорку о том, что почти у каждого врача,  хирурга особенно, есть, увы, свое маленькое персональное кладбище,  никуда не  денешься. Убеждал не падать  духом, держать удар, вся  жизни впереди, хлебнуть  еще придется. Больше того, успел  оказать  Танееву неоценимую услугу. Тоже  лишь удивляться оставалось, как  умудрился он провернуть это всего за несколько  часов. Подключив  главного врача, договорились с врачебно-санитарной службой  прямо с  завтрашнего дня направить Танеева на трехмесячные курсы  специализации при Красноярской дорожной больнице, хоть и начались  они уже  две недели назад. Приказ уже отдан, все отправные документы  подготовлены.
- Спасибо, - всего одно слово сумел выдавить из себя Танеев. -  Потом  нескладно добавил: - Это из-за этих Остапенко?
- Почти, - туманно пояснил Рудаков, потрепав его на прощанье по  плечу. -  Давай, собирайся.
Мог бы, вообще-то, и не спрашивать Рудакова, Генка донес уже,  что вся  больница гудит, жалеет Танеева и боится за него. Не стоило,  конечно, один к  одному воспринимать слова разъяренной мамы  Остапенко, что прибьет его, но  все-таки - семейка Остапенко всем  хорошо была известна.
Ночью донельзя измотанному Танееву так, однако, и не удалось  заснуть.  Больше других изводила, покоя не давала мысль: случилось бы  это, если бы  оперировал Толика не он, а Евгений Михайлович? Ведь  тот делал бы все то же  самое. Или это он, Танеев, такой фатально  невезучий? Наказание ему за что-то?  Предостережение? Что  занимается он не своим делом, не для него, такого  нескладного,  хирургия, следует подумать о какой-либо иной специальности?    
Утром следующего дня он был уже в Красноярске. За почти три  месяца учебы  постепенно отмяк, расслабился,  повеселел  - чуть ли не  возврат к былым  студенческим временам, никаких забот, ребята  славные попались, девчонки. Но,  конечно же, не мог он время от  времени не вспоминать о случившемся. И многое  виделось уже в  несколько ином свете. Отчетливо теперь  понимал, что с такой  скоростью отправили его на переподготовку не только чтобы защитить  от  неминуемого выяснения отношений с Остапенками, скорей от  самого себя его  спасали, дал он для этого повод. Чего, признаться, не  ожидал он, прежде всего от  непостижимого Рудакова. Начал жалеть  Толикову маму, при одном  воспоминании о которой не так еще давно  ненавистно стискивались у него зубы.  Какая бы ни была, но потерять  сына... И наверняка оставшуюся в твердом  убеждении, что мальчика ее  просто-напросто убили. Но переносилось все не так  уже остро,  болезненно, сживался он с этим, невозвратное счастье молодости и  здоровья.
Кто-то сказал, что у всего есть конец, даже у печали. Заблуждался?  Лукавил?  Не каждому так повезет?.. 
Тем  не менее, когда приблизилось время возвращения, Танеев  занервничал.  И не мог избавиться от крепнущего желания раз и  навсегда распрощаться и с этим  замызганным холодным городишком, с  которым так и не сжился. Тосковал по  далекому родному городу, даже  по пятичасовой разнице во времени, и с этим  обрыдлым общежитием,  и с этой больницей, где не было ему счастья. С палатой,  где всегда для  него будет лежать Толик Остапенко. Оформилась мысль податься  во  врачебно-санитарную службу, выпросить разрешение уехать, не  отработав  полностью весь положенный срок. Сослаться, например, на  болезнь матери.  Бессовестно врать, кстати сказать, не придется  - у  мамы в самом деле серьезные  проблемы с сердцем, он в  доказательство, ежели потребуется, и документы  нужные предоставит.  В конце концов, можно и куда проще сделать  - сесть на  поезд и  укатить. Не судить же его за это будут. Да и станет ли его вообще кто-  нибудь разыскивать? Что, все его однокурсники поехали туда, куда их  распределили? Он сам может назвать не меньше десятка фамилий тех,  кто после  окончания всеми правдами и неправдами пристроились в  городе. А он, не в  пример им, почти два года уже оттрубил, ему  зачтется.
Укрепившись в этой мысли, Танеев уже в куда лучшем настроении,  прибыв  на немилую станцию, вышел из вагона. Стемнело, и он,  поотвыкнув от здешнего  бытия, как впервые удручен был деревенской  теменью затихших улиц, чуть  отойдя от вокзала. А когда подходил к  общежитию, почти уверился, что жить ему  здесь осталось недолго,  повеселел.
Но все эти светлые чаяния, как чисто вымытое окошко кирпичом с  улицы,  сходу вышиб Генка. Тот как всегда был в курсе всех событий.  Танеева тут с  нетерпением ждали. И речь не о больнице и даже не об  Остапенках  - уже дважды  наведывался следователь из прокуратуры,  оставил свой телефон, по которому  Танеев должен был позвонить ему  как только появится. Фамилия ему  Басманов.  Генке удалось узнать в  чем причина  - на Танеева заведено уголовное дело по  обвинению в  действиях, повлекших за собой смерть ребенка.
- Они что, с ума там посходили? - изумился Танеев. - Было ведь  вскрытие, нет  на мне никакой вины, несчастный случай! Рудаков знает  об этом?
- Знает, - пожал плечами Генка. - Он даже беседовал с этим  следователем.  Новый какой-то, в прошлом году прибыл. Из Иркутска.  Наверняка сюда за  крупную промашку какую-нибудь сослали, потому  что с понижением. Он о тебе с  Рудаковым и разговаривать не захотел.  Весь из себя такой. Предупредил только,  что если ты вдруг вздумаешь  кочевряжиться или слинять, всесоюзный розыск  объявят, не  поздоровится тогда. Но самая большая лажа — ходят в больнице  слухи,  будто он какой-то дальний родич Остапенок, точно выяснить не  удалось.
Расстроился, конечно, Танеев, но не очень-то испугался. Нечего и  некого  было пугаться. Муторно лишь стало, что эта кошмарная история  еще, оказывается,  не закончилась. Смутило, правда, что этот  следователь, какой бы из себя ни был,  отказался разговаривать с  Рудаковым. Не вчера же Басманов приехал, а Рудаков,  как и всякий  ведущий хирург в вотчине, был тут если не царь и бог, то уж  незыблемый авторитет наверняка  - все под богом ходим, пригодится  воды  напиться.
Худшие опасения начали сбываться с утра. Рудаков, расспросив,  чем и как он  в Красноярске занимался, сказал, что надо сразу же, не  откладывая, сходить к  следователю, чтобы не висело дамокловым  мечом, неизвестность хуже. К тому же  такая была у него с Басмановым  договоренность.
Мир, известно, тесен, в столь малом жизненном пространстве того  более, мог  это быть и очередной несчастный случай, но скорей всего  Толикова мама знала о  дне его возвращения, поджидала здесь.  Внезапно столкнувшись с ней лицом к  лицу у больничных ворот,  Танеев растерялся. Вспыхнула мысль, что добром эта  их встреча точно  не закончится  - в лучшем  случае она сейчас разорется на всю  округу,  скандал устроит, а в худшем  - что будет в худшем, даже вообразить  было  страшно. И что тогда? Как-то защищаться? Спасаться бегством?  Но ни того, ни  другого не случилось. Она улыбнулась. Ласково так  улыбнулась, чуть ли не  влюбленно, и тихо, медленно, растягивая  каждое слово, произнесла:
- Ты у меня, гаденыш, в тюрьме сгниешь, не я буду. - И пошла от  него, тяжело  ступая...
В этой новой девятиэтажке, каких в городе совсем немного,  Танееву раньше  бывать не доводилось. Судя по множеству добротных,  внушительных табличек на  ней, сосредоточены тут были все местные  так называемые силовые структуры.  Звонить перед тем Басманову  Танеев почему-то не захотел, по-ребячески отдаляя  тягостный  разговор. Подошел в вестибюле к караулившему сержанту, сказал, что  явился по вызову к следователю Басманову.
- Паспорт, - велел сержант.
- Не взял с собой. - И зачем-то похлопал себя по карманам. - Я ж  не знал. Я  Танеев, хирург, мне назначено.
Безысходно вздохнув, давая понять, как устал он от этой  непроходимой  человеческой тупости, сержант снял телефонную  трубку, прокрутил три цифры,  сказал:
- Сергей Сергеевич, к вам хирург Танеев. Без документов. -  Послушал, затем  кивнул Танееву: - Четвертый этаж, там табличка с  фамилией, увидишь.
Дверь с нужной табличкой оказалась в самом конце коридора.  Басманов  оказался не многим старше него, но уже лысоватым и  полноватым, с невзрачным  лицом, весь какой-то серенький — в сером  костюме, сером галстуке. Пригласил  Танеева сесть, но потом долго, не  меньше пяти минут, словно не замечал его,  перебирал листочки в  лежавшей перед ним папке. Наконец захлопнул ее, перевел  на Танеева  припухшие, серенького цвета глаза, снова помолчал немного, затем  сказал:
- Я Сергей Сергеевич. Вы, Владимир Данилович, знаете, почему  вы здесь? - И  когда тот кивнул, продолжил: - Вам передали, что нужно  предварительно  позвонить?  Вы всегда поступаете так, как вздумается?
Все это Танееву активно не нравилось. Много этот Басманов себе  позволяет,  ведет себя с ним как с нашкодившим школяром. Врач он тут  или кто? Надо бы  сразу же всех расставить по местам, чтобы много о  себе не мнил. Но ответил  сдержанно, стерпел:
- Чего вы от меня хотите? Вы меня в чем-то обвиняете?
- А вы разве никакой вины за собой не чувствуете? - вопросом на  вопрос  ответил он.
- За собой, - выделил эти слова, - нет. И давайте сразу  договоримся: - о  смерти мальчика я с вами разговаривать не стану.
- Это почему еще? - изобразил искреннее недоумение Басманов.
- Потому что вы не компетентны.
- В чем, позвольте узнать?
- В медицине. И говорить я буду только в присутствии врача,  специалиста,  которому смогу объяснить что произошло. Хотя, мне и  объяснять-то что-либо нет  надобности: есть история болезни, есть  описание операции, заключение  патологоанатома. Не сомневаюсь,  впрочем, что вы со всем этим уже  ознакомились, добавить мне нечего.
Басманов вышел из-за стола, подошел к окну, постоял так недолго  спиной к  Танееву, словно высматривая что-то на улице, затем резко  повернулся и недобро,  еле размыкая губы, процедил:
- Добавите, еще как добавите. Пока вам самому не добавили.
- Пугаете меня? - сердито засопел Танеев.
Басманов вернулся, сел, слегка пристукнул кулаком по столу:
- Вы тут не геройствуйте. И не стройте из себя невинную овечку.  Вы  преступник. А в компетенции моей можете не сомневаться,  никакой консультант  мне не понадобится. Тем  более что картина мне  абсолютна ясна. Я, вы правы,  хорошо ознакомился с делом.
Танеев, непроизвольно вздрогнувший при слове «преступник»,  слушал его, не  веря своим ушам. Что заключение патологоанатома  -  это еще не истина в  последней инстанции. Что бумага все стерпит,  накатать можно что угодно, все  врачи одним миром мазаны, ворон  ворону ока не выклюет.  Что фактов, на  которых строится обвинение,  более чем достаточно. Поразительно, что он,  Танеев, врач, держится  так, будто не чувствует за собой никакой вины, еще и  выделывается  тут. И пусть не валит он на всего лишь несчастный случай, потому  что  у каждого случая, несчастного или счастливого, растут свои ноги.
- Какие еще ноги? - даже головой от недоумения тряхнул Танеев.
- Те самые, вам-то лучше знать какие. Только ради бога, не надо  мне  долдонить про эту вашу жировую эмболию. Этот ваш хваленый  патологоанатом,  он что, все сосуды вскрывал? Видел жировые капли?  Что-то я ничего такого в  каракулях его не вычитал.
- Какие капли? - Танеев повторил вздох караульного сержанта. -  Вы вообще  понимаете, какую, извините, чушь несете? - Сильней начал  заводиться. -  Повторяю, пока моим делом не займется специалист,  человек с медицинским  образованием, я участвовать в этом деле  отказываюсь.
Басманов захохотал. Очень правдоподобно.
- Посмотрите на него, отказывается он участвовать! Кто-то его  спрашивать  будет! - Вдруг, в одно мгновение, скулы его твердо  загипсовели, потемнели глаза.  Куда только девалась недавняя  округлость, помятость.  Сейчас перед Танеевым  сидел совсем другой  человек, жесткий, нацеленный. Человек этот выбросил перед  собой на  стол второй крепко стиснутый кулак, заговорил на тональность выше,  и  от этого еще почему-то опасней. Голос его, казалось, может в любую  секунду  сорваться, взмыть до безумных, гибельных высот, просто  физически хлестануть  наотмашь по лицу, изничтожить. И страшно  было воспротивиться этому  яростному напору, да что там  воспротивиться — всего лишь неосторожно  коснуться его  собственным  слабым, ненадежным голосом. И Танеев замолчал, ни   единого словечка, восклицания даже, способного покачнуть  возводимую на его  глазах Басмановым чудовищную конструкцию, не  вставлял. И не мог уже понять,  он ли разума лишается, или это весь  мир вокруг него свихнулся. Верилось уже,  что возможно то, чего не  может быть никогда.
А Басманов упрямо нанизывал одно слово на другое, сопровождая  каждое  отчетливым пристуком то одного, то другого кулака, швырял на  стол перед  Танеевым свои припасенные карты, все из другой колоды,  но все козырные. Он,  Танеев, вообще не имел права оперировать  мальчика, потому что не проходил еще  специализацию по хирургии,  тем паче по ортопедии, не имел документального  подтверждения, что  имеет право оперировать самостоятельно, без надзора. Он,  Танеев,  никогда подобные операции не делал, не имел необходимого опыта.  Он,  Танеев, если по какой-либо причине не оказалось рядом более  опытного врача,  мог бы обратиться за помощью к хирургу городской  больницы, время позволяло,  но не сделал этого. Он, Танеев, запись о  ходе операции в операционном журнале  сделал не сразу же после  нее,  а на следующий день, что противоречит  регламенту. Было у него  достаточно времени после кончины мальчика, чтобы  обдумать, как  написать выгодно для себя. Не менее преступно, что он, Танеев,  некомпетентностью своей, и это еще мягко выражаясь, халатностью  своей довел  практически здорового ребенка сначала до необходимости  оперативного  вмешательства, а потом до летального исхода. Не внял  просьбам матери сразу же  произвести рентгеновское исследование,  вводя ее в заблуждение тем, что в  больнице якобы нет рентгеновских  пленок, что несомненно способствовало  утяжелению процесса. Вот он,  Танеев, сейчас геройствует, супермена из себя  корчит, обвиняет  работника прокуратуры в некомпетентности, а не помешало бы  ему  сначала ознакомиться со вторым разделом сто девятой статьи  Уголовного  Кодекса, карающей за действия, приводящие к смерти  потерпевшего из-за  ненадлежащего исполнения своих служебных  обязанностей , на срок до  пятнадцати лет.
- Вы это серьезно? - очнулся наконец, как после гипноза, Танеев.
- Нет, это я шучу, - дернул Басманов верхней губой. - Да ведь вы,  Владимир  Данилович, сами себя выдали с головой, никакого Шерлока  Холмса не  потребуется. Чем выдал? Тем, что сбежали, нашкодив,  прятались потом весь день  неведомо где.  На воре шапка горит. - И  выставил перед собой ладонь, не давая  Танееву что-либо возразить. -  Всё. Не могу вам сегодня уделить больше времени.  Пока свободны. Я  вас вызову. И не делайте глупостей, не советую.
Танеев медленно спускался по лестнице, не покидало его странное  ощущение, что этой ведущей все время вниз, вниз, проваливавшейся с  каждым  шагом  узкой дороге конца не будет. Выбрался на улицу,  прислонился спиной к  стене. До пятнадцати лет... Но этого просто не  может быть, действительно чушь  какая-то! Продышался, мог уже более  или менее спокойно, без мелькания перед  глазами упрямых  басмановских кулаков, соображать. Крепко провел по лбу,  высвобождаясь от наваждения. Одно не вызывало сомнений: родич или  не родич  этот Сергей Сергеевич Остапенкам, но с ними он в одной  связке, что ничего  хорошего не сулит. Не зря же улыбалась ему мама  Остапенко.  И потрудился он,  пока Танеев отсутствовал, отменно,  нарыл  немало. Но ведь чушь, чушь все это,  чушь несусветная. Слушал,  развесив уши, как Басманов несет ее, покорно  заглатывал. Что значит  не имел права оперировать не пройдя специализации?  Вранье же на  каждом слове! Где это записано? Специализацию вообще редко  кому  удается заполучить в первые год-два после окончания. Чем же тогда  должен  заниматься дипломированный врач, распределенный  хирургом? Судна больным  таскать? И откуда он, интересно, знает, что  запись в операционном журнале  делалась утром следующего дня? В  окно подсматривал? Никого ведь, кроме него,  Танеева, в  ординаторской не было. На понт ведь брал, блефовал, как же сразу не  высказал ему это? И много ли сыщется хирургов, особенно в большой,  трудный  операционный день и тем более ночью, которые, завершив  операцию, тут же  хватаются  за журнал, строчат, какой здесь  криминал? Но более всего уязвило, что  якобы выдал  он себя, сбежав  после такой беды. Вот же гад какой, нашел же чем  пакостить  напоследок! Нужно было побыстрей добраться до больницы, обсудить  это со всеми, прежде всего с Рудаковым, только бы не отсутствовал тот  на  операции, терпения не хватит.
 Рудаков был в отделении. Евгений Михайлович тоже  в  поликлинике вел  прием Федотов. Евгений Михайлович старался не  встречаться с Танеевым  взглядом. Присоединилась к ним старшая  сестра, Петровна, работавшая здесь под  сорок лет, перевидавшая на  своем веку великое множество  хирургов, таких и  сяких, властная  хозяйка отделения, позволявшая себе держаться с врачами на  равных и  даже выговаривать им, если надобность такая возникала. Ни разу  Танеев не слышал, чтобы перечил ей в чем-нибудь даже строптивый  Рудаков.
Танеев, немного оклемавшийся уже по дороге, старался почему-то  передать  свою беседу с Басмановым в юмористических тонах, самого  себя лишний раз  убеждая, что все басмановские выверты не более чем  провокация, яйца  выеденного не стоят, так легче было. Как-то так  вышло, что нити разговора взяла  в свои руки Петровна, досконально  знавшая здесь всё и вся, всё видевшая и  слышавшая. Рудаков ей в  основном поддакивал, а Евгений Михайлович больше  помалкивал,  лишь изредка вставляя какие-нибудь замечания. Сошлись на том, что   напрасно Танеев подтрунивает и хорохорится, плохо понимает он, с  кем связался,  не та контора. А что за гусь этот Басманов, сразу стало  понятным, когда вертелся  он тут, вычитывал, выспрашивал,  вынюхивал. С первого же дня ясно стало, что  настроен он к Танееву  негативно, отделаться от него будет очень непросто. И то,  что родня он  или не родня, но точно имеет  какое-то отношение к Остапенкам,  бегавшим к нему, тоже сомнений не вызывало. Разумеется, все, что  наплел он  Танееву, воистину бред, но для шапкозакидательского  настроения нет причин  -  если дело доведет он до суда, а всё к тому  идет, то обернуться  может  непредсказуемо. Удовлетворит суд  ходатайство следователя  - и попробуй потом  отмыться, мало ли  примеров. Чуть подсластила пилюлю всегда к Танееву  благоволившая  та же Петровна: припомнила присказку, что страшнее кошки зверя  нет,  после чего добавила, что мир не без добрых людей, найдется кому на  ту  кошку управу найти. Тем более что еще и задета репутация главного  патологоанатома дороги.
- Ильич? - спросил Рудаков.
- И он тоже, - уклончиво ответила Петровна.
- Какой Ильич? - удивился Танеев. Почудилось вдруг ему, что  вступится за  него, все-таки комсомольца, партийная организация,  говорят они сейчас  намеками. - Владимир Ильич?
- Почти, - хохотнула Петровна, - только он Вадим Ильич,  транспортный  прокурор. Эта кошка небось пострашней будет.
Больше обнадежили Танеева не слова Петровны, а тон, каким они  были  сказаны. Непонятно лишь было, почему берется за это Петровна,  а не  влиятельный Рудаков. Разве что Ильич этот ей какой-нибудь кум,  брат или  сват,  все они тут так или иначе повязаны, чужакам не  протиснуться. Но когда уже  возвращался он в общежитие, вновь  заискрила идея одним ударом разрубить этот  туго стягивавшийся узел  -  просто-напросто сбежать отсюда. Черт, в конце концов,  с трудовой  книжкой, новой обзаведется, диплом и паспорт  у него при  себе,  остальное не существенно. Подписки о невыезде он Басманову не  давал. И  блефует Басманов, ежику ясно, что могут объявить  всесоюзный розыск. Как же,  больше дела нет у страны, как ловить  какого-то никому не нужного Вовку Танеева.
 Но не сбежал. Неожиданно оказалось, о чем и не подозревал  прежде, что  постепенно если не своей, то во всяком случае для чего-то  нужной ему  становилась  эта далекая непрестижная больница, первая  больница в его  врачебной жизни. По крайней мере не заслуживала она,  чтобы поступить с нею  так нечестно. Еще, может, и потому, что  запомнились слова Рудакова об умении  держать удар. Принципиально,  чтобы не торжествовал Басманов. Мужик он или  не мужик, хоть и  уязвимо это присловье? Не сбежал, но последующие три месяца  были  такими, что лучше не вспоминать. 
Первым обломом было, что всесильный Ильич, непосредственный  начальник  Басманова, не захотел тем не менее с ним связываться.  Почему  - лишь  догадываться оставалось. Вмешивалась и врачебно- санитарная служба, приезжал  оттуда зам по кадрам, беседовал с  Басмановым  - и тоже уехал ни с чем.  Подключался и Красноярск,  защищали, права была Петровна,  честь мундира  своего главного  специалиста  - безрезультатно. Будто бы звонили в местную  прокуратуру даже из Москвы, из Главсанупра. Танееву казалось порой,  что это  какой-то дурной сон. Все всё знали, говорили, что никакой  вины на нем нет, что  этот затеянный Басмановым судебный процесс  попросту смехотворен,  недоразумение какое-то, но ничего не  менялось. Сергей Сергеевич по-прежнему  вызывал его, не скрывал  своего неприязненного отношения. Что еще интересно,  оказалось, что  действительно такие сугубо медицинские, требующие  недюжинных  профильных знаний вопросы могут решать следственные органы.  Верилось уже Танееву, что вцепился в него мертвой хваткой Басманов  не из-за  Остапенков,  - мстит за то, что назвал его некомпетентным,  ничего другого в  голову не приходило. Как бы ни относиться к  Басманову, но не дурак же он, не  маньяк, не может не понимать, что  это в самом деле несчастный случай, и для  Танеева смерть мальчика  была и всегда будет жесточайшим ударом, пусть и не от  него зависела.  Свою версию выдвинул и Генка, вовсе затейливую: Басманов, явно  сосланный сюда из Иркутска за какие-то  грехи, хочет  реабилитироваться, хватку  свою показать, выслуживается. Сказала же  Петровна, что не было тут еще такого,  чтобы врача засудили, и  наверняка не только в этой больнице...
А потом был суд. Выездной, не здесь, в Ачинске. Почему там  -  тоже выяснить  толком не удалось. Были для того у Басманова  основания или без него по каким- то соображениям это решалось, даже  Петровна не знала. Народу собралось  немало. Остапенки со своей  свитой, хмурые, набыченные, главный хирург из  врачебной службы,  начмед из Красноярска, из больницы главный врач, Рудаков,  Петровна,  еще несколько человек, Танеев не запомнил. Он вообще плохо  воспринимал все происходящее. 
Его защитник, тоже не случайный, деверь Петровны, был речист,  напорист,  тщательно, видать было, подготовился к процессу.  Убедительно выступали и  красноярский патологоанатом, и Рудаков,  удалось последнее слово тоже хорошо  подготовившемуся, сумевшему  неплохо при всем при том держаться Танееву.  Заметно было, что и  судья, молодая симпатичная женщина, и  народные  заседатели, оба  неожиданно затрапезного почему-то вида, всё правильно  понимают,  сочувствуют ему. Судья даже резковато осаживала обвинителя,  нередко  делавшегося чересчур агрессивным. Но конца-края, казалось, этому не  будет. Пришел, однако. Когда судьи удалились на совещание, защитник  шепнул  Танееву, что дело в шляпе, в полном успехе можно не  сомневаться. И Танеев тоже   в этом неожиданно уверился,  вспомнились слова Петровны о том, что страшнее  кошки зверя нет.  Вскоре судья с заседателями появились, она объявила приговор.  Когда  произнесла слова «три года», у Танеева сердце оборвалось, но от  последовавшего вслед за тем  «условно» сразу же отлегло от него.  Хорошо еще,  прАва врачевания не лишили. Это потом уже изводился  он тем, как  несправедливо с ним обошлись, покарали ни за что, ведь  признали все-таки  виновным, такое клеймо на всю оставшуюся жизнь  поставили, судимость  припаяли, а в те минуты счастлив был, что  худшим все не завершилось. И даже  сразу же раздавшиеся  возмущенные крики Остапенко и угрозы так это дело не  оставить, до  генерального прокурора дойти мало затронули его....
Довелось побывать заседателем и ему. Узнал он об этом,  распечатав  извлеченный из домового почтового ящика конверт со  штампом. Через без малого  тридцать лет после того, как судили его  самого. Танеева В.Д. на фирменном  бланке  приглашали поучаствовать  в этой роли, в приписке сообщалось, что в этот   недельный срок за ним  сохраняется средняя заработная плата. Можно было не  удивляться,  почему выбрали именно его и чем там руководствовались  - знал он,  что  никаких заслуг для этого не требуется, найден он методом  компьютерного,  наверное, тыка. И сразу же решил отказаться, телефон  для такого сообщения был  в письме приведен. Не только потому, что  проблемно было на столь длительный  срок оставить работу. Были у  него и другие причины хоть каким-то боком не  касаться всего, что  связано с судом. И, опять же, не только потому, что ранее, уже  после  собственного печального опыта, доводилось ему принимать участие в  таких   процессах. Несколько раз в пассивной роли слушателя, была  такая  потребность, а однажды и непосредственно, свидетелем.  Впечатления от этого  остались далеко не самые приятные. К тому же с  избытком хватало того, что  доводилось ему слышать и читать. А та  история, когда был он в суде свидетелем,  буквально потрясла его.  Тем  более что там уж никак нельзя было говорить о  каких-то местнических  или корыстных мотивах  - подозревать, что соседка по  коммунальной  квартире, пенсионерка, бывшая проводница, подкупила судью,  было  попросту нереально. 
Давненько уже это было, но помнилось хорошо. К тому времени  женившийся  уже Танеев пятый год жил в другом городе. Сын был тогда  совсем еще маленьким,  обитали они в большой, старой добротной  постройки квартире с двумя соседями,  у каждого по комнате, с общей  кухней, ванной и туалетом. Одним соседом,  верней, соседкой, была  молодая женщина, Люба, работавшая в каком-то НИИ, с  полгода назад  к ним подселившаяся. Другой — та самая бывшая проводница, Роза   Петровна, на редкость противная склочная бабка. Танеевскую семью  доставала  она не очень, докторская все-таки, остерегалась, разве что  сына дергала все  время, чтобы не шумел, не докучал. Зато бедную  Любу буквально  терроризировала. Готовила ли себе Люба на кухне,  стирала ли ванной или просто  мимо проходила  - обязательно  цеплялась к ней, выражений причем не выбирая,  всячески отравляя ей  жизнь. Специально, похоже, ее подкарауливала, чтобы  сказануть  какую-нибудь гадость. Впечатление было, что поставила себе целью  выжить ее. 
Жила Люба замкнуто, гостей принимала редко. Потому еще,  возможно, что  побаивалась прилюдных бабкиных выпадов. И было  чего опасаться. Та могла  пристроиться за дверью, подслушивать,  кричала в замочную скважину что-нибудь  похабное. Чуть ли не  праздником для нее было, если кто-либо из них выходил в  туалет. Был  в ее небогатом лексиконе перл, слыша который даже Танеевы  скрежетали зубами. Орала, что сифилис они тут разбрасывают,  санэпидстанцию  придется потом вызывать. Танеев поражался  Любиному терпению. Сам порой  готов был собственными руками  придушить поганую старуху. Впрочем, Роза  Петровна только тогда  казалась ему старухой — женщина немногим за  шестьдесят, крепкая  еще и оборотистая. Люба же защищалась в основном тем, что  старалась  не попадаться ей на глаза, на общей кухне никогда не ела, при  бабкином появлении быстро скрывалась в своей комнате. Не однажды  и Танеев, и  жена его не выдерживали, пробовали защитить Любу,  вступали с Розой  Петровной в перепалку, но лучше бы этого не делали,  Любе потом только больше  доставалось.
И никогда, Танеевы во всяком случае такого ни разу не видели, не  приводила  Люба к себе мужчин. Можно было не сомневаться, что тоже  из-за Розы Петровны,  не рисковала. Хотя, у Любы, молодой  привлекательной женщины, какая-то  личная жизнь конечно же была:  видел он ее, при полном параде выходившей и  поздно возвращавшейся,  встречался ему возле дома и Любин кавалер  - невысокий  очкастый  парень с хорошим умным лицом потомственного интеллигента. 
Но однажды, совпало так, встретил Танеев его в коридоре - Люба  как раз  открывала ему входную дверь. Не хватало только сейчас, чтобы  бабка появилась,  успел лишь подумать Танеев, как Роза Петровна,  обладавшая сверхъестественным  чутьем, тут же высунулась из своей  комнаты. Люба, комната ее к счастью была  ближайшей ко входной  двери, поспешно втянула гостя за свою дверь, не дав Розе  Петровне  проявить себя. 
Но худшего, чего ожидал Танеев, не случилось. В коридоре было  тихо, Роза  Петровна Любину крепость не атаковала. Он даже подумал  было, что не такая уж  она законченная дрянь, какие-то клочки  совести  у нее все-таки остались. Как же.  Бенефис  Розы Петровны был впереди.  Пробил ее звездный час, дождалась-таки  она, когда Люба вышла  проводить гостя. Слово «шлюха» в ее страстном монологе  было самым  умеренным, а фраза о разбрасывании сифилиса самой безобидной.  Парень наверняка знал о норове Любиной соседки, изумлен не был,  только носом  задышал часто и шумно. Люба же метнулась ко входной  двери, на беду свою не  смогла быстро справиться с капризным замком  и с цепочкой, вытолкала парня  наружу, захлопнула за ним дверь и  бессильно прислонилась к ней спиной, закрыв  лицо руками. Танеев,  выходивший в это время из кухни, остолбенел при виде этой   отвратительной сцены. Застыл на месте, боясь за себя, - что сейчас не  выдержит,  подбежит к этой старой ведьме и сотворит что-нибудь  такое, о чем потом  придется пожалеть.  
Но успел лишь подумать об этом. Люба вдруг сорвалась с места,  подбежала к  Розе Петровне, затрясла перед ее лицом кулачками,  выплеснулась наконец,  завопила. Та с на диво спокойным лицом ее  слушала, даже, казалось,  удовольствие получала, что добилась-таки  своего. Потом, с тем же невозмутимым  выражением лица, матерно  послала ее по известному адресу. И взбешенная,  зареванная Люба  налетела на нее, толкнула на стенку, неумело хлопнула по щеке.  Тут уж  Танеев бросился к ним. У миниатюрной Любы не было никаких  шансов,  если крупная, костистая, почти на  голову возвышавшаяся над  ней Роза Петровна  полезет в драку. Схватил Любу за плечи, оттащил,  уговаривая не связываться с  этой мегерой, в ее комнату. Там с Любой  началась истерика, одним стаканом  воды не обошлось, подоспела жена  Танеева, долго не удавалось успокоить Любу.  Бабка же больше не  выступала, из логова своего не появлялась. 
Последовавшие несколько дней в квартире было тихо. Роза  Петровна, если  встречалась ей Люба, демонстративно не обращала на  нее внимания, ходила с  загадочным лицом, бормоча что-то под нос. А  потом Танеев получил повестку:  его вызывали в районный суд в  качестве свидетеля. По какому поводу, догадаться  было нетрудно. Но,  как выяснилось, это не Люба подала в суд на бабку за  оскорбления, это  Роза Петровна судилась с Любой за полученные от нее побои. 
Этот процесс нисколько не походил на тот, когда судили самого  Танеева, в  небольшой комнате они сидели вчетвером: судья за столом,  Роза Петровна у  одной стены  и Танеев с Любой у другой. Сходство  заключалось лишь в том, что  была судья такой же моложавой  миловидной женщиной. 
Танеев, когда пришел его черед, позаботился о том, чтобы сильно  не  заводиться, понимал, что надежней будет, если говорить станет  спокойно, веско.  Но уж слов не пожалел, высказал все, что накипело за  годы совместного с Розой  Петровной проживания. Рассказал, как  издевается та над Любой, как оскорбляет,  унижает ее, о причине их  стычки, официально заявлял, что он, врач, абсолютно  уверен в  психическом расстройстве ее здоровья, что таким как она вообще  нельзя  проживать в одной квартире с нормальными людьми. Больше  того, признался,  что, если следовать поговорке о замахе, что хуже  удара, его бы тоже следовало  сейчас судить - сам он не однажды  испытывал неодолимое желание прикончить  эту невыносимую  женщину, еле сдерживал себя. А Люба, он тому свидетель,  никаких  побоев не наносила, лишь один раз не сильно хлопнула по щеке, не о  чем говорить.
Неизвестно, с кем судья хотела после всего совещаться, но  попросила их  выйти из кабинета, подождать. Минут через десять  - Роза  Петровна в это время  сидела в коридоре, повернувшись к ним спиной, -  выглянула, позвала. Вердикт  был таков: Розе Петровне пятьдесят  рублей штрафа (по тем временам цена пары  женских туфель), Любе —  год условно. 
- Да вы что?! - не обомлевшая Люба вскричала, а Танеев. - Это же  нечестно!  Зачем же вы ни за что ни про что калечите жизнь девушке?
- Умерьте тон, - ровным голосом ответила судья. - Ваше право  обжаловать  мое решение в вышестоящей инстанции. А сейчас  освободите мой рабочий  кабинет, у меня нет времени объясняться с  вами.
Ликующая Роза Петровна с завидной для ее возраста резвостью  ускакала,  Танеев успокаивал плачущую Любу. 
Это долго потом не давало ему покоя. Почему все-таки судья так  несправедливо поступила, чем руководствовалась? Должны ведь быть  какие-то  мотивы, ею двигавшие. Ну, положим, не знаком он с  соответствующими  статьями  уголовного катехизиса, но должна же  быть какая-то логика, разумность в  решениях. Ну да, да, не раз  приходилось ему слышать о странных приговорах, о  продажности  судейской, сам, в конце концов, пострадал когда-то, но какая в том  корысть была этой, например, судье, практически защитившей наглую,  безобразную тетку и  так жестоко покаравшей девушку? И что срок  Люба  получила условный, решающей роли не играло, срок есть срок,  на собственной  шкуре однажды испытал. Судимый человек уже  скомпрометирован. Была в этом  какая-то вселенская непостижимость,  нечто даже потустороннее, сектантское...
Стоя внизу возле синей вереницы почтовых ящиков, Танеев  припомнил все  подробности той неприглядной истории. И вдруг  надумал все-таки пойти в  народные заседатели, изнутри, если удастся,  хоть одним глазком, поглядеть, как и  что варится в котле таинственной  судебной кухни. Для себя просто, никаких  конкретных целей не  преследуя. Любопытный такой расклад: побывав сначала  подсудимым,  затем свидетелем, теперь вдруг заседателем. И в назначенное время  шел уже по коридору, отыскивая на втором этаже нужный ему кабинет.  Навстречу  ему, оживленно беседуя, шли четверо мужчин в судейском  одеянии, все как-то  неуловимо схожие, почти одного роста, в ряд,  почти во всю ширину коридора,  плечом к плечу. Быстро шли, в  развевающихся черных мантиях. И хоть и не было  ни в лицах их, ни  в  походке ничего зловещего, почудились они издалека Танееву  четверкой черных всадников Апокалипсиса. И как-то неспокойно  стало на душе,  появилось даже  желание  пройти мимо них как-то  незаметно, бочком, с  самым,  каким сумеет, невинным видом, чтобы  ничего плохого вдруг не подумали. Сразу  же устыдился этой  трусливой, подлой мысли, разозлился на себя. И в дверь под  нужным  ему номером постучал нарочито громко, настойчиво, пусть не думают. 
Там  уже сидела его будущая коллега, высокая бледная женщина,  бухгалтер с  комбайнового завода, беседовала с судьей. Тот, средних лет  дородный мужчина, с  первых же минут, однако, расположил его к себе   и широким простонародным  лицом, и негромким хрипловатым  голосом. Вот разве что масличные глаза его,  холодные и влажные как  нос у собаки, несколько ослабляли впечатление.  Впрочем, холодными  они были в первые секунды, когда вошел Танеев в комнату.  Надо  полагать, не понравился ему бесцеремонный танеевский стук. Потом  они,  когда узнал тот, кто и зачем пришел, потеплели, странно  оставшись лишь  сентиментально, по-девичьи влажными. 
Судья ознакомил их с делом. Было оно столь же незамысловатым,  сколь и не  поддававшимся здравому смыслу. Два мужика, двадцати  семи и сорока двух лет, с  простецкими фамилиями Сидоров и  Кузнецов, пришли в гости к не обладавшей,  надо полагать, высокими  моральными устоями женщине. Выпивали. И в это  время  зашел  знакомый ее, живший неподалеку двадцатилетний парень, который  тоже был приглашен к столу. Затем гости, в крепком уже подпитии,  поссорились,  вышли из квартиры разобраться. Драка началась на  лестничный пролет выше, у  мусоропровода. Во время драки старший,  Кузнецов, вытащил нож, парня зарезали.   После чего Сидоров с  Кузнецовым, затолкав его за трубу, вернулись к столу и как  ни в чем ни  бывало продолжили  банкет. Но вернулись не налегке  - сняли с парня  кожаную куртку. 
Ведущий это дело судья, представившийся Анатолием  Мироновичем, все это  не рассказывал им, а зачитывал. Долго,  подробно. Танеев обратил внимание, как  часто повторялось слово  «куртка», порой даже создавалось впечатление, что  снятие с мертвого  парня куртки чуть ли равноценно убийству.  Полюбопытствовавшему  Танееву Анатолий Миронович объяснил, что наряду с  убийством имело  место еще и ограбление, отягощавшее преступление. 
Чтения и разборы продолжались даже не каждый день, и занимали  обычно не  более двух-трех часов, так что в свободном времени за те же  деньги народные  заседатели  очевидно выигрывали. Пару раз Танеев  заметил двух сидевших в  коридоре возле их двери девушек. Совсем  молоденькие, обе, как на подбор,  красивые, ухоженные, стильно  одетые. И всегда они говорили о чем-то смешном,  потому что  хихикали. Впервые увидев их, Танеев удивился, посчитав, что эти  барышни имеют какое-то отношение к тем двум убийцам,  - уж никак  не вязалось.  Выяснилось, что это адвокаты, защитники, выделяемые,  как положено,  подсудимым, которые сами таковых нанять не имеют  возможности. Понятно  было, что они недавние выпускницы юрфака  или на стажировке тут, не доросшие  еще до настоящей работы, держат  их на подхвате.
Наступил и судный день. В небольшой зал ввели убийц, засадили в  охраняемую милиционером клетку. Анатолий Миронович облачился в  строгую  черную мантию,  сразу заметно прибавив и в серьезности, и в  значительности,  глаза утратили былую негу. Убийцы оказались оба  низкорослыми неказистыми  мужичками, одетыми в замызганные  рабочие спецовки, с темными загрубевшими  лицами. Танеев знал, что  прежде трудились они подсобниками в магазине, но  если бы даже не  знал, сразу предположил бы это — какие-то очень уж  характерные  типажи. За отдельным столиком сидели две барышни-защитницы.  Больше в зале никого не было, что удивило Танеева. Кто и какими ни  были бы эти  два потрепанных жизнью мужичка, но должны ведь быть у  них какие-то  родственники, друзья, которым их судьба не безразлична. 
Поймал вдруг себя Танеев на том, что сидит он справа от судьи  излишне  прямо, отражает на лице важность порученной ему миссии,  расслабился. Было  неинтересно. Анатолий Миронович скучно,  зачастую не совсем внятно  проборматывал тексты хранившихся в  папке листков. Барышни откровенно  нудились, слушали в пол-уха,  перешептывались. Мужички же  - Танеев часто  поглядывал на них  -  слушали с напряженными лицами, заметно было, как силятся  они  вникнуть в смысл судейских слов, как трудно им это дается. Но более  всего  поразили его выступления защитниц. Что  сидоровская, что  кузнецовская  отделались безликой фразой, что их подзащитные  находились в состоянии  сильного алкогольного опьянения, не ведали  что творили, раскаиваются в  содеянном и просят суд, учитывая это,  смягчить наказание. Выступление каждой  заняло вряд ли больше  одной минуты, после чего они садились с чувством  исполненного  долга. Впечатление это произвело удручающее. Сказали свое  последнее слово и мужички. Тяжко подбирая слова, оба доказывали,  что «тот  первым начал».
Потом высокий суд — Анатолий Миронович и народные  заседатели —  удалился в соседнюю комнату для совещания. Судья,  перечислив несколько  неведомых Танееву статей уголовного  кодекса,  постановил, что оба они  приговариваются к девятнадцати с половиной  годам лишения свободы с  отбыванием наказания в  местах заключения  общего режима.
- Оба? - не понял Танеев.
- Оба, - подтвердил судья. - Вам что-то непонятно?
- Но ведь, - развел Танеев руками, - нож был один, значит, и  убивал кто-то  один. Если даже владелец ножа Кузнецов передал потом  нож Сидорову и тот  тоже наносил удары, все равно ведь вина их не  одинакова. И кто первым  предложил стащить с убитого парня куртку,  тоже ведь не выяснено. По крайней  мере я не слышал этого в вашем  обвинении.
Анатолий Миронович с неподдельным интересом, как  воспитательница в  детском саду на смышленого пацанчика, поглядел  на него, спросил:
- Вы полагаете, что это имеет принципиальное значение для хоть  какого-то  оправдания убийства и грабежа ?
- Разумеется, - вскинул плечи Танеев.
- Вы тоже так считаете? - обратился он к молчаливой, за все дни и  нескольких десятков слов не произнесшей женщине.
- Не знаю, - ответила та, - вместе же убивали, вместе раздевали,  одна шайка- лейка. Поглядеть только на них! А парнишки теперь нет в  живых, молоденький  совсем. - Вдруг яростно, ненавистно выдохнула: -  Ублюдки! Как таких земля  только носит!
- Интересно девки пляшут, по четыре в ряд! - хмыкнул судья. - Ну  что ж, пора  делом заниматься. - И вышел из-за стола. Заседатели  последовали за ним.
Анатолий Миронович встал, и будничным, невыразительным  голосом  объявил приговор. Оба подсудимых приговаривались к  девятнадцати с половиной  годам тюрьмы. Надсадно крякнул и  выматерился старший, Кузнецов, у Сидорова  сильно качнулась вниз  голова, словно сзади кто-то сильно ударил его по шее.
Танеев не знал, как себя повести  - не затевать же было диспут в  присутствии  приговоренных, барышни никак не отреагировали. Может  быть потом, не здесь,  постараться как-то повлиять на исход процесса,  не все еще потеряно?  Потребовать дополнительного расследования?  Что там говорить, эти смолоду  спившиеся туповатые мужички, годные  лишь на бездумную подсобную работу,  почтения к себе не вызывали.  Но должна ведь быть какая-то справедливость, и  закон, коль на то  пошло, один для всех писан, как бы там ни рядить.
Они возвращались в судейский кабинет  - Анатолий Миронович  скорыми  шагами впереди, заседатели поспешали за ним. Танеев  размышлял об этом  изящном полугоде, добавленном к девятнадцати  годам. Поступил так судья, чтобы  показать, насколько дотошно,  детально  изучил он все подробности дела? Просто  сплюсовал все  цифры из этих статей уголовного кодекса? 
В кабинете Анатолий Миронович дал им подписать листки с  вынесенным  приговором. 
- Я обязан подписывать если и не согласен? - спросил Танеев.
- Ну конечно, - сказал Анатолий Миронович. - Вы же участник  судебного  процесса, это ваша обязанность.
- Но я могу вписать свое особое мнение?
- Разумеется. Только, естественно, не здесь, вот, пожалуйста. - И  вынул из  папки чистый листок.
- Я пойду? - спросила женщина. - Мне тут в одно место еще успеть  надо.
- Да, пожалуйста, - ответил судья и поблагодарил ее за работу.
Танеев, стараясь делать это по возможности кратко и конкретно,  написал все,  о чем  говорил недавно судье. Поставил дату, расписался и  спросил:
- Я могу быть уверенным, что этой бумаге будет дан ход?
- Абсолютно, - заверил его Анатолий Миронович и дружески  протянул руку  для прощального рукопожатия.
Уже выходя на улицу, Танеев подумал, что не спросил у него, как  узнает он,  повлияло ли на приговор его особое мнение.  Ужасно не  хотелось снова входить в  тот кабинет, объясняться с ним, но все-таки  заставил себя вернуться. Кабинет был  закрыт. Огляделся. Судьи нигде  не было видно. Пропади оно все пропадом.  Чертыхнулся и ушел. 
На улице возле входа курили барышни-защитницы.  Досадуя  больше на себя,  чем на них, подошел к ним, язвительно  поинтересовался, спокойно ли они  сегодня будут спать, зная, что  пальцем даже не пошевелили, чтобы разобраться в  существе дела, хоть  как-то облегчить  участь  своих подопечных. Диалога не  получилось.  Барышни одарили его туманным взглядом, молча бросили в  стоявшую  рядом урну недокуренные сигареты и вошли в здание. Танеев постоял,  поморщился, плюнул, махнул рукой и пошел в другую сторону.
7. Сергій Квітницький Леонід Горлач презентував у Чернігові свою нову книжку
Сергій Квітницький
Леонід Горлач презентував у Чернігові свою нову книжку
graphic
Презентація книги «Проценки Любомудрівські, рід козацький»  видатного  українського письменника, публіциста, головного редактора  популярної газети  «Отчий поріг» Чернігівського земляцтва у Києві,  Шевченківського лауреата,  нашого земляка Леоніда Горлача з великим  успіхом відбулася в Чернігівській  обласній універсальній науковій  бібліотеці імені В. Г. Короленка. Провела її, як  засідання клубу  «Краєзнавець» , співробітник бібліотеки Вікторія Солонікова.  Також до  Чернігова приїхав один із героїв книжки – Олег Проценко, генерал-  отаман українського козацтва. Взагалі, це – надзвичайно цікава  розповідь про  чотирьох братів Проценків – Олега, В’ячеслава, Тараса  та Юрія.
Що ми знаємо про свій родовід? Звідки він почався? Які славні  пращури  ходили по українській землі, прикрашаючи її працею, а то й  захищаючи від різних  ворогів? На ці важливі питання дає відповідь  художньо-документальне  дослідження про шановані роди Проценків-  Судденків, споконвічних козаків із  Чернігівщини.  Хоча, звісно,  основна увага віддана життєпису братів Проценків,  які досягли  значних вершин у сучасному суспільному житті України. Їхня доля  –  безперечно, повчальна для інших, тому, на мій погляд, викличе  зацікавлення  широкого загалу українських читачів – різного віку,  професій та уподобань.  Необхідно віддати належне й Олегу  Олександровичу Проценку за сумлінний  підбір фактичних матеріалів  та ілюстрацій.
Брати Проценки – також наші земляки, вони – родом із села  Любомудрівка  на Борзнянщині. Ці козарлюги живуть навдивовижу  дружно, постійно, в усьому  підтримують одне одного. У великі свята  разом збирається по 120-130 людей  цього знаменитого, непересічного  козацького роду
На презентації виступили головний лікар Чернігівської обласної  дитячої  лікарні , депутат обласної ради Олександр Карета,  педагог,  громадський діяч  Лариса Куровська, очільник обласного радіо,  відомий журналіст Олег Шолох,  письменник і журналіст Олександр  Олійник, гуморист Михайло Сушко … 
Президент Міжнародної літературно-мистецької Академії  України Сергій  Дзюба урочисто вручив Леонідові Горлачу міжнародну  медаль Олександра  Довженка.
Робота над цією чудовою книжкою тривала два з половиною  роки. І про  своє нове творче дослідження Леонід Никифорович Горлач  розповів так:
– Все починається з людської пам’яті. Вона переходить із  покоління в  покоління, як жива легенда, народна дума: діди з батьками  та бабусі з матерями  повідують нехитрим словом про своїх  попередників, а діти підхоплюють ту  естафету безсмертя й несуть її  далі. Чи не тому в родині така радість панує, коли  народжується  немовля, особливо синок, – бо то гарантія вічності родоводу.  Щоправда, така естафета нетривка, побутує тільки у вузькому колі  родичів. 
Та для того, щоб зафіксуватися на скрижалях історії, людство  витворило  чимало способів. Згадаймо унікальні зразки доісторичного  клинопису та  гончарного розпису, в яких відбилася душа безіменних  творців. Мабуть, їм теж  хотілося залишити свій слід на землі.  І вони це  зробили, бо чому б тоді ми через  тисячі літ так тривожно вглядалися в  безмовні монограми минулого, прагнучи і  свій рід побачити в темних  глибинах часу. 
А там з’явилося слово, що донині оживляє ті ж древні єгипетські  папіруси  чи китайські шовкові полотна. Воно допомагає людству  зафіксувати час для  нащадків, живі образи рідних людей, подій,  щасливих злетів і глобальних  катастроф, що досить швидко відходять у  минуле. Не кажу вже про нинішню  електронну пам'ять, яка набирає  таких обертів, що може й зовсім витіснити з  меморіалу друковане  слово. Та, на щастя, вони поки що вживаються мирно, як  живе поряд із  ними в народі його пісня. А це  – запорука того, що людина тільки  збагачується можливостями зберегти свій слід на землі.
Цивілізовані народи планети давно засвоїли мудре правило:  спільну історію  творять історії окремих родів, родин. Зафіксовані не  лише династії королів, царів  чи високородних дворян, а й звичайних  трударів, які нічим не виділилися з  багатолюдного огрому. А що маємо  ми, нащадки могутньої Київської Русі, яка  задавала тон розвитку всієї  Європи? Порубаний ліс, у якому стирчать струхнявілі  пеньки, та  заволочені туманом забуття , запалі в землю могили. Навіть  незруйновану могилу українського гетьмана важко знайти! .. Добре хоч,  що  залишилася писана історія злетів і падінь України, де згадуються  небувалі  міжусобиці, в результаті яких страждав народ.
 Чи не найретельнішим  фіксатором життя людського в приходах  була  колись церква. В її реєстрових книгах можна було б відшукати  бодай дати  народження й смерті своїх родичів. Та настало ХХ століття  з його розгулом  атеїстичного бандитизму, і все перетворилося на хаос.  Тому нині не в кожному  архівному невпорядкованому, а почасти і в  бездомному сховищі можна відшукати  слід свого роду. Та й ліниві ми  стали на збереження пам’яті, не скеровані на цю  неперехідну справу і  школою, й подальшим життям. От і хапаємося за голову в  розпачі: а як  бо то звали бодай діда, не кажучи вже про прапрародичів. Такі ми є,  але не такими маємо бути…  
Підтвердженням цієї вкрай важливої потреби може стати й ця  книга,  поштовхом до створення якої був емоційний порив одного з  братів Проценків.  Якось, коли відійшла у вічність мати, Олег із  гіркотою замислився: а чому б було  не записати від того ж мудрого  діда Петра чи мами з батьком спогади про  попередників? Де ж тепер  взяти живі деталі їхнього життя? А взагалі – якого ми  роду-родоводу та  звідки з’явилися в невеликій мальовничій  Любомудрівці? А  потому, як  у братів водиться, зібралися вони та й вирішили: треба шукати своє  коріння, шлях у непам’ять має зупинитися на їхньому поколінні.
Як на мене, стосунки між чотирма братами Проценками –  Олегом,  В’ячеславом, Тарасом та Юрієм – могли б служити моделлю  життя українського  суспільства. Повага до попередників, любов до  батьків, а відтак і пошана одне до  одного, прагнення підтримати  кожного в суспільному становленні, бережне  ставлення до роду  Проценків , – і зробили можливим говорити про їх  непересічність.   І  якщо Любомудрівка разом із Борзною будуть казати про  вихідців  визначних, то без братів козацьких не обійдуться.
Тривалий шлях пошуків відновив багато чого. Таким чином і  визріла  фактажна основа книжки, яка  буде повчальною для кожного,  хто дорожить  історією свого роду. Особливо ж багато зробив для того,  щоб вона з’явилася на  світ, старший із братів Проценків – Олег  Олександрович, котрий має велику  природну пам'ять, що зафіксувала  тисячі неповторних деталей із життя родини,  добру інтелектуальну  передоснову, талант дослідника історії та оповідача, а ще –  талант  патріота свого краю, який, разом із братами В’ячеславом, Тарасом та  Юрієм, прагнуть зробити Україну щасливою .
  
 
     
8. Марсель САЛІМОВ Вірогідні пригоди письменника-сатирика
Марсель САЛІМОВ
Вірогідні пригоди письменника-сатирика 
Михайло Співак. Неймовірні пригоди дона Мігеля Кастильського і  візира  Єрусалимського в Іспанії : Сатиричний роман. – Канада,  Торонто: журнал  «Новый Свет », видавництво  «LitSvet»;  Україна, Київ- Чернігів: Міжнародна  літературно-мистецька Академія України, 2017. 
Пригоди зазвичай бувають незвичайними. Чи зовсім    неймовірними. Але це  найчастіше, а то і майже завжди   у фантастиці  або в сатирі. А в реальному житті   зовсім не так  Все  – дуже просто.  Закономірно і природно. Без усяких пригод.  Подумайте самі: хіба ми  можемо назвати неймовірним той факт, який тільки  підтверджує те,  що повинно було статися обов'язково?
«А що, власне, сталося ?» – запитаєте ви. Та нічого начебто  незвичайного,  неймовірного   просто оцінили талант за заслугами!  Хоча це у нас не так-то  просто. І не так уже часто трапляється.  Особливо серед наших братів-сатириків.  Адже здавна так повелося, що  сатириків не люблять не лише власні герої, так би  мовити, кровні  вороги, але навіть їх заздрісники. І, як правило, вони завжди і  скрізь  сунуть свій ніс, щоб по-всякому завадити майстрам гострого пера  спокійно  жити і творити. Господи, навіщо я це говорю?! Це ж  прописна істина.  «У всі часи  люди заздрили одне одному. Якщо комусь  ставало занадто добре, то сусіди  почували себе обділеними.  Щасливчика били і усяк йому пакостили, а коли життя  того ставала  нестерпним  – у інших відлягало від серця». Так написав Михайло  Співак, відомий письменник-сатирик, що мешкає в Канаді, у своєму  романі  «Неймовірні пригоди дона Мігеля Кастильського і візира  Єрусалимського в  Іспанії» .
Саме за цей твір автор отримав  «Діамантового Дюка», ставши  переможцем в  Міжнародному літературному конкурсі імені де Рішельє   (м. Одеса, Україна  –  м.  Франкфурт-на-Майні, Німеччина). Крім того,  письменника нагороджено   почесною міжнародною медаллю Лесі  Українки.
Михайло Співак – відомий як щирий друг України. Він друкує в  Канаді твори  українських письменників, із задоволенням спілкується з  ними, активно  популяризує українську літературу. Взагалі, Михайло  цілком згодний із нашим  приятелем, знаним українським  письменником Сергієм Дзюбою, що політики, на  жаль, нерідко  роз’єднують народи, а от хороша, високохудожня, талановита  література – навпаки об’єднує людей!  Михайло Співак, академік  Міжнародної  літературно-мистецької Академії України, – саме з тих,  хто нас об’єднує. Він –  справді великий подвижник і щира, чудова  людина! Про таких кажуть – добродій,  від слів «добро» і «діяти».  Безперечно, це – про Михайла Співака. Відверто  кажучи, я також  розділяю його переконання щодо літератури, її дуже важливої  місії,  особливо в наш складний час. Тож друзі в Україні у мене – прекрасні!   Взагалі, так і має бути. Як і мій обдарований колега Михайло Співак, я  щиро  люблю Україну, її гостинних і працьовитих людей, мальовничі  краєвиди, співучу  українську мову !
Але повернемося до нової  книжки Михайла Співака.    
«– О, щастя! Мені було бачення. Довгожданий Месія явився до  нас! Я і  помислити не міг, що він заговорить особисто зі мною! Хвала  Всевишньому, що  він послав тебе сюди! Дозволь мені припасти губами  до твоїх священних підошов  і торкнутися янгола який супроводжує  тебе у вигляді цього високоповажного  мавра!» – такими словами  зустрічає торгівець ювелірними виробами головних  героїв роману,  наших сучасників   батька і сина, що фантастичним чином  з'явилися в  Іспанії XI століття. Від неймовірного щастя він падає на коліна,  заливаючись слізьми непідробної радості. Та ба. Місцеві жителі стали  показувати  пальцем на незнайомих мандрівників з XXI століття, що  прибули до них  коридорами часу під виглядом дона Мігеля  Кастильського і візира  Єрусалимського, й  на торгівця ювелірними  виробами, що валяється в пилюці .  «Якби він ридав побитий, то на них  ніхто не звернув би уваги, а сльози щастя  викликали невдоволення і  заздрість », – робить висновок автор. І він правий .
А ось  «сльози щастя » автора з приводу його нагородження  престижною  літературною премією анітрохи не викликали у мене  заздрощів. Може, тому, що у  мене самого є така нагорода? О, ні Крім  щирої радості за творчі успіхи зовсім ще  молодого , в порівнянні зі  мною , колеги по сатиричному цеху, нічого я не  відчуваю. І цей новий  роман мого далекого -близького брата по перу я прочитав із  задоволенням !
Михайла Співака як письменника-сатирика знаю давно. Свій  літературний  шлях він розпочинав з гумористичних оповідань,  написаних в період  проходження військової служби в танковій бригаді  Армії оборони Ізраїлю. Ці  смішні історії послужили потім основою для  сатиричного роману «Тилові щури,  або Армійська одіссея Сьоми  Шпака » (2008). Читач дізнається про устої тилових  частин із розповіді  молодої людини, репатріанта з Росії призваного на службу в  один із  підрозділів. Сьома не воював, не здійснював ратних подвигів у дусі  барона Мюнхгаузена. Однак він  – цікавий і смішний, як і головні герої  сатиричних романів «Пригоди бравого солдата Швейка під час світової  війни »  Ярослава Гашека чи  «Життя і надзвичайні пригоди солдата  Івана Чонкина »  Володимира Войновича. Звичайно, головний герой  сатиричного роману Михайла  Співака успадкував від автора не  біографію, а знання специфіки і курйозів  армійської служби в Ізраїлі.   «Не судіть мого героя занадто суворо , –  просить  автор читачів.   Він  –  непоганий хлопець, хоча, як то кажуть, сам собі на  думці…».
А ось інший роман Михайла Співака  («Дебошир », 2010) –  про  далеко не  смішні події. З приходом окупантів у червні 1941-го року в  глухому селі на  Житомирщині все круто змінюється – мирні сусіди  стають непримиренними  ворогами … Звісно, зараз – мова про іншу  книжку, однак просто не можу не  згадати про цей глибокий, яскравий  твір свого колеги, який зумів так тонко,  неупереджено висвітлити  трагічні події нашої минувшини.   
Цікава поява сатиричного роману «Неймовірні пригоди дона  Мігеля  Кастильського і візира Єрусалимського в Іспанії», точніше,  його другого,  переробленого видання. Ось що про це написав мені сам  автор: «Не було б щастя,  та «нещастя» допомогло. Слово «нещастя»  беру в лапки, тому що тягне воно  максимум на легку прикрість. У 2012  році для свого дев'ятирічного сина я  написав дитячу книгу «Неймовірні  пригоди дона Мігеля Кастильського і візира  Єрусалимського в Іспанії».  Він повертів її в руках, подивився картинки, але  читати не зміг   в  канадській школі він читає англійською, а російську , в  основному ,  використовує як розмовну  Час ішов. Через п'ять років я запитав, чи  не  хоче Мишко (Михайло Михайлович  – він у мене) знову спробувати  прочитати.  Він відкрив, погортав і говорить: «Так, тепер я розумію  написане, однак  російською читати не хочу. Мені англійських книг  вистачає ». Гаразд, дитячу  історію я вирішив перетворити на  повноправний сатиричний роман для дорослих  – з любов'ю,  лицарськими жартиками, забобонами темних віків, детальним  описом  того історичного періоду  Дія книги розгортається в королівстві  Кастилія  (територія сучасної Іспанії) у XI столітті. Якби мій син  прочитав  «дитячий » варіант історії, то не з'явився б  «дорослий », не  було б і  «Діамантового  Дюка» –  Міжнародної літературної премії  імені де Рішельє ». 
Ну, і Михайло Михайлович, задав ти задачку батькові! Уявляю, як  було це  непросто сатирикові Михайлу Співаку одночасно вирішувати  завдання не лише  сатиричні, але й історичні та фантастичні. Бо описує  він у своєму сатиричному  романі історичні події прийомами  фантастики. І вийшло це у нього дуже навіть  незвично. Ось перед нами  середньовічна Іспанія. Кастильський і Леонський  королі Санчо  Сильний і Альфонсо Хоробрий. Брати явно не згідні із заповітом  покійного батька Фернандо I. Кожен із них вважає несправедливим  рішення  батька, що розділив свої володіння між синами. І кожен хоче  захопити собі  королівство свого брата. А методи і засоби для цього  використовують вони такі ж,  як і сьогоднішні політики … Натомість  дона Мігеля Кастильського і візира  Єрусалимського приймають за  чародіїв, що загрожує мандрівникам у часі  безліччю неприємностей
Не переказуватиму зміст цього захоплюючого роману. Проте  дозволю собі  привести тут деякі уривки, які допоможуть нам зрозуміти  людей тодішньої  Іспанії:  «З кавалерами панночки розмовляли,  відводячи очі. Вони не дозволяли  собі навіть розкуто сидіти, поклавши  ногу на ногу. Це вважалося верхом  непристойності і вульгарності. За  порушення етикету можна було уславитися  селюком. Тоді ціна дівчини  на шлюбному ринку сильно падала, і хорошого  чоловіка   знатного  красеня кабальєро, прославленого у боях і гульні лицаря,    точно не  чекай. Доведеться виходити заміж за дворянина, що зубожів, з  глушини  Такий нарядів модних не купить і коштовностей не подарує.  У  суспільстві з ним показатися – сорому не оберешся. Ні! Краще в  дівоцтві  залишатися недоторканою, зате потім усе життя, мов сир в  олії , кататися. Після  заміжжя роби, що душі заманеться ! Благо тестів  на батьківство тоді ще не  придумали ».
Це – про жінок. Ну, а що про чоловіків   які вони?
«Знатні женихи змагалися один з одним у багатстві і бойовій  славі. Нерідко  вони безсоромно брехали, перебільшуючи число убитих  ними ворогів і  захоплених трофеїв. Іноді лицарі вирушали мандрувати  в далекі землі і додому  поверталися з вражаючими історіями,  підслуханими в корчмах. Чим далі від  будинку від'їжджав лицар, тим  неймовірніші історії він розповідав після  повернення. Воїни- мандрівники ніколи не викривали один одного у брехні. І  ніхто не смів  цього робити, пам'ятаючи, що для знатного кабальєро на першому  місці – власне ім'я і честь. Навіть якщо оповідання про героїзм і  фантастичні  перемоги виявлялися непомірно перебільшеними, їх все  одно сприймали за чисту  монету».
«Що ж до одруження, то жодної романтики непотрібно. Навіть  сьогодні у  деяких субкультурах юних дівиць зазвичай видають заміж за  кого треба, а не за  того, хто серцю любий. У ранньому середньовіччі це  була поширена практика.  Наречений подавав  «заявку про наміри » і  отримував від батька нареченої згоду  або відмову. Іноді дружину собі  можна було виграти на турнірі, заколовши  конкурента, або отримати в  подарунок від свого сеньйора. Жили за принципом  стерпиться- злюбиться. .. чи не злюбиться, вже як поталанить ». Ось так і жили  герої  сатирика в середньовіччі. Вам не здається, що вони  – дуже схожі на  сучасних людей? Чи, може, нинішнє покоління мало чим відрізняється  від  середньовічного. .. Ви подумайте про це, а я наразі розповім про  самого автора.
Народився майбутній сатирик у Кемерово. Місто це промислове,  клімат там  –  суворий. Досі пам'ятає Михайло велетенські труби, з яких  валив густий дим, і  труби менші, над якими вдень і вночі палахкотіло  полум'я  Що за газ там палили,  хлопчик, звичайно, не знав. Та й  навіщо?! Країна  – багата, й опалювати повітря  сибірське   справа  звична , не надто накладна !
«Року  1973-гоякого я з'явився на світ, був дивним періодом  брежнєвського  застою,   згадує тепер письменник-сатирик світового  значення.   Рідкісний  спокій для Росії, якщо згадати її історію. Зі  старовини так повелося: або окупанти  на Русі, або власні опричники, а  якщо ні ті й ні інші   самодур із шаблею і на  баскому коні; то війна, то  голод, то розруха. А на моє дитинство випала тиша та  благодать. Жили  ми більш ніж скромно, зате нікому образливо не було.  Радянський  Союз на той час як-небудь оправився від наслідків Другої світової  війни, але ще не зіткнувся з розвалом 90-х ».
Його тато, Анатолій Володимирович, працював провідним  конструктором і  винахідником на заводі. А дід, Володимир Давидович  Співак , –  у минулому  кадровий офіцер-артилерист, учасник Другої  світової війни, нагороджений двома  орденами Червоного Прапора та  орденом Вітчизняної Війни. Це йому присвятив  Михайло свої  оповідання «Плата за виграш » і «Посланці смерті ».
«Дитинство мені випало веселе і безтурботне,   згадує  письменник.   Не було  тоді комп'ютерів і ігрових приставок. Після  уроків ми бігали з хлопчаками у  дворі, грали в палиці-банки, стрибали  з гаражів і лазили по будовах. Ніхто з  дорослих за нами не наглядав,  тому що спокійний був час. Злочинності проти  дітей майже не було, а  дрібних хуліганів ми самі виховували».
      З ранніх років Мишко захоплювався шахами. Про ті шкільні роки в  його пам'яті  залишилися найсвітліші спогади: «Ми годинами  безперервно рухали фігури на  дошці, розглядали комбінації великих  шахістів, і я уявляв авантюрні пригоди,  поганяючи підступних коней за  пішаками; вигадував подумки казкові світи, в  яких б'ються і гинуть цілі  імперії ». Пізніше він став кандидатом в майстри спорту.
      На початку 90-х Михайло без батьків поїхав на постійне місце  проживання в  Ізраїль. Разом з іншими молодими репатріантами  спочатку працював у  кібуці  (так  називається сільськогосподарська  комуна  на кшталт радянського колгоспу,  точніше радгоспу), вивчав  іврит. Цьому, до речі, присвятив нарис під назвою  «Кристально чистий  комунізм ». Потім він отримав спеціальність програміста.  Відслужив  термінову службу в армії оборони Ізраїлю … А після демобілізації  працював у галузі високих технологій  – інженером із контролю за  якістю  програмного забезпечення.
      У середині 2000-х років Михайло Співак емігрував до Канади   Тепер він  мешкає  «на батьківщині Вінні-пуха », в чудовому місті  Вінніпег. Викладає шахи в  Освітньому центрі та займається їх  популяризацією. У 2015 році очолював  делегацію юних шахістів  Канади на I Всесвітніх іграх у Сочі
     Нині Михайло Співак   загальновідомий письменник, сценарист,  публіцист,  головний редактор газети  «Перекрёсток Виннипег » та  заступник головного  редактора літературного журналу  «Новый Свет »  (Канада). Член Міжнародної  літературно-мистецької Академії України  та Спілки журналістів Росії. .. Нерідко  трапляється так, що наші  сатиричні твори друкуються буквально в одних і тих же  провідних  виданнях України, Росії та Канади! Колега активно публікується і в  періодиці США, Ізраїлю, Білорусі, Казахстану, Німеччини Австралії
    Творчість Михайла Співака високо оцінена літературною  громадськістю. Йому  присвоєні звання лауреата престижних  міжнародних літературних премій імені  Миколи Гоголя  «Тріумф »,  Пантелеймона Куліша Григорія Сковороди «Сад  божественних  пісень», Олександра Довженка (Україна), імені де Рішельє   (міжнародна медаль Лесі Українки, «Діамантовий Дюк», Україна- Німеччина),  Веніаміна Блаженного  (Білорусь),  «Золотий асик »  (Казахстан)... 
      Герой роману  «Неймовірні пригоди дона Мігеля Кастильського і  візира  Єрусалимського в Іспанії », той самий щасливий торгівець Бен- Хезкель, який  прийняв дона Мігеля за Месію, знав і часто повторював  своїм домочадцям:  «Людям погано не від того, що у них чогось немає,  а від того, що у сусіда це є ».  Саме тому торгівець завжди з'являвся на  вулиці зі скорботним виразом на  обличчі. Сусіди бачили його і раділи,  що комусь гірше, ніж їм
      На відміну від свого героя , авторові роману немає сенсу ходити  похмурим,  навпаки, у нього є привід сяяти від радості ! Людям добре,  що вони можуть читати  цікаві книги талановитого автора. А ми, його  колеги-сатирики, від душі радіємо і  пишаємося, що є серед нас такий  цікавий  Письменник!
     Подорожі книжок країнами світу Михайла Співака успішно  тривають. І ми  маємо право чекати від письменника-сатирика вже  цілком вірогідних пригод у  світовій літературі.
     
Українською мовою переклали Ярослав Савчин і Сергій Дзюба
9. Никита Николаенко Неретинский котенок
Никита Николаенко
Неретинский котенок
    Неретинским котенок стал называться потому, что его хозяин носил  фамилию  Неретин. Это был один из приятелей моей дочери, который  поручил ей котенка  на время своего двухнедельного отсутствия, а она,  собравшись на дачу,  перепоручила это ответственное дело мне. 
    Вместе с котенком в квартире появился лоток в виде домика с  наполнителем,  блюдца с сухим кормом и водой. Из интернета стало  понятно, что кошка сама  знает, когда ей есть, главное, чтобы рядом с  кормом стояла свежая вода. 
    Ну и ладненько! Купишь корма ему еще! – строго наказала дочурка  перед  отъездом. – Понятно! Ни имени, ни пола котенка мне не  сообщили, да это было и  ни к чему, все равно нам предстояло вскоре  расставаться, две недели пролетят –  оглянуться не успеешь!  
    Устроившись в кресле, я посмотрел на котенка. Что за зверь?  Окраска у него  была самая обыкновенная, серая с полосками, только  задние лапки были белые ну  и грудка немножко. Красавец! 
    Начались изменения. Вместо послеобеденного сна я направился в  магазин за  кормом. Где корм для кошек? – обратился я к женщине  средних лет в униформе,  которая раскладывала товар по полкам.  Пойдемте, я покажу! – охотно  откликнулась она. Мы переместились в  соседний отдел. – Вот здесь! Сокращают  нас, некому работать будет! –  вздохнула она. Семь лет здесь отработала! Много  платили? –  поинтересовался я учтиво. – Двадцать семь тысяч! – Неплохая  прибавка к пенсии! А, все равно! – воскликнула работница прилавка. –  Почему  так? – Грядет денежная реформа, опять без денег останемся. –  Да, похоже, что  назревает что-то, - кивнул я в ответ. А пахали как  лошади! – продолжила она.  Теперь вот их набирают, они согласны  работать и за меньшие деньги, - махнула  рукой собеседница в сторону  молодой узбечки с тележкой, полной товара.  Поблагодарив женщину и  прихватив корм, я отправился домой к питомцу.  
    Котенок сидел под дверью. И все же – кот это или кошка? Но  акцентировать  внимание на этом вопросе я не стал, решив, что  определю пол по поведению  питомца – так интереснее.  
    Котенок! – весело воскликнула вернувшаяся с работы девушка- жиличка. Кто  это – он, или она? Не знаю, - пожал я плечами  равнодушно. Ну, хоть зовут-то его  как? – Не знаю! Все равно отдавать  его скоро. Итак, началось совместное  проживание котенка с людьми и  знакомство друг с другом. Познакомились-то мы  быстро, а вот  характер его я узнавал постепенно. 
    Он стал залезать на стол и устраиваться рядом с клавиатурой между  рук  человека. Повернув головку котенок смотрел на экран монитора –  что там  интересного? Ничего интересного там для него не было и  вскоре, свернувшись  клубочком, он начинал дремать
    Тренировки, творческая работа, прогулки! Привычный режим  соблюдался по- прежнему, не нарушился. Насыпать в миски корм и  налить воды не составляло  большого труда.  Хотя пришлось поставить  ограничители на окна, чтобы широко  не открывались. Дни шли своим  чередом. Интерес к котенку незаметно возрастал.      
    Когда я возвращался домой, котенок уже дожидался в коридоре под  дверью.  Судя по тому, как он сладко потягивался, питомец  беззастенчиво дрых все это  время. Ну и ладно! Растет питомец, ему и  положено! Он, хоть поел? Поел, еще  как! Вновь следует корм  подсыпать. Ешь на здоровье! 
    Дальше нас ждала совместная работа за компьютером. Поведение  котенка на  столе изменилось. Теперь он отрывался от просмотра  экрана, становился на  задние лапки, передними лапками опирался мне  на плечо и, поднеся головку к  самому уху тихо урчал. Я прислушивался.  Улавливалась смена тембра. 
    С какой далекой планеты вы прибыли на Землю? – задавался тогда  вопросом.  Кто вас послал, с какой целью? Вне сомнения это разумные  существа.  Инстинкты? Вот, насмешили!   И что котенок говорит своим  тихим урчанием над  ухом? Какой-то смысл в его звуках угадывался. Я  пытался понять смысл их хотя  бы. Казалось, что он давал понять, что  все будет хорошо. Хорошо это как? До  меня дойдут наконец-то  гонорары за многочисленные книги на Амазоне? Я  выберусь из  нищеты, отправлюсь на давно заслуженный отдых к теплому морю в  тепличные условия? Дочь будет радовать своими успехами и  достижениями? Да- да, все будет хорошо! – угадывалось в урчании  котенка. Не переживай сильно,  перемелется мука будет! Так хотелось в  это верить. Еще этот странный взгляд  поверх головы. Казалось, что он  видит то, что недоступно мне. Казалось. 
    Но нет, не только он урчал над ухом. Хватало и других дел. Питомец  старательно осваивал новую территорию и изучал привычки людей.  Весьма  любознательный оказался жилец. Все углы на полу он  исследовал быстро и  переключился на верхний ярус. Прыгал он хотя и  отважно, но еще неумело и  частенько, не допрыгнув до цели, с  грохотом валился на пол. Но это ничуть не  смущало питомца, он тут же  вскакивал, как ни в чем не бывало, и искал себе  другое дело, не  повторяя попытки. Если грохот от падения получался сильный, то  он  на всякий случай подбегал и смотрел снизу на меня. Резвись и дальше!  –  разрешал я ему. Тогда он садился на задние лапки и посматривал  наверх, выбирая  маршрут и явно намереваясь допрыгнуть куда-нибудь  повыше. Ну, еще он носился  по комнате как угорелый. Развлекался,  словом.  
    Ночевал он на кухне на привычном месте – у компьютера. В комнату  к себе я  его не пускал – не даст ведь, отдохнуть спокойно. Первое  время он не мирился с  этим и просился в комнату. Нет, не пущу и не  проси! – объявил я ему. Мяукать он  не умел, пищал только, зато  когтями скребся под дверью отлично, открыть только  не мог – силенок  не хватало. Пришлось смириться. Зато под утро, услышав, что я  проснулся, он снова начинал пищать под закрытой дверью. Застать его  спящим не  удавалось. Заходи, уж! – распахивал я дверь настежь. Затем  мы направлялись в  ванную комнату, и котенок внимательно  контролировал процесс бритья.  
    И вообще, за что бы я ни брался, будь то мытью посуды, уборка или  что-то  другое, как он оказывался тут как тут и внимательно наблюдал  за действиями  человека. Любознательный какой! – усмехался я про  себя. И чем только буду  заниматься, когда заберут его у меня? Тем  временем привычки самого постояльца  раскрывались постепенно, но  неотвратимо. Как-то после завтрака я прилег  отдохнуть, и только начал  было почесывать себя за ухом, как тут же мягкая  кошачья лапа  услужливо помогла мне в этом. Затем обойдя вокруг человека раза  четыре, котенок уяснил ситуацию и отправился исследовать мир  дальше. Поняв,  что я периодически хватаюсь за перо, котенок тоже  стал проявлять к нему  интерес, и с этого момента искать ручку  приходилось по углам квартиры. 
    Но больше всего стало беспокоить то, что разохотившись, питомец  стал все  чаще выпускать когти да показывать зубки. Перевоспитывать  его я даже не  пытался. Ну, режутся зубки у котенка, не наказывать же  его за это! Однако вскоре  это мнение переменилось. 
    И хотя и кусал и царапал он нежно так, аккуратно, но все чаще на  руках и ногах  стали появляться царапины с мелкими капельками  крови, недвусмысленно  напоминая о том, что в доме появился хищник.  Нельзя! – объяснял я котенку  после очередного дружеского нападения.  Нельзя кусать благодетеля! В ответ мне  скалили пасть и выпускали  когти. 
    Только после короткой борьбы, когда удавалось схватить агрессора  за шкирку и  дружелюбно пощелкать по носу, порядок  восстанавливался. Но ненадолго, вскоре  все повторялось сначала.  
    Но перерыв в нападениях все же наступал по независимым  причинам.  Закончились проливные дожди, потеплело и в комнату  стали залетать мухи. У  проказника появилось новое развлечение.  Теперь он охотился за ними с  прыжками, засадами и погонями. Пару  раз цветы в горшках опрокидывались, ну  да ладно! Главное что мне  дали передышку, поскольку питомцу стало не до меня.  Тут такая охота!  Мне показалось даже, что мухи снизили свой полет и стали  пролетать  над котенком, но вне пределов его досягаемости. Дразнили, значит.  
    Мухи мухами, но вскоре питомец взялся за старое. Что предпринять?  Казалось,  что выход был найден. Брошенный на пол резиновый браслет  подпрыгивал,  катился по полу и привлекал внимание охотника до поры  до времени. Но вскоре  он раскусил хитрость. В один из дней он  рванулся было за браслетом, потом  остановился и посмотрел на ноги  человека. Ага! Не обманешь! Нет-нет! –  крикнул, было, я, но живая  мишень интереснее и, не обращая внимания на  браслет, хищник пошел  в атаку. Одевание джинсов не помогало, проказник легко  прокусывал  плотную ткань.  
    Когда становилось невмоготу терпеть его выходки, я хватал котенка  и, запирал  его в комнате. Через пять минут начинались такие  жалобные стоны, что сердце не  выдерживало, и дверь распахивалась  настежь, - выходи, уже! После освобождения  котенок залезал на стол к  компьютеру, и начиналось братание с непременным  урчанием, и мир  восстанавливался. Ненадолго. До первой атаки. Когда же заберут  тебя!  – вздыхал я все чаще. 
    Буквально на день в дачи вернулась дочь, чтобы привести в порядок  свои дела.  Котенок немного растерялся – кто же тут главный? Но очень  скоро он разобрался  кто – дочь, конечно же! Метеор! – поглаживала  она котенка. Ах, метеор! Я так и  думал!  
    Первым делом меня основательно отчитали за неправильное  кормление  питомца. Это котенок! – восклицала дочь. Ему всего шесть  месяцев! Его надо  кормить кормом для котят! Так я сам на горсти риса  в день держусь, и ничего! –  пробовал было оправдаться я. – Ничего  тебе доверить нельзя, предупреждала,  ведь! Да он на питание не  жаловался, - все оправдывался я, но прощения мне не  было. Дочь  отправилась в магазин и принесла несколько пачек подходящего  корма  и, не подпуская меня, сама насыпала корм в блюдце .  Котенок же,  усевшись поодаль, с интересом наблюдал за ходом развития событий.  Наведя  порядок, дочь отправилась на дачу, а я опять остался за  старшего. 
    Наступила жара. Мы с котенком дружно отдыхали после дневных  забот. Я  уставал после творческой прогулки по Коломенскому, а он  надо понимать от  домашних дел утомлялся – легко ли за мухами  гоняться! Я ложился на кровать,  котенок устраивался рядом и дрых за  милую душу. Жаль только, что окна нельзя  было распахнуть настежь.  Если звонил мобильный телефон, то мы разом  вскакивали и бежали в  разные стороны – я к телефону, а он от него. Потом  возвращались на  место. Отдам тебя скоро, голубчик! – ласково говорил я котенку,  поглаживая теплое брюшко. Так, жалко его отдавать, или нет? Вне  сомнения, мы  нашли общий язык, даже несмотря на некоторые  недоразумения.  
    Но под конец оговоренного срока я стал уставать от питомца.  Кормить,  убирать, заботиться! Нет, не мое это! Утомился я что-то от  котенка! – объявил я  девушке – жиличке. Не чаю, когда его заберут! И  мне он надоел! – охотно  подтвердила она. Котенок молча принял это к  сведению. Тем же вечером  любимая игрушка девушки оказалась на  полу, а ее тапочки были вынесены в  коридор и брошены под дверью.  Ага, он еще и человеческий язык понимает! –  оценил это действие я  про себя. Хорош, гусь! 
    Котенок же моментально уловил перемену настроения и тоже  охладел ко мне.  Теперь мы просто мирно проживали вместе. Не хочешь  дружить – не надо! –  угадывался ответ в его безразличном взгляде. Еще  не известно, кто больше  потеряет! Он по-прежнему устраивался перед  компьютером, но гладить себя не  давал, огрызался, отталкивал руку  задними белыми лапками. А может быть, ему  было просто жарко. Так- то оно так, но отчего-то мне стало грустно. Задумчиво я  смотрел на  котенка. Он продолжал свои беспечные игры, не обращая на человека  никакого внимания. В конце концов, не я его хозяин! – утешал я себя,  но  чувствовал, что это слабое утешение. Однако вариантов не было,  питомца  предстояло отдавать. Выкупить его, что ли, или завести себе  такого же? –  задавался я вопросом. Ну, такого красавца еще поискать! –  это не вызывало  сомнения. Метеор! 
    Так незаметно за заботами время пребывания котенка у меня  истекло. Заберут  тебя сегодня! – объявил я ему. В ответ котенок  заурчал, причем без всякого  поглаживания. Отвечал что-то, значит, да  я не разобрал что именно В  оговоренное время я позвонил Неретину.  Какие планы у Вас насчет питомца? –  поинтересовался я равнодушно.  Вечером заеду, заберу, - последовал ответ. 
    Ближе к вечеру Неретин появился. Слава тебе господи! Проходите,  сейчас  приготовлю кофе, - предложил я гостю. С удовольствием! –  мужчина прошел на  кухню, сел на стул и сразу же подхватил своего  любимца. Вы по-прежнему в  математическом институте работаете? –  поинтересовался я для приличия , возясь  у плиты. Да нет, в частных  конторах давно уже! – ответил гость, играя с котенком.  – Угощайтесь!  – Спасибо! В Лаборатории Касперского одно время работал. –  Интересно! А почему ушли? – Порядки слишком строгие! – А наукой  больше не  занимаетесь? – Да нет сейчас науки, - ответил собеседник  просто. – Это да! Сам  забыл уже, что кандидат наук, - согласился я с  ним. Гость отпивал понемногу  кофе и не переставал играть с  котенком.   
    Котенок, между тем, принялся охотно покусывать хозяина. На руках  у того  появились красные царапины. Сейчас бы самое время хороший  щелчок ему по  носу щелкнуть! - подумал я про себя, глядя на котенка, а  сам лишь улыбнулся. А  Неретин радовался. Вот ты какой! Подрос-то  как! Допив кофе, он подхватил с  пола переноску и ловко упрятал в нее  любимца. Котенок спохватился было,  заметался, да поздно. Попался,  который кусался! Неретин засобирался домой. 
    Проводив их, я прибрался на скорую руку, наконец-то распахнул  настежь окна  и отправился на прогулку – проветриться! Вечерело, но  было еще жарко и душно,  короткий дождик не принес облегчения.  Москва казалась полупустой, даже на  стоянках машин почти не  осталось, все разъехались по дачам. Внимание  привлекла идущая  навстречу девушка. В руках она несла переноску с белым  котенком.  Следом за ней молодая мамаша катила коляску. Все были при деле. 
    Вот и забрали у меня питомца! Непрерывная борьба за  существование  ожесточила меня, я давно очерствел душой. А тут –  котенок! Со своими играми и  приставаниями. Захочет – заурчит,  захочет – поцарапает! Хлопоты он доставлял,  это да, но они уже  забылись. Зато теперь я с гордостью могу говорить – у меня  дома жил  настоящий котенок!  
    Когда я вернулся, было уже совсем темно. Полная луна висела над  городом.  Красота! Войдя в квартиру, я вздрогнул, увидев движущийся  темный силуэт за  ведром. Неужели? Но нет! Это оказался всего лишь  черный пакет, сорванный с  дверной ручки порывом ветра. Пакет, а не  котенок!  
                                                                                                             12  августа 2017  года        
         
                                                 
10. Наталія Зайдлер Гармонія особистості і Всесвіту в поезії Павліни Туменко
Наталія Зайдлер
Гармонія особистості і Всесвіту  в поезії Павліни Туменко
         Народження нової гарної поетичної збірки – це подія не лише для  її автора, а  й для читача, оскільки останній має нагоду (завдячуючи  таланту митця) осягнути  нові обрії і можливості світу художньої  літератури. Тому приємним відкриттям  для поціновувачів  поезії  філософського спрямування  стала перша книжка  «Дотик» молодої  авторки із Мелітополя Павліни Туменко. 
        Уже в оригінальній, на наш погляд,  передмові до книжки поет  бажає всім,  хто візьме до рук його працю, бути щасливими і дає  поради, як цього досягти.  Серед іншого лунає слушна думка про те  (її  можна вважати епіграфом до збірки),  що «життя – це Мозаїка,  орнамент якої ми обираємо самостійно».  Також  П.Туменко,  послуговуючись «Словом автора», ділиться з читачами своїм  переконанням у тому, що ми, мешканці Всесвіту, щомиті, навіть часто  не  усвідомлюючи того, знаходимося під впливом різних його стихій.  Цей дотик   може бути як зримим, відчутним, так і не  помітним, але все  одно   реальним і  дієвимПривертають увагу і щирі рядки в яких  поетка розповідає про життєві  уроки своїх бабусі і мами-філолога,  тому думки на кшталт  «я закохалась у  слова», «мої вірші… дарують  людям радість», «я пишу від серця… і для  сердець», «дотик словом  – це … спосіб мого спілкування зі світом»  не  викликають сумніву . 
        Наголосимо, що збірка Павліни Туменко вирізняється  концептуальною  стрункістю.  Майже в  усіх тематично розмаїтих   віршах (вони написані, як  зазначила авторка, у різні роки) звучить  думка про зв’язок буття людини і  Всесвіту, заклик жити по совісті,  оскільки Космос не пробачає помилок, щиро  любити цей світ і свою  землю , бо життя у кожного лише одне.
          Природно (як для молодої людини), що збірка відкривається  поезією «Я є  Любов», присвяченою коханню. Сповідь від першої особи  декларує думку про те,  що кохання здатне піднести людину над світом  буденності, який названо  коконом, «де тиша вогка й непроглядна» .  Лірична героїня не соромиться  зізнатися, що була  «злякана й забута»,  а нині, кохаючи, вона відчуває, що  «…неба мало вже, хоча воно  безкрає, / І мало Вічності, аби відчути час…»   Однак, за митцем,  кохання не завжди приносить радість. Його фінал може бути  болючим  і гірким. Саме про таку любов ідеться в поезіях  «Ідеш?... Все ж  ідеш…» і «Ти, і справді, якась чудна…» Побудовані у формі  діалогу,  завдяки  щирості висловлених автором почуттів ці вірші гранично  правдиво передають  глибину розчарування, безвихідь стосунків та  навіть розгубленість двох людей.   Автор психологічно вмотивовано  виписує архітектоніку драматизму останніх  хвилин перед  розставанням, після якого  «шлях запилений, шлях не  райдужний», а  їхня розмова вже настільки зайва, що й  «соловейко стих… / Його   зранку у кліть вмуровано» . У другій із названих поезій Він  попереджає:  «Ти  залишишся геть одна !!!», якщо насмілишся  розірвати коло буденності. Вона ж  звертає його увагу на те, що вітер  кличе  «до степів, до зірок, до обрію» а Він  втратив свої крила, тому   «розгублений і ослаблений».  Натомість обидві поезії  мають  життєстверджуючий фінал, в основі якого переконання автора в тому,  що  Космос обов’язково подарує  життєдайні сили тим, хто вміє мріяти  і перемагати Тому Вона не вагається:  «Хлюпочеться синь-блакить, /  Поривається до моїх  долонь»; «Ти це чуєш, ти бачиш це? / Всесвіт  дихає, озивається». Зазначені  вірші своїм фіналом перегукуються з  головною думкою поезії  «Чому невесела  весна»,     в якій впевнено   лунають рядки про те, що, хоча поразки і перемоги не  бувають  вічними, однак неодмінно  «скінчається розпачу плач, / Згасає  багаття  баталій».  У поезії  «Листопад»  Павліна  Туменко вдало  застосувала такий  художній прийом, як психологічний паралелізм.  Яскраво змалювавши картину  огорнутого туманом осіннього пейзажу,  де  «все оповите смутком і журбою»,                митець  порівнює  його з почуттями закоханих, які  «мов імлою… осінь  присипає до  весни».     
       Осягнення людської сутності – ще одна важлива проблема, якої  торкається  автор. Не випадково, на нашу думку, низку поезій цього  спрямування логічно  відкриває вірш  «Є Люди-Всесвіти й Люди- Цейтноти».  Протягом п’яти строф  митець презентує своє оригінальне  і несподіване сприйняття окремих  особистостей. І якщо зрозуміло,  чому є  «Люди-Аскети,  -Вулкани, -Криниці, - Пустелі, -Соняхи, - Пустоцвіти » та ін., то зі здивуванням читач дізнається, що ,  виявляється, є і  «Люди-Провалля, Сходи і Вежі, -Клумби, -Дельфіни,  -Вікна і  Стіни» та ін.  Напрочуд точна,                        по-філософськи  глибока  характеристика завершується категоричним висновком, до  якого вряд чи можна  щось додати:  «Люди – як люди, ролі – як ролі, /  Хтось – чорно-білий, хтось –  кольоровий. / Так виглядає Мозаїка  Світу, / Хтось – лише пил, а хтось – вже  Орбіта». Зазначену тему  продовжила поезія   «Чи вибрав ти дорогу», в якій  митець розмірковує  над тим, що духовна краса людини не залежить від її  матеріальних  статків. Поняття щастя для кожного має своє наповнення: для одних  це  воля, здобута шляхом великих страждань, життя (як у бджілок) для  інших. Такі  люди радіють яскравому небу в зорях, щирій молитві тощо.  Інші, що живуть  трутнями, мріють лише про безмірне збагачення і  грішать, прикриваючись вірою.  П.Туменко, змалювавши яскраву  картину сьогодення, не дає порад: для неї  висновок очевидний. А  право вибору поетка залишає читачеві. Однак , уже в  наступній поезії   «Комусь із сонцем темно » безкомпромісний автор вирішує  продовжити розпочату розмову. Напівтони тут замінено чіткими  характеристиками, про що недвозначно свідчить не лише назва твору, а  й  категоричне переконання, що  «хтось зрячий, хоч сліпий» ,             «хтось  захлинувся в злобі», а хтось  «зростив  долю-диво»   тощо.                            За  автором, кожна людина сама обирає свій  життєвий шлях і відповідальна не лише  перед собою, а й перед  Всесвітом, яким він буде. Підтвердженням тому є такі  рядки із  зазначеної поезії:  «По-різному мережити / Можливо власний шлях  –   /Хтось  прагне Світ обмежити,/
 А хтось летить
мов птах!!!.. » Автор книжки, відчуваючи  недосконалість людей  та їхніх вчинків, щиро намагається розібратися в  цьому питані. Про це свідчить  поезія «Живемо спішно,  метушливо…»  Павліна Туменко, спілкуючись  з  уявним  співрозмовником, нагадує останньому, що життя – це не чернетка ,  в  якій  найчастіше фіксуються лише побутові проблеми. Людське життя –  це диво, яке  необхідно цінувати й  берегти якнайпильніше, оскільки  головне в ньому  – «Душі  своєї Сонячний Софіт!»  На наше  переконання, наступний вірш  «Прорахувати  всі хвилини-миті»  можна вважати складовою цього диптиха. Про те,  як  необхідно жити ,  автор говорить уже в одному з перших рядків:  «…жалкувати  лиш за  тим, що непрожите» а співрозмовник шукає мудрості  всюди, окрім  своєї власної душі, яка є життєдайним джерелом  «для світлих  помислів і  щирого кохання /… / Для всіх подій, що виткані із  мрій».  Очевидним, на наш  погляд,   є гуманістичне звучання цих поезій,  оскільки  митець не насміхається над  родом людським, не кепкує, а в  щирій розмові прагне переконати його в  необхідності цінувати власне  існування в цьому світі  та не розпорошуватись на  дрібниці. Це одна із  граней авторського дотику до наших сердець, про які вже  йшлося, і  про  що  також наголошено в поезіях  «Не завжди дотик – це обійми»  та  «Чи варто випробовувати час». Наприклад, в останній   читаємо :  «Життя ж бо –  Всесвіт для нових пісень / І для наступного в новий  вимір кроку!!!»  Митець  пропонує свою модель існування у Всесвіті   («Мої думки стелились за  туманами» ), засновану на переконанні в  тому, що жити лише жалями про  нездійсненне або мріями про   реалізацію в майбутньому рішучого вчинку  назустріч своїй меті – це  дорога в нікуди. Для автора важлива реальна мить, яка є  неповторною і  єдиною можливістю особистості зреалізувати свої мрії, оскільки в  ній  «Світу дотик і його осмислення, /                       У ній оновлення…»
         Отже, П.Туменко у представлених поезіях презентує себе  митцем,  якому  болить недосконалість світу людей. Тому логічно, що  найчисельнішу групу поезій  становлять вірші, які свідчать про відчуття  автором збірки його відповідальності  за роль і місце власної творчості  в бутті співвітчизників. Зазначений цикл  відкриває поезія  «Замружусь  від поцілунків сонця», рядок з якого винесено в  назву даного  дослідження  («Тяжіння  неба і земні вібрації  / Вбираю в себе і  ковтаю жадібно» ). За автором, саме письменнику завдяки його  уважному  ставленню до Всесвіту ним  надано можливість чути і шепіт  чорнобривців, і гомін  трави тощо.  Тому Павліна –  «Думкою пірнаю в  хвилі неба я» – хоче  «чути все  від пісні до виття» Знову  сповідуючись читачеві, вона у вірші  «Ну і, здавалося б,  ото писати  нащо?» знайомить його зі своєю творчою лабораторією, де, як  виявляється, необхідно і  «в душі копатися і нишпорить у мізках», і з  кров’ю  народжувати  «стомлені рядки»   « немовля віршове»,  «вистраждане з мук» Поетка зізнається, що навіть після такої важкої  праці не завжди на неї чекає успіх  – схвальні відгуки критиків,  натомість творча лихоманка – подруга безсоння  ніколи не бариться і  часто її навідує.  Своє головне устремління  – «жагу до  життя», –  що не  здатна загасити навіть безмежна втома, автор (вірш  «Відмежовую  будні комами») порівнює із мрією птаха у клітці, який водночас і  прагне волі, і боїться, що її  «не винесе /  Що засліпить його блакить» .  Однак,  простір Всесвіту нестримно вабить птаха, і той  «з вітрами до  сонця злетів».   Так  і душа поета прагне лету і свободи.
       Серед поетичного мережива збірки з’являється прозова ремарка  автора (як  відомо, світова традиція має такі приклади). Зауваження  митця стосуються  проблеми високої вартості людського життя,  цінність якого, за Павліною  Туменко, полягає у служінні людям  засобами  художнього слова .  Як поетичне  кредо лунають наступні  рядки вірша  «Шукаю проталини в поглядах з криги»:  «Торкатимусь  словом одвічним-правічним, / Шукатиму шлях, що не має  кінця,  /  Нестиму вогонь у широтах північних, / Зцілятиму дотиком змерзлі  серця».  Поет щиро переймається проблемою панування зневіри,  болю,  страждань  тощо в людських душах. Павліна прагне допомогти своїм  співвітчизникам,  хлюпнувши в їхні серця сонячного світла і тепла , і в  такий спосіб повернути в їхні  душі чисті світанки (вірш  «Якщо на  світанку чомусь не світає» ). Вона пропонує  краянам найперше –  повірити в диво (вірш  «Диво») , побачити його в самих  звичайних на  перший погляд речах «Диво є скрізь і всюди /… / Диво – усмішка  дитини, / Диво – бузкові бурульки, / Срібна парча павутини /… /  Бачити диво  нескладно» А тому  своєму можливому опоненту- скептику, який не бажає  дослухатися до її слів і лише прагне поставити  їй питання щодо правомірності  поетових порад, П.Туменко відповіла  віршем  «Я вільною прийшла у ці степи».   Поетка свідома того, що  вона, можливо,  «замріяна надмірно»,  однак  упевнена,  що вона  –  «донька нескорених світів»  – згорить, але не тлітиме  «даремно».   Митець, напевно, навіть частіше за згорьованих людей думає про них,  тому його  душа «як не болить, то скорбно плаче /… / Сумління,  наче прокляте, не  спить. /… / Козацький дух десь у мені скипів », і  автор  сміливо бере  відповідальність на себе.
         На особливу увагу, на наше переконання, заслуговують і поезії,  ритмомелодика яких наближена до народної пісні. У низці цих віршів  яскраво  виявилась ментальність молодої поетки, яка не уявляє свого  існування без  «маків  чарівних», «колосків рясних», «степів  козацьких». Там  «Небо повінчалось із  землею, / Чепуриться озеро в  імлі» «крадькома зітхнув ось кущ полиновий»   («Журавлине літо» ;  « Ген швартує осінь кораблі… »; «Все зрозуміле  обернулось  таємницею» ). Як відомо, споконвіку українці зверталися за  порадами  до рідної природи. Підтвердженням цієї думки може слугувати вірш  «Спитай у зірки». Лірична героїня   звертається до зірок та сонця ,  чекаючи  відповіді на питання про те, чи можна бути щасливою без  любові.  За поеткою,  саме природа  («Сповідалось серце») спонукає її  до розуміння людського болю:                      «Молоді і щирі, викохані  полем, / Синьооким небом і м’яким  дощем, / Кольорові мрії  повінчались з болем / …/ Я із вами зрощена, музи мої  вірнії », і  наснажує на творчість, як у поезії  «У неба запозичу акварелі» :      «І  розплескаю долу океан, / Хай оживе у кам’яній пустелі /  Рапсодія, етюд а чи  роман».  
Побіжно зауважимо, що прикрашають збірку прекрасні малюнки,  автором яких є  Роксолана Туменко (це ж треба таке: українки Павліна і  Роксолана!).
      Як бачимо , перша книжка  «Дотик»   молодої мелітопольської  поетеси Павліни  Туменко  – яскравий приклад того, що для вдумливого  осмислення Світу і себе в  ньому зовсім   необов’язково досягти  солідного віку (і навіть у ньому цього може  не трапитися)  головне –  жити і любити по-справжньому свою родину,  співвітчизників, рідну  землю і розуміти, що Всесвіт не пробачає нещирості і  штучності,  оскільки його нам даровано Господом.                   Без сумніву,  поетична збірка, про яку йшлося, зацікавить тих читачів, які  цінують  живе  поетичне слово і справжні почуття і думки.
 
         
         
11. Любов Сердунич Поезії
Любов Сердунич
Поезії
ТИ ГРАЙ, МОЯ КОБЗО!
Озветься ще віщий степ,
Озвучить колишню брань.
І слава твоя зросте,
Лиш грай, моя кобзо, грай!
     Про час, як була біда,
     Як нищили нас в ярах,
     Правдиво оповідай.
     Ти грай, моя кобзо, грай!
Про нашого рабства віки,
Як нищив північний враг,
Як вищився дух козаків,
Ти грай, моя кобзо, грай!
     Про те, що співав Мамай,
     Коли не було й пера ¦
     Мамаїв уже нема ¦
     А ти, наша кобзо, грай!
Відлунюй в серцях, буди! 
Бо я  не манкурт, не раб.
До змагів нових веди!
Ти грай, бандуронько, грай!
     І в темінь нічну, і в рань
     Край душу про рідний край!
     Зійшла ж бо вже наша зоря!
     Ти грай, наша ліро, грай!
Зліковуй від давніх ран!
Гуртуй поснулих, збирай!
За волю  одвічна брань.
Ти грай, моя кобзо, грай!
     І знову гряде пора!..
     Знов стогне земля сира...
     Ти  замість сурми й пера.
     Тож  грай, наша кобзо, грай!
РІДНУ МОВУ ТРЕБА ВІДЧУВАТИ
«Та не говорили так мої бабуся!..»
                       (Василь Остапов(ич)
Не за словником звіряю Слово:
Їх не завжди творять мудраки.
Не зріднить праматеринська мова
Наголос чужий. Бо ж не з руки
     Нам «вип áдок» мовити чи «н óві»...
     Нашою  лиш в úпадок, нов í.
     Наголос у слові  то основа,
     То душа його, природній квіт.
Нація  перепустка у Вічність,
Мова рідна  віза у віки.
З рідним словом житимемо вічно,
З суржиком ми  покруч, будяки!
     Ну не говорили так бабуся!
     Давня мова  пісня, вишиття!
     Словом рідним живлюсь, боронюся.
     Витворилась мова із життя.
І тому Селом звіряю мову:
Як ще мовить  інколи село.
Є потвори-покручі  і мовби
Нас тисячоліття й не було.
     Говори ж, як говорила мати,
     Як пульсує слово з власних вен.
     Рідну мову треба відчувати!
     Ти ж бо нею дихаєш, живеш!
А вона ж  світ визнав!  друге місце
Серед всіх народів і країн!
З Оріяни  наших слів намисто,
З праРуси, з Ор-Дани, з УкРАЇв!
* * *
Всякчас, як милуюсь маєм,
Народжуюсь мовби вдруге.
В мені оживає Мавка  
І щемно бринить у грудях.
 Коли на столах не пісно,
 Коли у дівчини  коси, 
 В мені озоветься Пісня,
 Одвічна і стоголоса.
 Коли задзвенять мотиви
Прадавні, мов укри-руси,
В мені воскресає Диво!
І щедро я ним ділюся.
 Коли ти  нації частка,
 Коли вже народ  не юрбою,
 До мене приходить Щастя
 І сповнює все собою.
Проймися усим, що рідне,
Й відчуєш, як гени дишуть.
Впусти в своє серце Гідність 
Й разом оживемо швидше!
 Як маєш хребет-осердя,
 Я вся осяваю Любовю. 
 В мені оживає Серце,
     І я воскресаю  Собою!
2012
МАНКУРТИ
В соцмережах вірш публікувала
Про моє село, найкраще з сіл.
Серед тих, котрі уподобали,
Був і москвомовний Олексій.
    –  Харашо как, Любушка! Любаша,
    Ета ж мая родіна мала! 
    Й пише: «Нічєво нєт в мірє краше!» ¦
    Хто ж любитель цей (здаля!) села?
Як заходжу на його сторінку 
Мамцю рідна! Це ж Олекса наш!
Односелець! Поруч з ним  і Нінка!
Вже   Нінель!.. Скацапилась й вона!
    Думаєте, може, десь в Сибіри
    Доля завела, тому й  «їзик»?
    Зовсім ні! Години їм чотири
    В рідний край їзди, але ¦ «прівик ¦
Панімаєш, здєсь  работа, дєті ¦»¦
І пішли-поїхали «плюси» ¦
Ви ж якого «міра» там адепти,
Якщо навіть ТУТ не був твій син?!.
    Як же скоро ти її забувся,
    «Родзіну малу»: Село святе!
    Мову материнську, цього бусла,
    Вулицю, краян  ти зрадив теж!
Ой Олексо!.. Боляче як, прикро!
Хто ж тобі ще, друже, дорікне?..
«Нам своє робить!»! Тож сльози витру
Й можеш стерти з «друзів» і мене,
    Якщо річ така  не до вподоби,
    Проти шерсті  це не просто вірш.
    Що від серця  не тримаю в с óбі:
    Є манкурти  будуть війни вік.
КРУТИ
Вас не забути, не забути!
Безвусі, та – захисники!
Круті у долі нашій Крути – 
Як символ чести на віки.
    В рік вісімнадцятий під Крути
    Йшла з півночі орда катів.
    Тут завше січень – віщий, лютий,
    А того року – й поготів!
Завжди безчесні Муравйові 
Топтали гідність нашу й честь.
Та не здаються їм герої:
«Як не свобода, краще – смерть!».
    Й поклали голови русяві
    За волю рідної землі.
    Три сотні витязів у славі
    За Україну полягли.
Та кожен з них ряди потроїть.
Нова звитяга світ пройме.
На тих смертях нові герої
Клянуться: «Як не воля – смерть!».
    Хотіли зайди стерти й пам’ять,
    А ми – живі, хоч як крути!
    На кожну свору окупантів 
    Ставали вої золоті.
Тому й були у долі Крути,
Тому й живемо, що – були!
Немов серця, червона рута
Навічно в пам’яті горить.
ВІН ЩЕ ПОВЕРНЕТЬСЯ!
Він ще повернеться, повернеться!
Закляття волхвів проминулося!
Озветься стоголосо венами,
Воскресне з пам’яти понурої.
Цілющі роси задзвенять у тон,
Впадеш в траву… А зорі тихі тут…
Не ті часи, але Ярило – той,
І рідне бубоніння – втіхою.
Не золотий вік – закривавлений,
За зраду – несусвітні почесті.
І бумеранг карає вадами,
Чужинства чад – чумою-пошестю.
А очеса! Снагою спраглі так!
Виходь із карцеру кімнатного!
Його вертаймо РідноПРАВдою,
Витягуймо з табу-анатеми!
Одвічний ген чи вже завербиться
На той Даждьбожий поклик воленьки?
Він – ще повернеться, повернеться,
Та чи озвемось ми, спотворені?
ПРИГОРНИСЯ ДУШЕЮ ДО РІДНОГО СЛОВА
Рідне слово – то Нації слава, обнова,
Щем сердечний і вічний натхнення вогонь.
Пригорнувшись душею до Рідного Слова,
Поринай у священну скарбницю його.
Бите, цьковане, безліч разів – у вигнанні!..
О, сумний мартиролог твоїх заборон!
                   Віру Рідну і Веди – усе на захлання!..
І втішається тим чорна зграя ворон.
Рідне Слово – бальзам і прикраса-обнова.
Рідне Слово – мов куля, як треба, й вогонь!
Пригорнися душею до Рідного Слова –
І відчуєш красу та могутність його.
Рідним Словом звеличуй Вітчизну і мову.
А як раптом покличе сурма, то й тоді,
Пригорнувшись душею до Рідного Слова,
З ним іди на звитягу в боротьбі і труді!
ПО ТОЙ БІК ХОЛОДНОГО ЯРУ
По сей бік епохи: «Щасливу б зорю
На блюдечку нам просто зараз!»…
А ви, одержимі, ходили на прю
По той бік Холодного Яру.
     По сей бік – зневіра, байдужість і сон…
     Кого ж не здолали ці чари?!.
     А їх підняла УНР і УНСО
     По той бік Холодного Яру.
Пройме Чорний Ворон нас тільки в кіно.
О де ви, нові Горліс-Горські?
По сей бік Холодного Яру давно
Ніхто не чекає вас в гості…
    Ми й кроку не ступимо (так повелось),  
    Як мало нам зиску-навару.    
    Ми просто ждемо, що підніметься ХТОСЬ
    По Той бік Холодного Яру. 
                              2006
ХТО ВІН?
Хто прикидався облесливим лисом,
Потайки хижо іклами зблисне,
А при нагоді – ножа поміж ребра, –
     Друг він чи недруг?
Той, хто порушує людські закони,
Цивілізації всі заборони,
Хто демонструє нахабний свій норов, –
     Друг він чи ворог?
Хто має нормою зради, обмани,
Хто не лікує – роз’ятрює рани,
Жар загрібає руками чужими,  –
     Хто він, скажи нам?!.
Той, хто зі зброєю вліз в нашу хату,
Хто не дає, а забрав так багато!
Нищив засланнями, нищив нас мором, –
     Брат він чи ворог?!.
Хто йде з мечем – від меча і загине,
Хто ще не знав, хто такий українець.
Ми – волелюбні! Затям (саме в пору!),
     Друг ти чи ворог.
Хто ще боїться прозріти й боротись,
Відсіч нанести нахабній корості,
Думай відверто, хто ти для народу:
     Син, чи манкурт, ачи ворог?!.
                          2014
 
* * *
У час вже наш, після совкових гноблень,
Була така нагода дати «зась!»...
Найбільшою бідою був Чорнобиль –
На сході ж тихо дозрівав Дамба SS.
І рідна мова раною ятрилась:
Враг знає, з чого розпочати ціль.
За неї полягло вже нас не триста,
А леґіони праведних борців!
На драму цю очей вже не заплющиш,
Давно був голос мій в пустелі сам.
Совкова радіація у душах –
То буде й в нас Чечня або Беслан.
Із ворогом не можна толерантно!
Вони ж і нав’язали нам це зло.
Життя кладуть герої в битвах ратних!
А лжевожді пантрують ремесло!
Бракує слів!.. А їх же в мові стільки!..
Бо гамселить у душу ревний біль.
І не важливо, чи ти мав п’ятірки,  – 
Важливо, скільки духу у тобі,
Аби дійти, сказати, домогтися,
Якщо ти вже – не зомбі і не раб.
Нове число загиблих: десять тисяч!
Ти, рабе, ще чекаєш?! Встань! Пора!!!
СЛОВО
А першим було Слово. І Слово було Богом,
яке шанували і цінували, аж до поклоніння,
себто обожнювання.
Бо Слово, народжене древом,
І вигріте Сонцем-Ярилом,
І висвячене самим Небом,
І виболене із пратебе,
Наснажене духом дивним,
Прикрашене квітом-дивом,
Ціловане вітром свіжим, –  
Випещувалось у вірші,
Виболювалось чаїно,
Виóбразилось – 
Україною!
МОВОНЬКО ВЕЛИЧНА
Йшли тебе понищити зусібічні зайди,
Ти – не штучно створена, тож і не загинеш.
Ти ще вся – не сказана, диво несказанне,
Мово українська, о Мати-Берегине!
     У душі злеліяна, серцем облюбована,
     Запульсуєш говором, а була ж й столична!..
     Та була й розстріляна і не раз шматована,
     Мово українська, о страднице велика!
Ти здіймись орлицею та понад руїнами,
В золото-блакить вдягнись на віки, як звично.
З кожним рід-родиною хай тобі вкраїниться,
Наша предковічна ти мовонько велична!
раSSєї  ВІРИТИ НЕ МОЖНА!!!
Вкраїнські витязі, герої,
Ви – із крутянами тотожні.
Не подолати зло без зброї: 
раSSєї вірити не можна.
       Ти вже й десятому закажеш,
       Чи атеїст, ачи набожний,
       Чи рідновір, чи християнин – 
       ра SSєї вірити не можна!
Московія – держава диких
Головорізів і ординців,
Дрімучих нелюдів тайожних – 
раSSєї вірити не можна!!
       Що московин – не брат нам зовсім,
       Те знає в нас й дитина кожна.
       Не будь байдужим, сплячим зомбі:
       ра SSєї вірити не можна!!!
У рідній хаті – власне щастя.
Не вір казкам чужинським ложним.
Як заповіт, скажи нащадкам:
раSSєї ВІРИТИ НЕ МОЖНА!!!
НАМ ЧУЖОГО – ВІРИТЕ? – НЕ ТРЕБА
Нам чужого – вірите? – не треба.
Нам би рідне втримати в руках!
Маємо святе одвічне небо
Й цей величний понад нами стяг.
Славимо прабоже злотосонце
У подяці за життя розмай.
Власна правда у своїй сторонці 
Нам святіша за ярмо оман.
Маємо ми витязів-героїв,
Хто в борні виборює наш мир.
Зайдам є в нас куля, вірна зброя.
З ворогом – не толерантні ми!
Хто на нас зухвало, ми – грозою!
Це назавжди, вороже, затям!
Нам не треба й клаптика чужого.
А за своє життя віддам! 
ЗАХИСТИ!
Це пшеничне золоте колосся,
Це щасливе хору стоголосся
Збережи нащадкам, захисти.
Присягни велично, щиро й гордо!
Як нащадок славних укрів-оріїв,
Захистити будь готовим ти.
Присягнути небом і землею,
Батьком і правицею своєю,
Присягнути пред свічадом днів,
Що душі народної не згубиш,
Що її, мов рідних діток, любиш,
Що за неї – в воду і в вогонь.
Присягнути рідним, віщим словом
За малу вітчизну й мить любови,
Присягнути серцем і крильми.
За «добридень!» й усмішку дитячу,
За завзяття й поступи юначі,
За вкраїнське небо й вічний мир!
                          2010
АКРОВІРШ
Усього світу кращі чорноземи!
Калина і верба – немов душа.
Ріка життя, Дніпро, єднає землі.
А зов звитяги – Крути і Буша…
Її недоля хай буде – вчорашня.
На щастя хай співає в синь пташа.
А ти її довіку не лишай!
12. Василь Слапчук Образ досконалої людини
Василь Слапчук
Образ досконалої людини
Мутанов Галимкаір. У ковчезі часу : Вірші. – Українською мовою  переклав  Сергій Дзюба. – Київ: Український пріоритет, 2016. – 96 с.
Не скажеш, що Україна підтримує тісні літературні взаємини із  Казахстаном. У великій мірі сучукрліт – натуральне господарство,  замкнуте на  собі. Підозрюю, що подібні проблеми переживає і  казахська література. Гадаю,  постколоніальний синдром  – спільний  для національних культур пострадянського  простору.  Тож, якщо не  брати до уваги історичний аспект (Шевченко – Актау),  літературний  діалог між Україною і Казахстаном звівся до мінімуму, який, за  відсутності державної культурної політики,  підтримується силами  окремих  творчих індивідів.
Сергій Дзюба котрий останнім часом доволі плідно працює у  царині  перекладу, запропонував увазі українського читача вірші  казахського поета  Галимкаіра Мутанова Можемо припустити, що в  казахській літературі  відбуваються ті ж самі (рушійні, а часом і  руйнівні) закономірні процеси, які  характерні для більшості літератур.  Хтось тримається класичних зразків і віддає  перевагу національним  напрацюванням, хтось озирається на здобутки світової  літератури і  піддається постмодерним настроям, а хтось піддає ревізії і те, й інше,   шукаючи шляхів розвитку на стику зіткнення інтересів. Галимкаір  Мутанов,  либонь, належить до перших, його поезія – поезія здорового  розуму і здорових  почуттів, поезія людської цільності і світової  гармонії. Автор збірки «У ковчезі  часу» часто покликається на класика  і основоположника казахської письмової  літератури Абая Кунанбаєва  (1845-1904), котрий був поетом, філософом,  просвітителем і  реформатором. Інакше кажучи, Григорій Сковорода, Тарас  Шевченко,  Пантелеймон Куліш – в одній особі. І ці звернення сучасного поета до  великого попередника   не просто данина пошани а вияв творчих  пріоритетів,  кожного разу він апелює до нього , як до мудреця.
            Люблю буття і мудреця Абая,
            Який скарби духовні осягнув.
Сам Абай Кунанбаєв як поет та мислитель, сформувався  головним чином  під впливом, поезії та вчень Сходу Попри те, що Абай  виявляв інтерес до  європейської літератури, знайомлячи казахів із  творами Гете і Байрона, а також  (куди ж без них?!) російських  класиків,  – безперечно ближчим для нього був  світогляд таких  видатних мужів , як Фірдоусі, Алішер Навої, Фізулі, Нізамі, Ібн  Сіна  (відомого європейцям , як Авіценна) котрі були не тільки поетами  (окрім  останнього), а й мудрецями, суфіями, філософами, вченими.  Очевидно, що Абай  Кунанбаєв захоплює Галимкаіра Мутанова тим  самим, чим класика  приваблювали перераховані вище достойники.  Їхня мудрість мала прикладний  характер, цебто була спрямована на те,  щоб навчаючись, людина будувала себе,  вдосконалювалася і таким  чином наближалася до Творця.
Сучасна поезія (не тільки постмодерна) доволі часто містить у  собі риси  апокаліпсису, чи то вселенського, чи тільки (що найчастіше)  локального , –  кінець  чийогось індивідуального людського мікросвіту.  Поезія завжди була  інструментом проникнення у глиб суті  речей, у  глиб їхньої форми і станів, углиб  природи людини,  – тобто відбувалося  свідоме чи несвідоме намацування і  прояснення істини. Однак у часи  модерної та постмодерної літератури, після  того, як помер Бог (за  Ніцше), померла людина (за Фромом), помер автор (за  Бартом), помер  суб’єкт (за Бодрійяром),  – після всіх цих похоронних потрясінь,  поезія  змінила вектор своїх досліджень і від життєстверджуючих позицій  перейшла до заупокійних, зосередившись на тому хворобливому  (своєрідний  духовний нежить), що знедолює і руйнує людину. У цьому  сенсі поезія  Галимкаіра Мутанова цілковито позбавлена будь-яких  нездорових ознак, вона  навертає читача до правильних речей, апелює  до мудрості Великих Учителів,  закликає до праці  над собою, до пошуку  гармонії, до традиційних цінностей. ..  Поетові незнайомий той  метафізичний жах і відчай, який проймає людину, коли  вона, зрікшись  Всевишнього, залишається наодинці з собою, розчахнута і  розтерзана.
            Самі ж собі вигадуємо ґрати...
           Щоб жити гармонійно на Землі,
           Її уроки треба пам’ятати.
На переконання автора, довколишня природа вчить нас гармонії.  Осягнувши  цю науку, людина осягає якщо не цілісність (через єдність  душі і тіла, людини і  Господа, чоловіка і жінки), то принаймні  здобуває рівновагу (коли  зло, присутнє  у світі, перекривається добром),  яка породжує «відчуття Бога у собі».  Втім художній світ Галимкаіра  Мутанова аж ніяк не безпроблемний, і поет далекий від  його зумисної  ідеалізації.
            І спокою не мають душі наші,
           Мов перехожі – на семи вітрах.
           ...................................................
           Душі потрібно крихітку любові,
           Щоб не скавчати, мов приблудний пес.
Ліричний герой Галимкаіра Мутанова вбачає в любові панацею  від усіх  людських бід. Житейський шлях, навіть (чи особливо) якщо це  Шлях  Вдосконалення,  – до великої міри драматичний, інколи  й  трагічний Сама  швидкоплинність буття робить його таким вразливим і  за будь-яких умов (хоч сто  літ живи) незавершеним.
            Так непомітно, блиском у грозу,
           Життя минає неминуче, скоро, –
           Здається, тільки видерся нагору,
           А вже тебе чекають унизу...
Лише, будучи освячене любов’ю, людське існування позбувається  механічних особливостей  і набуває істинного сенсу. Як достатньо віри ,  розмір  якої рівний розміру гірчичного зерна, щоб переставляти гори , –   так само крихта  любові здатна зігріти холодний Всесвіт. Любов –  синонім щастя. Тільки ж, як  мовиться у буддійському прислів’ї:  влучний постріл лучника – результат сотні  промахів Мистецтво життя  – це коли у вирішальний момент сотня твоїх  попередніх промахів  складаються у влучання.  Але для цього потрібно вміти  відчувати, коли  ж він настає  – той вирішальний момент, вміти відрізняти втрати  від  здобутків і вміти-знати їм ціну , – у кінцевому результаті від втрат  може  виявитися більше користі, ніж від здобутків. Тільки при світлі  істини очевидним  стане реальний стан прав. А щодо істини, то
            Істину дізнаєшся, людино,
            Тільки на останнім рубежі.
Поет, навіть якщо він філософ, не оперує термінами, він мислить  образами.  Центральний образ збірки «У ковчезі часу»  – образ  досконалої людини (один із  віршів так і називається), котра «не топче  ряст, а творить світ ». Рівні поетичної  рефлексії Галимкаіра Мутанова  дуже різні: людське Я, що дорівнює Світові; Я  – у  Світі; Світ  – у Я  Попри невеликий обсяг, книжка казахського поета  – містка і  багатогранна змістовно. Галимкаір Мутанов гідно продовжує традиції  Східної  філософської поезії, розвиває її, мудро поєднуючи красиве з  корисним,  раціональне з ірраціональним, творячи не на догоду часові,  а на запит вічності.
Вересень 2017 р.