ТЕКУЩИЙ ВЫПУСК 246 Июнь 2017
Елена Ананьева НИКОЛАЙ РЕРИХ. ЗАВЕТЫ КРАСОТЫ Олег ГОНЧАРЕНКО ТЕРНИСТИЙ  ШЛЯХ  ДО  БОЖОЇ  СПРАВЕДЛИВОСТІ Борис Бужор Суша Олег Гончаренко Василя Слапчука та Івана Корсака нагородили у Білорусі Игорь Говорин Стихи Юрій Кирпічов Чи це реальна економіка, панове? Нина  Олейник Стихи               Хелью Ребане Страшная сила Наталія Зайдлер ОСЯГНЕННЯ СУТНОСТІ Василь Слапчук Із книги «Укол годинниковою стрілкою» Василь Слапчук Канадська книжка Тетяни Дзюби Светлана Смирнова Рассказы Розовая тетрадь
1. Елена Ананьева НИКОЛАЙ РЕРИХ. ЗАВЕТЫ КРАСОТЫ
Елена Ананьева
НИКОЛАЙ РЕРИХ. ЗАВЕТЫ КРАСОТЫ
О культуре нужно говорить бесконечно. Без культуры получается общество невежд  и духовно ленивых, заботящихся ни о чем другом, кроме своего мирка выгоды,  наживы во всех сферах… Интересно подана тема в презентации одного из  номеров журнала «Лига Культуры», (главный редактор Татьяна Слонимская), где о  нашем проекте и его звездных лауреатах звучало в статье Елены Зинченко. Елена,  будучи также «бриллиантовым» лауреатом нескольких конкурсов, в том числе и  вот только подытожившем майские результаты проекта «Пушкин и Гоголь в  Италии», тонко представила коллег и навела на дальнейшие рассуждения.  Расширения границ Слова, Света, Духовного, Интеллектуального общения.  Глубинные понятия Культуры, всемирной идеи Спасения мира, понимания  красоты и ее роли в этом тончайшем и необходимейшем процессе, открытиях  Николая Константиновича Рериха. Его постулатами живут и осуществляют  высокую миссию.
Следуя за великой идеей Н. К. Рериха преображения Мира через Культуру,  культурологические общества и ассоциации стараются привлечь внимание  авторов и читателей к неиссякаемым возможностям, которые возникают вокруг  этого глубинного понятия. И если научиться видеть в Культуре многим большее,  чем известную грань, можно колесо судьбы развернуть в желательном для нас  направлении», - своевременно звучит слово Рериха. Об этом говорила Татьяна  Слонимская на одной из презентаций журнала «Лига Культуры». 
Интересно, как сам Рерих определял понятие «Культура». Культура, как  почитание Света, по Рериху, упирается в теорию СИНТЕЗА – незримую основу  этого великого понятия. По его мнению, основной постулат культуры таков:  «Культура есть синтез возвышенных и утончённых достижений. Культура есть  оружие света. Культура есть спасение. Культура есть двигатель. Культура есть  сердце».
Знаменательно, что в 1932 году проектом Н. Рериха запечатлена организация  Международной Лиги Культуры. В 1935г., в Вашингтоне был подписан  уникальный Договор о защите Культурных ценностей и их носителей, известный  как Пакт Рериха. Организация состоит из 10 секций, издание «Лига Культуры»  объединяет авторов из разных стран.
Одна из историй соприкосновения с нашим Международным культурологическим  проектом.
Отрадно, что в одном из номеров журнала есть публикация о замечательном трио  IMMERSIO из Австрии, которое стало настоящим музыкальным открытием  прошлого года. В его состав входит, наряду с исполнительницами из Польши и  Грузии, киевлянка, замечательная скрипачка Вера Жук. С благодарностью за  публикацию, передала ее дальше нашему представительству в Австрии  (возглавляет Райнхард Ауэр и Александр Лайтнер созданную дочернюю  организацию под знаменем Глория/ GLORIA — Украина — Германия — Австрия.)  В один из моих приездов в Вену, мы познакомились с удивительными  музыкантами трио  IMMERSIO, которые стали впоследствии лауреатами  международного многоуровневого конкурса имени де Ришелье-2016.
Вскоре после нашего знакомства, в октябре, получила приглашение на концерт в  Киеве, где он прошел с триумфом. И далее колесо судьбы в колее Культуры  повернуло и привело к новым свершениям, проектам и публикациям о нем.
В статье Елены Зинченко « IMMERSIO. Иннотации памяти поколений»,  посвящённая творчеству этого коллектива, а также  размышлениям о роли  классической музыки в современной культуре и современном искусстве,  прозвучали актуальные вопросы. Способна ли смена музыкальных технологий и  эстетических ориентиров отторгнуть и заглушить мелодичный и гармоничный  язык классической музыки, которая, концентрируя в себе высшие ценности бытия,  открывает человеку истинное совершенство мироздания? Дозрело ли человечество  до массовости классической музыки? Перестанет ли когда-либо классическая  музыка быть языком для избранных, преодолев эмпиризм обыденной жизни? Эти  и многие другие вопросы автор исследует в статье.
Актуальны для сегодняшнего дня слова Рериха: «Вы, конечно, любите музыку. Не  только продолжайте любить её, но постоянно утончайте это понимание,  приближайтесь к ней, лично узнавайте её больше; она откроет творчество ваше,  напитает сердце ваше и сделает доступным то, что без гармонии звука, может  быть, навсегда осталось бы во сне. Смотрите на музыку, как на раскрытие сердца  вашего, а что может быть и нужнее, и прекраснее, как не беспредельное в своей  мощи и вместимости сердце?».
Замечательные слова Рериха проникают в сознание сегодня именно потому, что  извечные ценности, хранителем которых является классическая музыка, служат  напоминанием о высшем назначении человека – его духовном совершенствовании,  а значит, и залогом нравственности общества, — пишет автор .
Символичны слова Рериха: «Культура должна войти в ближайший, каждодневный  обиход как хижины, так и дворца. В этом очищенном мышлении понятно станет,  где оно самое нужное, неизбежное и где лишь наносы преходящих волн. Как  благостно касание крыла Культуры, благословляющего колыбель на подвиг и  несущего отходящего путника в просветлённом сознании. В несказуемых,  неизречённых мерах облагораживается он касанием Культуры. На смутный,  туманный оккультизм и мистицизм, но Свет Великой Реальности сияет там, где  произросло просвещение Культуры.»
Еще одна история нашего проекта
В 2013 году, когда над головой у всех в постсоветском пространстве было только  голубое небо и о никаких военных действиях, противостоянии, а тем более  агрессии не могло быть и речи, мы решили вбросить с Бутылочной почтой, текст  уникального объединяющего проекта Рериховского высокого смысла. Мы  отправили в бутылках Манифест о Культуре, Мире, Свете на Планете. Манифест  был вброшен с Золотого моста во Владивостоке Аллой Дробот и Еленой  Кантемировой, а также в воды Майна во Франкфурте совместно с группой  движения по защите Прав Человека мною, Еленой Ананьевой, осуществив давнюю  мечту. Фотографии есть в интернете. Нужно продолжить и в Одессе отправить  нашу почту Мира, о чем уже говорилось. Надеемся, что послание получат и  откликнутся люди доброй воли. Главное, что наше виртуальное письмо также идет  дальше и остается только прикрепить этот меморандум с манифестом  Рериховских призывов к тонкой Красоте мира. Понимание Красоты спасет мир. В  разрушении, насилии, убийствах, нарушениях Прав человека, личности,  бездуховности, лжи, злобе, зазнайстве, использовании других себе на корысть, к  сожалению, этот ряд можно продолжить — ничего красивого нет.
Но Красота и ее понимание в глубинном смысле и тонкости спасёт мир.
Верю!
2. Олег ГОНЧАРЕНКО ТЕРНИСТИЙ ШЛЯХ ДО БОЖОЇ СПРАВЕДЛИВОСТІ
Олег ГОНЧАРЕНКО
ТЕРНИСТИЙ  ШЛЯХ  ДО  БОЖОЇ  СПРАВЕДЛИВОСТІ
Протягом останніх трьох століть щасливі часи цього відважного  народу можна означити  буквально днями… Він у постійній борні.  Зрештою, так само, як і наш. Очевидно, це –  космічний фатум  землі (не хочеться казати «території»), на якій ми проживаємо.  Таке собі  своєрідне роздоріжжя Старого світу – точка перетину  Шовкового та Муравського шляхів,  торгового та військового  векторів Євразії, схоже, зовсім не сприяє виникненню та розвитку   топосу тихого спокою та вічної гармонії. І всі війни прокочуються  важкими жорнами  нищення саме по нас – українцях та кримських  татарах. Може тому, і в слові «Україна», і в  слові «Крим» явно  чутне журавлине журливе «кру!» – вічний стогін Вирію. Не будемо  гріха таїти, не раз було, що ми й самі доливали одне-одному тієї  лихої журби та смертної  печалі... Проте у всіх головних війнах за  свободу нашу спільну завжди стояли народи  наші плече до  плеча! 
Господь був подарував нам за те спільну державу – на спільне  щастя. Не вберегли...  Тепер доведеться заново проходити  тернистий шлях до Божої Справедливості, до  Відродження, до  Перемоги. Протягом віків ми надто дорого заплатили за все це.  Платимо  і зараз непомірну ціну – кров’ю наших синів.
Я знаю: правда – за нами і Всевишній – з нами. Ми переможемо!
Ми переможемо, якщо будемо добре розуміти одне одного –  знатимемо братні  жадання та  мрії, відчуватимемо братні болі і  тривоги, якщо зможемо підвести під спільний знаменник  наше  світосприйняття на основі взаємоповаги, дружби, любові і совісті. 
Саме для того і трудився я над цим розділом: нічого так не  означує духовну сутність  народу, як його поезія. 
Отже, дорогі українці, зробімо нині ще один крок назустріч нашим  братам. І хай Господь  допоможе нам в тому.
За Семі-Заде ЕШРЕФОМ
*  *  *
Гей, братове незборимі,
мій старий подайте саз!
Про одвічні біди Криму
проспіваю я для вас.
Знов гуде лихий вітрисько. 
Й править знов народом жах,
бо зористо-пазуристий
душі наші рве  хижак.
Ворог зло усюди сіє.
Й панувати б вік журбі,
та жива між нас надія
мир здобути в боротьбі.
Кожна мить – немов остання…
Небо чорне…  Чорні дні…
Та живі ще сподівання
волю вирвати в борні!
Криму спраглому  віками 
сіль татарських сліз  пече.
Будь-який розбий тут камінь –
кров татарська потече.
Хай згадає кожний воїн 
клятву: «Воля або смерть!»
Поставаймо ж всі до бою,
хто – не раб і хто – не смерд.
За Емілем АМІТОМ
МОЄМУ  ДІДОВІ
Кримські татари в місцях заслання помирали щодня незчисленно.  Часто їх навіть не  встигали ховати.
Коли помирав мій дід, поряд з ним знаходився лише я,  шестирічний хлопчик. Язик йому  уже не корився. Проте і досі  ввижаються мені його очі. Виявляється, поглядом можна  сказати  набагато більше, ніж словами. І діалог наш буде продовжуватися,  поки жива  пам'ять.
Діда поховали незнайомі люди. Я не запам’ятав його могили. Не  зміг поставити йому в  узголів’ї камінь з епітафією чи висловом з  Корану. Хай же цей єдиний написаний мною  вірш, стане  пам’ятником йому, моєму дідові Ісмаїлу.
Ти тут, онучку? Ближче підійди.
Не підвестись мені від болю і біди.
Тож ти в кутку павучому не жди,
вдивляючись у зле безмежжя, дива,
малий герою мій, чий слух вже, сливе, 
просяк дзижчанням знахабнілих мух.
А може, і душа,  не тільки слух?
Саманних стін старих оцих не грій чолом,
що голос твій забрали у полон.
День – сум і горе…
А здається, вчора
перебирав ти камінці рябі –
і сірі, і рожеві, й голубі,
котрі для тебе я на березі знаходив,
коли із саду йшов, в якім до сонцесходу
дерева поливав, полов траву.
Щасливими були ми наяву!
Й так сонячно було там зазвичай…
А пам’ятаєш, хлопчику, ручай,
де грався ти з ягнятами колись,
де сяяли тобі і вись, і лист,
де квіти рвав ти для щоденних свят?
Нема тепер ні квітів, ні ягнят…
Є лише мухи…  Щастя кат украв!
І у саду, в якому ти гуляв,
тепер гуляють зовсім інші діти,
яким іще дозволено радіти,
рости і жити серед  дивоквіту.
Прости, онучку, те, що плачу знов я…
Дай, Боже, їм теж щастя, і здоров’я!
А нам дай, Боже, всім не вмерти в чужині…
Дитино, як же боляче мені!
Аж падає уже неначе стеля…
Присядь тут – край вошивої постелі – 
край плахи, на якій тепер лежу.
Вночі таки піду я за Межу…
А нині голову мені ще підніми –
хоч ненадовго вирви із пітьми.
І в очі мені знову подивись.
Чи там не бачиш нашу кримську вись
і наш аул у зелені садів,
що повні дійсно сонячних плодів,
і море, що од срібла світу, сиве?
Скажи, скажи – чи бачиш ти це диво?!
Моє, долонею, знов студиш ти чоло…
Не в тім біда, що видив не було,
а в тім, що я уже не стерпів болю,
і стогін таки вирвався на волю.
Так, очевидно, сил уже нема.
Тож на одужання надіятись дарма.
Мене вже сліпить і сумотне сонце,
що заглядає у брудне віконце.
Так дивно: сонце є, а де тепло?
Тепла немов ніколи й не було.
У голові – немов розплавлений свинець.
Смерть – вже на ганку. Наближається кінець.
Все, навіть плач твій, все тепер – востаннє!
Скоро не чутиму і кляте мух дзижчання.
Вже наді мною, ген, схилились предків тіні…
Я спробував перемогти тремтіння
і серця біль та спазм – наскільки зміг.
Читай, онучку, все в очах моїх:
в них – істина – убога скалка мрій…
Так жити хочеться. Я ж зовсім не старий!
Та мій струмок днів пересох до дна… 
Що ж, не моя і не твоя вина
в тім, що народ наш втоптано у бруд!
Три місяці ми вже, здається, тут?
Ці дев’яносто днів на чужині
далися надто дорого мені:
посивів я, збезсилів і загас –
мов дев’яносто літ відміряв час.
Чому ми тут? І не питай. Не знаю.
Пекельних сил прокляттям це вважаю.
Хто ми тепер? Яка майбуть гряде
для привидів, котрі живуть в Ніде –
аж у безчассі, аж за краєм світу?
В ріднім краю я міг би довго жити –
побачити, як ти стаєш джигітом
з відкритим серцем і лицем відкритим…
Куди зібрався ти, онучку? Підожди!
Сусідам зовсім не до нашої біди:
у них в серцях зневаги – через край.
В цей упосліджений  худобою сарай
вони, згадай, селили нас, як в рай.
Татарам, схоже, судяться й надалі
хліб – із жури, гірка вода – з печалі.
Втім, ти не ображайся на людей:
тут побував місцевий «страж ідей»,
він їм сказав, що і малі, й старі
усі ми – зрадники, жорстокі упирі,
що ворогу взялись допомагати
супроти сина їхнього чи брата,
чи батька на фронтах вести борню.
Ми ж знаємо з тобою, що брехню
їм впорснули у душі, як отруту.
Але я вірю: ще прозрінню бути!
І ти до днів, дитинко, доживеш,
коли усі, і ці сусіди теж,
ще вийдуть із катівської омани
і злий обман таки назвуть обманом. 
Там зрозуміє кожен з них тоді,
що ми корились незаслуженій біді,
що можновладні судді і кати,
нас убивали ради чорної мети.
До того ж часу, хліб-журу і тугу-воду
нам їсти-пити, ідучи щодня в негоду…
Мій хлопчику, ми прокляті обоє!
Втім, вже мерцем лежу перед тобою:
Всевишній все-таки мене позбавив мук…
Тож не цілуй моїх холодних рук.
Мені уже, на жаль, не помогти:
йду в засвіти, покинувши світи,
йду у безмежну і холодну ніч,
де кожен з вічністю страшною віч-на-віч.
Німіють руки і німіють ноги…
Все менше вже і шепотіти змоги,
тому-то, хлопчику, іще скажу таки:
лукавив я, що десь живі твої батьки,
що скоро вже зустрінетеся ви.
За всіх тут виживи і злу на зло живи!
Твої батьки в далекій стороні
загинули обоє на війні.
У тебе, щоб ти знав, і неня, й тато, 
мій дорогий, – герої і солдати.
Будь їх достойним і рости джигітом
з відкритим серцем і лицем відкритим,
бо лише так в цім світі й варто жити.
Знай: ох, важка тобі дісталась путь!
І ти, йдучи у далеч, не забудь,
що нарекли тебе в роду – Шаін.
Молюся я, щоб мій найменший син
вернувся з фронту: смерть там зиск гребе…
Він ще шукатиме й гукатиме тебе!
Без імені когось шукати де ж?
Ім’я забувши, точно пропадеш –
горітимеш душею й без вогню,
повіривши у гемонську брехню –
в катівський вирок остаточний: «Винні!!!»
І я перевернуся в домовині!
Дихання слабшає… Ти сльози втри солоні
й потисни мені, рідний мій, долоні…
Повітря – наче мед… такий солодкий світ…
Онучку, ще одне зробити слід:
не дозволяй цій гиді, що дзижчить,
в очей моїх озера лап вмочить
й по смерті осквернить мені вуста! 
Така від мене тобі заповідь проста…
Ну ось і все… Й дихнути – не при силі… 
Вмирати гірко так в краю немилім
де навіть у небес – чужа холодна синь!
Прощай…
Амінь.
За Ризою ФАЗИЛОМ
*  *  *
Зустріч людей – то вселенська наснага:
радістю світяться лиця
В мудрій розмові – взаємна повага
словом коштовним  іскриться.
«Миру вам!» – всміхнені кажуть вуста.
Голови мудрі – в поклоні:
«Хай же віднині аули й міста
наші Всевишній боронить!»
За Васфіє КИПЧАК
ЛИСТ  ДО БАТЬКІВЩИНИ
Настане іще сокровенний,
омріяний той серця струс –
момент отой благословенний,
коли я додому вернусь.
Жадання урочого лету
мені це Всевишнім дано.
Вітчизно моя люба, де ти?
В розлуці ми надто давно.
Знов сниться аул мені любий,
душа де лишилась моя.
В чужинах собі тут на згубу
сумую і мучуся я.
Нелюбе усе, що – навколо.
Здається, нелюбе це й вб’є… 
Та серце ще не охололо
в пориві до тебе, моє.
Як птиця, я вирвуся, знаю!
Тому і з лихої біди
в листі цім до рідного краю
пишу: «Повернуся я, жди!»
За Ельвірою ЕМІР-АЛІ
*  *  *
Крим забрав, що є –
усе забрав до останку.
Ми хочемо своє.
Й те зовсім – не забаганка.
Крим забрав останнє –
мамину юність-примару,
дідове причитання
про те, що ми – татари.
Кримські. Криму діти,
що й можуть лише в Криму
народжуватись, любити,
а власне, і жити тому.
Крим для когось – море,
спочинок і казка часто.
Для нас він – велике горе.
Для нас він – вселенське щастя.
Він – спомини й сенс традицій,
айяти і сури втішні…
Тут краще б і не родитись,
але вже давно Всевишній
за те заповів нам «кару»:
цей острів біди й мети
лиш ми, тільки ми – татари,
і можемо зберегти.
*  *  *
Таких більше нема.
Таких більше немає…
Я в світло йду, де пітьма.
Я сторінки гортаю.
Я углибаю в мову,
таку просту і величну.
Ніщо я без рідного слова:
людина – істота оклична.
Під кави дух незворотний,
воскресне в будинку розмова.
І знов оживе народ мій.
Народ мій всміхнеться знову!
Таких ніде більш нема…
Вони з добра і криці.
Не визнають ярма.
Сердечні і яснолиці.
І пам'ять іще мене,
таїнами заворожить,
іще сивини війне
та й радості теж примножить.
Із крові й сліз в’ємлю гарту…
Бо з досвіду людства видно:
ніхто нічого не вартий,
якщо пращурів не гідний. 
За Ісою АБДУРАМАНОМ
ЖАДАННЯ
О, Батьківщино моя, мати,
для тебе хочу сонцем стати,
щоб над тобою заступати
щоднини на почесні чати.
Або хоч місяцем щоночі,
у миті істини урочі,
вдивлятися в озера-очі
твої, моя Вітчизно, хочу.
Якщо ж не місяцем, зорею,
хочу над далеччю твоєю
я  сяяти. Геть краще те є,
ніж скніти тут ось, нині де я.
Якщо ж не зіркою, горою
піднісся я би над тобою,
й тебе грудьми прикрив од воєн,
як і належиться герою. 
Я б і рікою тік в сади –
деревам спраглим ніс води,
аби ні спраги, ні біди
вони не відали завжди.
Земле моя, в ці тоскні дні,
коли сумні звучать пісні,
коли всі обрії в огні,
ти долю вибери мені!
НАШ  КРИМ!
Серед Чорного моря, у сині,
постають серед лагідних вод
ті основи твої і твердині,
на яких і живе мій народ.
Ти гойдаєшся в хвилях припливу,
руки-скелі зметнувши увись.
Ти всміхаєшся чисто й щасливо.
І я теж посміхаюсь, дивись!
На полях і в садах твоїх, Криме,
все росте, колоситься, цвіте.
І душа твоя – міць незборима,
бо вона –  милосердя святе.
Ти – той край, де любов не загине,
бо сильнішою тільки стає,
й мудрість де кожна добра людина,
легко з доброї пам’яті п’є.
Ти ясніший од райської кущі!
Твої трави й джерел твоїх сміх
порятують всіх, біди імущих,
і хвороби імущих усіх.
Ні, немає привітніше краю,
бо добро – твої сутність і суть.
Тут в годину й не кращу, я знаю,
і останнє гостям віддадуть.
Нам ніколи не буде загину:
ти безмовно у вранішній час
молиш, як за доньку чи за сина,
Бога чесно за кожного з нас.
Й нам не треба шукати причини,
щоб до тебе вертала мета.
Криме наш, дорога Батьківщино,
ти і є – наша правда свята.
ВІТЕР  З  РІДНОЇ  ЗЕМЛІ
Коли знов настає нещаслива пора,
коли хилиться знов голова,
коли гасить безжально злом очі жура,
коли гіркнуть полинно слова,
друже мій, мені тихо знов прошепочи,
або й крикни розпачливо ти:
«Чуєш, вітер Вітчизни сюди уже мчить –
вітер віри, надії, мети?!»
Й знову там оживуть мої очі-вогні:
я своє пригадаю ім’я,
посміхнеться воскреслий ще Всесвіт мені,
і душа посміхнеться моя.
А якщо мене скосить хвороба колись,
то не треба мені лікарі.
Друже мій, я прошу, ти тоді не журись
і мені нагадай на порі –
просто знову тихесенько прошепочи,
або й крикни розпачливо ти:
«Чуєш, вітер Вітчизни сюди уже мчить –
вітер віри, надії, мети?!»
І хвороба загасне. І люди собі
там помислять про «дивні дива»…
Так, бувають вони в цім житті, далебі!
І життя, слава Богу, трива.
А коли все-таки упаду я без сил
десь в проклятій оцій чужині,
ти тоді пригадай те, про що я просив
й за одно нагадай і мені.
Друже мій, мені тихо знов прошепочи,
або й крикни розпачливо ти:
«Чуєш, вітер Вітчизни сюди уже мчить –
вітер віри, надії, мети?!»
І одразу ж розсіється сірий туман –
я відчую себе на коні,
аби знов наздогнали ми свій караван,
ідучи на манливі вогні. 
Коли ж сонце збереться дотліти моє
й за останній зайти небокрай,
знай, що до перемоги ніщо нас не вб’є, 
тож не плач і муллу не гукай –
просто знову тихесенько прошепочи,
або й крикни піднесено ти:
«Чуєш, вітер Вітчизни сюди уже мчить –
вітер віри, надії, мети?!»
Вір мені, навіть смерть (навіть смерть!) – не біда:
коли ніби й настане кінець,
воскресить мене, наче цілюща вода,
цей Вітчизни палкий посланець.
І сліпим, і глухим, і слабким, і старим,
я в лихі і важкі твої дні,
теж з’явлюся ще, мрій весняних пілігрим,
щоб почув ти й повірив мені. 
 Я хитну твоє ложе – посічений щит
і ще крикну, як лебідь, в світи:
«Чуєш, вітер Вітчизни сюди уже мчить –
вітер віри, надії, мети?!»
І цей вітер, звільнивши од марев-химер,
перемігши зневіру і втому,
скаже, нас воскресивши: «Джигіти, тепер,
вам пора повертатись додому!»
За Ельвірою  АБІЛМЕДЖИТОВОЮ
*  *  *
Не в праві ми й не можемо забути
кривавий травень і кривавий рік,
коли несправедливість, зло і скрута
перетекли в народу плач і крик.
Коли в вагонах і діди, і діти
вмирали з голоду і холоду в пітьмі.
Їх під укіс, у чужині, край світу,
кати, як жертву, кидали зимі….
Згадаємо ж, брати, оті ворожі дні:
настав урочий помолитись час
за мертвих наших й наших ненароджених –
тих, хто у пеклі сталінському згас…
За Дінарою АДЖІ
БАРЖА
Мало тепер пишу. Не дозволяють чужинці мені.
Я у цій весні, як баржа забута на мілині.
Кіль ржавіє. Гниє каркас. Чайки загиджують палубу.
Вітер злісно у боки б’є: «Чи є у мертвих алібі?» 
А ген у далечі – вітрила і щогли, і прапори кольорові.
Ген хвилі пестять їхні борти – чисті хвилі, без крові.
Проте і на них знайдуться мілини. Такий закон у буття вічного.
Скриплять шпангоути. Приходить квітень… 
А більше й писати нічого.
За Станіславом БАКАЄВИМ
КРИМ. БАХЧИСАРАЙ – 
БЛАЖЕННА МЕККА!
Моя земля – рай для людини,
де море пестить вічність гір.
Бахчисарай постав тут, дивний,
й став Меккою нам з давніх пір.
Стрічають знов сади Гірея 
радо паломників усіх.
Цей край – молитва, й світ у неї
влив сум віків й дитячий сміх.
Ген – височіють мінарети!
Пора відбути свій намаз:
вже до натхнення і до лету
Всевишній закликає нас.
Воздасться ця побожність міццю.
О, душе, тут зірки збирай!
Немає праведніше місця,
ніж золотий Бахчисарай!
Блаженні ті, хто ревно жив ним
і хто не вибивався з лав –
хто у вигнанні, на чужинах
його піснями прославляв,
хто дітям заповів й онукам
свій Крим навічно, назавжди.
Бахчисараю, зело злуки,
до тебе – всі наші сліди.
Даруй же нам, татарська Мекко,
іще любові й поготів!
Хай мови предків звучний клекіт
злинає з мудрих вуст братів!
За Айше ОСМАН
СВІТ  У  ТВОЇХ  ДОЛОНЯХ!
Іди й навпомацки в свій рай.
Іди, та тільки не згорай!
І правдою пали вуста:
нам честь дається не спроста.  
Що за життя твоє цінніше?
Тож не шукай для схову нішу.
Ти нині – ниций і в журбі?
Світ завтра вклониться тобі!
Тебе повчають: «Не ступи,
не вір, не знай, мовчи, терпи…»
А ти, як жити не вночі –
не в злі й пітьмі усіх навчи.
Нехай клянуть, будь впертим ти,
аби мети і висоти
сягнути ще, злетівши в рань.
І мріяти не перестань! 
За Аліє КЕНЖАЛІЄВОЮ
МЕНІ  ЩЕ  СНИТЬСЯ  КРИМ
Де мій лишився дім –
юрми бездомних душ…
Мені знов сниться Крим
і запах стиглих груш.
Де мла, безсуття крім,
йдуть мертві в жар заграв…
Мені ж знов сниться Крим
і смак знайомих страв. 
Мені б, де наша слава,
воскреснути і жити –
де можна пити каву
з сусідами край світу,
де море пестить ніжно,
де – сестри і матуся,
де квітно, а чи сніжно,
та тихо, як у вусі.
Сумне моє «сьогодні»…
Минають ночі й дні…
Як важко жить самотній
в нерідній стороні!
ГОЛОСИ  ПРЕДКІВ
Спить вулиця. Не чутно голосів.
Вже буйноцвітом травень має знову.
Та чую я із глибини часів
забутих пращурів плачі й розмови.
Мені земля дарує душ тепло
святих людей, їхні пісні щоденні
про те, як добре тут жилось й було
колись давно, в моїм Кьуру-Озені.
Їх чую шепіт у садах й полях.
Й шепоче море в зоряну годину
про тих, чий погляд у моїх очах,
про те, що ми з Вітчизною єдині.
І коли вітер межи гір шумне,
я чую предків сури й одкровення –
пояснюють вони мені мене
в ріднім Криму, в моїм Кьуру-Озені.
*Кьуру-Озень – нині Сонячногірське
За Сяоре КОКЧЕ
*  *  *
Стікаючи по жолобах часу,
краплі вашої крові єдналися,
але не змішувалися.
Я та, що підхопила цей тягар,
знаю кожну краплину,
чую кожного з нашого племені.
Ви мені шепочете про свої радощі
і виплакуєтеся про свої негоди.
Трішки наївні, чисті, мудрі
ви багато бачили, багато прощали,
та пам’ятали свою Колиску,
завжди сюди повертаючись,
бо кожна крапля вашої крові
була частиною і щойно народженої…
Ви течете у живих, воскресаючи,
ви даєте нам сили і сміливість.
Ви інколи, в нас закипаючи,
кажете кожному: «Добре запам’ятай
і краплям наступним передай!
Ми не брали зброї до рук,
ворожою кров’ю не вмивалися,
але (ви чуєте одноплемінники?),
ми завжди Додому поверталися».
Стікаючи по жолобах часу,
краплі вашої крові єдналися,
але не змішувалися…
Я та, що підхопила цей тягар,
плоть від плоті – ви, проте вже інша.
Ми, теперішні, теж не жорстокі,
і мудрості не замінимо ненавистю,
проте ні зради, ні злочинів –
нічого не забудемо і не пробачимо.
*  *  *
Так звичайно, разом із кров’ю,
у жилах струмує любов.
Вона, пульсує болем в душі –
ось ніби стихла, заспокоїлась,
проте, ледь торкнешся, знову кровить…
І стугонять знову товарняки,
і запах горя, безнадії, розпачу
та смерті, смерті висне вздовж дороги… 
А позаду палає вона –
Украдена Кримська Весна…
Ми довго поверталися до себе, додому.
Нам снився Крим і ласкаві хвилі,
і запах трав степових, і гори до небес,
і ліс, що береже пам'ять предків.
За роки довгого і важкого шляху,
ми і в хворобі вимарити не могли,
що Батьківщину можна міняти на рублі,
що іще одну Весну зможе споганити
усе той же брудний кирзовий чобіт.
Життя щасливим у неволі не буває, –
ми добре свій засвоїли урок.
Та віднайшлися зрадники і дурні!
Згинуть у невіді і царства, і царі,
геть зміняться закони і часи…
Воскреснемо! Все почнемо спочатку!
За заповітом наших мудреців
єдино в спадок залишилась нам любов, 
яка із кров’ю ще струмує в жилах,
звичайно так, немов саме життя…
За Нейле РЕСУЛЬЄВОЮ
* * *
Буває посміхаємось крізь сльози
і погляди ховаємо в траві…
Колись, можливо, затріщать морози,
й жадання не проявляться, нові.
Так, поки що радіємо щоденню,
такі, як є, – зневірені раби:
пора б лабети покидати, темні,
ми ж коримося «присуду» судьби.
На серці лише болі і образи…
І за душею лише зла пітьма…
Когось ми оминаємо щоразу.
Хтось кинув нас. А інших і нема.
Та хоч уже й молитви дар не діє,
й хоч знову рідні обрії в крові,
щоранку прокидаємось в надії
на кращий світ: ми ще живі, живі!
*  *  *
Боляче думати знову погано,
страхом зацькованому, про своє:
перетікає буття в оману.
Сумнів убивчий знов душу п’є:
«Що на майдані знов скажуть  люди?
Чи пожаліють, чи розірвуть?»
Марно боятись людського суду,
треба шукати усього суть!
Армія дивних нудних пророків,
сум й забуття у яких – мета,
знову ступить не дає і кроку
в край, де свята живе Доброта.
Кинути б зброю, та ми – в оточенні.
Знов, як у пеклі, тут все в диму!
Ким же, лихим, так в біді заскочені?
Славно подякувати кому?
Зло вимагає у нас любові,
наше й святе забира собі…
Варто шукати добра у Слові
і у строю десь, а не в юрбі!
За Зеніфе  ХАЛІЛ
*  *  *
«Як  Батьківщину я люблю? Чому до неї лину?
Чи проміняла б я її на більш зручну країну? –
про те й не думала колись серйозно і як слід.
Та ось дізналась я, що є  в нашім аулі дід,
який, вернувшись з чужини, тут раптом мов згорів –
сидів під деревом, сліпий, і пусті говорив:
«Ще плачу, доню, бо на жаль
болить моя душа.
Я повернувся , та печаль
мене не полиша.
Стою вже на своїй землі,
як в юності, давно…
Та  співу серця-на-крилі
відчути не дано! 
І небо тут не голубе,
і квітам не цвісти,
бо тут я загубив тебе,
бо тут умерла ти.
Мене конвойні збили з ніг,
й стоптала вас юрба!
Стогнала ти, коли добіг,
«Прости мене, баба…»
Ще болем та проклята  мить
й тепер мене сяга:
не зміг тебе я захистить,
кьизимко дорога!
Нічого, рідна, я не зміг!
Єдине – ось, старим,
аби спокутувати гріх,
бач, повернувся в Крим.
Ні в кого не прошу жалю:
я й не сприйму жалі,
поки душі не відмолю
у тебе і землі…»
І я подумала: «Усе варте й страшних зусиль,
поки є Батьківщини твердь, любов і віщий біль!
За Асіє ШАІП
РІДНА  ОСЕЛЯ
Скільки в світі доріг невідомих!
Світ – безмежне і сонячне диво.
Але сильні ми тільки удома
й лише вдома  ми справді щасливі.
У бою десь, у чистому полі
болі нас позбавляють пихи,
адже злети й падіння – це доля:
так і вчаться літати птахи.
Помилки нас чигають і втрати…
Щось шукаємо за небокраями…
Кров’ю платимо скрізь і стократно,
та ніде  не знаходимо раю ми,
і набувши скарби чималі.
Бо таки Божа Істина в тому,
що все наше – на нашій землі,
де батьки нас чекають додому.
За Еміне ЗІАДІН
*  *  *
Знов соловейко навесні
співає журно так мені
про суть найбільшої біди –
про Чорне море і сади,
про землю щиру, як намаз,
котру украдено у нас.
Там предків залишився дім
(було так затишно у нім!),
там досі чиста і стрімка
тече із гір Бельбек-ріка.
Той край з дитинства я люблю –
край історичного жалю…
Моя земля – то серця щем,
надія, вже розбита вщент,
троянда, що цвіте дарма.
Веселий танець «хайтарма»
тут не звучить… Гуркоче грім!
Понищено мій рай, мій Крим! 
Знов зрада нам далась в знаки…
Кляті вар’яти й варнаки,
ті, що при владі тут були,
чом ви Вітчизну продали?!
Чи мало вкрали ще й до того,
забувши настанови Бога?!
Вам слово честі  незнайоме.
У вас чуття немає дому.
І совість ваша вам – не суд:
підлота – ваша темна суть!
Всяк з вас тут чинить, що хотів:
ви добре сварите братів, – 
віками поряд з ким жили,
«фашистами» ви нарекли!
Сьогодні телевізор нас
веде крізь простір і крізь час,
указує – хто друг, хто ворог,
кого стирати геть на порох,
кого любити над усе…
Нехай Всевишній нас спасе,
наші міста і нашу ниву –
наш Крим, де ми жили щасливо!
*  *  *
Я є – кримська татарка,
донька степів і гір.
Ще кров у мені шпарко
вирує й до сих пір.
Мій рід в чужинські зими
час гнав крізь чорний дим…
Та вірність зберегли ми
і повернулись в Крим!
А тут не хочуть нам віддать
рідне заброди злі –
нас люто знов ненавидять
на нашій же землі!
Але дарма, нездари,
припхались ви сюди:
ми є – кримські татари,
й тут будемо завжди!!!
За Юнусом КАНДИМОМ
ЯКЩО ДАСТЬ БОГ!
Ось і кінець шляху. Горить свічка. Слава Богу!
І кизил багряніє так яро. Слава Богу!
Бачимо ми Ай-Петрі, Хоран, Роман-Кош. Слава Богу!
Всі раді: «Знову вдома. Дісталися, слава Богу!»
Мій народе!
Нехай матері народжують більше. Бог дасть!
Нехай не міліють наші джерела. Бог дасть!
Нехай пісні мої, наче птиці злітають. Бог дасть!
Нехай танцюють під них Аю-Даг і Чатир-Даг. Бог дасть!
Буде над Кримом наше небо – як знамено. Бог дасть!
І щастя повернеться сюди разом із нами. Бог дасть!
3. Борис Бужор Суша
Борис Бужор
Суша
    
-Нам надо добраться до суши, - изрек я, глядя в окно. 
С пятого этажа открывался мир – солнечный, заманчивый, зовущий на подвиг.  Истоптанная рыбаками река и дальний берег с высокими, одинаково  отштукатуренными новостройками.  
-Какую еще, на хрен, сушу? – заворочался актер…. Славик.
Актер, еврей, либерал, в общем, антисоциальный тип. 
-Сушу, - отрешенно произнес Марсан, сидя на кровати и рассматривая пальцы ног. 
Историк, киномеханик, машинист… Машинист, правда, не поезда, а сцены.
А я? Местный драматург, зашел в театр, так – просто в гости, сам и не заметил,  как изрядно поднабрался и закрутился в пиво-водочной круговерти. Хорошая  пьянка предвещает тебе судьбу нижнего женского белья – вечером заманчив,  ночью впечатляющ, а утром скомканный и ненужный валяешься у кровати.  
-Пиво осталось? – приподнимаясь, спросил Славик, и с надеждой потянулся к  столу… Стол пустовал: пустые стаканы, пустые пачки сигарет, пустой,  отражающий пустую комнату, монитор. 
-Нам надо до суши, - повторил я.
-Какой суши? – Славик был не в настроении, подобрался к окну, нашарил в  пепельнице более-менее достойный бычок и закурил. 
-Нам надо на тот берег!
-Берег?
-Нам просто надо перебраться через реку.… 
-А там?
-А там суши…
-Суша, - ни разу не пошевелившись, произнес Марсан. 
Я показал вибрирующую с утра смску: «Суши и роллы, скидки на все; кафе  «Фарфор»,  Другие цены, другая жизнь…».
-Нас там ждут, понимаешь? 
Я не идиот, конечно, понимал, что никто нас там не ждал и ждать не мог.  Оператор или просто администратор, не важно – в общем, бездушный человек,  разослал смсками одинаковое сообщение по множеству номеров.  
-Отлично! – Славик тут же поймал тему и запел, - Там за белой рекой под  прошлогодней листвой…
-Там все иначе – нет зимы, нет похмелья. Все, как дураки, счастливые и улыбчивые
Нет большей радости для молодого и похмельного человека, чем поиск счастья.
-Марсан, ты с нами?  
-А почему бы и нет? – быстро, как скороговорку, произнес Марсан и аккуратно  улыбнулся левым краем лица. 
-Там за белой рекой…
Мы обрели уверенность,  а утро смысл. 
Через пять минут из тесной комнаты мы выбрались в свет. Местность порадовала  простором. Больше ей радовать было нечем. Левобережный район – закусочные:  водка сорок рублей за рюмку; прокисшие пивные, зайдя в которые, убеждаешься –  конец света случился, люди выживают из последних сил.  
Я на ходу перечитал смсмку: «… другие цены, другая жизнь». 
-Так не дотянем. Без глотка рома нам на тот берег не добраться… -  Славик  остановился и, широко разведя руки, продекламировал. - А пошлите, зайдем в  ресторан. 
 «Рестораном» оказалась круглосуточная закусочная. Засохшие под целлофаном  бутерброды с селедкой, промасленные беляши, и  вечно опечаленные ярко красные  губы преждевременно располневшей продавщицы.  
Под незатейливые диалоги выпили по бокалу, день обрел контуры и очертания. Со  второго в голове прояснилось. Запах забегаловки запарил аппетитными  ароматами. 
Продавщица с упоением следила за нами – еще молодых, еще не алкоголиков. Для  такого места мы даже с похмельными рожами выглядели красавцами.  
-Ты как? – Спросил Славик у Марсана.
-Нормально, - ответил Марсан и улыбнулся чуть свободнее.  
Пиво поправляло, больше задерживаться было нельзя  - за рекой ждали суши.
Мы выскользнули в нескончаемый и движущийся туда-сюда мир. На остановке  торговали мандаринами и чулками. Над полосатыми палатками проплывал аромат  конфет и бензина. 
Надо было перебраться через мост. Перебрались. Через реку идти не пришлось –  автобус.
Следя за гордо реющим у входа триколором, покурили у городской  администрации,   а потом   наискосок – прямиком через сквер, двинули к  «Фарфору».
Вышли на  центральную - красиво уходящую вдаль улицу всем достоянием  городского зодчества – «Дом актера», «УБЭП», ресторан «Петергоф».  
«…другая жизнь», - в третий раз перечитал смску. 
С торца новенького дома замаячила вывеска - «Фарфор». 
Кроме нас и официантки в кафе никого не оказалось. С высоты падал свет. За  окном шумела солнечная улица.  На подвешенном экране, возбуждая  сиюминутной доступностью, танцевали девушки. 
-Вот и добрались, - выдохнул я и, не снимая куртки, сел на стул, 
Не успел договорить, в воздухе появилась улыбка. Потом проступило милое  женское личико, а дальше - стройная фигурка в белой блузке и узких джинсах. С  нами поздоровались. Нам подали меню. Не успев его открыть, заказали пиво. Нам  тут же его принесли. Может и впрямь приглашение в «Фарфор» писали мне  лично? Может и впрямь нас тут ждали? 
Поглядели друг на друга.
-Давай покурим и определимся, - Славик встал.
-Давай, - согласился я.
-Марсан, - спросил Славик у входа. - Ты роллы или суши больше хочешь?
-Мне все равно, - Марсан расправил плечами и огляделся. – Вот она – суша.  
Заказали суши и роллы. Заказали много. Не дождавшись их, выпили по бокалу,  попросили еще. Захотелось говорить. 
-Ну, скажите, кто мы?
-Чего? - Славик поморщился и почесал неряшливо свисающие кудри. 
-Мы люди культуры…, – начал было я, но Славик радостно перебил, словно того и  ждал.  
-Э, не-не-не-не. Ты меня мудаком не называй. 
-Э, причем тут мудак?
-Культура - это концерты в парках и грамоты на «День театра». А я актер. Знаешь,  если ты нормальный актер, то должен быть вне культуры, понимаешь? Должен  быть всегда «против». А культура у нас – это то, что «за». А если ты «за», ты или  дебил, или карьерист.
-Так тебе заслуженного точно не дадут.
Марсан допил пива и полноценно улыбнулся - всем лицом. 
-А он мне нужен? Мне и мастера сцены не дадут… Я артист, и главное – им и  остаться, не испортиться. А если ты родился Буратиной, будь ты, хоть  заслуженным, хоть народным, не поможет, бревном и помрешь. 
-А ты даже в доме актеров не состоишь?
-Еще чего! Зачем? Чтобы каждый месяц на венки и шаманское скидываться? -  голос Славика звучал все громче .  
И он бы совсем разгорячился, если не появилась бы девушка- официантка.  Положила нам скрученные и горячие полотенца, миски для соевого соуса,  палочки; улыбнулась, промолчала, улыбнулась снова и ушла.  
Славик сладострастно и нагло глядел ей вслед. Через пару ударов отдаляющихся  каблуков похотливая улыбка сползла вниз. Сладострастие и наглость  растворилась, на лице у актера проступила грусть и кротость. 
-Мне срочно нужна женщина, - как-то безнадежно вырвалось у него.  
Марсан сделал мелкий глоток, Славик большой, я воздержался.   
Девушка вернулась! В руках ее был широкий поднос, на нем все великолепие  азиатской кухни. Девушка все это «великолепие» разложила перед нами. Когда  ушла, ее улыбка еще продолжала сверкать над красочной и дивной страной суш с  таинственными холмами имбиря и вассаби. 
Славик понял – девушка теперь вернется не скоро, загрустил. 
Мы, неумело взяв палочки, приступили к завтраку. Девственная красота блюда  нарушилась, но эстетизма не потеряла. Незаметно отложили палочки в сторону –  освободив себя от последнего дискомфорта, начали есть руками. 
-Вкусно? – спросил Марсан у Славика.
Марсан всем своим отживившим лицом ответил – да. 
-А ведь мы так должны каждый день завтракать, понимаете? – начал я, запив  остроту имбиря пивом. – Мы этого заслужили, вот, зуб даю, за других не знаю, а  мы заслужили точно, - алкоголь стремительно обострял во мне чувство  собственной правоты.  
-Верно! – неожиданно согласился Славик. – За нас!
Чокнулись.
-Мы заслужили жить здесь?
-Здесь?
-Ну, не прям здесь... На этом берегу. Среди всего этого, когда выходишь на улицу и  чувствуешь себя человеком. Мы заслужили эти гребанные суши. Хотя бы сегодня,  хотя бы сейчас мы точно их заслужили! Мы за них работали… Точнее не за них, а  за шанс. Понимаете? За шанс почувствовать себя с утра человеком! 
-Отлично, - Славик довольный развалился на стуле, подкинул сушу и поймал ее  налету ртом, потом смачно облизал пальцы.  
Заказали еще пива. День обещал свершений и перспектив. Попросили еще пиццы.  Перед этим долго листали меню - привередничали. Славика не устраивали грибы,  меня ветчина. Марсана устраивало все. Остановились на пицце с уткой, яблоком и  черносливом. 
Улыбка официантки стала уважительнее и еще приятнее. Нам это понравилось. Не  каждый день мы вызываем у девушек уважение. Но сегодня не уважать нас  невозможно. Понедельник – единственный и заслуженный выходной для каждого  театрала. 
-Хочешь так жить всегда? – наклонился ко мне Славик. – Десять лет побудешь –  «за», и все будет…
-«За» - за политику? «За» - за власть? «За» - за наше начальство? За что мне быть  «за», конкретно?
-Да просто так – «за», ходить, как дурак, и согласно всему улыбаться… 
-Я только могу несогласно всему улыбаться.  
Через час «Фарфор» и улыбка официантки наскучили. Все стало привычным и  неинтересным. Мы вдохновлено вышли в городскую круговерть. Сами того не  заметили, как оказались в еще одном кафе ….  Началась водка. 
За столом сидел пацан – цивильный, толстый и изрядно подпивший. Склонившись  над кружкой пива, он олицетворял одиночество. 
-Водку хотите? – спросил он.
Мы засомневались.
-День рождения у меня сегодня, я угощаю…
-Почему бы и нет? - за всех нас согласился Марсан.    
 Мы накатили, запили пепси-колой. Незнакомец порывался что-то рассказать, но  через слово, другое, Славик его перебивал. Именинник оказался чертовски не  интересен. 
Один раз, воспользовавшись паузой, он заговорил. Славик, изрядно захмелев,  принял режиссерскую позу, щелкнул пальцами, дал рассказчику слово. После  фразы «…так-то у меня все отлично».  Славик махнул рукой:
-Так, дальше мне уже не интересно. 
Толстяк обиделся и после следующей рюмки уснул за столом. Мы пересели за  другой. Дальше появились еще люди с театра. Возникло ощущения праздника…  Праздника на день выбравшихся на сушу людей.  Славик запел:
-Там за белой рекой под прошлогодней листвой… 
Зазвенели рюмки и женский смех. Воинственное торжество протеста нарастало.  Начали с малого – ругани директора и режиссера театра. Один ничего не платит,  другой ставит херню. Скоро эта тема показалось слишком тесной – перешли на  департамент культуры. Тут обошлись несколькими, традиционно грубыми, хорошо  отрепетированными словами. 
-Воры, гады, шкурки арбузные, - как реплику из спектакля выдал Вадим Ефимович  - одиноко стареющий актер в молодоженке на окраине города.  
Но и на этом остановились, брань вышла на федеральный уровень – на самого.…  Тут разделились пятьдесят на пятьдесят, кто «за», кто «против». В итоге,  компромисс был найден, все дружно сошлись, что заслуженный артист Василий  Петрович Шкурняк  – мудак .
-Ходит по сцене, как залупа недроченная, - подвел итоги Вадим Ефимович,  пропустив рюмку, при этом величественно оттопырив мизинец.   
Проснулся именинник.
-За тебя! –  издевательски выкрикнул ему Славик и размашисто возвел рюмку  ввысь. 
 Незнакомец сухо кивнул, после расплатился и ушел.   
-Дойдешь? – спросил у него Славик.
-Дойду, я рядом. 
Именинник ушел, забрав с собой уныние и неприятные мысли.   
-Рядом он… - Славику это «рядом» не понравилось. 
Самые крепкие, а точнее - Славик, Марсан и я, купив водки, вышли на  набережную. Пили уже без меры, страстно, глупо, хохоча, матерясь, пошатываясь.  Мы прощались с сушей до следующей получки. 
Огоньки молодоженок и хрущевок, пропитанные сажей улицы, дымящиеся трубы  и раскаленное непрерывным производством небо – все это уже ждало нас за  рекой… Левый берег.
-Мне пишут, порой, ну, после спектакля пишут, - актер стоял и пил водку из  горлышка, ветер неистово трепал его черные кудри. – «Вы великолепны», - пишут.  Спрашивают, мол, как вы готовились к роли? Как я готовился?! Работал... Как  конь работал, по два раза за репетицию переодевался. Но эти бабы не это хотят  услышать. Какую-нибудь восторженную хреновню, типа я не спал ночами, бродил  по улицам и ждал рождения героя.   Или еще лучше, мол, шел ночью по темному  скверу, меж этих.… Как их? Ну, допустим каких-нибудь тополей, печально  свесивших листву. Шел и услышал за спиной шаги, обернулся, мой сценический  герой следовал за мной
-Неплохо, - сказал я 
Марсан пьяно улыбнулся.
-Да херня, - разозлился на нас Славик. –  Пусть эту лирику наш заслуженный  Василий Петрович школьникам залечивает! Знаете, когда эти бабы задают  вопросы….  У них в голове уже заранее ответ заготовлен, то есть – они этот ответ  заготовили для меня  - как я им должен ответить. Вот напишет смс - спросит у  меня такая: «Что ты делаешь?». Отвечу: «Пью». Они представят меня задумчивого,  потягивающего виски со льдом, глядящего в окно, думающего о новом своем  образе. А вот и хер! Я стою с дырявыми карманами, водку из горла хлещу и думаю,  как мне дожить до аванса. 
-А я счастлив, - заговорил Марсан. 
-В смысле? 
-Ну, без смыслов, просто счастлив. 
-Вот и живи с этим, - Славик похлопал Марсана по плечу. - Мучайся…. 
Театрал, как гранату, швырнул вдаль бутылку. Бутылка беззвучно упала в снег. 
-Давай, не мусори, - осудил я, но меня никто не услышал. 
Славик двинулся вперед, величественно возведя руку вверх, словно полководец.
-Все кто против, те за мной!  – крикнул актер, ступая по заснеженной корке льда.  – Суша для тех, кто не умеет плавать!
Статный силуэт в пальто размыла холодная мгла. 
На следующее утро, я, кривясь от перегара, нашел бычок и закурил. 
-По бокалу «Елецкого», беляшу и в театр? - предложил Славик.  
Марсан сидел на кровати и рассматривал свои ноги. 
И, правда, пора взрослеть - быть «за»… Я уже «за», что заслуженный артист  Василий Петрович Шкурняк – мудак. Но видимо, чтобы быть счастливым, этого  «за» мало.
-Там за белой рекой, - напел я еле слышно.
С пятого этажа открывался мир….
 
4. Олег Гончаренко Василя Слапчука та Івана Корсака нагородили у Білорусі
Олег Гончаренко
Василя Слапчука та Івана Корсака нагородили у Білорусі
За поданням президента Міжнародної літературно- мистецької Академії  України Сергія Дзюби, лауреатами Міжнародної літературної премії імені  Веніаміна Блаженного в Білорусі стали видатні письменники з України та  Казахстану. Почесні нагороди у Мінську отримали Василь Слапчук та Іван Корсак  (Україна), Роллан Сейсенбаєв і Галимкаір Мутанов (Казахстан) .
За поетичну творчість у Білорусі відзначено Шевченківського лауреата  Василя Слапчука та лауреата багатьох міжнародних і державних нагород,  академіка, ректора Казахського національного університету імені аль- Фарабі  Галимкаіра Мутанова. А прозаїків Івана Корсака та Роллана Сейсенбаєва  нагороджено за їхні чудові романи.    
Видатного поета Веніаміна Блаженного практично не друкували за  радянських часів, бо він був віруючим і писав високодуховні  вірші Тепер добродія  Веніаміна справедливо вважають класиком у Білорусі. Він уже відійшов у  Вічність. Тож на його честь створили почесну відзнаку, якою щороку  нагороджують талановитих письменників із різних держав. Головний організатор  цієї престижної нагороди –  популярний літературно- мистецький журнал  «Новая  Немига литературная », що видається у  Білорусі, в Мінську, де, до речі, нещодавно  вийшли добірки віршів Василя Слапчука, Галимкаіра Мутанова та оповідання  Роллана Сейсенбаєва. Підпис головного редактора цього популярного часопису,  відомого поета Анатолія Аврутіна стоїть і на лауреатських дипломах. 
Олег Гончаренко ,
прес-центр Міжнародної літературно-мистецької Академії України
5. Игорь Говорин Стихи
Игорь Говорин
Стихи
* * *
В ту глухую черноморскую ночь,
Когда флаги поменяли вдруг цвет,
Я увёл от полуострова прочь
Свой потрёпанный жизнью корвет.
Всей команде был выдан карт-бланш:
Сам решай – за кого ты и с кем .
Кто-то радостно крикнул: «Порт – наш!
Здесь бесплатная выпивка – всем!
Губернатор здесь – классный чувак,
Он такого нам наобещал!
Будут бабы, и вино, и табак,
Стоит только шаг ступить на причал!»
Я сказал своим : «Рубите концы,
Не жалейте ни о ком, ни о чём! »
Нам кричали вслед, что мы все – глупцы ,
И на дне морском покой свой найдём.
(А на набережной чарки – «чок-чок!»,
И гармошки развесёлый звук .
Там отплясывал хмельной морячок,
От усердия сбивая каблук.)
В море встретил нас потряснейший шторм,
Волны смыли за борт всё барахло .
А в портовых  тавернах ждали царских реформ,
Попивая дармовое бухло
Молитва.
Наступит время
И спящий откроет глаза,
И даст росток семя,
Что оросила слеза,
И каждое слово
Обретёт свой начальный смысл…
О, Господи, только бы новые
Фюреры* не родились!
Истина зреет в спорах
И мы отвыкаем молчать,
И лак на вчерашних «иконах»
Не в силах нас больше прельщать.
Отвыкнут вождям бить поклоны
Те, кто с колен поднялись…
О, Господи, только бы новые
Фюреры не родились!
Мы будем смеяться
Над страхами наших отцов,
Мы будем драться
С кучкой начальствующих глупцов,
Мы будем верить,
Что нас ждёт счастливая жизнь…
О, Господи, только бы новые
Фюреры не родились!
Бездумное подчинение –
Это ли патриотизм?
Пусть вырастет поколение
Презревших любой догматизм,
Раскрепощённых в суждениях,
В мыслях своих и делах…
И, может быть, мы забудем
Свой генетический страх!
*) Фюрер (немецк.) – вождь. В данном контексте имеются в виду вожди любой  национальности, выводящие свой народ на «тропу войны».
Когда закончится война.
Ты только наберись терпенья –
Оно так важно в этот миг,
Когда посеяны сомненья,
Когда не пишется твой стих.
Когда вдруг стали виртуальны
Твои вчерашние друзья,
Когда сегодня быть нейтральным
Уже нельзя.
Когда сменились ориентиры
И вместо истин – муляжи,
И даже в собственной квартире
Уже не спрячешься от лжи.
А наши маленькие судьбы
За нас решают паханы,
Пролезшие в министры, в судьи,
И в президенты всей страны.
Ты спросишь, что же будет дальше?
Я отхлебну глоток вина
И напишу сонет – как раньше!–
«Когда закончится война…»
Двери.
Дом был не из новых,
Прошлого столетья,
На дверях дубовых
Были ржавы петли
И они скрипели 
(Ох, как они скрипели!),
Но дверям казалось
Будто они пели.
Музыка простая –
Ноты три? Едва ли!–
В быт жильцов врастая
С детских малых лет,
Становилась частью 
Их переживаний,
Встреч и расставаний,
Радостей и бед.
Для непосвящённых –
Это были звуки
Лишённые гармонии,
Смысла, красоты.
Дверь пинали ноги,
Дверь толкали руки,
А она всё пела
Вплоть до хрипоты.
Но однажды в доме
Получил жилплощадь
Очень слабонервный,
Но не злой жилец.
Он достал маслёнку –
Что может быть проще?–
И дверные петли
Смазал, наконец.
И с тех пор молчаньем
Дверь гостей встречала:
Слово, как известно,
Только серебро!
И ненастной ночью
Дверь не закричала
Когда воры вынесли
Из дома всё добро…
Ночной троллейбус.
Полутёмный троллейбус,
Дождливая ночь,
Мой маршрут – в никуда,
Я катаюсь по кругу.
Заскучавший кондуктор
Пообщаться не прочь,
Я ему расскажу всё,
Как другу.
Я ему распишу свою жизнь,
День за днём,
Будто сброшу с плеча
Надоевшую тяжесть.
Мол, судьба, словно в шахматах,
Ходит конём,
Буквой «Гэ» –
По другому не скажешь!
Что проблем я своих
Не желал бы врагу,
Что начальник – дурак,
И не слушают дети…
Он вздохнёт, извиняясь:
– Вот, всё, что могу!
И протянет
Счастливый билетик.
* * *
Я уйду по кромке моря
В брызгах пенного прибоя,
Позабыв на старом пирсе
Горсть ещё сырых стихов.
Мой бумажный пароходик,
Весело дымя трубою,
Уплывёт без капитана,
Взяв балласт его грехов.
Я на суше стану смирным ,
Тихим, благостным, кефирным ,
Я сведу с руки наколку –
Два скрещённых якорька.
О своём былом корсарстве
Не обмолвлюсь даже словом,
Даже с близкими друзьями
Греясь возле камелька.
Лишь тебе тайком откроюсь,
Что давно пишу я повесть
Об одном авантюристе
По ком плачет Алькатрас*.
Ты, конечно, не поверишь
Байкам бывшего бродяги,
Но на всякий случай спрячешь
С глаз подальше мой компАс.
(*) Алькатрас – тюрьма для особо опасных преступников, расположенная на  острове в заливе Сан-Франциско, США.
* * * 
Девочка, рисующая море,
Нарисуй моей Судьбы портрет,
Нарисуй, как мчится на просторе
Мой в штормах потрёпанный корвет.
Я на нём – и капитан, и боцман,
И обычный палубный матрос.
Я в бою исполнен благородства
И всегда держу по ветру нос.
Мне Удача раздавала льготы
И в любви, и в картах, и вообще…
Только лишь с годами отчего-то
Стало больше дыр в моём плаще.
И всё ближе осени туманы,
И сомнений больше в сотни раз:
Где вы, детства сказочные страны,
Может, сослепу я не заметил вас?
Рифмующие в ночи.
Мы с тобой затерялись во времени ,
В сотнях лет и десятках веков,
Мы – шаманы из древнего племени
Тех, кому жизни нет без стихов.
Что-то там напевая в беспечности
Мы вальсируем не спеша,
Будто бы под охраной Вечности,
Словно с Хроносом мы – кореша.
Что нам смена эпох и правителей,
Что нам бред политических свар?
Нет пока что лекарства целительней,
Чем поэзии божий дар.
Мы, по лужам бредя, не простудимся,
Не замёрзнем в пургу снегирём.
Только если душою остудимся –
Мы тогда лишь с тобою умрём…
* * * 
Любви не бывает много,
Грусти не может быть мало –
Жизнь по рецепту строго
Взвесила всё и смешала.
Всё подсчитала точно,
Вплоть до последней слезинки:
В марш Мендельсона прочно
Вплетается звук сурдинки.
У счастья улыбки робки –
Пугливее нет созданья!
Не мы нажимаем кнопки
На пульте у Мироздания,
Не мы составляем рецепты
Лекарств, что возьмём в дорогу ,
Но смилуйтесь, фармацевты –
Любви не бывает  «много »!
* * * 
А мы-то грешным делом думали,
Что нам по сотне лет отмеряно,
Трясясь над денежными суммами –
Не замечали дней потерянных.
Казалось – никогда не поздно нам
Переписать свою жизнь набело
И мы грешили неосознанно,
Ошибок время не исправило.
Менялись моды, вкусы, веянья
И, выбирая курс подветренный,
Мы изменяли убеждениям,
Начав с измены несущественной.
А чтоб не мучили сомнения
В своей непогрешимой святости –
Мы силою самовнушения
Оправдывали наши пакости…
P.S.
Но, из веков в века,
Жизни текла река
И мы любовались в ней
Зыбким своим отраженьем.
Кто – воду пил из неё,
Кто – полоскал в ней бельё,
Кто-то пытался вплавь
Спорить с её теченьем.
6. Юрій Кирпічов Чи це реальна економіка, панове?
Юрій Кирпічов
Чи це реальна економіка, панове?
Я розум iю, що пишу до журналу л iтературного, але н iяких л iтературних словес у  мене немае, коли йдеться про економ iку. Не можу мовчати! Так, у вересні  минулого року вельми бадьоро почувавший себе індекс Доу-Джонса (влітку він  перевалював за 18  500 пунктів!) почав зменшувати оберти. А перед 8 листопада,  коли відбулися вибори президента США, і зовсім просів нижче 18000. Але з  відтодi ось уже восьмий місяць поспіль круто йде вгору і 19 червня подолав  фантастичну позначку в 21500 пунктів. Що крім захоплення викликає деякі  питання.
Але спочатку треба розповісти про американськ i фондов i індекси, адже не  Доу-Джонсом єдиним живе бізнес. Просто він найстарший і найбільше на слуху.  Отже, Dow Jones це індустріальний індекс, створений редактором газети Wall  Street Journal і засновником компанії Dow Jones & Company Чарльзом Доу ще  наприкінці XIX століття. Відображає активність фондового ринку  через вартість  акцій охоплених компаній. Таких тридцять, їх відбором як і раніше займається  WSJ, але зараз, крім промислових, в списку значаться й інші компанії.
Через мале їх число індекс не відображає загальної активності фондового  ринку, тому справжнім барометром американської економіки вважається індекс S  & P 500, що охоплює п'ятсот обраних акціонерних компаній США з найбільшою  капіталізацією. Значення індексу відображає її суму. Список належить компанії  Standard & Poor's і публікується з 1957 року. Зараз також знаходиться в стані  збудження і, просівши перед 8 листопада до 2000 пунктів, 19 червня досяг  рекордного показника в 2433,46 пунктів.
Третій відомий індекс ділової активності, NASDAQ Composite, належить  біржi NASDAQ. Він включає в себе понад п'ять тисяч високотехнологічних  компаній, як американських, так і закордонних. Поводиться він подібно і, злегка  пірнувши 4 листопада до 5046 пунктів, досяг максимуму (6321 пункт) 8 червня.
Які ж питання виникають у зв'язку з бурхливим зростанням фондових  індексів? Справа в тому, що при зростанні котирувань акцій корпорацій... падають  корпоративні доходи! У першому кварталі цього року вони впали відразу на 7,3% в  річному численні. Та й взагалі, справи в економіці йдуть не так бадьоро, як  очікувалося. Здавалося б, фондова активність повинна відображати ділову, а та  виражатися в зростанні ВВП, продуктивності і оплати праці, кількості нових  робочих місць, продажів товарів і послуг, але... нічого цього не спостерігається.
Навпаки, роздріб в травні впав на 0,3%  це найбільше місячне падіння більш  ніж за рік. Зокрема, на 2,4% впав збут на бензоколонках. Це пояснюють  зниженням цін на бензин, але ж до літа зазвичай збільшується його споживання,  що мало компенсувати ціновий фактор. Чого не сталося, та й продаж авто падав в  чотирьох місцях з минулих п'яти, а це вже тривожний симптом. В цілому сфера  роздрібної торгівлі втратила в травні 80000 робочих місць.
Споживчі витрати формують левову частку американського ВВП і їх падіння  не обіцяє хороших перспектив. І хоча ВВП в першому кварталі виріс на 1,2%, що  навіть краще, ніж очікували, все ж це найгірший показник з початку 2016 року.  Аналітики оптимістично дивилися на другий квартал, але пов'язували свої  очікування саме з ростом споживчих витрат, а ті гальмують.
Мало того, хоча рівень безробіття низький як ніколи, приріст робочих місць  розчарував  всього 138000. Та й середній погодинний заробіток стагнує. І,  незважаючи на те, що показники довіри споживачів значно вище, ніж в кінці 2016  р., американці стали обережніше ставитися до витрат, розчарувавши аналітиків.  Судячи з усього, ейфорія прихильників Трампа згасає, а песимізм його  супротивників наростає і це знаходить своє вираження в такому надзвичайно  важливому для країни економічному аспекті.
Якщо виявиться, що ми маємо справу не з разовим зниженням, а з  тенденцією, то Федеральній резервній системі буде складніше проводити  політику підвищення облікової ставки, а це і стане свідченням неблискучого стану  економіки. Це підтверджується падінням доходів Казначейства від продажу  державних облігацій, що говорить голосно і ясно, що зростання інфляції і ВВП  сповільнюється.
Все це показує, що зростання наших індексів має не цілком економічне  підґрунтя, воно відображає не стільки реальний стан справ, скільки очікування  «биків», біржових гравців, що грають на підвищення і підстьобнути надією на  трамповскую податкову реформу, яка обіцяє великі поблажки корпораціям. Це  мало чим виправдане зростання свідчить про перегрів фондового ринку і змушує  побоюватися повторення 2008 року.
Такі побоювання є ще й тому, що на ринку нерухомості ситуація також  близька до перегріву. Очікування в продажах будинків зазнали краху, зате середня  вартість нового житла вийшла на рекордний рівень і в березні виросла на 5,8% в  річному обчисленні  це найшвидший темп майже за три роки. Та й зростання  заборгованості по іпотеці також почало викликати занепокоєння у аналітиків  вона практично досягла рівня 2008 року. Правда, відсоток прострочених платежів  поки невисокий 3,9%. На початку 2010 р., відразу після виходу з кризи, він  становив 11,5%. Але зростає також обсяг споживчих і автомобільних кредитів  і  прострочень по ним. В умовах низького безробіття це тривожна ознака. Або люди  знову погано контролюють свої витрати (але падіння продажів в травні говорить  про зворотне), або зарплати працюючих не забезпечують своєчасного погашення  кредитів.
Заспокоюють невисокі ціни на нафту, деяке зростання експорту і особливо  інвестицій в нежитловий сектор, що намітився в першому кварталі. Вони  означають зростання вкладень в виробничі об'єкти та обладнання, в заходи по  підвищенню продуктивності праці. Економісти сподіваються, що це дозволить  подолати застій заробітної плати і загальне уповільнення зростання  продуктивності в США.
Також вселяє надію відсутність надмірного ажіотажу в банківському секторі,  з якого почалася минула криза. У найбільших банків США період бурхливого  зростання котирувань також почався 8 листопада минулого року, та завершився ще  в березні і змінився коливаннями з поступовим падінням: і у JPMorgan Chase, і у  Bank of America, і у Wells Fargo і Morgan Stanley. Зараз хіба що Citigroup продовжує  зростання, зате Goldman Sachs ось уже другий рік в мінусах і накопичив величезні  збитки.
Тому великих побоювань назріваюча фондова бульбашка ніби вселяти не  повинна: якщо вона лопне, то ніхто з гігантів не впаде, як це було в 2008-му, не  потягне за собою ланцюги банкрутств, втрату робочих місць і житла мільйонами  людей. В такому випадку  iгри фінансових професіоналів закінчаться тим, що  бульбашка обдасть бризками їх самих  корпорації, що передчувають трамп iвські  податкові пироги, і біржовиків. Що буде навіть непогано. Періодичний струс  корисний, до того ж на ньму багато хто непогано заробить.
Якщо, звичайно, ситуацію в сфері нерухомості вдасться утримати під  контролем. Що означає контроль за банкінгом. Але тут Трамп вкрай  непослідовний. З одного боку, він дуже хоче скасувати або хоча б урізати  прийнятий при Обамі закон Додда Франка, який обмежує суміщення  інвестиційної та комерційної діяльності банків і посилює контроль над ними. На  цьому наполягає Гері Кон, його головний економічний радник, недавній  президент недарма згаданого Goldman Sachs. Але з іншого боку, Трамп повідомив,  що розглядає питання... роздроблення найбільших банків, так як вони дуже  величезні й небезпечні. Їх потрібно примусово зменшити, відокремивши  інвестиційний банкінг від споживчого.
Так, так, уявіть собі, Трамп взяв на озброєння одно з головних гасел, з яким  сенатор Берні Сандерс виступав в боротьбі за крісло президента США! І тут я його  підтримую, хоча й розумію, що республіканці ніколи не пропустять нічого  подібного. Але отака різновекторність, точніше, амбівалентна волатильність у  нашого президента, як кажуть фінансисти...  
Начувайтесь, хлопц та д iвчата.
7. Нина Олейник Стихи
                                Нина  Олейник  
Стихи                                  
                                                                          
                     
    
Черепичное сердце на ниточке              
                                                                                        
    Эти  сказки  мои… Эти  звуки,  привитые  в  детстве…
     Эти  странные  сны,  а  к  чему – я и  знать  не  хочу…
     Но  закрою  глаза  -  в  заповедном  моём  королевстве
     Между  небом  и  морем,  меж  синим  и  синим  -  лечу!
                                                
     Я  приеду  сюда,   доберусь  по  затерянным  тропам.
     Тишины  не  спугну.  Ни  приветствий,  ни вздохов,  ни слёз.
     Великан  Кара-Даг  отопрёт  Золотые  Ворота
     И  позволит  войти,  промолчав  многолетний  вопрос.
     Здесь, в  моих  городах  всё  по-прежнему  снами  увито,
     Терпнут   Чёртовы   пальцы,  уставшие  небо  держать.
     И  за  Царской  четой  всё  торопится  верная   Cвита,
     Миллионами  лет  измеряя  желанье  догнать.
     Я  на  древних  высотах  вернувшейся,  раненой  птахой,
     Над  безумьем  и  бездной  о  крепости  крыльев  моля,
     Постою  на  краю..,  но  укол  первобытного  страха
     Отпугнёт,  растревожит,  толкнёт  в  сизый  плен  ковыля. 
     Это  давней  любви  запоздалые,   тихие  всхлипы…
     Заверенья  вернуться  сюда  умирать  -  сгоряча…
     И  монетка  сверкнёт,   но  отчаянным  чаячьим  вскриком
     Вдруг  взорвётся  нежданная  боль  чуть  пониже  плеча…
                                             
     И  не  нужно  жалеть… И  не  важно, куда возвращаться.        
     Черепичное   сердце на ниточке –вниз! – не скорбя!  
     Эти сказки – мои!  И  со  сказками   нужно прощаться…
     Это  детство  моё…   Это  путь  от  себя    до  себя…
                                                                           Крым  2007
                                               
     
Калитка
В дрожащем от зноя, расплавленном воздухе юга,
Разъятом на доли ленивым куриным квохтаньем,
Витает древесный настой, и янтарны слезинки
На пахнущей остро, пока еще новой калитке.
У этой калитки в линялом чудном сарафане,
Босая, с разбитой коленкой, облупленным носом,
С просоленной морем, смешной золотистой косицей
На солнце смотрю сквозь созревшую гроздь винограда…
***
 
Давно уже за полночь, только неймётся, не спится…
Крадусь мимо окон слепых к обветшалой калитке,
Где вилкой сухих тополей лунный ломтик наколот
И звёздные крошки на пальцах дряхлеющей груши.
Там ночь выставляет дозоры из снов и видений,
Там лентой тумана стреножены чуткие сосны,
Там ухает вещая птица и щелкает хищно
Да мечется эхо в ущелье ночным перелаем…
                                                                      2005
 Уезжая из Ялты
Октябрь  - торгаш  неистовый -
Свои  богатства  Крымские
На  распродажу  выставил,
По  склонам  разложил,
             И  брошью  аметистовой,
              Сиренево-опаловой
             На  шкуре  леопардовой
             Мерцает  Демерджи.
А  вечер  краской  лисьею
В  закат  полнеба  выкрасил
И  факельщика  миссию
Он  выполнил  свою.
               Пожаром  озарённая,
               Размахом  потрясённая,
               Коленопреклонённая,
               Притихшая  -  стою.
Я  осени –  художницы
Восторженной  поклонницей,
Прилежною  помощницей,
Послушницей  слыву…
               По  охристому,  дымному,
               По  желтому,  карминному
                Я  в  лодке  паутиновой
               По  осени   плыву…
 
                                                                               2004
                                                                             
                   Крымским  подснежникам
                   Я  в  желтом  книжном  развороте
                   Ромашку  пленную  нашла, 
                   Что  тридцать  лет  меня  ждала –
                   Пророк  в  сусальной  позолоте!
                    Без  мук  и  ожиданий  прежних
                   На  чётном  обрываю  счёт…
                   Сухой  цветок  привычно  лжет, 
                   И  я  иду  искать  подснежник!
                   В  лесу,  в  сквозном  узоре  света
                    Льда  и  бликующей  воды,
                   Я  окунаюсь  в  пряный  дым
                   Горчащей  неги  первоцветов!
                   Среди  февральского  уродства
                   Замшелых  пней  и  мерзлоты
                   Вы  - светлый  праздник  чистоты,
                   Изящества  и  первородства!
                   Из  заблудившегося  детства
                   Цветы  - запрет,  цветы – мираж…
                   Благославляю  подвиг  ваш
                   Без  тени  лжи  или  кокетства…
    
                                                                        Крым. 2006
Просто не верится! – в полный  рост 
Чудо! – от чьих щедрот?
Ты ль, уходивший за тысячи вёрст, 
Пнём! – у моих ворот?
Эхо зашлось тишиной. За ним
Вмёрзли глаза в глаза.
Ты, обрекавший на тысячи зим, 
Что б ты посмел сказать?!
Врос, приговором горя, браслет
В синие русла вен.
Ты, не забытый за тысячи лет…
Прочь! от моих колен!
меланхолия
надрывается душа, 
разорвётся –  сшить попробуй. 
я всегда иду не в ногу  
и живу едва дыша. 
мне резвящейся весны 
свистопляс неинтересен ,  
золотые зёрна песен 
из молчанья рождены. 
тишь осенняя грядёт, 
гам досадный будет смолот. 
…на краю морского мола 
одиночество поёт...
Феодосийское прощальное
расплавленным небом сжигаются плечи,
спекаются губы и взгляды. и речи
запутались в неводе тени резной.
зной…
вагонных горбов караванная связка
томится и скалится в воздухе вязком,
кляня этот выжженный город и край.
знай,
что скоро от этой калёной кликуши
по рельсами надвое вспоротой суше
рванёт за твоим по дороге домой
мой
поезд, ныряя в дождливую вечность
осеннего, мокрого золота встречи,
где станут сбываться, теплы и ясны, 
сны.
                                                                     2012         
8. Хелью Ребане Страшная сила
Хелью Ребане
Страшная сила
Остался бы я с ней, если бы знал правду с самого начала? Вопрос, на  который у меня нет ответа.
…Как мы обрадовались, когда наша экспедиция наткнулась на планету,  похожую на родную Землю! Липы, березы, дубы, шиповник, ромашки…  Такие же  города, как у нас. Там жили люди. Как и мы, слушали радио, смотрели телевизор.  Единственное (и огромное!) отличие: все женщины там были невероятно красивы.  Увы! Мы опоздали. В живых мы их не застали.
Тихое, напоминающее итальянские, кладбище... Солнце палило, среди  белокаменных памятников жужжали пчелы, ветерок доносил до нас душный  аромат полевых цветов. Лица моих товарищей были скорбны. Все были подавлены  безвременной кончиной юных девушек.
У них было принято вставлять в рамку на  надгробном памятнике цветную  фотографию в полный рост. Правда, только снимки женщин. Мужчины такой  чести не удостаивались.
Боже мой! Глядя на прекрасные лица женщин, которых скосила неведомая  безжалостная болезнь, дух захватывало. Все как на подбор – стройные,  длинноногие... Блондинки, брюнетки, рыжие... Волосы густые, пышные, у многих  ниже пояса. А носики! Точёные носики! Если уж очень захотеть придраться – не  очень большие глаза.
Глядя на этих красавиц, хотелось слагать оды, петь серенады, упасть на  колени... На памятниках у них проставляли только дату смерти, но по снимкам  было ясно, что ни одна из несчастных не дотянула даже до тридцати.
В день прибытия мы, обойдя жилые кварталы – нигде ни души,  набрели на  это кладбище и вначале решили, что мужчин на планете вообще не было – на  надгробиях их фотографии не встречались. Но позже, обыскивая  дома, мы  обнаружили кое-где в шкафах мужские костюмы, в ванных комнатах на столиках  валялись бритвенные приборы. Кроме того, нашли документы. С паспортных  фотографий на нас смотрели самые заурядные мужские лица. Ничего и близко  похожего на красоту местных женщин.
Мы тщательно обследовали планету, все пять её городов. В некоторых  домах все еще мерцали экраны телевизоров, хотя телецентр уже давно перестал  работать. По улицам бродили бездомные кошки и собаки, в супермаркетах и  вокруг них валялись кучи мусора – всё, что можно было открыть без консервного  ножа, было вскрыто и съедено животными. Животные не погибли, значит,  девушки умерли не от повышенной дозы радиации.
Нам вспомнилась трагическая экспедиция наших коллег на Вирусу. Они  заразились там каким-то чужепланетным вирусом и, вернувшись на Землю,  заболели. Все, как один, погибли. Планету так и нарекли – Вирусой…
Прочесав за неделю всю округу в поисках оставшихся в живых, мы набрели  на бедняцкий район, где дома ничем не отличались от наших пятиэтажек. И там  было кладбище, но на могилах не было мраморных надгробий. И – никаких  фотографий.
Планета контрастов. Как, впрочем, и все другие места, где когда-либо  обитали люди.
Мы низко поклонились усопшей красоте и медленно направились к  воротам кладбища. Пора было улетать обратно на Землю, так и не разгадав тайну  гибели прелестниц.
Я, не в силах оторваться от прекрасного лица девушки на мраморном  монументе, задержался. Вдруг мне почудилось, что из-за древней липы, росшей  поблизости, кто-то выглянул и тут же скрылся.
«Померещилось», – решил я. Но тут же услышал тихий шепот:  
– Подойди ко мне.
Я осторожно подошел к старому дереву, замершему под палящим солнцем и  остолбенел.
Увидев ее, вы тоже потеряли бы голову, разум – все, что имеете.
Потрясенный ее неземной (и в прямом, и переносном смысле слова)  красотой, я внезапно заговорил высоким, не свойственным мне слогом. 
– Кто ты, ангел? – спросил я.
– Меня зовут Альвира, – ответила она. – Но я не ангел. Отнюдь.
– Выглядишь, как ангел… Приказывай! Я готов выполнить любое твое  желание.
– Вот как? – она как-то странно усмехнулась, затем добавила со вздохом: –  Мое главное желание невыполнимо.
Но я не слушал её. С минуту смотрел на неё, разинув рот, и выпалил: 
– Понимаю. В сравнении с тобой я – просто урод... Но поверь, на Земле,  откуда мы прилетели, я нравлюсь женщинам. И я всё ещё не женат! – Меня вдруг  понесло, я не мог остановиться и прекратить саморекламу. 
Она пожала плечами: 
– Есть вещи и поважнее, чем красота. Я скоро последую за ними, – она  указала рукой в сторону мраморных надгробий. – Вот что на самом деле важно.  Жизнь!
– Тут была какая-то эпидемия? Ты так тяжело больна?  
– Не бойся, – усмехнулась она. – Это не заразно.
Мне почудилась в ее голосе насмешка. 
– Ничего я не боюсь. Я, кстати, врач. Обещаю, что сделаю всё, чтобы  помочь тебе. Уверен, на Земле найдется нужное лекарство. Мы возьмем тебя с  собой.
– Наши предки – земляне. Когда-то их экспедиция заблудилась в Космосе.  Они случайно попали на нашу планету, заселили ее. Теперь же во всем, что  касается медицины, земляне отстали от нас лет на пятьдесят. Мне у вас делать  нечего.
– Значит, я останусь здесь. 
Она нахмурилась, словно заподозрила, что я ее обманываю.
– Зачем?
– Я полюбил тебя, – ответил я. – С первого взгляда. Ты не поверишь, мне  уже тридцать два года, мне казалось, что я любил... Но сейчас понимаю – это лишь  казалось
И меня снова понесло: 
– За тебя я готов жизнь отдать. О, чудное мгновенье! Передо мной явилась  ты, Альвира!
Она долго изучающе смотрела на меня и, наконец, сказала, тяжело вздохнув:
– А ты, оказывается, поэт. Романтик. Что ж, от любви не отказываются. 
– Я – врач и я спасу тебя! Поверь, я впервые в жизни счастлив. Все это  время, что мы с тобой разговариваем…
Вдруг послышались голоса. Мои товарищи возвращались. Меня уже  хватились. 
– Решай, – прошептал я, – полетишь с нами? Иначе я остаюсь здесь.
– Меня даже некому похоронить, – вздохнула она. – Все умерли. Неужели  ты останешься со мной?
– Милая! – воскликнул я. – Вот увидишь – я тебя спасу!
– Они уже близко, – прошептала она, схватив меня за руку, и мы побежали в  сторону зарослей буйно цветущего шиповника.
Было ясно: если меня найдут, то расценят моё желание остаться как  помешательство, будут вразумлять. Если это не поможет, увезут насильно.
В любой космической экспедиции есть так называемый «спасатель»,  который обязан в таком случае остаться и разыскать товарища, живым или  мёртвым. Потом их заберет попутный космический корабль.
В последнее время мы тщательно изучали этот уголок Вселенной и первым  делом создавали повсюду базы спасателей. Спасатели давали своеобразную  «подписку о невыезде». Они уже никогда не вернутся на Землю. Они так и будут  жить на базе спасения, ближайшей от новой, только что открытой планеты. Вот  такого человека, как мы скоро убедились, и оставили из-за меня там.
Конечно же, для нас он стал не спасателем, а преследователем…
Мы с Альвирой, исцарапанные зарослями шиповника, с облегчением  вздохнули, когда увидели в небе исчезающую точку космического корабля.  Траектория полёта рассчитана заранее, и поэтому экипаж был вынужден вылететь  точно в назначенное время. 
Красота и благосклонность Альвиры привели меня в какое-то  экзальтированное состояние. Мне не хотелось ни о чём другом думать. Меня  больше не интересовало ничто земное. Только продолжал мучить вопрос, почему  её жизнь в опасности. На мои расспросы она так и не ответила ничего  вразумительного.
– Настанет время, расскажу, – сказала она, как-то раз, когда мы лежали в  обнимку в ее широкой постели, потягивая коктейль. 
Альвира обожала коктейли, готовила их с удовольствием, придумывала  новые рецепты.
– Впрочем, скоро увидишь сам, – продолжала она, вздохнув. 
– Я не хочу видеть, а хочу тебе помочь! Не понимаю. Как это можно  увидеть? Дорогая, если я ничего не знаю, как же сумею тебе помочь?
– И не сумеешь. И не надо. 
– Это какая-то ужасная тайна? 
– Как сказать.  Какой же ты наивный, доктор. В твои  тридцать два
Она прицепилась к моим годам, как бульдог. 
«Конечно, для такого юного существа, как она, я кажусь уже стариком, –  думал я. – Ей же ещё и двадцати нет…».
Большой просторный особняк Альвиры находился уже за чертой города, и  мы надеялись, что спасатель так далеко не забредет. Придет к выводу, что я погиб,  отрапортует, и вскоре какой-нибудь корабль, пролетающий мимо, заберёт его.
Альвира была прекрасна, но очень часто грустна. Только мое обожание  иногда смешило ее. 
Помимо неведомой болезни Альвиры мою жизнь омрачало безделье.  Работать не было никакой необходимости. Город был буквально напичкан 
едой и напитками, оставшимися после гибели его жителей. Пустынные  супермаркеты, склады нетронутых запасов консервов, соков, минеральной воды,  печенья и конфет. Вина, коньяки… Нам двоим не израсходовать эти запасы  никогда. Тем более, что она ела скорее символично. Обожала консервированные  ананасы, и я, в поисках этих консервов, ходил «на охоту» по пустынным,  безлюдным супермаркетам и радовался, когда находил их. Еще мы гуляли в парке  рядом с домом, но она быстро уставала. Это, конечно, настораживало меня, но я  пребывал в такой экзальтации, что сразу забывал об этом. 
Телецентр молчал. Чтобы скоротать время, я хотел найти либо библиотеку,  либо книги в каком-нибудь частном доме. Чтение всегда было моей страстью. К  сожалению, в доме Альвиры не было даже книжных полок.
Но она категорически воспротивилась этому. Она даже выдвинула мне  ультиматум:
– Пойдёшь в библиотеку, больше меня никогда не увидишь. 
Когда человеку что-то запрещают, ему этого хочется вдвойне. Но я слишком  дорожил ею, чтобы ослушаться. Мне всё ещё не верилось, что такая красавица  согласилась быть со мной. Я мог часами любоваться ею, спящей. Порой мне  казалось, что всё это мне просто снится.
Вторая её тайна: каждый день она часа на два, а то и на три запиралась в  своей комнате, входить куда было мне воспрещено .
– Хочу побыть одна, – неизменно отвечала она на мои расспросы.
И вот как-то раз я внезапно заметил, что на ее красоту словно упала какая- то тень. Мы гуляли в парке недалеко от ее дома, как всегда, предварительно  осмотрев округу – не добрался ли сюда спасатель. Вдруг луч заходящего солнца  высветил морщинки вокруг её глаз. Я мог бы поклясться, что неделю назад их не  было. Но и они не портили её, и этот первый случай прошёл мимо моего сознания  почти незаметно. Я увидел и тут же забыл.
Через пару месяцев буквально с содроганием заметил, что морщины  углубились, появились новые, на лбу и на шее, и даже уголки очаровательных  пухлых губ слегка опустились вниз. Она стала выглядеть лет на сорок. Я понял,  что дело серьезное.
Конечно же, расстраивать её я не хотел и ничего ей не сказал. Но, как  медик, знал, что такое стремительное старение в столь юном возрасте – это,  безусловно, симптом заболевания. У меня на языке вертелось название болезни. В  мединституте нам читали этот курс… Прогерия, вот. Потом вспомнил даже  название синдрома. Синдром Хатчинсона- Гилфорда – нарушение гомеостаза  стволовых клеток.
Значит, Альвира не преувеличивала. Она действительно в опасности.
Втайне от неё я стал искать библиотеку, и через несколько дней нашёл.  Хотел выяснить всё о болезни, поразившей планету. В надежде получить хоть  какую-то подсказку, как лечить.
Там я и нарвался на спасателя.
Мускулистый загорелый мужчина в футболке с логотипом нашей  экспедиции на груди, погрузившись в чтение книги, одиноко сидел на стуле в зале,  уставленном стеллажами с книгами.
Заметив его, я сначала оторопел. Потом осторожно, на цыпочках стал  пятиться к двери. Я знал, что спасателей снабжают не только оружием, но и  наручниками, чтобы в случае сопротивления взять верх над отставшим членом  экипажа и любой ценой доставить его на космический корабль. Увы, в  сверхдальних полетах случалось наталкиваться на невообразимые вещи. Нередко  бывали случаи помешательства на этой почве. А безумцы борются за свою жизнь  порой отчаяннее, чем тигры.
Уже почти у двери я неосторожно задел один увесистый фолиант. Он с  грохотом упал на пол.
Спасатель молниеносно вскочил.
– Ну, наконец-то! Ты жив! Постой! Я скажу тебе… это важно! Стой же! –  кричал он.
Но я уже бежал вниз по лестнице, а на улице понёсся не к дому Альвиры, а  в противоположную сторону, уводя преследователя от неё подальше.
Спасатели люди натренированные, прекрасно оснащённые. Пробежав  несколько кварталов, слыша за спиной топот его ног, я вдруг почувствовал, как  меня подхватили, словно рыбу, в сачок. Вокруг меня  мгновенно обмоталась сеть. Я  рухнул оземь и понял, что преследователь выстрелил мне вслед своеобразным  «гарпуном», компактно упакованной сетью.
Теперь ничего другого не оставалось, как беспомощно лежать в сети,  наблюдая, как он приближается ко мне.
– Зря ты так, – сказал он, остановившись передо мной,  вытирая пот со лба. –  Я же тебе помочь хочу. Эх, друг… Вот уж угораздило тебя! Ты, пожалуйста, не  обижайся, сейчас сделаю тебе укол.
– Конечно, ты друг, кто же еще…, - прохрипел я в ответ. – Когда  собираются пакостить, то говорят, что исключительно по дружбе. И на пользу.
– Не горячись. Ты мне потом ещё спасибо скажешь! Пойми, тебя обманули,  – продолжал он увещевать меня, набирая в шприц раствор. – Сейчас уколю, ты  успокоишься,  и мы тихо, мирно полетим домой. Вот как раз послезавтра один  экипаж возвращается с Компы, она отсюда недалеко, ты ведь её знаешь? 
Компу я знаю. Командир одного корабля там свой бесценный компьютер  забыл и на обратном пути всё причитал «мой комп, мой комп». Вот и нарекли…
– Дружище, я тебе сейчас только четверть дозы ввёл, – ласково успокоил  меня спасатель. – Чтобы у тебя силы были до дома дойти. Показывай, где вы от  меня так долго прятались. Ловкие вы, ничего не скажешь. В центре решили, что  ты, наверное, здесь сирену повстречал. Так ведь и есть? Потом тебе ещё дозу  добавлю.
Я знал, что это за вещество. Оно парализует волю. Подчиняет тебя воле  другого человека, и ты покорно делаешь всё, что скажут. Я знал это, но химия в  крови сильнее. И я покорно повёл его в сторону нашего дома. Я понимал – меня  увезут. Просить, умолять смысла не было. И я покорно шёл, обдумывая, что же  делать. Надо пойти на хитрость. С каждым человеком желательно разговаривать  на его языке. 
– Друг, помоги мне, – я умоляюще посмотрел на него. – Помоги мне,  дружище.
– Вот это уже другой разговор, – весело сказал он, ободряюще похлопав  меня по плечу. – Чем смогу, конечно, помогу.
– Давай возьмём Альвиру с собой. Она тут совсем одна. В городе никого не  осталось. Одна на всей планете. Она тяжёло больна. От этой болезни тут умерли  все.
– Надо же… – он усмехнулся. – Альвира. Имечко какое замысловатое. Нет,  по инструкции не полагается чужих с собой брать. Да и не больна она вовсе .
«Вот так. Я медик, поставил диагноз. Знаю эту редкую болезнь, –  размышлял я. – А этот амбал считает, что знает лучше меня!»
Но спорить с ним у меня сил уже не было. Укол сделал своё дело. Я  чувствовал, как меня охватывает равнодушие. Всеобъемлющее.  Вселенское .
Когда мы вошли в комнату, где в постели лежала Альвира, она сначала  испуганно вздрогнула, но потом взяла себя в руки, села, натянула одеяло  почти до  подбородка, взяла с тумбочки блюдце с ломтиками ананаса, поставила его на  кровать перед собой и спокойно сказала:
– Я знала, что этим кончится. – Потом повернулась ко мне: – Спасибо,  дорогой. Ты подарил мне кусочек счастья перед самым уходом.
Как ни в чём не бывало, взяла в руки бокал с коктейлем, и принялась  невозмутимо потягивать его через соломку, заедая ломтиками ананаса.
– Ну, что? – спросил мой, несколько всё же растерянный, конвоир. – Сама  ему расскажешь? 
И тут я потерял сознание.
Очнулся в окружении людей в белых халатах и узнал, что нахожусь в  больнице. Уже на Земле.
Целый месяц со мной работал психолог. 
– Вся их индустрия была направлена на создание и поддержание женской  красоты, – повторял он мне. – Дам вам почитать их книги. Там всё подробно  описано. Они достигли фантастических результатов. Пластические хирурги  творили чудеса. Дело кончилось тем, что женщины перестали рожать. У них  просто не хватало на это времени. Весь день уходил на поддержание красоты. То и  дело надо было менять различные имплантаты, шлифовать кожу, вживлять новые  волосы и ногти. Ходить на массаж – болели искусственно удлинённые ноги. В  конце концов, там отменили даже суррогатное материнство. Те женщины, кто  победнее, работали с утра до ночи косметологами и глядя на богатых, мечтали  лишь о том, как стать такими же красавицами. Им тоже было не до детей. В итоге  планета вымерла.
Внешность вашей Альвиры, после смерти специалистов, помогавших  поддерживать юный вид, стала катастрофически быстро деградировать. Вы же не  догадывались, что ей уже под девяносто?
– Не верю! – воскликнул я. – Выпустите меня отсюда! Я снова устроюсь в  экспедицию и привезу её сюда. Это преступление – оставлять её там одну! 
– Бросьте. Старое дерево не пересаживают. У себя дома она, пожалуй, еще  года два протянет.
– Перестаньте меня обманывать, – устало сказал я. – Уходите.
Я жду, когда меня, наконец, освободят. Постоянно думаю о ней.  Вспоминаю, как она держит в тонкой руке бокал, медленно потягивает через  соломинку коктейль, откусывает кусочки ананаса… 
«Я спасу тебя, – шепчу я. – Вот увидишь, спасу…»
Кто же не знает Компу... Командир одного космического корабля там свой  бесценный компьютер забыл и на обратном пути всё причитал: «Мой комп, мой  комп!». Вот планету и нарекли…
– Дружище, я тебе сейчас только четверть дозы ввёл, – ласково успокоил  меня «друг». – Чтобы у тебя силы были до дома дойти. Показывай, где вы от меня  так долго прятались. Ловкие вы, ничего не скажешь. Потом ещё тебе дозу добавлю.
Я знал, что это за вещество. Оно парализует волю. Подчиняет тебя воле  другого человека, и ты покорно делаешь всё, что скажут. Я знал это, но химия в  крови сильнее. И я покорно повёл его в сторону дома Альвиры. Просить, умолять  никакого смысла не было. И я покорно шёл, обдумывая, что же делать. С каждым  человеком желательно разговаривать на  его языке.
– Друг, помоги мне, – я умоляюще посмотрел на него. – Помоги мне,  дружище.
– Вот это уже другой разговор, – весело сказал он, ободряюще похлопав  меня по плечу. – Чем смогу, конечно, помогу.
– Возьмём Альвиру с собой. Она тут совсем одна. Она тяжёло больна.
– Надо же… - он усмехнулся. – Альвира. Имечко какое замысловатое.  Только она вовсе не больна.
«Надо же. Я – медик, я поставил диагноз. Знаю эту редкую болезнь, –  размышлял я. – А этот амбал считает, что знает лучше».
Но спорить с ним у меня сил не было. Укол сделал своё дело. Я чувствовал,  как меня охватывает равнодушие. Всеобъемлющее. Вселенское.
Когда мы вошли в комнату, где в постели лежала Альвира, она сначала  вздрогнула, а потом спокойно села, натянула на себя одеяло почти до подбородка,  взяла с тумбочки блюдце с ломтиками ананаса, поставила его на кровать перед  собой и сказала:
– Я знала, что этим кончится, – потом повернулась ко мне: – Спасибо. Ты  подарил мне кусочек счастья перед самым уходом.
Она, как ни в чём не бывало, взяла в руки бокал с коктейлем и принялась  его потягивать через соломинку, заедая ломтиком ананаса.
– Ну что? – спросил мой, несколько всё же растерянный, конвоир. – Ты  сама ему расскажешь? 
И тут я потерял сознание.
                                ***
Очнулся в окружении людей в белых халатах и узнал, что нахожусь в  больнице. Уже на Земле.
Целый месяц со мной работал психолог. 
– Вся их индустрия была направлена на создание и поддержание женской  красоты, – повторял он мне. – В их книгах всё подробно описано. Они достигли  фантастических результатов. Пластические хирурги творили чудеса. Но женщины  перестали рожать. У них не хватало на это времени. Весь день уходил на  поддержание собственной красоты. Надо было шлифовать кожу, менять  различные имплантаты, вживлять новые волосы и ногти. Ходить на массаж –  болели искусственно удлинённые ноги. В конце концов , отменили даже  суррогатное материнство. Женщины, что победнее, работали с утра до ночи  косметологами и, глядя на богатых, мечтали лишь о том, как стать такими же  красавицами. В итоге население планеты вымерло. Внешность вашей Альвиры,  после смерти специалистов, помогавших поддерживать юный вид, стала  катастрофически быстро деградировать. Вы же не догадывались, что ей уже под  девяносто?
– Не верю! – воскликнул я. – Зачем её оставили там? Это преступление! 
– Старое дерево не пересаживают. Там она, возможно, года два еще  протянет.
– Перестаньте меня обманывать, – устало сказал я. – Уходите.
                          ***
Я жду, когда меня, наконец, выпустят. Лежу, закрыв глаза, а перед моим  мысленным взором стоит Альвира. Она держит в тонкой руке бокал, медленно  потягивает через соломинку коктейль, откусывает кусочки ананаса и, задумчиво  улыбаясь, смотрит на меня. 
«Я обещал тебя спасти, – шепчу я, – и я это сделаю, вот увидишь...».
9. Наталія Зайдлер ОСЯГНЕННЯ СУТНОСТІ
Наталія Зайдлер
ОСЯГНЕННЯ СУТНОСТІ  
Нова книга члена Національної спілки письменників України  – володаря  багатьох престижних міжнародних і всеукраїнських відзнак  – мелітопольського  поета Олега Гончаренка «В чеканні нової трави …» укотре засвідчила, що він –  митець європейського рівня, якому близькі і кращі традиції національної  культури, і вікові здобутки  світового мистецтва.  Серед іншого на особливу увагу,  на наш погляд, заслуговує образ ліричного героя Як відомо, лише той герой може  викликати зацікавлення читача, котрий максимально передає відчуття автора,  засновані на гуманності та небайдужому ставленні до долі співвітчизників Поет  презентує  щире  бажання  осмислити проблеми буття і засобами талановитого  художнього слова прагне змінити світ на краще.  
Уже перші поезії означеної книжки підтверджують вислів про те, що совість  – це голос Бога в душі людини. Зауважимо, що автор лише декілька разів говорить  саме про неї:  «Хлюпаєш в майбутнє буття варіації , / боячись лиш варіантності  совісті» («Варіації»),  «Душа не визнає переговорів , / душа не ділить істини  навпіл» («Дорога»),  «…знатиме і злий спокусник-змій, / що я не продаюся ради  хліба» («Правильне») «На фото старих, де ще юним стою , / стоять лише мертві  (!) зі мною в строю. / … / Не скажеш їм, очі сховавши: «Не зміг…» / Їх руки – мов  крила на плечах моїх  («Совісне»). Однак , усі чесноти українського митця що  незримо присутні в його віршах ,    є похідними саме від цього поняття, тому все,  що болить поетові, не залишається не  поміченим і читачем.
Як і в попередніх своїх книжках (а їх у О. Гончаренка понад тридцять) він із  гордістю усвідомлює себе невіддільним від багатовікового Роду, що зародився і  зростав на рідній землі. На переконання автора, саме непроминальність відчуття  довічного існування на прадавніх теренах кожного з нас як члена великої родини  надавало і надає сили і письменнику, і його  співвітчизникам Щире у своїх  найкращих проявах почуття синівської любові до батьківщини висловлено,  наприклад, у таких напрочуд прекрасних рядках «Люблю свою правічну Україну, /  люблю свій рід й боготворю народ!» («Епічний епілог»),  «Я вас, брати, й на  хресті любитиму / тільки за те, що ви просто є » («Землякам»),  «Цей прихисток  не визнає сиріт  – / … / воістину в лелечім пориванні / схиляється над кожним  серцем Рід» («Вічні реалії буття») «Розкрилена Квітка Прекрасного Роду   / твій  тотем, твій хран і твій Храм золотий . / … / Ми вічні! Ми віщі! Жадаймо своє!»  («Квітка Роду»),  «Лиши цей Заповіт Завітний синові: / «Свій край – як рай!» / І  прихились…                    І помолись… » («Свій край – як рай!»). Свою Україну автор  називає Обітованою Землею, якою вона була, за митцем,  «поки Справжні не  вмерли і мертвих живі / не забули»  («На цвинтарі») .
Саме така любов природно визначила усвідомлення поетом своєї ролі та  місця в українському суспільстві , чітке осмислення власного поетичного кредо, в  основі якого – потужне почуття відповідальності не лише перед батьківщиною  взагалі, а й перед кожним окремим українцем, тому  «любов, вічний труд і біль   /  ось іпостасі, за котрі бився» («Сьогодення») Він знає, що його доля  – «творити,  поки світ не вкрила крига»  («Віще марення»).             На наше переконання, митець  гостро відчуває цю відповідальність не лише на духовному, а навіть і на фізичному  рівнях. Сповідуючись перед співвітчизниками, він не приховує, що йому не було й  не буде легко (поет завжди  «рвав серце своє», «збив об камінь крила» ), і «ще  буде всяко – гірко, страшно, злісно» однак «диво» власної поезії вже  «воздвигнув і  зростив /                   по квіточці, по скалці, по перлинці» Свою життєву дорогу поет  визначає як  «Обраний Шлях» а «Обраному Господом належить / в борні зробити  стилос золотим ». Відомо, що істинна жертовність протягом століть була властива  кращим представникам вітчизняної літератури: забуваючи про власні блага, вони  вірою і правдою служили своєму народові. Не є винятком і  О. Гончаренко. Він свідомо обрав тернистий шлях правдивої сповіді, оминаючи  бездумні солодкі співи «…хвалить себе ти будеш потім,  / коли з непотребу, із  бруду і сміття / удасться вирвати всі кинуті святині»  («Врятований іконостас»),   «Спинись і озирнися і, озрівши / яв немічі, пожарищ та скорбот, / всю душу  заклади – вклади у вірші» («Акро-апокриф»),  «А я ось серце із грудей дістану / і  піснею в ҆ явлю у щебет зграй»  («А я ось серце із грудей дістану »),  «О, Майстре, чи  колись ти вийдеш з бою / хоча б для того, щоб відсапатись лишень? / У цьому  світі, творенім тобою, / тобі й тут місце, що дісталося,   мішень! » (« Митець»).  Поет часто говорить від першої особи, називаючи себе скромним соняхом,  Мудрим Сторожем (це ім’я зустрічаємо і в інших його книжках ), його душа –  дикий кінь тарпан, а в ній – океан «Забувши на суші нудне і погане, / ізнов  пориваєшся в далі нові... / Нікуди не дінешся від океану, / бо він весь (!)  – у тебе в  крові»  («Океан»).
 Поет і патріот своєї Вітчизни  Олег Гончаренко, висуваючи найперше до  себе вимоги щодо щирого їй служіння,  звертається з цим проханням і до всіх  українців.  У цьому прагненні він і щирий друг , і порадник, і трибун, і навіть  строгий судія для своїх співвітчизників. У його поезіях органічно переплетено  складові тріади минуле сучасне майбутнє. Митець декларує загальновідому  думку про те, що без  минулого  («Збудімо забуту могуть України / і віри та мрії  жагу у синах! »)  немає майбутнього, тому про це нині треба не забувати Він  наголошує, що саме зараз  «потрібен світові Герой Нашого Часу» Цей сміливець  стане гідним спадкоємцем славної національної минувшини і прокладе дорогу у  щасливе майбуття. Оскільки нині найболючіша тема –  неоголошена війна, яка вже  спричинила загибель сотень українців  («Мій час… Мій біль… Мій плач… / … /  Чаїться мрія (чайка при дорозі) / чи Україна при семи вітрах ») , Олег Гончаренко  не оминає цієї пекучої проблеми. Так, наприклад, він схиляється перед подвигом  наших воїнів, серед яких і його небіж і похресник Богдан Гончаренко , інші славні  лицарі:  «Бій затих . Але ти вже ніколи / не вийдеш із бою, / Богом даний Богдане,  такий-от єдиний, один! » («Епітафія»),  «Скаже Народ:                     «Не вмирають  герої!» /…  / станете ви ще обіруч Христа» («Воїнам, загиблим 5.04.2015 року в  селі Широкіне»). Нагадавши краянам про буремне і неоднозначне сьогодення , де  «минуле втрачено І губиться «сьогодні»  у «країні сумнівів » і вирі болю , поет, як і  впродовж усієї своєї творчості, говорить про звитяжне українське козацтво і щиро  вірить, що воно допоможе нам у нашій справедливій борні «Ген, в иріях  Славутича-Ріки / на сивий берег, на квітневий вереск  /  ізнов святі виходять  козаки» («Спогади»).
Автор книжки закликає співвітчизників до рішучих дій. Він згадав братчиків  козаків, оскільки саме вони були і залишаються для своїх нащадків прикладом  безкомпромісності і беззастережної віри в перемогу. Тому так сміливо і впевнено  лунають такі рядки:  «Пора…  /…  / Катів знеславити. Прославити предтеч. /… /  Навчитись вірити, сміятися, любити… / Навчитись бути, існувати, жити»  («Оце знущання над праотчою ріллею…»). Усе це, на переконання митця, змінить  Україну. Впевненість        О. Гончаренка, його щирість і свята віра наповнюють  надією і наші серця.    Не можна без хвилювання читати такі рядки:  «…мій  Українцю… /…/ І ще засяє славний княжий тризуб / над світом (ні! над  Всесвітом!) усім. / Прозрівши, більш не піде брат на брата! / Завиють ті, хто  зрадив і хто втік » («Залізний тік»). Поетова Україна  – це край, де  «нема  скорботи» «там віднайшли до всього віщу суть / і вишній сенс, і навіть зміст  найвищий» тому «ще теплиться надія / на мирний день і на живу весну».
Широку амплітуду почуттів у дослідженій книзі поезій  також   збагатили  вірші, присвячені темі кохання, вірності та зраді друзів тощо.      
Як бачимо, український поет Олег Гончаренко сенс свого існування бачить у  служінні батьківщині не лише в години радості, а й у добу її нелегких  випробувань. Його нова збірка поезій «В чеканні нової трави (Апокрифи  дійсності)» ще раз підкреслила активну життєву позицію її автора, прагнення  митця  в усьому дійти до суті, бути у вирі подій, знайти можливість сказати  співвітчизникам гірку правду, не переступивши межі поваги до них. Без сумніву,  розглянута книжка  –  важливий крок до   глибокого осмислення нашого буремного  сьогодення. 
10. Василь Слапчук Із книги «Укол годинниковою стрілкою»
graphic
Василь Слапчук
Із книги «Укол годинниковою стрілкою»
***
Глина глині не рівня,
вода воді,
вогонь вогневі.
Щоразу, коли гончар прикурює,
видно, як руки
тремтять.
Попід стіною — глечики.
У кожному —
кінець світу.
***
сонце
в сільському ставку
купається
до крові порізалося
об розбиту пляшку
мати кличе до хати
знову
натер ноги черевиками
Ван Гога
темніє
наче після удару
***
Дозволяєте
на себе кричати,
аби не били.
Дозволяєте
себе бити,
аби не вбивали.
Дозволяєте
себе вбивати,
аби не мучили.
Дозволяєте
себе мучити,
аби до життя
не силували.
***
Земля під ногами,
як гончарний круг, —
голова обертом.
Перед гончарем
усі глечики рівні,
але в одному  –
молоко,
а другий —
глини кавалок.
***
Мій молодший брат глечик
на коліна вклякнув,
молоко поміж пальців
потекло.
Колись і я скажу:
«Господи,
повертаю Тобі
глину Твою».
***
Ніч досмоктувала карамельку
місяця,
метушливі тіні
на сусідському подвір’ї
будували гільйотину
для півня.
З опівночі
цілуємося з тобою,
аби дізнатися,
кому
випаде
роль ката.
***
Годинник показував осінь.
До сусідського будинку
покликали лікаря.
Він оглянув хворого, мовив:
«Буде дощ».
Ти роздягнута вибігла до лікаря
з парасолею,
а я спостерігав, як шибка
розсипається на скалки.
Ти також хвора, думалося мені,
тобі потрібний лікар.
Я ж здоровий.
Я навіть можу їсти скло.
***
на сцену
виходить чоловік
вигукує
вона не кохає мене
і стрибає до оркестрової ями
зал аплодує
у тебе зволожені очі
драма
а якби я стрибнув
була б комедія
***
Написав би
повість
про кохання,
але
так тяжко
карбувати на камені.
Та ще тяжче
читати
на воді.
***
Замовляю дві кави з коньяком.
На розі будинку,
з трояндою в руці,
стоїть дівчина,
яка стала жінкою
раніше,
ніж навчилася відрізняти
золотого осла Апулея
від здохлого осла
Сальвадора Далі.
Ти знову не втрапила
цигаркою
в попільничку.
***
Більшість знайомих мені жінок
мають звичку
курити в ліжку.
Тим часом
я рахую черепицю
на дахові
сусіднього будинку.
Черепиця червона і важка.
Однією-єдиною
зірваною вітром
вбило на вулиці чоловіка.
На його місці
повинні були бути
ми всі.
***
Аби жайворонки в небі
не погубилися — в кожного
срібний дзвоник на шиї висить.
А як корови,
з пасовиська вертаючись,
сонце рогами за обрій закотять —
тиша настає.
Господар жайворонків
Богу молиться.
***
З часом
все складніше відрізнити
тих,
що дмухали на гвинти,
роблячи вітер,
від Дон Кіхотів,
котрі боролися
з млинами гелікоптерів .
Уже тепер
ми їх вшановуємо,
як рівних.
***
Колесо до води
завжди
повернуте плечима.
Вода крутить колесо,
аби зазирнути
йому в лице.
Колесо ніколи
не вгамує спраги,
а вода не дізнається,
що істина кругла.
***
Ти сьогодні,
наче у мед вмочена.
Не дивися мені у вічі.
Наблизив лице до квітки —
зомліла.
Позаду тебе
на стіні —
тінь від бджоли,
як від ангела.
***
Сусіди перемовляються:
— Галю, піди
назбирай метеликів,
снідати пора.
— Сьогодні ми
не будемо снідати, Івинку,
бо я тебе кохаю.
Дивлюся у вікно,
перехожим під ноги.
Я вже звик
щодня снідати метеликами.
***
Вийде з хати жінка,
не гляне у мій бік.
Розвішає білизну,
поли халата розбіжаться —
уваги не зверну.
Берусь рубати дрова,
аби не чути,
як кохання минає.
Швидше, ніж сохне білизна.
***
Коли години за сонцем
визначали,
ніколи не спізнювалися.
Дарма дзигарям
у лице
зазираєте.
Все одно,
часом непрощені,
від уколу
годинниковою стрілкою
помрете.
***
Простила пташці спів,
та не змогла пробачити
яєчка у гнізді.
Ще досі пам’ятає чоловіка,
ім’я якого не зуміла
розміняти на імена
своїх дітей.
***
Мовчання у слові не поміщається.
Заніс чоловік дзигаря над головою,
наче гранату: весь світ у заручники взяв.
Дзигар маленький, а часові в ньому
не тісно, бо мало його.
«Тільки не мовчи», — жінка благає.
Дзигар стрілками розводить.
Не заради світу і не заради жінки
чоловік життям ризикує,
а заради слова,
якого, врешті-решт, ніхто не розуміє.
***
Війна — це коли чоловіки
сплять зі зброєю.
На війні чоловікові
снилася жінка.
Коли чоловіки сплять
із жінками — це кохання.
В ліжку з жінкою
чоловікові снилася війна.
І війна, і жінка
не лишали йому вибору.
Одному Богу відомо,
скільки чоловіків
зникають безвісти.
11. Василь Слапчук Канадська книжка Тетяни Дзюби
Василь Слапчук
Канадська книжка Тетяни Дзюби
У Канаді, в Торонто  , у серії лауреатів Міжнародної літературної премії імені  Ернеста Хемінгуея, побачила світ чудова збірка віршів Тетяни Дзюби «Танок  Саломеї». Видали книжку популярний канадський журнал «Новий Світ» і  видавництво « Litsvet». Вірші пані Тетяни  майстерно переклала знана поетеса та  перекладачка, доктор культурології Євгенія Більченко.
Тетяна Дзюба – відома та шанована, причому вже не лише в Україні, а й за  кордоном. Вона – поетеса, журналістка, літературознавець, доктор наук із  соціальних комунікацій, професор. Її твори перекладені понад 60-ма мовами світу  й опубліковані у 40-ка державах . Книги пані Тетяни вийшли в Україні, США,  Канаді, Швеції, Польщі, Сербії, Болгарії, Туркменістані, Казахстані… Нині вже  готуються до друку її збірки чеською, румунською, в’єтнамською, іспанською,  французькою, арабською, македонською, білоруською мовами. Значний резонанс  викликали збірка поезій Тетяни Дзюби «Акомодація до часу», її літературознавча  книга «Талант як міра ваги», монографія «Спрага народу і спрага Вітчизни.   Публіцистика другої половини XIX – першої третини ХХ ст.: модель національної  ідентичності». Також пані Тетяна ще й блискуче перекладає з німецької та  слов’янських мов.
Тому не дивно, що талановиту українку нагороджено і в рідній державі (вона  – зокрема, лауреат престижної премії Держкомтелерадіо України імені Івана  Франка  – за найкращу наукову роботу року), і за кордоном: у Канаді, Німеччині,  Італії, Бельгії, Сербії, Болгарії, Македонії, Польщі, Удмуртії, Білорусі,  Казахстані… Вона – лауреат таких почесних зарубіжних премій, як імені Людвіга  Нобеля, Ернеста Хемінгуея, Франческо Петрарки. До того ж, пані Тетяна пропагує  Україну за кордоном  – на різноманітних міжнародних літературно-мистецьких  фестивалях. 
Книжка Тетяни Дзюби «Танок Саломеї» – дуже ошатна. Втім, головне –  звісно, вірші. А вони – дійсно цікаві, вишукані, глибоко філософські.
… І впаде яблуко, розлетівшись надвоє,
Його половинки з’їдять щасливі закохані,
І не помітять за гіллям заплаканої Єви,
Яка прокляла свій давній авітаміноз.
Цей поетичний світ – близький до того, в якому ми живемо  Хтось не  помічає його недосконалості (щасливі закохані), хтось, немов заплакана Єва,  кається, оскільки став причиною глобальної (як трапилося з Євою) або ж  локальної (як трапляється з кожним із нас) утрати істинної або ж уявної ідилії.  Однак це  – не світ людини з відчуттям власної ущербності, це – світ особистості,  яка здатна відчути щастя закоханих і вміє розгледіти сльози Єви, – тобто світ  людини, котра усвідомлює реальний стан речей, і дошкуляє їй не оскома давнього  гріха, а спрага за солодом довершеності. Звідси – намагання осягнути закони  гармонії, прагнення до ідеалу. 
Та чим більше ти прагнеш бездоганності, тим глибше щоразу пізнаєш  драматичність людського буття.
Тут, на стеблах жовтавих, сонячних,
Проростає у небо олжа.
Підіймають голови соняхи,
Як жертовне ягня до ножа.
Тетяна Дзюба  – начебто доволі стримана у своїх почуттях, може, навіть  раціональна ; хоча це – все ж не раціональність прагматика з атрофованими  емоціями романтика, а радше – мудрого філософа, котрий уміє керувати власними  почуттями, розподіляючи їх і спрямовуючи в таке русло, де б вони не заливали  повінню довколишній світ, а лише – зрошували, підживлювали, зворушували…  Спокій та виваженість Слова поетеси зумовлені знаннями, що нічого не дається  просто так ; адже все прекрасне й дороге здобувається і утримується зусиллями  волі та почуттів.
Якщо душа не сягне голови,
То голова впаде до рівня серця.
У цих рядках Тетяна Дзюба сформувала закон, який може послужити  кожному з нас ключем до розуміння й знання передумов гармонії – якщо не в  масштабах Всесвіту, то бодай у межах однієї людської долі.
Саломея 
Із ким ти порадишся, куди підеш у герці, у танці?
Блакитна кров льону у білих одеж.
Одвічне питання: камо грядеш?
Глава Іоанна – на таці.
Танцюй, Саломеє, бо кров – не вода, 
Від неї нерони хмеліють.
Танцюй, Саломеє, бо ти молода
І ще не спізнала похмілля…
Тимпани. І ковзко й непевно ступні.
Червоно – на сніг і на сум без причини.
На святки у школах тепер вихідні,
Лункі, мов «Кларнети» Тичини.
«Ти сторожем братові тільки не стань», –
Благаю. Схитнулися шальки,
Мов твій, Саломеє, догідливий стан
І ледь закривавлені пальці.
Та били тимпани – і він не почув
Чи зріс корчмарем для скитальців?
А ким мені бути, як стрінуть дощі:
Таріллю, главою чи танцем?
І з ким ти порадишся, куди підеш?
Так добре, аж ворог жаліє.
Від краю до краю, від меж і до меж
Неспинний танок Соломії.    
Саме цим надзвичайно проникливим, яскравим і глибоким віршем я й  завершую свій відгук на цю неординарну книгу. Безперечно, у Тетяни Дзюби –  велике творче та наукове майбуття.    
  
12. Светлана Смирнова Рассказы Розовая тетрадь
Светлана Смирнова 
Рассказы
Розовая тетрадь
Иногда вещи пропадают, словно проваливаются сквозь землю. Ты их ищешь и  нигде не можешь  найти. . .
 В таких случаях бабушка говорила: чёрт взял! 
 Я знаю, это случается почти с каждым. 
 Вы хорошо помните, что вот та розовая тетрадка лежала на столе и вы, совсем  недавно, буквально на днях, листали её.  . .
 Но сегодня она вам понадобилась, а её нигде нет. 
 Вы всё в комнате перевернули верх дном, в процессе поиска разбили старую  керамическую вазочку, которая жила с вами бок о бок добрых полтора десятка лет  и была дорога вам. Вы ставили в неё цветы, а потом стали держать в ней  шариковые ручки и простые карандаши. Она стала спутницей вашего творчества.
 И вот – осколки на полу. . . Досада в сердце. Муж,  разумеется , обещает её  склеить. Но вы прекрасно знаете, что у него никогда  не дойдут до этого руки. Он  сложит аккуратно черепки на своём письменном столе на видном месте и   благополучно забудет об этом.
 Да и стоит ли склеивать то, что разбилось? 
 А в ту розовую тетрадку я в юности переписывала стихи, которые мне хотелось  сохранить и перечитывать время от времени. В те годы было трудно купить  хорошую книгу. Книг, разумеется, издавалось  много. Но Есенин, Цветаева,  Ахматова, Гумилёв были под запретом. Ещё я  переписывала в эту тетрадь стихи из  местных газет:Лиру Абдуллину, Римму Мазитову и других поэтов нашего города;  советских поэтесс: Новеллу Матвееву, Ларису Васильеву, Ирину Снегову, Сильву  Капутикян, Майю Никулину и многих других.
 Как бы мне хотелось полистать сейчас эту тетрадку и посмотреть чем жила моя  душа в шестнадцать лет!
 Пропавшая вещь становится загадкой. Ты напрягаешь память, пытаешься  вспомнить, что там было в этой Розовой тетрадке? Были стихи. . .А между строчек  чужих стихов таились твои собственные юные переживания и мечты. Ведь стихи  ты подбирала под своё настроение, те, что  были близки тебе.
 Тетрадка была небольшого формата в розовой клеёнчатой обложке. На обложку, в  самом центре, ты наклеила открытку, на которой были изображены розовые розы.  И подписала: Стихи. А ниже свою девичью фамилию.
 Те годы пахнут фиалкой, весенним мягким ветром, яркостью чувств. В те годы ты  резко переходила от отчаянья к радости. И казалось, что всё впереди. 
 В те годы мы казались себе вечными.
 27.11.15г.
Первая любовь
Нина стояла на железнодорожном мосту и смотрела вниз на проплывающие мимо  спины поездов и электричек.
 Каким ветром её занесло сюда, сама не понимала. Стояла и вдыхала знакомый  запах мазута, прелых листьев, слушала птичьи вскрики электровозов, которые  почему-то всегда тревожат душу, словно зовут в далёкие  края, незнакомые города,  обещают нечаянные встречи. . .
  Под мостом, на станции, толпился народ с тяжёлыми сумками и чемоданами.  Кто ждал электричку, кто поезда. 
 А Нине некуда было ехать. Она  просто стояла и смотрела.
   Вспомнился Колька - её первая любовь. Он в школьные годы посещал детскую  железную дорогу в парке им. Якутова и носил красивую форму  железнодорожника. Фуражка очень шла к его тёмно-рыжим кудрям и чёрным  глазам.
  Той памятной весной он вернулся из армии и ждал её под окном.
  А она, не догадываясь об этом, прогуливалась с подругой по аллейке, болтая о  всякой чепухе.
  Видела, что кто-то стоит в их палисаднике, но в голову не пришло, что это может  быть он.
   Колька сказал: 
 - Я тебя жду уже три часа. Ты где была? Я демобилизовался.
    И они пошли в старый знакомый им с детства парк. Просидели там до темна на  скамеечке под кустом сирени, которая ещё не распустилась. Смотрели на реку,  слушали доносившийся с железнодорожного моста ритмичный стук колёс,  далёкие свистки электровозов, разговаривали.
  Его не было три года. За это время она окончила школу, провалила экзамены в  институт,  устроилась работать чертёжницей и немного охладела к нему.
 Так ей казалось в тот вечер.
  За полгода до его демобилизации она оборвала переписку с ним, но хранила все   письма. Он служил в Германии, и конверты у писем были особенные, с красивой  картинкой, с незнакомым запахом чужой страны.
  Она с замиранием сердца ждала каждый день почтальонку, худенькую  сморщенную башкирку с большой тяжёлой сумкой через плечо. А когда та  приносила письмо, была  невероятно счастлива. Это тихое тайное счастье билось в  её душе, как ключ. И с этим чувством она жила несколько дней, время от времени,  перечитывая строки, написанные его рукой. . . 
 Но Нина не стала Кольке всё это рассказывать. 
 Может быть, он почувствовал перемену в её отношении к нему? Её холодность?
  Когда прощались у ворот, он ей ничего не сказал
 и пропал. А Нина ждала.
  И вдруг подруга  говорит, что  к её  матери в магазин приходила Колькина мать за  продуктами. Делилась переживаниям, что Кольку какая-то девка закрутила. И ему  придётся на ней жениться.
 Приходили её родители, да такие настойчивые!
 У Нины руки опустились.
   . . .Прошло  три месяца. Наступил август.
 Поезд шёл в Москву. Объявили короткую остановку: 
 - Абдулино!  Стоянка две минуты! 
 Поезд зашипел, дёрнулся всем составом и остановился как вкопанный.
  Нина глянула в окно  и рванулась к выходу. Павел, ничего не понимая, побежал за  ней, пытаясь задержать:
 - Ты куда? Не успеешь! 
 Но она вырвалась из его крепких рук и помчалась по путаным рельсам, которые  выписывали зигзаги, -  там стоял Колька в слегка помятой железнодорожной  форме. Но всё равно, красивый, единственный. 
 Он работал помощником машиниста. Случай в последний раз свёл их на этой  небольшой  станции.
  Сказала ему: «А мы в Москву едем»,-  и показала рукой на Павла, который её  ждал у вагона.
  Хотела отомстить. Показать, что тоже другого нашла.
 Колька стоял и молчал. Этот отчаянный поступок, наверное, сразил его. 
 Это был заключительный аккорд в их отношениях.
 Она вышла замуж за Павла.
  На следующее лето Колькина жена, похожая на бесцветную моль, крашенная в  блондинку, катала в их аллейке голубую колясочку. Говорили, что у Кольки  родился сын. Но Нину это уже не волновало. Она тоже ждала ребёнка.
  И вот, прошла почти вся жизнь, которую они прожили врозь.
  А поезда всё бегали по рельсам. Кто-то встречался, кто-то разлучался, кто-то  уезжал навсегда. . .
Симфоническая музыка на свежем воздухе
***
 Любовь — это упоительная катастрофа: знаешь, что несешься прямо на стену, и  все же жмешь на газ; летишь навстречу своей гибели с улыбкой на губах; с  любопытством ждешь минуты, когда рванет. Любовь — единственное  запрограммированное разочарование, единственное предсказуемое несчастье,  которого хочется еще.
 © Фредерик Бегбедер
 ***
 «Самым интересным в нём была моя любовь,
 А теперь – ничего особенного».
         (из нтернета)
 Она просматривала ленту новостей в Контакте. Неожиданно на монитор резко,  словно его забросила чья-то чужая рука,  выплыло новое фото, и она увидела салон  ЕГО автомобиля, снятый изнутри. Перед лобовым стеклом небрежно брошена  фирменная белая сумочка с логотипом « Shanel”, с двумя тёмными безвольно  упавшими  верёвочными ручками.
   У неё дух захватило – ей показалось на мгновение, что она ощутила горьковатый   запах этих духов и словно ворвалась в чужую личную  жизнь.
 Это была его жизнь, здесь, рядом, в этом же городе, но словно в другом  измерении, за непроницаемой прозрачной стеной, в который она не имела  доступа.
 Его жизнь.. .. Совсем другая. И очень притягательная. Наверное, как всё, что было  связано с ним, неизведанное и тайное.
 И женщины у него были другие, которые его интересовали намного больше.  Иначе и быть не могло. Разница в возрасте составляла  почти двадцать лет, и она  годилась ему в матери. 
 Но странная штука любовь! Что она делает с нами, что вытворяет? Почему она  врывается в нашу жизнь внезапно и без стука? Откуда она приходит? Кто её  посылает, зачем?
 Она даже не догадывалась, что способна на такое неожиданно-сильное,  всепоглощающее чувство, захватившее её целиком в один момент, которое  свалилось словно с неба в тот вечер, в какое-то неотвратимое предначертанное  мгновение, посланное Богом? Или кем-то другим? Она даже не сразу осознала,  что произошло, она испытала  такое ощущение, словно кто-то сжал её в своём  крепком кулаке и не хотел отпускать.
 Она вся рассыпалась от счастья, от страха, охватившего внезапно всё её существо.  Её трясло, и она не знала, как справиться с этой внутренней дрожью.
 Подруга сказала: «Тебя зомбировали на любовь».
 И это было похоже на правду. Когда он на третий день позвонил, она от страха и  неожиданности не могла выговорить ни слова. Это было слишком! Настолько она  срослась с ним в своих мыслях, что никакие слова уже не были нужны.  С такой  силой, так безрассудно она никого никогда не любила. И она подумала: я сошла с  ума!
 И уже тогда знала, что ничем хорошим это кончиться не может, что это Трагедия!
 *** 
 А всё началось с Хельги.
 Если б она не познакомилась с ней в интернете, то ничего бы и не было! И в  сегодняшний, хмуро - зеленеющий, мокрый от дождя  майский  день мысли в  голове и заботы были бы совсем другие.
 Но всё случилось именно так, как случилось. Ничего не изменишь.
 Людям не приходит в голову, что новые знакомства надо заводить осторожно.
 Ведь каждое сближение с новым человеком – это риск! Неизвестно, как он  повлияет на твою судьбу.
 Когда Аня  написала Хельге первый, ничего не значащий, комментарий к рассказу  на литературном сайте, она не предполагала, что уже через пару месяцев она  примчится в их город и захочет встретиться с ней.
 Хельга была коренная уфимка, но последние пять лет жила в столице у дочери.
 Домой незнакомого человека Аня пригласить не могла, в кафе или в ресторан –  дорого. 
 И вдруг она узнала, что в художественном музее на днях должна состояться  Презентация книги местного поэта, прозаика и барда Петра Соколовского. 
  Это было то, что надо. Культурное мероприятие, которое должно было Хельге  доставить удовольствие. 
   Автобус заворачивал за угол,  приближаясь к музею, когда зазвонил её сотовый.  Громкий женский голос раздражённо спросил: «Ну, вы где? Едете?». Она  ответила, что будет через пять минут. 
 Глянула на свои  наручные часы: нет, она не опаздывала. В запасе было ещё целых  двадцать минут!
 Но подстёгнутая телефонным звонком, она летела от автобуса к музею на  предельной скорости. 
 Отворив тяжёлую дубовую дверь, Аня с идиотской улыбкой влетела в вестибюль и  сразу наткнулась, как на штык, на взгляд ярко-голубых глаз. И поняла, что это  Хельга.
 По лицу Хельги расплылась слащавая заученная улыбочка:
 - Анечка, это вы? Я вас сразу по фото узнала, - защебетала она. 
 Хельга предупреждала, что придёт не одна, с подругой, но Аня не предполагала,  что её подругой окажется Кира Герасимовна Варгина, жена известного своим  тяжёлым нравом Виктора Степановича, зав.кафедрой с матфака, у которого когда- то работал её муж.
 Хельга и Кира Герасимовна были однокурсницы и дружили с молодости.
 Кира Герасимовна ей понравилась. В её поведении и в речи не было фальши.  Живая в общении, она ей даже показалась ровесницей поначалу, хотя они обе  были намного старше Ани.
   От концерта все были в восторге!
 Песни об Уфе под гитару исполнялись с большим чувством и душевностью,  известный в городе актёр – чтец Иван Багиров  зачитывал с выражением отрывки  из новой повести Соколовского «Синяя даль». Украшением концерта была,  конечно, дочь Соколовского - обаятельная Лидия.
 И, если бы ничего не было, ни спетых песен, ни изданной книги, ни  старательного чтеца Багирова, одна Лидия своим присутствием, как нечаянно  упавший из окна солнечный луч, озаряла бы это пёстрое собрание людей.
 Это было в последних числах апреля, пять лет назад.
 С того дня  жизнь Ани качественно изменилась, всё пошло наперекосяк.
 Уже в начале мая, когда она пошла в кафедральный собор Рождества Богородицы  поклониться чудотворной иконе Божией Матери, которую привезли в город всего  на несколько дней, по возвращении домой Ане стало плохо. Её словно что-то  отталкивало от церкви: трясло, казалось, что церковь – это мрак, что-то тёмное. 
 Она сходила на исповедь, но священник как обычно ничего вразумительного  сказать не смог, посоветовал – причаститься.
 Через две недели неожиданно умер её племянник. Ему в июле должно было  исполниться всего тридцать три. Он боялся этого возраста и, как оказалось, не зря.
   Аня после посещения храма заболела и проболела всё лето. Ела одну овсянку на  воде и обезжиренный творог. Да глотала таблетки.
  В августе, когда ей стало лучше, она отпечатала свои фото и понесла их в Союз  фотохудожников.
 Союз фотохудожников находился на улице Комсомольской в том же здании, где  располагалась редакция еженедельника «Родники».
 Но вход в Союз был с другой стороны, со двора. 
 Она обогнула дом, спустилась по замшелым ступеням в глухой подвал.
 В узком коридоре вдоль стен висели работы какого-то неизвестного ей  фотографа: Уральские пейзажи, башкирки в национальных костюмах  за  чаепитием, деревенские картинки с бегающими козами, гусями.
  В боковой светлой комнате Аню  доброжелательно встретил работник Союза.  Председателя не было на месте. 
 Просмотрев её работы, он дал визитку председателя.  Но Аня  так и не позвонила  ему. 
 Она рассказала о своём походе в «Союз» Замесову. И они с Ильдаром решили  организовать фотовыставку поэтов Уфы. 
 Аня занялась распечаткой своих фотографий, поиском подходящих по формату и  цене рамкам и отложила поход в Союз на неопределённое время.
 В конце осени была организована фотовыставка  в помещении Республиканской  библиотеки. Они собирались назвать её «Уфимские поэты об Уфе», но к ним  присоединился художник одного из городских издательств Кирилл Шапкин. Он  восемь месяцев проучился в Голландии и привёз много хороших снимков.  Выставку назвали экзотично «Уфа – Голландия». А в голове у Ани так и вертелось  по аналогии:  «Москва-Васюки»
 У Ани взяли шестнадцать работ.
 Работы  надо было развесить. Дом был купеческий, потолки высокие с лепниной.  Штыри под самым потолком. Им выдали длинную хлипкую стремянку, по которой  было опасно лазать: она ходила ходуном, изгибалась как струна.
 Аня держала стремянку, а Замесов развешивал работы, её и свои.
   Приближалось торжественное открытие фотовыставки. И тут Ане позвонила  Кира Герасимовна. Она собиралась ехать в Москву на юбилей Хельги. Аня  пригласила её на открытие и сказала, что заодно передаст для Хельги небольшой  подарок. Она хотела подарить ей одну из своих работ с выставки.
 Но Кира Герасимовна не пришла.
 ***
 Как они познакомились с Германом? Она не помнила. 
 Но ей казалось, что они были знакомы  всегда. Она сердцем чувствовала  - это её  человек. Хотя для него она, наверное,  была всегда чужая, она не исключала этого. 
 Они были знакомы  давно, в интернете. Лет пять он был в числе её друзей в  Живом Журнале. В ЖЖ он был зарегистрирован под псевдонимом, вместо  фотокарточки яркая смешная картинка. И она не догадывалась, кто это. 
 Впервые о нём она услышала от его матери. Когда речь зашла о детях, Кира  Герасимовна долго и подробно рассказывала о своей дочери, кандидате наук.
  А потом коротко бросила: «А сын живёт за границей». И всё! Аня тогда ещё  подумала про себя: «Ну, за границей, так за границей. Отрезанный ломоть!».
 И не стала ничего спрашивать.
 Это было хорошее время. Только что прошла их фотовыставка. Выставка была  коллективной, но газеты писали в основном про неё. И ей было неловко перед  другими участниками.
 С его матерью, Кирой Герасимовной, она встретилась уже после закрытия  выставки. 
 Кира Герасимовна только  что вернулась из Москвы с юбилея  Хельги и привезла  её новый роман. 
 Они сидели в небольшом уютном кафе, и  Кира Герасимовна раскладывала перед  Аней фотокарточки с юбилея Хельги. Фотографий было много – целая пачка! Вот,  её дочь Ирэн, худющая, с острыми глазами-льдинками. А вот,  внучка Женечка со  своим другом, Артёмом Кудашевым. Они однокурсники. 
 - И в обоих течёт татарская кровь. Надо же, нашли друг друга в Москве!, -  восклицала Кира Герасимовна.
 У Ани тоже с собой были новые  фото, которые она по дороге забрала из  фотосалона. Одно из них особенно понравилось Кире Герасимовне, и она обещала  определить по этому фото, какая у неё энергетика, светлая или тёмная? 
 Но так и не позвонила, не сообщила результата. И Аня стала подозревать, что  энергетика у неё тёмная.
 А через месяц она сломала ногу. Больница. Два месяца в гипсе.
 Температура, слабость. Никуда не ходила.
 А Герман в ЖЖ выставлял видеоролики церковных праздников и простых служб,  интересные материалы по краеведению. 
 Иногда они что-то обсуждали, спорили. 
 Это скрашивало её жизнь, и она всё гадала, кто это? На фото, которые он  выставлял, она видела знакомых ей краеведов. Но кто он сам, не знала.
 И вдруг, в очередном посте он выставил своё фото, и она с большим удивлением  увидела незнакомого молодого парня за старинным письменным столом.
 Всё разъяснилось, когда она открыла свою страничку в «ВКонтакте».  В  «ВКонтакте» он был под своим настоящим именем, а вместо фото красовалась всё  та же яркая смешная картинка.
 Она удивлённо спросила у Хельги: 
 - Это, что, сын Киры Герасимовны?
 Хельга утвердительно кивнула.
 *** 
 Что было потом? Хельга повела себя странно. Она неожиданно набросилась на  Аню: « Как ты можешь дружить с сыном своей подруги?».
 Аня растерялась: это нельзя было назвать дружбой. Обычное общение в соц.сетях.  Да и Киру Герасимовну она не могла назвать подругой, просто общая знакомая,  приятельница.
   Нападки Хельги неожиданно сблизили её с Германом. По вечерам они как  сумасшедшие переписывались в ВК.
 Ане никогда не нравились блондины. А Герман нравился!
 Она листала фотки на его странице и перед ней проходила вся его жизнь.
 Она вглядывалась в его глаза, и ей казалось, что он глубоко несчастен. Масла в  огонь подливала Хельга, с которой они постоянно общались по скайпу.
 Хельга говорила, да, у него был ранний неудачный брак. После развода жена  уехала за границу и увезла с собой сына. Ему уже  18 лет. Он родился, когда  Герману было всего девятнадцать.
 А здесь, в Уфе, он жил в гражданском браке со своей первой школьной любовью  Марией, но  они почему-то разбежались. Растёт сын Лёвочка, в котором он души  не чает и уделяет ему много времени .
 В девяностые он перегонял машины из Германии в Уфу. Потом занялся  издательским бизнесом. Но прогорел и сейчас работает фотографом в модном  фотоателье на Проспекте. Оно так и называется «Проспект». Хозяйка этого ателье   некая Лина Подножкина. 
 Её отец, известный бизнесмен Галактион Подножкин, до перестройки, говорят,  был простым таксистом. И все его звали Генка - таксист, но он быстро смекнул,  что к чему. Ведь все таксопарки в 90-е ликвидировали. Теперь он уважаемый  человек  c деньгами.
 *** 
 В один из зимних вечеров Аня выставила в ВКонтакте старое фото: на фоне  берёзы стояла она, молодая, стройная, с короткой стрижкой, и держала за руку  свою милую десятилетнюю дочь.
 Реакция у Германа была мгновенной: он в ту же минуту выставил своё фото со  старшим сыном, снятое лет десять назад. Они очень были похожи и смотрелись  как братья. Папа был слишком молод!
 Аню поразило это фото, и она спросила Германа: «Это Ваш сын?».
 -«Да!», - ответил он. И выкинул на свою страницу ещё несколько фоток, снятых в  разные годы.
 На одной из них в пёстрой весёлой колясочке, накрытой белой кружевной тюлью,  безмятежно спал под ярким летним солнцем маленький Антон. В глубине сада на  некотором расстоянии, в тени большого дерева, стояла и сосредоточенно думала о  чём-то своём сестра Германа, Полина. А на переднем плане - тёща Германа.  Герман, обнимал её со спины, положив руки на грудь. Это слегка кольнуло Аню.  Она знала, что со своей родной матерью он бы не стал так фотографироваться.  Тёща была женщиной лет пятидесяти, в меру полной, с коротко стриженными,  крашенными в рыжий цвет волосами. 
  Женщины такого типа обычно торгуют на рынках или  прямо на улице с машины  продают разные тряпки: футболки, шорты, султанки. . .
 На следующем фото Герман стоял один посреди улицы где- то в Париже. На  удивление высокий, стройный, в ослепительно белом костюме. Настоящий пижон  и красавчик!
 Была ещё одна фотка, болгарская. Он был снят на фоне разноцветных яхт и  пёстрых домов. Это фото хорошо передавало колорит приморских городов.
 Той ночью они оживлённо переписывались.. Было слишком поздно и в Сети  почти никого не было.
 Аня всё глубже и глубже погружалась в его жизнь, Герман становился ей ближе и  понятней. Но вдруг в какое-то мгновение её сознание пронзил острый страх. Она  испугалась: а что дальше? Ведь между ними ничего не может быть, она старше его  почти на двадцать лет! 
 И в этот момент её вдруг стала бомбить письмами едва знакомая ей Лариса,  которая, оказывается, выросла на одной с ней улице.  
 Что-то сломалось в одно  мгновение.
 Герман тоже испугался, она это почувствовала. Он вдруг перестал выставлять  фотки. Вместо фоток выставил песню на испанском языке: «Двери, между нами  двери. Ты стоишь у двери, я уже слышу твой родной любимый  голос, но не надо,  не стучи, не буди меня, мне страшно, я боюсь разочарования. Пусть всё останется  так, как есть, не будем ничего менять. . .»
 Волшебный вечер закончился.
 Аня была в отчаянии.
 *** 
 Но зря она думала, что никто не заметил их ночной переписки. Оказывается,  Хельга в тот поздний час была в Сети и наблюдала за ними.
 На следующий день она позвонила Ане по скайпу. Грубо и бесцеремонно  напомнила Ане о разнице в возрасте.
 - Да, он тебе в сыновья годится!, - кричала она.
 Аня ей спокойно ответила:
 - Я не собираюсь за него замуж. 
 Но эти слова ещё больше взбесили Хельгу.
 Она стала кричать о том, что у них разное социальное положение.
 - У Германа в семье все кандидаты наук! Папа - кандидат наук, сестра тоже  кандидат наук. А ты кто такая?!!!, - кричала она.
 Аня чувствовала себя растоптанной и униженной.
   Ей очень хотелось сказать Хельге: «Вы ведь тоже не кандидат наук». Но она  сдержалась.
 ***
   Германа она видела всего два раза в жизни. Прошлым летом, в храме, он стоял  напротив, смотрел и улыбался. Наверное, узнал по фото. В то июньское утро она  сделала вид, что не узнала его.
 В конце службы она присела на угловую скамейку, а он, не заметив её, прошёл  мимо с Лёвочкой и незнакомой красивой женщиной, явно не церковной, ярко  накрашенной и без платка.
  Во второй раз, они виделись этой весной, в первых числах марта накануне  Великого поста. Она приходила в храм в Прощёное воскресение, вечером, на чин  Прощения. Они заранее списались, и он знал, что она должна прийти. 
 Но так получилось, что Аня опоздала.
 Все молитвы были уже спеты и прочитаны, начинался сам чин Прощения.  Священники вышли с иконами в руках и стали в ряд. 
 Аня, едва вошла, купила в свечном ящике свечу и торопилась поставить её к  праздничной иконе. Народу в церкви было много, не протолкнёшься, и она, не  заметив, налетела на Германа. И импульсивно, не подумав, коснулась его плеча и  сказала:
 -Герман, привет!
 *** 
 У них было много общего. Оба увлекались фотографией и любили риск.
 Любили самолёты, поезда, дороги. . .
 Герман увлекался съёмками с высоты.
 И часто это делал без подстраховки.
 Однажды он выставил фото, на котором 
 Фотографировал город со стрелы башенного крана.
 Аня тоже любила риск, но такая чрезмерная сумасбродность её пугала.
 И не зря. В конце лета разбился красный самолётик, на котором обычно летал  Герман. Пилот погиб. Это произошло на авиапразднике в Самаре.
 *** 
 Заканчивался апрель. После грубых нападок Хельги, Аня решила исчезнуть из его  жизни. Это был лучший выход из положения, ведь она знала, что Герману она не  нужна. Это она, сама, не может и минуты без него прожить. А он о ней и не  думает. Во всяком случае, именно это пыталась ей вбить в голову Хельга.
 Аня не знала, правда это или нет. Но подозревала, что и Герман подвергается  такому же прессу со стороны родителей, благодаря Хельге.
 У Ани появилась тяга к самоубийству, её тянуло повеситься. Но повесилась не  она, а зять Хельги. Пошёл выносить мусор и пропал. Нашли его повешенным в  подвале дома. 
 Все объяснили это тем, что зять очень тосковал по жене, которая умерла два  месяца назад.
 Хельга приезжала на похороны, но увидеться они не смогли.
 После смерти зятя Хельга оставила Аню в покое.
 Но чёрное дело было уже сделано. Едва взошедший, едва зазеленевший росток  новорожденного чувства был сломан и растоптан.
 Аня навсегда разлюбила весну. Весна закрепилась в её памяти как открытая рана,  боль. Разве можно вынести эти режущие глаз  своей новизной и свежестью  первые  листья, этот  пьянящий будоражащий   воздух?  Этот открывшийся простор? 
 И сирень, густую, ароматную,  ту пору, когда хочется бродить по парку, взявшись  за руку с любимым человеком. 
 ***
 Заканчивался июнь с его прозрачностями, многозначностями, невзрачностями,  недоговорённостями. . Начинался июль, жаркий, строгий и определённый,  который весь мир резко делит на свет и тени.
  С утра  от солнца некуда было деться.
 Каждый уголок был высвечен до мелочей.
 Каждая травинка, каждый цветочек тянулись к небу.
   Утром, раздвинув шторы, она увидела нездоровый яркий блеск солнца и поняла,  что день будет очень жарким, а ночь, следовательно, мягкой и тёплой, очень  подходящей для концерта на природе.
 Уже несколько лет такие концерты симфонической музыки проходили в их  городе на берегу реки, в ложбинке за Конгресс-холлом, бывшем Черкалихинским  оврагом, и собирали великое множество людей. Назывался такой концерт  романтично «Симфоническая ночь».
 Тьма, огни, музыка, люди. . .и волнующая надежда на нечаянную встречу с ним.
 Оркестр выступал с установленной на время концерта эстрады, а люди сидели  прямо на траве.
 Аня немного опоздала. Исполняли Грига.
 Ночь всё плотнее обнимала город. Мелкие огни за рекой  как россыпь бус горели  ярко и отрешённо.
 Поляну неровно освещали фонари, стилизованные под старину. Музыка звучала  мощно и выразительно, будила в душе забытые чувства, оттенки чувств, какие-то  воспоминания и просто доставляла удовольствие. 
 Аня в детстве не училась музыке, она её с детства чувствовала душой. Музыка –  главное в мире, она это знала. Весь мир – музыка. Всего семь нот, а сколько  разнообразия!
 На концерты классической музыки она любила ходить одна. В студенческие годы  частенько убегала с вечерних лекций и шла в филармонию на концерт  приехавшего из Москвы или Питера известного пианиста или скрипача. 
 Это были лучшие вечера её молодости.
 Она с грустью вспоминала ту, старую, уютную филармонию, в которой до  революции помещалась синагога. Сейчас её перестроили, модернизировали под  современность. От прежнего уюта ничего не осталось. Публика на концерты  ходила одна и та же, поэтому она многих знала в лицо.
   Сейчас же на поляне сидело несколько тысяч человек. Такую аудиторию не  вместил бы ни один концертный зал.
   Всем казалось, что концерт будет длиться до самого утра, до первой светлой  полоски на небе. Но он закончился неожиданно. Долго аплодировали. И стали  расходиться. 
  Толпа рассыпалась как горстка семечек. Тёмные фигурки разбредались в разные  стороны. Сила, объединяющая их, утратила свою власть.
  Аня стояла на остановке, ждала автобус. И вдруг увидела серебристый  автомобиль Германа,  он усаживал в него Лину Подножкину.
 Лина, высокая, стильная, с хорошей косметикой на лице. 
 Аня отвернулась, не хотела, чтобы они её заметили.
 Автомобиль отъехал, а Аня ещё долго ждала автобуса. Автобус битком набился  народом, но она, всё же,  нашла  свободное местечко и села.
 *** 
 В то лето её все тормошили, куда-то звали, водили. . Словно боялись оставить  наедине с собой.
 Но, увы, лето заканчивалось. . .Вчера была последняя летняя ночь, тёплая,  весёлая, великолепная! Они возвращались из Аксаковского музея с открытия  выставки «Первая Мировая». Мечеть светилась как необычный стеклянный  фонарь, изнутри наполненный светом. Её ворота были широко распахнуты. Двор,  и сама мечеть, были тоже наполнены электрическим светом, словно  спелое  яблоко соком.
 Воздух был бархатным, осязаемым. .. Они много смеялись и болтали. .. И ей вдруг  показалось, что она, наконец, забывает его, что впервые за последние семь  месяцев она счастлива.  Просто так, без всякого повода. 
 ***
 . . .Проснуться и понять, что  ты никому не нужна. Что за окном туман, дождь и  ветер. За окном – октябрь!
 Подумать о том, сможешь ли ты простить ту, которая убила твою любовь?  Вспомнить о ней, только потому, что ночью неожиданно пришло от неё письмо.. . .
 Подумать о том, которого всё лето любила. Жаль, что не вела дневника!
 Но как можно было его вести в состоянии постоянной влюблённости и слёз ?
 Посмотреть на часы  и подумать о том, что  пора идти в ванную, на кухню. . пока   все спят. Хочешь, не хочешь, но жизнь продолжается. Повседневные дела  засасывают. И это хорошо, иначе можно было бы просто сойти с ума.
   Похоже, ласточки улетели,- сказала за завтраком дочь. И действительно,  ласточек за окном не было видно. А обычно, каждое утро, они в бешеной радости  от того, что начался новый день, носились по небу взад и вперёд, как угорелые, и  звенели на все голоса. . .
 От их беспечности становилось легко и радостно на душе. А сегодня за окном  глухое упрямое молчание. Только проезжающие изредка автомобили нарушали  утреннюю сонную тишину. Но шуршание их шин раздражало.
 3.1.2015г -18.6.2015г.