4. Алексей Курганов Эволюционный атавизм
Алексей Курганов
Эволюционный атавизм
или Зловещая загадка макаронного склада
(иронически-детективный  рассказ)
Эпиграфы:
--… А слониха, вся дрожа,
так и села на ежа.--
( Корней Чуковский, «Тараканище»)
-- Ваша девочка находится у лесника Фролова! –
( душераздирающая сцена из фильма «Любить по-русски»)
Расследования, которые проводил мой замечательный друг гениальный сыщик Иван Израилевич Ебулкин, не всегда состояли из головокружительных погонь, рискованных перестрелок и яростных рукопашных схваток. Бывали и такие, которые не требовали ни первого, ни второго, ни третьего. Наоборот, для их расследования нужны были  спокойная обстановка нашей квартиры на улице Бонч-Бруевича, стакан кефира с булочкой и привычное ворчание нашей  милой квартирной хозяйки. Вот про одно такое дело я и собираюсь вам сегодня рассказать…
Стояло обычное июльское утро. Ничего, как говорится, не предвещало. Я и Иван Израилевич  откушали по кружке кефира, побаловали себя свежими пончиками и только собирались перекинуться в нашу любимую игру «очко», как в дверях появилась Прасковья Ильинична Резинкина, наша достопочтенная хозяйка,  грубая, сварливая, недалёкая старуха, периодически грозившаяся выгнать нас с квартиры. Хотя мы ничего предосудительного не совершали  и платили ей регулярно, день в день.
-- Опять какой-то.., -- и она произнесла привычное для неё грубое слово на букву «м»… вам письмо принёс! – и швырнув конверт на стол, удалилась в свою каморку, отчётливо бормоча. – Все люди как люди, а эти два дармоеда…
Ебулкин вскрыл конверт и впился в письмо  внимательным взглядом.
-- Забавненькое дельце, Вротсон! – сказал он, заметно оживляясь. – Это пишет мой давниший знакомец,  заведующий складом номер восемь макаронной  фабрики имени Клары Цеткин и Розы Люксембург Епифан Федосеевич Уев, – и прочитал: «Достопочтенный Иван Израилевич! Сегодня у нас на складе произошла кража – и ладно бы только кража! Спёрли восемь мешков макарон, три – вермишели и двадцать пять пачек дрожжей. Но я,  Иван Израилевич, не стал бы из-за таких, в общем-то, пустяков вас беспокоить (бывало, и больше воровали), но за стеллажами, с которых всё выше перечисленное и было украдено, обнаружились три трупа: моего сменщика, Спиридона Бонифатьевича Селёдкина- Мормышкина, девицы негритянского происхождения, в которой водитель складского электропогрузчика, большой любитель и пропагандист случайных половых связей, товарищ Сифилиди опознал известную городскую проститутку по кличке Мартышка, и неизвестного гражданина в форме прапорщика бронетанковых войск. Прибывший на место следователь Никифоров строго предупредил всех при этом присутствовавших, чтобы никто из них даже и подумать не посмел, чтобы сообщить об этом трагическом происшествии (цитирую его слова дословно) «этому вонючему пройдохе Ебулкину» - вот поэтому я вам, Иван Израилевич, немедленно и сообщаю. Если сможете – приезжайте, а то сами знаете, что за специалист в сыскном деле этот Никифоров. С дружеским приветом. Епифан Федосеевич Уев. Посткриптум. Баня, как всегда, в субботу, в восемнадцать часов. С дефками я уже  договорился.».
-- Да, интересное намечается дельце! – повторил знаменитый сыщик, вкусно раскуривая свою знаменитую трубку.
-- А откуда вы знаете этого Уева? – спросил я.
-- Нас познакомил Васька Берриморов, управляющий поместьем Генри Баскервильева, -- пояснил Ебулкин. – Это произошло лет пять назад, с тех пор, когда Васька начал покупать у них на складу макароны мешками, потому что Генря перестал жрать овсянку, от которой у него участились приступы безудержной рвоты. Иногда даже с кровью, слизью и желчью. Вот он и переключился на мучные изделия. От них его пока не рвёт. Пока только тошнит,  икается и чешется.
-- И что же он? Хорошо собой? – спросил я, ощутив  в  душе укол зависти и ревности.
-- Кто?
-- Уев.
-- А, этот! – и лицо знаменитого сыщика расплылось в сардонической улыбке. – Редкостный экземпляр! Образец макаронного кладовщика! И пройдоха, каких поискать. Восемнадцать лет висит на фабричной Доске Почёта, а уж сколько у  него Почётных грамот.., -- и Иван Израилевич махнул рукой.
-- Он ими у себя дома уже уборную начал обклеивать, которая у него в палисаднике. Потому что все стены обклеил и даже потолок.
-- То есть, по криминальным делам вы с ним не встречались? – спросил я.
-- Как же, как же! – горячо возразил Ебулкин. – А совершенно поначалу непонятное дело о порче мешков с готовой продукцией? Да! Было это, как сейчас помню, в.., -- и он пошевелил пальцами, -- … в тысяча девятьсот каком-то году. У них на складе кто- то ночами, когда в помещении не было людей, начал рвать мешки с макаронами и обгрызать макаронные концы. Причём такие безобразные выходки  сразу же приобрели огромные масштабы. Испорченные мешки (и, соответственно, продукция) исчислялись десятками, а то и сотнями. Следователь Никифоров, этот высокомерный раздудуй, конечно же, ничего не нашедши, начал обвинять во всём  складских рабочих и самого Уева. Что, дескать, они сами не запирают складские ворота, поэтому  окрестные хулиганы (их в то время много водилось на окружающих склады свалках и  помойках) без труда проникают на подведомственную территорию, оттуда – в складское помещение, где и безобразничают. Помню, на Уева тогда было наложено взыскание и даже снят портрет с Доски Почёта. Для него это был настоящий удар, в результате чего он оказался в клинике нервных болезней, и сам профессор Либерзон пользовал его две недели в качестве успокаивающего лечения мощными разрядами электрического тока и трёхведёрными клизмами. Едва выписавшись из клиники (у меня есть подозрение, что он оттуда просто сбежал), Уев тут же позвонил мне и попросил помощи. Я, конечно же, немедленно приехал. Пять ночей сидел в засаде – и поймал-таки негодяйского диверсанта! Им оказался никакой не окрестный хулиган, а обыкновенный кот средней пушистости! То есть, не совсем обыкновенный, а здоровенный котяра по кличке Мурзик, отожравшийся на макаронах, которые к тому же были высококалорийны и невероятно витаминизированы. Этот котяра прокрадывался в складское помещение по вентиляционной трубе, но в тот момент, когда я сидел в засаде, труба не выдержала веса его невероятно разжиревшего тела и рухнула на пол вместе с этим самым Мурзиком. Который тут же был мною схвачен и обездвижен приёмами джиу-джитсу которыми я владею в совершенстве. В благодарность за поимку и восстановление его честного имени Уев  потом целый год снабжал меня совершенно бесплатно складской продукцией, которую сам и разворовывал в невиданных количествах. Но это уже его личные проблемы, меня совершенно не касающиеся. Как говорится, не пойман – не вор, а хитрец - молодец!
-- И вот теперь новое дело, -- продолжил он. – На этот раз с кровопролитием. Едем, Вротсон!  Будет интересно! Обещаю!
Первое, что мы увидели, прибыв на место, были женские трусы, в просторечии именуемые портками. Здоровенные до неприличности, они, будучи пришпилены прищепками к бельевой верёвке, гордо развевались на ветру, заслоняя собою пол- неба.
-- Портки сатиновые, развратно-кровавого цвета – задумчиво произнёс Ебулкин, разглядывая сей предмет галантереи в лупу. – С кружавчиками.  Артикул номер восемьсот-ха триста двадцать пять.
-- Это мои, -- застенчиво прошептала неизвестно откуда взявшаяся здоровенная девка и залилась стыдливым румянцем. Румянец её шёл. Девкины щёки стали похожи на здоровенные, начинающие прокисать помидоры.
-- Кто такая? – ласково поинтересовался Ебулкин.
-- Кукошкина Дуся, -- ответила девка ещё тише и стыдливо опустила голову. Она была чертовски мила.
-- Здесь приёмщицей работаю. При  Епифане Федосеевиче. И вообще.
-- Красавица, -- приговорил её Ебулкин, шутливо потрепал по раскрасневшейся щеке и дурашливо пропел – «Ах, красотка Дуся, я с тобой люблюся!».
-- У меня муж есть, -- на всякий случай предупредила Дуся. – На крану работает. На автодорожном.
-- Передавай ему пламенный, -- галантно встретил новость знаменитый сыщик. – А сейчас -- к делу, -- и голос его моментально  построжал. – Вы в курсе, Дусьена, что здесь случилось накануне?
-- А то! – не стала лукавить красотка. – Троих зарезали. И головы им отрезали. И яйцы.
-- Насчёт яиц и бошк – лишнее, – сердито сказал вынырнувший из подсобки Уев. – Головы на месте. Коккендроны тоже. Не говори, чего не знаешь. Товарищи могут неправильно  понять. А ещё считаешься ударницей капиталистического труда!
-- А я и говорю: троих оприходовали, -- перешла наша милая собеседница на более привычную ей терминологию.
-- И вы, Дусьена, конечно, не догадываетесь, кто бы это мог? – задал Ебулкин очередной, вроде бы совершенно невинный, а на самом деле – принципиальнейший вопрос.
Дуся вызывающе тряхнула своими роскошными золотистыми кудрями.
-- Почему не знаю! Конечно, знаю! Чупачупса коварная!
-- Кто? -- вытянулось у знаменитого сыщика лицо. Следом оно вытянулось у меня. У Уева ничего не вытянулось. Он был настолько жирным, что, похоже, вообще не растягивался.
-- Чупачупса, -- повторила Дуся, снимая с верёвки своё интимное исподнее и зачем-то их обнюхивая. – Зверина такая страшенная. У ей в том угле, где этих троих нашли, гнездо.
-- А теперь поподробнее! – попросил её Иван Израилевич и, демонстрируя, что относится к сообщению со всеми серьёзностью и ответственностью, широким жестом пригласил её присесть. – И не нервничайте, Дусьена! Здесь все свои! И перестаньте нюхать, наконец, свои портки! Чего вы в них хотите унюхать?
-- «Тайдом» стирала, -- застенчиво призналась Дуся. – Который по телевизору.  Вот и нюхаю: отстиралось ли?
-- От чего?
-- От кала, -- опять призналась она. Похоже, признания были её любимым занятием.
-- Меня ваш кал не интересует, -- душевным тоном прояснил свою принципиальную жизненную позицию Иван Израилевич. – Вы мне про чупачупсу расскажите.
Рассказ девушки (хотя какая она девушка, если замужем?) Дуси Кукошкиной про загадочное существо по названию  «чупачупса»
Это два года назад было. Я только-только родила и на работу вышла. Я всегда на работу первая прихожу, потому что очень ответственная. Это меня ещё мой покойный папаня приучил. Приходи, говорил, Дуня всегда первой. Будь  ответственной и другим не допускай. А ещё…
-- Про папаню – в следующий раз, --  совершенно бесцеремонно перебил её Ебулкин и был, к сожалению, прав: время поджимало, а мы, как говорится, ещё ни в одном глазу и ни в Красную Армию (шутка).
-- Да! – встрепенулась наша очаровательная собеседница. – И вот, значит, отпираю я дверь, захожу в помещение, а он сидит на подоконнике, рядом со стеллажом скобяных изделий, и ласково так смотрит на меня своими васильковыми глазками.
-- Кто «он»? – спросил Ебулкин.
-- Чупачупса эта. Только я сперва не знала, что он – чупачупса. Подумала что воробей. Или соловей. Потому что маленький такой, зелёного цвета, тельце всё в пупырышках,  носик востренький, пузцо шариком и в волосьЯх (она так и сказала – « в волосьЯх», с ударением на «я»). Головка лысенькая, тыковкой, покрытая беленьким пушком. В общем, натуральная игрушка. Меня увидел, обрадовался, с подоконника соскочил и, ко мне подбежал… Вижу: на руки просится. Ну, взяла, лысинку ему почесала. Он замурлыкал, к грудям прижался… Прям ребёньчик! Я, конечно, растрогалась, от бутерброда, который поесть с собой из дома взяла, отломила, в клювик ему засунула… Смешной! В Интернете написано, что его везде по- разному называют. В Южной Америке, например, чупакабра противная,  в английских Уэльсе и Суссексе – баскервильский хохотун, в деревне Блюдово Задрищенской губернии – вислоухий поползень, В учёных сообществах – эволюционный атавизьм или феномен палеогенеза.
-- Какие вы слова учёные знаете! –  восхитился Иван Израилевич. – Ровно академик! А сначала и не подумаешь! Сначала подумаешь что!
Действительно, подумал я. На первый взгляд, кулёма кулёмой. А оказывается, не совсем чтобы кулёма. Иногда проявляет проблески своего просветлённого девичьего сознания.
-- Это меня сыночек просветил, Васятка, -- застенчиво пояснила Дуся. – Он у меня головастый. Башка пятьдесят  восьмого размера. Начал курить.
-- Извините, мы опять отвлеклись, -- вернул её к первоначальной теме Ебулкин. Возможно, он даже внутренне оскорбился, потому что у него головной размер был пятьдесят третий – и то шапка на уши сползала.
-- Да! – встрепенулась наша эрудированная  собеседница. -- Вот так и жили.
-- Погодите, -- опять прервал её мой друг и даже поморщился. – Так это вы ему здесь гнездо устроили?
-- Я, - призналась Дуся. – А чего? Пусть, думаю, живёт. Он же безобидный. Опять же от воров и мышей охрана.
-- От воров у нас сигнализация есть, --вмешался в разговор товарищ Уев и почему-то опасливо посмотрел на Ебулкина. – А мышей здесь отродясь не водилось. Ты, Кукошкина, ври да не завирайся.
-- Ы-ы-ы-ы-ы! – издала гортанный звук Дуся. – И где, Епифан Федосеевич, ваша сигнализация! Вы же сами её и пропили в позапрошлом годе на Первое мая с пожарником Куякиным. А мышей здесь нет, это вы правы. Их всех крысы пожрали.
-- Вы всё очень интересно рассказываете, Дусьена! – сказал Ебулкин, потирая вспотевшие ладони. – Образно и с вероятными выводами, -- и уничижающе посмотрел на помертвевшего Уева. -- Такой вопрос: а размножаться он не пытался?
-- Я – женщина порядочная! – начала багроветь Дуся. -- У меня мужик по восемьдесят тысяч на своём крану зарабатывает! Нам это ни к чему! Ни к какой нам это надобности!
-- Вам-то, может, и ни к чему…, -- задумчиво произнёс Ебулкин (заливай заливай, прочитал я в его глазах. «Ни к чему ей…». Вон какая жо!) и  тут же встрепенулся. – Ну- ну! Продолжайте!
-- Ну, вот значит, рос он, рос, и…
-- … а про размножение ты как раз и запамятовала! – неожиданно и опять бесцеремонно влез в разговор товарищ Уев. Ему явно хотелось реабилитироваться перед Ебулкиным за пропитую сигнализацию. Восстановить, так сказать, подмочившееся реноме.
– А Груньку Поросёнкову ты забыла? Которая с бараков!
-- Так я к этому и веду! – не смутилась славная женщина Дуся, мать скольких-то там детей. – Рос он и рос, и тут у него начали появляться эти… как их… вторичные половичные признаки, вот! И на меня уже начал посматривать так игриво. Дескать, а, Дусь? Но я же вам уже ж говорила: у меня мужик на крану, и сам как кран! Зацепит – хрен вырвешься! Так что куда мне! И вот тут-то и появилась эта крашеная сучка Поросёнкова! Она как чуяла, что чупачупсе баба требуется! И он как увидал её, прям затрясся весь! А и затрясёшься! У ей же во какие! – и Дуся щедро распахнула вперёд руки, показывая размеры грудей неведомой нам  гражданки Поросёнковой.
-- Но только недолго он с ей баловался, -- с непонятным сожалением продолжила она. – Потому что на складу появился этот прапор с полигонной части. Как его…
-- Я фамилии не знаю, -- быстро ответил  так и не уходивший никуда по своим делам Уев. – Я с ним вообще никогда дело не имел. И вообще совершенно не при чём.
-- Ну, как же, Епифан Федосеевич! – опять не согласилась с таким очевидным консенсусом Дуся. – А кто с ним водку в подсобке трескал, свининой закусывал, артикул номер тридцать пять-икс восемьдесят две? Пушкин?
-- Держи себя в руках, Кукошкина! – рявкнул Уев. – Это другой прапор был. С винного завода имени Джорданы  Бруны, -- и пояснил Ебулкину. – Ихняя часть подрядилась на винном заводе склады охранять. За умеренно-отдельную плату. Вот мы и скорешились. А этого, про которого эта.., -- и кивнул на нашу  собеседницу, -- … здеся бормочет, я не знал, не знаю и знать не желаю!
Дуся фыркнула. Фырк означал презрение.
-- … и опять же я не знаю, какие они вели разговоры. Но только  этот самый прапорщик начал чупачупсе баб водить,  -- продолжила она свой захватывающий рассказ, принципиально не глядя на эту пакостную мерзость, товарища Уева. – И каких только не водил, мамочки! И сисястых, и жопастых, и усастых. Одна была вообще с одним ухом! А последнее время начал знаете кого водить? Негру! То есть, негритянской национальности! Я  сначала со страху чуть опять не забеременела! И забеременеешь! Вся чёрная, прям масляная, глазищи горят, зубищи сахерные и пупок в темноте светится! Ужас!
-- Она сначала кондукторшей работала в трамвайном депе, на улице Галилео Галилее которое. А потом в проститутки подалась. В проститутках плотют больше (Это опять Уев сказал, неугомонный гражданин и даже не товарищ. Вот же привязался! Чисто репей!).
-- Так это и была пресловутая Мартышка? – сощурился Ебулкин, и я ахнул, не в силах противостоять его сыщицкой гениальной догадливости. Надо же, как завернул! Какие сделал сногосшибательские выводы! Ай, да, Иван Израилевич! Вот голова! Да, к такой голове не всякая шляпа подойдёт! И не всякий треух пятьдесят третьего размера!
-- Так точно, Иван Израилевич, --  с готовностью подтвердил лукавый кладовщик. – Она самая.
-- А скажите-ка мне, уважаемый товарищ Уев,  а лично вы в сей развратный пионерский уголок баб тягали? – спросил Ебулкин. Тон его был почти что участливым, но ни сам Уев, ни тем более Кукошкина по причине своих примитивных умственных способностей даже и не догадывались, какое поистине иезуитское значение Иван Израилевич вложил в эту, казалось бы, не  представлявшую  ничего необычного фразу. Но я-то понимал, что Ебулкин, редчайший стратег и тончайший тактик, не то что слову – даже интонации, с которой слово было произнесено, придаёт обязательный глубинный смысл! А именно: он назвал заведующего складом не по имени-отчеству, и уж тем более не запанибратски Епифашей, а именно уважаемым товарищем Уевым, что с одной стороны тут же обозначило между ними дистанцию, с другой – приглашало к доверительности. Слово «пионерский» было произнесено для придания разговору этакой интуитивно-легкомысленной несерьёзности ( а значит для усыпления бдительности собеседника), а глагол «приводили» был заменён простонародным «тягали», чтобы подчеркнуть свою персональную ебулкинскую приближённость к так называемым широким народным массам. В данном конкретном случае, к Дусе Кукошкиной и «уважаемому товарищу Уеву», старому опытному развратнику и расхитителю.
     -- Это у вас первые роды были? – спросил Ебулкин Кукошкину.
-- Чего? – не поняла та и отчего-то всполошилась.
-- Вы сами только что сказали, что пришли на склад сразу после родов.
-- Да! – вспомнила прелестница. – Какие первые… Пятые!
    -- А абортов сколько?
-- Восемь, - призналась Дуся и, бросив мимолётный взгляд на Уева, мило  покраснела.
-- Молодец! – похвалил её знаменитый сыщик то ли за роды, то ли за аборты, то ли за то, что не загнулась после стольких суровых испытаний.
-- Значит, это была не послеродовая горячка..., -- задумчиво подытожил он. – И не послеабортный психоз..¸ --  и поднялся со скамейки….
-- Итак, Иван Израилевич, что же мы имеем, как говорится, в сухом остатке? – спросил я, когда мы вернулись в нашу милую квартирку на Бонч-Бруевича. – Стыдно признать, ничего!
-- Почему же ничего? – спокойно возразил мой знаменитый друг, -- Я, например, теперь знаю, где искать пропавшую чупачупсу.
     Он произнёс эти слова таким невозмутимым тоном и с таким невозмутимым видом, что, казалось, от этой абсолютной невозмутимости обязательно должны треснуть земля и расколоться небо.
     -- И где же? – моментально пересохшими губами (надо провериться на диабет) прошептал я.
     -- В совхозе имени Патриса Лумумбы,
     -- Как?
-- Совхоз имени Патриса Лумумбы, -- повторил Ебулкин смачно. – Вы, Вротсон, никогда не слышали об этом замечательном  совхозе? И про этого выдающегося африканского деятеля, зверски погибшего в неравной схватке с мировым империализмом?
     -- Я, Иван Израилевич, конечно, слышал и о совхозе, и о  мировом империализме. И вообще, находясь в вашем благородном обществе, я уже ничему не удивляюсь. Но, чёрт возьми…Как?
     -- И опять всё до скучности просто, -- знакомо-добро улыбнулся знаменитый сыщик. – Дело у том, что Кукошкина и Уев считают, что преподнесли мне новость своими рассказами о чупачупсе. Они ошибаются. Я узнал об этом загадочном и в то же время интереснейшем существе  ещё три года назад, от своей сестры.
-- От сестры? – удивился я. – У вас есть сестра?
-- Есть. А почему её у меня не может быть? -- с убийственной логикой и присущей только ему элегантностью парировал Ебулкин. – Да, сестра. Капитолина Израилевна Ебулкина – Огребённая. По-домашнему – Капа. Она старше меня по возрасту, поэтому сейчас уже на пенсии, а до этого всю жизнь проработала птичницей- гусятницей  именно в этом лумумбовом совхозе. Между прочим,  годами висела на совхозной Доске Почёта, а Почётных лумумбовых грамот у неё столько, что её супруг Прохор, как и товарищ Уев, обклеил ими все стены в их добротном пятистенном доме, а сейчас обклеивает уборную. Она у них тоже в палисаднике. Как и у Уева.
     -- Да, Капитолина – весьма деятельная натура, – продолжил он. – Казалось бы, сейчас, на пенсии, отдыхай в своё удовольствие! Нянчи внуков (их у неё пять, старший уже получил повестку из народного суда по привлечению к уголовной ответственности), вари им кисели с кашами и смотри по телевизору свои любимые передачи - «Давай поженимся» и «Петровка, тридцать восемь». Так нет же! Сейчас Капитолина – председатель добровольной народной совхозной дружины и, одновременно, внештатный помощник участкового полицейского уполномоченного, капитана Забубённого.
-- Всё это, конечно, интересно, но какое отношение ваша сестра имеет к чупачупсе? – вернул я его к прежней теме.
-- Самое непосредственное! Именно она первая увидела его в их совхозном гусятнике во время кормления своих (пардон не своих, а совхозных) водоплавающих птиц. Он, этот самый чупачупса, появился там вроде бы из ниоткуда и с жадностью кинулся пожирать вместе с гусями их сытный гусячий корм. Вид его был настолько несчастен и жалок, что  Капитолина, добрая душа, пожалела беднягу, накормила до отвала и оставила жить в гусятнике со строгим условием: гусей не драть!
-- То есть, как это «с  условием»? – не понял я. – Он что же, ещё и человеческую речь понимает?
-- Ласковое слово и кошке понятно, -- напомнил мне старинную народную мудрость Ебулкин. – А  строгое, и кошке и собаке, и чупачупсе.
-- Понял. Приютила. И что же дальше?
-- А дальше всё пошло своим ходом, своим закономерным чередом: чупачупса отожрался там, на гусиной ферме, пасся вместе с гусями и даже плавал с ними наперегонки в тамошнем пруде.
-- В таком случае, как он оказался на макаронном складе?
-- По очень простой причине: в совхоз должна была приехать партхозкомиссия, которая обязательно заглянула бы и на гусиную ферму. Поэтому чупачупсе нужно было срочно оттуда скрыться, чтобы не вызвать бюрократический  начальственный гнев и, соответственно, не навлечь беду на Капитолину. Что он и сделал, скрывшись как раз на макаронном складе. Склад же расположен рядом с совхозом.
-- Ничего себе рядом! – усмехнулся я.
-- А вот это вы, Вротсон, зря! – упёрся Ебюулкин. – Чего между ними-то? Танковый полигон, два водопада и реликтовая роща. Всё! Расстояние в каких-то тридцать восемь километров! Для чупачупсы – тьфу! – и он быстро поднялся – Так что у нас, дорогой друг, выбора нет. Едем к Капе!
     Но далеко уехать не удалось: на выезде из города нас поджидал следователь Никифоров. Около его ног лежала собака чудовищных размеров и лениво зевала, обнажая при этом убийственные клыки. Трезор, узнал я пса. Самый беспощадный в местном кинологическом милицейском подразделении пёс. Натаскан на задержание исключительно самых опасных преступников. Во мы попали! Во мы влетели! Во нам попёрло! Во нам свезло!
Никифоров увидел нас первым, и торжествующая ухмылка исказила его язвительное лицо.
-- Ага! – сказал он громко, злорадно и нахально. – Вы куда?
-- Тащить верблюдА! – в тон ему ответил Ебулкин.
-- А конкретнее?
-- По бабам!
-- По каким?
-- По таким!
-- Тогда и я с вами! – совершенно безапелляционно заявил этот нахал.
-- По замужним, -- уточнил  Иван Израилевич. – А в таких случаях, как вы сами понимаете, посторонним вход строго  воспрещён. Во избежание совершенно ненужных процессуальных эксцессов.
-- Ничего, -- попытался успокоить его Никифоров. – Я в сторонке посижу. И Трезорка тоже. Кстати, поупражняю его в силовом задержании сексуальных маньяков.
-- Вам чего вообще от нас надо? – поняв, что этот… (неприличное слово)… от нас так просто не отвяжется, но в то же время проявляя изумительную выдержку и вежливый холод в тоне, спросил знаменитый сыщик. – Мы никому не мешаем, никого не трогаем, починяем примуса.
-- Ва в Лумумбу едете! – торжествующе объявил Никифоров и так же торжествующе захохотал. -- Не надо  считать на с Трезором теми, кем вы нас действительно считаете! Мы тоже кое-чего могЁм и даже мОгем!
-- А хотя бы и в Лумумбу, -- ни один мускул не дрогнул на  мужественном лице моего друга. – У меня там сестра замужем. Живёт на центральной усадьбе, в собственном дому, Мы к ней в гости едем. Самогонку жрать. И пряники медовые. Ещё вопросы?
-- К вам – нет, -- неожиданно согласился Никифоров. – А вот к вашей, как вы утверждаете, самогонной сестре – миллион и маленькая тележка. Так что можете не упираться. Мы едем с вами – и точка!
Ну, что с ним поделаешь! Нахал – он и в Африке нахал, и в Лумумбе, и на большой дороге! А Трезора  куда? Только в багажник! Или пусть за машиной бежит! У него же не ноги, а лапы! И не две – четыре!
Совхоз встретил нас огромным стадом коров, которые так могуче изгадили проезжую часть, что колёса нашего автомобиля проворачивались в коровьем дерьме как в масле. А  салон моментально заполнился резким запахом кислятины.
-- Чем они этих парнокопытных кормят! – ругался Никифоров. – Это ж с ума сойти! Вот уж действительно, «немудрёный сельский быт»!
-- А молочко пить – не сойти? – отметился очередным сарказмом Иван Израилевич и изрёк очередную сермяжную правду, пришедшую к нам из глубины веков. – Хочешь молочко пить и творожок кушать – будь добр и навоз понюхать!
-- Я.., - вякнул было Никифоров, но машина в очередной раз пошла юзом и он воткнулся подбородком с спинку сиденья.
-- Доннер ветер но пасаран! – разразился он очередным элегантным проклятьем, и в ответ ему могуче завыл запертый в багажнике его четвероногий друг…
Сестра была дома. Она сидела на терраске и пила чай (пока чай!) с пряниками. Увидев всех нас, совершенно не удивилась, но пряники спрятала. Это было предусмотрительное решение домовитой крестьянки.
-- Капа, -- после здравствования сказал Ебулкин мягко, но жёстко, -- Давай договоримся сразу: без песен! Договорились? Где чупачупса?
-- Без песен так без песен, -- не стала петь песни эта немудрёная и прекрасная в своей немудрёности женщина, настоящая сельская труженица на пенсии. -- Тогда коротко, по- военному: сбёг.
-- Что значит «сбёг»? -- бесцеремонно влез в разговор Никифоров. – Как это «сбёг»? Вы давайте без этих.., -- и он повертел в воздухе пальцами. Пальцы были похожи на сардельки. Только не домашние, а столовские. То есть обезжиренные и обезкаллорийненные.
-- Без этих … простонародных объяснений! У меня приказ, -- и он достал из-за пазухи листок. - - Взять его под стражу. И я его возьму! Без всяких без ваших без «сбёг»!
-- … в Южную Америку, – спокойно продолжила бывшая ударница-гусятница, не считая нужным реагировать на никифоровские грозные  и грязные объяснения.
-- Ближний свет, -- хмыкнул Ебулкин, я раскрыл от изумления рот, а Никифоров взвился как ужаленный в определённое место, не будем говорить ротом вслух какое.
-- Куда?!
-- В Южную Америку, - спокойно повторила Капитолина, и в этот момент этим своим ледяным спокойствием стала удивительно похожа на своего знаменитого брата. – А что такого? Оформили ему паспорт на имя Рыжикова Себастьяна Перейровича, купили билет  на авиарейс «Москва- Буэнос-Айрес» -- и вперед, и с песней! Делов-то!
     -- Вы мне тут опять же не юлите! – наступательный напор Никифорова, казалось, никогда не иссякнет и не потускнеет. – Что значит «оформили»? Что значит «купили»? Кто конкретно?
- Мы, - совершенно бесхитростно ответила Капитолина. – Зоологический кружок любителей дикой природы при нашем местном Доме пионеров имени Миклухо-Маклая.
     -- Каких ещё пионеров! – буквально взвился Никифоров. – Пионеров нет уже тысячу лет! Вместе с их пионерской организацией имени Ленина и товарища Сталина! Что вы мне здесь сказки баснями кормите!
Капитолина вдруг сделал у нему резкий рывок и чуть ли не воткнулась своим носом в его нос. У Капы нос был розовый. У Никифорова – сизый и с прожилками. Сизость навевала на мысли, а прожилки – на нехорошие.
     -- Это у вас в городе ничего нет, -- прошептала она зловеще. – Ни пионеров, ни стыда и ни совести. А у нас в совхозе всё есть.
Следователь побледнел и отшатнулся. В этих словах ему почудилось покушение на устои государства и даже на террористический акт. 
-- А почему именно Южная Америка? – спросил Иван Израилевич. Его в отличие от следователя, зоологическое  пионерство совершенно не удивило.
-- Так мне Дуська Кукошкина говорила! – впервые за весь разговор улыбнулась Капитолина. – Что у него там  родственники то ли по отцовской, то ли по матерной линии. Чупакабры называются.
-- Которые вонючие? – вспомнил разговор с  Кукошкиной Иван Израилевич.
-- Которые противные, -- поправила его сестра. – А недавно про них и в газете сообщилось. Вот так всё и сложилося. Да и то: чего ему здесь одному-то? Здесь каждый обидеть может. А там, в джунглях, привольно и раздольно. Опять же спокойно. Единственное, что какой- нибудь ягуар может сожрать, но здесь уж как говорится, на всё воля Божья, -- и Капитолина размашисто перекрестилась на красный угол.
Никифоров начал хватать ртом воздух. На него было жалко смотреть.
-- Вы.., -- начал заикаться он, --… Вы, Капитолина Израилевна… вы мне ответите  за это… Я лишаю вас права называться внештатным помощником  участкового Забубённого. Вы дискредитировали это почётное звание, как!
-- Да тьфу мне на эти ваши должности со всеми этими вашими званиями, -- услышал он в ответ беспощадное. – Никогда за ними не гналась. Мне за Державу обидно. И за обижаемых ею диких животных. Они же такие беззащитные! Они же в Красной книге!
И она потрясла в воздухе какой-то книгой в действительно красной обложке. Я поначалу подумал, что это и есть знаменитая Красная. Но оказалось, что ошибался: это было пособие по варке варений (отсюда и цвет обложки), а также изготовлению самодельных алкогольных напитков повышенной крепости в домашних условиях. В том числе, и экстремальных. Например, в лесу. Или пустыне. Или джунглях.
      ( Забегая вперёд, могу сообщить, что через неделю следователь Никифоров вылетел в командировку в Южную Америку. Приказал задержать чупачукпсу ему никто не отменял. Трезор вылетел с ним. В полёте его вырвало прямо на бортпроводницу.
Судьба отважного следователя оказалась то ли загадочной, то ли трагичной: он исчез в бескрайних южноамериканских просторах. Слухи были разные. По одним, он был безжалостно растоптан бешеным аргентинским быком в тамошних южноамериканских пампасах. По другим, его укусила очковая змея, и Никифоров скончался в страшных муках прямо рядом со змеёй. По третьим и тоже имеющим право на существование, он не был растоптан или укушен, а стал владельцем тамошнего публичного дома и сейчас проживает в добром здравии, множа свой капиталистический проституточный капитал и совершенно опустившись и опустошившись  морально и нравственно.
То же самое совершенно неконкретное можно сказать и о Трезоре. Сначала утверждали, что его сожрал амазонский крокодил, но этот слух был моментально отвергнут, потому что этот собачий гигант сам был и здоровее, и зубастее, и яростнее любого крокодила. Поэтому полагать этот слух за достоверность было бы просто смешно. Гораздо правдоподобнее звучит версия, что он скрылся и до сих пор скрывается в непроходимых амазонских джунглях, совершенно одичал, от этого одичания ещё более взматерел и теперь пугает тамошних окрестных пастухов и племена каннибалов жутким воем, за что получил  название «Собака Амазонов» по аналогии с известным литературным произведением сэра Артура Конан Дойля «Собака Баскервилей».).
     -- Вы не находите, Иван Израилевич, что вся эта история зашла в какой-то непролазный тупик? -- сказал я моему другу, когда после посещения совхоза, мы вернулись в город сходили в баню, зашли в пивную… После чего вернулись в нашу уютную квартиру на Бонч- Бруевича, пару часов поспали и, наконец, уютно расположились около пылавшей жаром печки со стаканами в руках.
     -- Это вы о чупачупсе? – спросил Ебулкин, встрепенувшись от разморившего его печного жара.
     -- И о нём тоже.  Я понимаю – родственники. А с другой стороны, при чём тут родственники? Ещё неизвестно, как они его там, в амазонских джунглях, приняли. И приняли ли.
     -- Это уже сугубо их чупачупсовые южноамериканские страсти, -- успокоил меня Иван Израилевич. – Главное, что мы с криминалом разобрались. Хотя какой тут криминал…
-- Погодите, погодите, -- пробормотал я, потому  что, как всегда, не успевал за стремительным ходом мыслей Ивана Израилевича. – То есть, вы хотите сказать, что никакого убийства…
-- Именно, -- кивнул он. – Что кстати, подтверждается и экспертизой. На телах не обнаружено никаких признаков насилия или борьбы за выживание.
-- Так от чего же они умерли? – вскричал я, теперь уже совершенно ничего не понимающий.
-- От полового перенапряжения, -- последовал спокойный ответ. --  Если говорить простонародным языком, то эта самая Мартышка зае…( и он произнёс слово глагольной формы которое ныне запрещено употреблять средствам массовой информации. А равно и прочим печатным изданиям) и уевского сменщика, и того самого прапора буквально до смерти.  Буквально! Но и сама не рассчитала своих физических возможностей. Слишком уж увлекалась своим, прошу прощения за тавтологию, увлекательным занятием.
-- Значит, Кукошкина здесь совершенно не при чём?
-- Как сказать.., -- задумчиво произнёс Ебулкин. – К убийствам – да, она не имеет никакого отношения. А вот к  краже макарон, вермишели и дрожжей… Их вывез её муж Василий на своём автодорожном кране. Я это установил по отпечатку протекторов на складской дороге. Вот таково, мой уважаемый Вротсон, совершенно прозаическое окончание этой, казалось бы, невероятно запутанной истории, -- и он неожиданно улыбнулся. -- А не перекинуться ли нам в картишки?