3. Борис Бужор. Сержант и коровий мальчик
Борис Бужор.
Сержант и коровий мальчик
Ноябрь выдался солнечным. Словно не ноябрь, а какой-нибудь апрель. И все хорошо бы, если только не предчувствие неизбежной зимы. Холода, чтобы там не утверждали синоптики, могли нагрянуть в любой момент, тут гадай, не гадай - не угадаешь.
И с приходом зимы город опустеет. Жизнь затаится за желтыми окнами пятиэтажек или растворится в приторной дымке заскорузлых кафэшек.
Но этому только предстояло случиться… А пока что я, как и все горожане, догуливал теплые денечки – бродил по кленовому скверу, хрустя осыпавшейся листвой. Доходил до железнодорожного вокзала, закидывал пару монет в кофейный аппарат, тот клокотал, бурчал, возмущался, но все равно через минуту, открывая пластиковую дверку, покорно преподносил бумажный стаканчик мутноватой жижи.
По вечерам вокзал всегда был тих, нарушал тишину только голос, рассказывающий о путях и времени. Изредка постовые вяло тормошили каких-нибудь захудалых пьяниц, беззаботно уснувших на скамейке.
Вот какой уже вечер подряд я спускался к перрону, стараясь не уронить не одной кофейной капли. Как всегда, уютно расположился на скамейке и принялся уже за привычное мне дело - следить за поездами, которые прибывают и отбывают, шипят, свистят, и безропотно, как большие хищники дрессировщиков, слушаются проводниц с зелеными флажками.
Некоторые пассажиры выходили из вагонов и их сразу же встречали объятия друзей или родственников; женщины часто попадали в объятья дождавшихся мужей или сыновьей, но были и те, кто с легким рюкзаком за спиной или небольшой сумкой через плечо спрыгивали с подножки, озирались по сторонам, и медленно шкандыбали к ближайшей автобусной остановке или на стоянку такси. Попадались и такие, которые в полупьяном состоянии величаво сходили со ступенек вагона, как Одиссей с корабля на землю Итаки, отрывали взгляд от асфальта и огорчались, понимая, что торжественной встречи явно не предвидится. 
Но больше всего мне нравилось наблюдать за возвращающимися со службы солдатами – дембелями с толстенными аксельбантами на кителе, с какими-то на груди значками, чудными шевронами. Воротнички у всех, конечно, были выбиты стоечкой, благодаря толстенной, как матрац, подшивам.  В их гусарских нарядах, нелепых для нормального человека, было что-то трогательное и необъяснимое. Ведь несмотря на всю эту лысоватую суровость отслуживших парней, я понимал, как они хрупки и ранимы в такой момент. Они как человек с тортом и цветами, который аккуратно ступает по зыбкой улице, направляясь кому-то в гости, спеша побыстрее сделать кому-то приятное. Он боится запачкать свои до блеска отполированные туфли – воодушевлен, улыбчив, отличим от повседневного обывателя. Таким людям надо уступать дорогу, чтобы случаем не пихнуть плечом, а то вдруг это испортит ему настроение, и убавит его торжественный накал. Человек с тортом и цветами очень сентиментален, и таких людей ни в коем случае нельзя обижать… И приведи Господь, если их обрызгает грязью проносящиеся мимо авто…
Мне было от всей души жалко этих солдат, ведь они еще не знали, что в своей парадной форме, которую они кропотливо готовили долгими армейскими ночами, а днем прятали от зорких глаз офицеров, в гражданской жизни будет вызывать только улыбки и косые взгляды у обывателей. Героями на параде им себя не почувствовать! А в скором времени они и сами поймут, что эта вся пестрая нелепость нечто иное, как блажь, юношеская шалость… Все старания - даром. Наступит долгая-долгая зима, так же, как и все будут эти парни потягивать пиво или чай, ютясь в тесных квартирах серых пятиэтажек или в приторной дымке заскорузлых кафэшек.  А их «гусарский» наряд буден запихан подальше в пыльный шкаф. Замечая его уволенные в запас солдаты будут посмеиваться над своей недавней наивностью, мол, в каком нелепом виде они явились в этот мир после дембеля…. Но где-то глубоко внутри душа их будет болеть, ведь долгожданный праздник, так и не состоялся. Возвращения не случилось. Торт и цветы….
Пешеход с тортом и цветами не смог добраться туда, где его ждали.
Дверь коридора скрипнула, и, шурша болоньевым камуфляжем в дежурку ввалился один из прапоров-контрактников - смотритель железнодорожных ворот. Перед своей суточной сменой он постоянно заскакивал к нам, чтобы выпить чая и покурить. Хотя за время своего суточного дежурства он и без того, то и дело, что курил и пил чай, но в одиночестве, его это не устраивало, так как прапор был человек компанейский, - любитель потрещать, поделиться армейскими байками, подколоть нас - солдатье. Но в целом он был человеком безобидным, с добрым румянцем и упитанной наружности.
-Эй, - позвал он нас, - как настроение пацаняки? Бдительно службу нести собираетесь? Бабы никакого не бросали? А то был у нас один случай, помню. Давно, правда. Письмо одному солдату пришло от девушки, мол, так и так, расстаемся – прошла любовь, завяли помидоры. А тот никому ничего не сказал, обоину зарядил и на периметр пошел Родину защищать. Ротный в курсе был, но с патруля не снял, пацана то этого он хорошо знал, нормальный вроде бы был… Все подумали, мол, перетерпит и все, с кем не бывает. Какого баба не бросала? Не первый, не последний раз. Но тот, знаете, грибок есть, на седьмом участке, вот, сел под него, дуло на себя направил и решил откланяться. Так очередь выпустил в себя…. А автомат кривой был, как хобот мамонта, вот в сторону его повело, сколько на нем народа спало до этого, еще прадеды ваши… Так все пули в бок улетели. Долдона этого даже не зацепило. Патрульные прибежали, тревожка, сам ротный. А пацан сидит и плачет, а за его спиной вся стена в дырках и собака за колючкой дохлая, кровью истекает. Вот, все беды из- за баб, - непонятно к чему напоследок добавил прапор, теряя собственную нить повествования.
Прапор хлопнул пружинистой дверью, скрываясь в кухонном проеме. На смену ему было заступать раньше нас. Менять своего напарника.
Жизнь в коридоре дежурке двинулась обыденной чередой.
-Товарищ сержант, с тылу! – крикнул оператор, покручивая пистолет, словно герой старого вестерна.
Сержант отмахнулся, деловито поправил съехавшую в бок золотую бляху со звездой. Все давно уже перешли на портупеи, но сержант оставался консерватором. Ему, еще молодому бойцу, этот ремень подарил один знатный дембель за день до своего увольнения. Сержант чтил армейские традиции, и поэтому подарок своего «деда», собирался носить до конца службы. Может быть даже и на гражданке.
-Ковбой, замполит здесь где-то ходит, если увидит, сам знаешь, куда он тебе его вставит.
Ковбой, такую кличку дали оператору еще в то время, когда он не перешел на сверхсрочку. Погоняло к нему прилипло прочно, хотя его фамилия и имя - Матвеев Юрий, с Диким Западом не имели ничего общего. Но было две веских причины, про них рассказывали нам конрактники, из-за которых скромняга Юрий стал среди своих сослуживцев ковбоем. Первая – родом он был из далекой деревеньки, где он всю свою сознательную до армии жизнь работал пастухом. Вторая – его «шаркающая походка» наездника, кривые и тощие ноги колесом, как у ковбоев из старых вестернов, которые выходили на дуэль, нервно шевеля пальцами у рукоятки своего кольта. Это действо еще украшало звучание всем известной музыки: «Тара-рв-рв-рв, та-та-та». Могла бы быть и третья причина - неотъемлемая для киношного ковбоя – точная стрельба. Но здесь, увы, Юрий на моем веку еще ни разу не попадал ни в «ростовую», ни в пулеметный расчет, ни какую-либо другую мишень.
Как-то раз, когда мы сдавали ночную стрельбу из «калаша» со специальным оптическим прибором, дело проще простого - только наведи снайперский «перекресток» на поражаемый объект, который еще и подсвечивается, не дрогни рукой, и все – попал. Но даже и тогда наш Ковобой  не зацепил не одного «врага».
Сержант и Ковбой были друзьями – одного призыва, вместе прошли огонь и воду, как они сами об этом говорили. Хотя, глядя на нелепого Ковбоя, мы сильно сомневались про огонь, и тем более про воду, так как в ней такое стручковатое тело обычно быстро намокает и тонет.
Пацаны, готовясь к смене, ходили взад-вперед – пытаясь разогреться, накопить под кителем побольше драгоценного тепла. Вечер обещал быть холодным, по дежурке сквозил ветер, окна дребезжали, по ту сторону стекла нависал осенний полумрак – непроходимый и густой. Что в нем крылось? Было неразличимо, то ли вялый дождь, то ли сырой снег, а может просто голодная и рваная тишина между деревьев.   Но, не смотря на все это, дух у бойцов был приподнят - через три дня от них уйдет последний «дед» в лице дотошного сержанта.  Последнее дежурство, и все. И на прощальном построении старшина пустит слезу, печально затянется, и продекламирует: «Вот это был сержант, учитесь, учитесь бойцы, а то всю жизнь духами срочку и протяните».  За «героем» с радостным скрипом захлопнутся ворота полка, и задержавшейся дембель покатит домой, закинув на плечо сумку с памятным барахлом.
Сегодня, как пить дать, сержант захочет перед патрулем провести свой любимый обыск на наличие сигарет и зажигалок, типа, сделать дембльский аккорд, и лишний раз взмахнуться перед кем-нибудь из начальства. 
Да хрен со всем этим, три дня, и все…
Я тоже на прощанье скажу что-нибудь нашему сержанту душевное, все-таки два года служил, не хухры-мухры.  И катись он к черту на рога, в свой подмосковный городишко. Пощеголяет там, день, другой, в своей расшитой парадке, и возьмется за дело, пойдет служить в милицию или устроиться на какую-нибудь стройку. 
Духи уже на КМБ, через неделю или две приведут их к нам во взвод, так же, как когда-то нас – с глазами по пять рублей, бледными лицами, с тонюсенькими подшивами на воротниках. Первые полгода им оружие с патронами все равно не доверят, нашему призыву в патруле по- прежнему каждодневно промерзать. Но станет все равно легче, заступят на боевое дежурство вновь испеченные черпаки. Нам не предется втухать по две смены в сутки. А с «зеленью» нас не будет волновать уборка – не по статусу нам будут метла и лопаты… А снега должно было скоро навалить, синоптики передавали, до самых колен.
Я горбился на стуле у стола оператора. Выправлял пальцами крепежи слетевшей петличики. За моей спиной активно трезвонили и шипели допотопные приборы связи. Ковбой игрался с пистолетом, подкидывал его с прокрутом – ствол делал оборот, и плавно, рукояткой вниз ложился в ладонь хозяина. Наш оператор видимо не остыл после стрельбища, все не мог угомониться. А меня уже тошнило от оружия, а еще больше от неугомонного оператора и чересчур правильного сержанта. Побыстрее хотелось получить свой автомат, напичкать в рожок двадцатку патронов и уйти на периметр, растворившись в просаленной мгле.
-Танцуй, - Ковбой приставил мне дуло к затылку. Я чувствовал, как под его кителем ворочаются напряженные жилы, вздуваются вены, а крючковатые пальцы нервно подрагивали у курка.
-У тебя патронов нет, не корячься, - безразлично отозвался я.
Наш Ковбой был всегда робким парнем, но как только проводил своих «дедов», перешел на сверхсрочку, сразу же осмелел. А говоре точнее – оборзел.
Ничего, может скоро терпение наше кончится, мы подорвем все традиции, наваляем ему по первое число.
Сержант и Ковбой… Как они вообще сдружиться умудрились? Один корявый такой, угловатый, все тяп-ляп у него делается. То деталь от автомата потеряет, то еще что-нибудь выкинет, то с турника упадет и руку вывихнет.  А сержант - образец ходячий, хоть телевидение приезжай, и фильм про него снимай с тривиальным названием: «Наши дембеля».
Разгоряченный оператор заслал патрон, передернув затвор. На лбе Ковбоя выступил пот, ствол сверкнул хищном блеском.
-Ебнулся, что ли, - мурашки защекотали мне спину.
-Не ссы, солдат ребенка не обидит.
Ковбой встал в положение стрельбы стоя – вытянул руку, издал звуки, изображающие стрельбу.
-Я сегодня вот так, в тире, в одни десятки бил.
-Молодец, - огрызнулся я.
Вдруг в коридоре снова послушался скрип пружины, входная дверь злобно хлопнула, в дежурку ввалился замполит.  Ковбой бестолково метнулся с ПМ, так, и не успев засунуть его в кобуру.  Сержант, что-то записывал журнал, не успел предупредить своего дружбана. Своей огромной массой замполит загородил коридор, первое, что я успел рассмотреть на его лице - это удивление, что для него было большая редкость.
-Ты! - замполит начал свою речь, обращенную к Ковбою, голос его был с протяжной хрипцой; тихий, уверенный, трудно понять было его подлинные эмоции, где в нем кроется шутка, где правда, где что-то среднее. – Боец, ты не прихуел случаем? Нравится ковбоем быть?  Сегодня не настрелялся что ли? Если я тебя еще с пистолетом увижу, то…, - замполит провел по небритой шее мясистыми пальцами, - Ну ты понял, что с тобой буде?
- А где мне его носить? - Ковбой съезжися.  Худой и длиннорукий, сконфуженный, как провинившейся мальчонка в углу, он замер, насупив реденькие бровки.
-В жопу закрути и носи! Только смотри не отстрели, а то думать будет нечем.
Пацаны прыснули неудержимым смехом, я прикрыл рот ладонью, сделав вид, что попытался чихнуть. 
-Кобура тебе на что? Еще раз из-за пульта выйдешь, я тебе дикий запад покажу, ковбой ебанный.
Сержант речь замполита слушал с упоением, наслаждался каждому слову. Его румяные хомячьи щеки краснели от удовольствия. Ему было все равно, что ругают его друга, когда приходит минута тщеславия, все остальное становится не важным. Вообще у сержанта была странная страсть – наслаждаться, когда старшина или ротный дают нагоняя. Притом нашему «замку» не доставалось никогда, он был образец для подражания – отличник боевой и политической подготовки, крепкий, подтянутый, исполнительный. Опора наших дедов, левая рука наших отцов командиров, гроза духов и черпаков. Повелитель меча и магии. Поэтому все его ликование во время поучительных лекций офицеров заключалось в ощущении того, что так или иначе его ставят нам всем в пример.
- Ну, - замполит обратился ко мне, - ты самый умный, что значит ковбой?
-Коровий мальчик.
-А ты еще не на всю голову отбитый, как кажешься, - это была обычная реакция на мой правильный или неправильный ответ – для него главное, что ответ следовал сходу и без заминок, - значит в институте жопу не протирал, лекции записывал. Вот этому бойцу, - тыкнул он на Ковбоя, - и расскажи, образумь, а то я ему такую «Горбатую гору» устрою. 
Наш замполит был человек образованный, помимо солдатских писем он еще читал и книги, при том его вкусовое предпочтение выявить мне никак не удавалось, я находил у него в кабинете детективы, краткую энциклопедию психологических тезисов, «Охота на пиранью», «Севастопольские рассказы», «Мифы древней Греции», «Эмануэль», и заканчивала этот смертоносный коктейль книга с пугающим меня названием «Блудо и мудо», взяться за ее содержание я долго не решался.  Два высших образования нашего капитана–эрудита никак не могли гармонировать с его внешностью здоровенного орангутанга в военной форме. Его лысой головой, наверное, неплохо было бы ломать кирпичи, а безразмерными руками сворачивать шеи супостатов, попытавшихся по дури покуситься на нашу дорогую Родину. «Делать бы гвозди из этих людей», - как-то само собой пришло на ум. Замполит частенько вызывал меня к себе после отбоя, и мы с ним подолгу беседовали на разные философские темы, ну, и кончено о бабах. За время службы, по правде говоря, более интересного собеседника в моей роте не было. 
Сержант ревностно покосился в мою сторону. Конечно, его же забыли похвалить, как бы он не раздувался.
-Так, - поднялся он из-за стола, надо было успеть до ухода замполита показать свою значимость, - всем перекурить, даю десять минут, потом строимся возле КХО и вооружаемся. И не дай Бог я у кого-нибудь на построение сигарету найду или сотовый. Поняли, да?
«Поняли, да» - была любимая фраза нашего «замка». А еще, не более редкая: «Веришь, нет».
«Так точно», - кто-то выкрикнул из-за угла распалаги.
Замполит направился в кабинет, подхихикивая над собственными же словами, которые бормотал себе под нос:
-Ох, пидоры махнорылые, одолели.
В дверном проеме он резко обернулся, я в это время пытался по-тихому прошмыгнуть на улицу.
-Ты.
-Да товарищ капитан! – бодро отозвался я.
-Пойди что скажу.
Я придвинулся поближе.
-Не будь пидором солдат, - прохрипел вполголоса замполит.
Удаляясь, я слышал тихий, но увесистый смех замполита.
В курилке царило молчание, медленный дым выползал за прутья беседки в неприветливую темноту, тревожно шумевшей неопавшей листвой.
Заявился наш сержант, мы раздвинулись, тот сел посередине скамейке. Из динамика его сотового звучала какая-то дурная музыка. Самое точное определение для таких песен давал замполит - «внеземная пердь». Сержант пытался подпевать слащавому голоску девушки, ложал чудовищно. И кажется, что это доставляло ему еще большее удовольствие, чем само пение. Я посмотрел по сторонам, по ухмылкам товарищей, это бесило не одного меня.
-Слушайте мужики, - сержант прервал лирическую минутку, пришло время патриотизма – под это и зазвучала соответствующая композиция. - Знаете, традиция есть традиция. Надо вам мне будет по сотке скинуться на дембель. Сами понимаете, охота же к маме с тортом и цветами вернуться, два года все-таки не видел. А денег в обрез.
Ага, конечно, и так часть зарплаты молодых себе зажал. Куда только он эти деньги девает? Вот, еще понадобились, ага, чуди, чуди золотая рыбка про торт и цветы маме. Со старшиной и Ковбоем собрался напоследок бухнуть за счет молодых, вот тебе и весь патриотизм. 
-Знаете, мужики, - сержанта понесло, - вот, вы тут сидите, думаете армия говно, тягомотина, а я уже два года отслужил. А, кажется, что только вот-вот в военкомате сидел, трясся. Я еще те времена застал, про которые лучше вам не знать мужики. Я говорю, вы бы не выжили бы и дня. Верите, нет?
«Не верим», - звякнуло у всх в голове.
В курилке появился Ковбой. Все-таки покинул пост, пока замполит отвлекся.
-О, мужик, - радостно его встретил сержант.
Нам пришлось еще потесниться, чтобы освободить местечко для нашего «горячо любимого» оператора. Сержант обнял своего друга, перед этим натянув ему шапку на самую макушку – по-дембельски.
-Я, вон, пацанам про нашу службу рассказываю.
-Эх, мне бы их годы, - Юрий уверенно вытянул ноги на всю курилку.
«Деды» покровительственно засмеялись.  Сумрак от нашей злобы сделался еще чернее. 
-Знаете за кого первый тост я подниму, когда домой приеду, а? Не знаете. За вас и подниму, потому что дембель нормальный всегда первую рюмку пьет за тех, кто в сапогах остался. Понимаете, да? Вот, - кивнул на Ковбоя, - и за него подниму – своего братана.  Вы должны все это знать, и молодых тому же учить. Вы мне пацаны, как братья младшие. Армейская дружба, вообще, самая крепкая. Вы пока этого не понимаете, потом пройдет время, будете друг по другу скучать. Я вам свой адрес и телефон оставлю, вернетесь на гражданку, звоните. Я если что за вас и там, кому угодно горло перегрызу за своих бойцов.
Ковбой тоже своему боевому товарищу положил на плечо руку.
В разрывающемся динамике телефона в знак одобрения пропел хриплый и душевный голос:
Мир так тесен,
Дайка брат тебя обнять.
Как заноза скользнули по мне слова старой, но добротной песни. Изо всех сил захотелось поверить в бред сержанта!
Уверовать в единое братство солдат, чтобы хоть как-то оправдать свое покорное бездействие и терпение, которое казалось неиссякаемым.
-Урну давно убирали? - поинтересовался сержант.
От обильного стряхивания пепла в урне что-то затлело, что нещадно задымляло курилку. Нам было плевать. Горит и горит, на улице все равно сыро, тут и захочешь костер не разожжешь, так что пожар не грозит.
-Сходи, воды принеси, залей, - приказал сержант первому попавшемуся из нашего призыва.
Тот уже растащенный, с уходом с основного состава «дедов», забывший про бесспорное послушание старшим, поозирался по сторонам. Никого из младшего призыва по близости не оказалось. Никто из молодых не поскребывал лопатой мусор, не шуршал метелкой. Должен был быть кто-то дежурке, но тоже не факт. Перекинуть приказ было не на кого.
-Что мнешься? – сержант выключил музыку.
-Сейчас, сейчас, - солдат нехотя медленно двинулся в сторону дежурки за водой.
-Быстрее, не понял что ли? Сейчас по-пластунски через плац пущу! Веришь, да? Бегом.
Солдат не ускорился.
-С тылу! – надрывно крикнул сержант.
Падать уже никому не хотелось, мы уже были уверенны, что это давно в прошлом. Не по сроку нам уже землю целовать, да валяться, за водой бегать. Через три дня уже полноценными дедами становимся, а тут, нате, и «с тылу!». Ничего, скоро сержант уйдет. Наш единственно оставшейся дед. А Ковбой? Еще натерпится от нас…
Солдат обернулся, замер.
Щеки нашего «замка» побогравели, ветер весело полоснул по нашим лицам холодым лезвием осени. Тени деревьев выступили из темноты. Сгрудились, закрыли курилку и плац. Сержант вскочил с места, подлетел к непослушному солдату, раздался звон хлесткого удара.
-Что, растащило, да? Думаешь, что все ушли, значит можно руки в карман засовывать, на старших хуй забивать?
-Да, ладно, ладно, - оправдывался солдат.
Мы переглянулись, наш призыв зашуршал бушлатами.
«Нас много. Сержант один. Нас много…А он один…». 
Видимо пришел час расплаты. Накопленная злоба стиснула кулаки, прежний испуг, который был еще месяц назад, сменился звериной свирепостью. Стая взбунтовалась и жаждала расправы. Флаг на шпиле дежурке бешено заметался, со склада повеяло овощной гнильцой. Назревал переворот. Три дня ждать было невыносимо.  Этот сержант, помню, заставил весь наряд по кухне поднос масла сливочного сожрать, а лишь из-за того, что во время стодневки пацаны подали ему вместо подсолнечного масла сливочное. Тоже мне беда, но попросил бы принести подсолнечное масло, принесли бы подсолнечное. А так сказал: «Дайте масло». Мы и дали. Забылись, что есть старый обычай у дембелей – в стодневку масло не есть, а отдавать молодым. И началось: «Вот вы поохуевали, забыли, о стодневки что ли? Традиций что ли не знаете? Чему молодых учить будете?».
Чему? Не быть таким пидором, как ты.
Ковбой одобряюще кивал, глядя на картину расправы над непослушным бойцом, такое бывало не раз. Когда кого-то били, он всегда себе выбирал роль созерцателя, с ухмылкой философа познавшим истину в последней инстанции.
Наш призыв привстал… Мои товарищи посмотрели друг другу в глаза и поняли – время пришло.
Неожиданно на крыльце казармы, прорисовываясь из темноты, появился замполит – его огромные плечи выплывали, словно пароход из-за горизонта, нам на встречу.
-Эй! – крикнул он сержанту, - ты часом не прихуел?
Мы тут же приостыли. Закурили еще по одной.
Сержант отошел в сторону. Замполит всегда был его проблемой, он один не считал «замка» нашей роты особенным. Не сказать, что недолюбливал, но и не выделял. Сержант, как сержант.
-Я, товарищ капитан, воспитываю.
На месте замполита старшина согласно кивнул бы и поддал бы еще пинка провинившемуся. Да и другие бы, в том числе и ротный, стали на сторону сержанта. Для них он был сама справедливость, основа порядка и дисциплины. Если кого-то тронет, то только за дело.
-Воспитывать жену будешь. Еще раз увижу, вешайся.
-Да мне да дома три дня. По традиции демблей не положено трогать, - сержант захотел отшутиться, оседлать волну замполитовского юмора.
-Дембелем ты будешь, когда порог родного дома переступишь. А потом маме с папой и бабам своим рассказывай, что ты дембель, а пока ты здесь, чтобы я этого не слышал…. Чтобы через двадцать минут смена вооруженная стояла.
Офицер хотел было уйти, но краем глаза заметил съежившегося Юрия.
-Э, Ковбой, - капитан подошел к нам и зловеще прищурился.
-Да, товарищ….
-Ты вроде бы, где должен сейчас сидеть.
-За пультом.
-За пультом, - повторил замполит. - А ты где сидишь?
-Да я товарищ капитан покурить на пять минут вышел.
Замполит взял Ковбоя за шкирку, как провинившегося котенка, тот смиренно смотрел на своего большого хозяина.
-Дикий, дикий Бил, - прохрипел замполит, - очень дикий Бил, еще раз покинешь задворки своего салона, то вздергну тебя на висилице, понял?
Стальные пальцы разжались.
Юрий, шаркая камуфляжем, поковылял в дежурку. Замполит, приговаривая, двинулся следом:
-Ох, пидоры махрорылые, одолели.
Мы успели закурить по третьей сигарете, урна как- то само собой потухла. Сержант сел на свое центровое место.
-Эх, три дня да дома. Даже и не верится, что два года прошло.
Мы переглянулись, перемигнулись. Переворот решили отложить. Пацаны остыли, но припомнили. - Девчонки меня уже заждались, - сержант закурил. - О, сейчас одной позвоню, поугораем.
Он снова достал всех раздражающий сотовый, врубил громкую связь.
-Алло, - отозвался издалека женский голос.
-Привет.
-Привет, - промурлыкала трубка.
-Мне три дня осталось.
-Поздравляю.
-Ждешь меня солнышко, - ухмылка растеклась по лицу.
-Конечно.
Особой радости в трубке я не услышал.
-Как приеду трахаться будем? – краснощекий дембель едва сдержал смех.
Тоже мне деревенский Дон Жуан. Крут, крут! Позвонил девушке, чтобы ерунды наговорить, да скабрезностями поудивлять. На хрена ему вообще домой? Все равно никакая нормальная баба ему не даст.  А строить на гражданке будет некого.
Хотя пусть попутным ветром…. А то он в роте всех до изжоги доведет.
-Куда торопишься? – девушка растерялась.
-Ну, я тебе нравлюсь?
-Нравишься.
-А что тогда тянуть? У меня бабы два года не было.
-Давай  про другое поговорим, я не хочу про это.
Диалог вышел из-под контроля, сержант засуетился, ход событий пошел не по его сценарию.
-А я про это хочу, - сержант повысил голос.
Женский голос это не одобрил. Интонации дембеля подобрели.
Он вышел из курилки, мол, все остальное надо обсудить наедине. Раздался сигнал – это он выключил громкую связь, но перед этим он успел крикнуть, чтобы девушка на том конце услышала:
-Через пять минут строимся возле КХО.
В дежурке я подошел к доске почета. Вот, все те же лица. Фотография Ковбоя висела, наполовину отклеившись, на ней наш сверхсрочник Юрий был молод, с застенчивыми глазами, гладко выбритый, испуганный. Наверно во время фотосессии вместо птички вылетел замполит, и так ошеломил молодого бойца, что тот до сих пор, будучи уже оператором- контрактниом при появлении нашего капитана превращается в нашкодившего мальчишку.  В отличие от других фотографией, под ней не было никакой подписи, типа отличник боевой и строевой подготовки. Физиономия Ковбоя просто закрывала пустоту и была лишена всякого другого смысла.
Рядом была фотка нашего любимого сержанта, внизу для всех регалий не хватало места. Пришлось сокращать… Отл. физ. под…  Нельзя сказать, что наш сержант не умеет стрелять, бегать, подтягиваться, даже наоборот, – все это у него получается неплохо, но не на уровне Рэмбо, как бы нам он этого не доказывал.
Помнится, учил нас акробатики с автоматом. Выглядело печально. Движения сержанта напоминали действия героев каких-нибудь дешевых боевиков. Сразу было видно, что в учебке этому его не учили. А нас во взводе наши контрактники движению с автоматом мучали с утра до ночи. И вот, волей случая, перед дежурством ротный приказал провести сержанту нам инструкцию по обращению с оружием. Мы молчали, терпели, когда «учитель» наш, раскрасневшись, пыхтя ноздрями, пытался сделать кувырок с автоматом, кульбит за кульбитом… И раз за разом дулом прорывал муравьям окопы. Бедный компенсатор, кто-то из наших замучался потом его очищать от земли.
Неужели и моя фотография когда-нибудь будет вызывать лютую ненависть?
Когда мы заряжали магазины, сержант сидел за столом и говорил по телефону, судя по интонациям с кем-то близким. Может быть с матерью. Отца то у него не было, это я точно помнил, так как время от времени вместе с замполитом мне приходилось изучать личные дела солдат и сержантов.  Раз, вычисляя стукача роты, нам пришлось перелопатить все дела. Но, увы, так мы и не нашли того, кто доносит ротному. Я-то на хрен кому сдался, чтобы на меня доклады делать, а вот поведение замполита нашей роты очень интересовало.  Под нашего капитана ротный и старшина уже давно рыли яму, так как для них он был, как заноза в пальце. Но заноза была слишком большая, чтобы ее в раз можно было выдернуть.
Ковбой сидел на своем месте, крутил на пальце пистолет, то и дело, поглядывая на дверь, из которой в любую минуту мог появиться замполит. Желание Юрия казаться крутым, преодолевало даже страх наказания. Доиграется, капитан, как и обещал, вздернет его на виселице. Ковбой парень не такой уж проворный, чтобы такие фортеля выкидывать. Да хрен с ним, главное себе голову не отстрелил бы, а там, пусть хоть на деревянной лошадке по распалаге гарцует.
Закончится у Юрия контракт, вернется он к своим коровкам, и будет деревенским девкам по выходным рассказывать про то, как он молодых строил, и с двух рук – по-македонски, по движущимся мишеням палил.
Сержант заканчивал свой трепетный разговор.
-Давай, через три дня буду дома…. Да-да! Рыбы пожарь, ага, как я больше всего люблю… Конечно, конечно….  Да, мам, да….
Мы построились самостоятельно, выйдя на улицу, пропустили одну сигарету на всех, каждому досталось по три затяжке.  Явился замполит. Посмотрел на нас – бравых солдат в потертых бушлатах. Подозвал меня к себе, остальных отправил курить.
-Глянь, что у меня есть, - раскрыл свою громадную ладонь, - курил такие?.
«Капитана Блэк» на гражданке я, конечно же, курил. Но в душе меня забавляло, что наш замполит, контуженный в Чечне, много чего повидавшей на своем веку, как ребенок радуется пачке дорогих сигарет. Я ему даже по-доброму завидовал, что, не смотря на всю свою мощь, свой военный опыт, он не утратил человеческой наивности. И почему-то подумал, что тяжело ему будет в гражданской жизни, к ней он не сможет приспособиться… Его юмор точно там будет никому не понятен.
-На, солдат, - капитан протянул мне одну сигарету, - покуришь, как с патруля вернешься, и это, не забудь ко мне зайти. У меня к тебе дело будет.
До разряжателя мы шли в сопровождении сержанта. По поводу обыска предположения оправдались. Все карманы пошарил, даже разуваться заставлял, чтобы в берцах тоже никто ничего не запрятал.  Конечно, у каждого уже давно имелся тайник для сигарет и зажигалки. У меня в подсумке за магазином, у кого-то в автомате, у кого-то в бушлате, в той его непрощупавоемой части. 
За время службы сержанта обманывать мы научились ловко.
Хриповатый динамик телефона снова разрывался от очередной песни. Сержант подпевал.
-«Вот пуля просвистела, в грудь попала мне…».
По лицам пацанов читалось одно: «Заткнись» ….
И глаза горели: «Три дня, три дня… Если доживешь».
Калитка перед тропой на периметр скрипнула.
-Последнее дежурство, - радостно провозгласил сержант. - Все, мужики. Домой, и не будете вы меня больше терпеть.
-Что будешь делать первым делом? – спросил я, самому стало от себя противно. Зачем? Мне плевать, что он будет делать. Хоть на луну лететь соберется, я глазом не поведу. Поймал себя на мысли – я подмазываюсь. Стало противно.
-Два года же дома не был, вот, останется три дня дослужить, поймешь. До хрена планов. Сначала маме торт и цветы, пирожки, потом бабы. Меня, как минимум баб пять ждет, все уже готовы – жаждят. Веришь, да?
Я промолчал, тем самым оправдал себя перед самим собой за вопрос.
Под сухой хруст листвы мы отдалялись, тропинка петляла между бесцветных осин, и беспечных елок, таких же, как и мы, вечнозеленых. Хвойные лапы с нежностью ложились на плечи запоздалым погоном, а сучки осин, царапаясь, закрывали наш млечный путь на периметр. Я обернулся, чтобы натянутая ветка не хлестануло мне по глазам. Случайно увидел, что сержант все продолжал стоять у калитки и смотреть нам вслед.
-Домой! – крикнул он переполненный истошный радости. Эхо весело заметалось между деревьев, а после зависло в хвойном поднебесье.
У железнодорожной дороги нас поджидал все тот же прапор. Его вся служба заключалась, чтобы открывать ворота проходящим поездам, а потом их закрывать. Таких контрактников в нашей части называли вратарями. Тихонько над ними подшучивали.
Будка прапора была по соседству с моей вышкой. Когда ему было невмоготу скучно, то он выбирался из своего теплого логово, чтобы хоть как-то скоротать часы своего одиночества.
-Задерживаетесь пацаняки, - завидев нас радостно засалютовал прапор. Мы были для него, как Пятница для Робинзона Крузо, говорим вроде бы на совсем разных языках, но всяко лучше, чем тотальное одиночество.
-Здравия желаю! – на ходу выкрикнул я, готовясь выслушать очередную байку.
-Что, без три дня «деды»? - спросил разрумяненный прапор, когда мы все собрались у поста для перекура. Он не унимался, тщательно цедя сигарету, присматривался к нам, чтобы зацепиться за нас какой-нибудь шуточкой.
-Как сегодня отстрелялись?
-Нормально, - уныло протянули мы.
Сегодня на подобный вопрос мы уже ему отвечали раз пять, не меньше.
-Все живые вернулись?
-Вроде бы, - я почесал ногтем гладковыбритую щеку.
-А то дела всякие бывают, я, помню, когда я еще срочку служил….  Во взводе у нас был гранатометчик - Ваня-лось. Долдон редкостный, родом из тьмы тараканий. Гранатомет ему доверили, как самому здоровому, а ум в расчет брать не стали. А может, подумали, что хрен с ним - с гранатометом меньше нервов попортит. Но не тут-то было. Ваня-Лось дал всем просраться, и в прямом и переносном смысле.  В общем приехала комиссия на стрельбище вместе с самим командиром дивизии, мы попрыгали, побегали по полной боевой, как положено, подошли к огневому рубежу. А к этому времени уже вся комиссия заквасила не по-детски, на нас и забила. Мы без присмотра остались, стреляй в удовольствие. Тут Ванин черед пришел…. Так у него снаряд до конца не вылетел, так и остался из трубы наполовину торчать. Все в панике, мы от него подальше, кто в окопы попрыгал, кто в лес отбежал. Кричим: «Кидай и уебывай». А Лось, спокойный такой, плечищами разводит, лыбится. В общем Ваня-лось наш не растерялся, видит, что ротного и взводника нет, решил проявить солдатскую смекалку – заявился с этим гранатометом прямо в штаб стрельбища, где как раз все чины и бухали. Так командира дивизии чуть удар не пизданул, замер с рюмкой коньяка, как в октябре Ленин, комиссия под столы попадала, а кто успел, тот выбежал. А Ванек хоть бы хны, всю эту заклинившую байду на стол положил и отчеканил: «Товарищ генерал, все без происшествий, только снаряд в трубе заклинил, лететь не хочет». Ну, Слава Богу, что все живые остались после того случая. Только Лосю досталось с лихвой, он у нас месяц потом с бревном тяжеленным ходил, оно, как раз по форме гранатомет напоминала. Мы ему сбоку написали: «Базука», так он с этим оружием и в столовую, и на построение, и в койку. А самое главное самому Лосю вообще по фигу, что мы его на этом бревне поженили, здоровый падла. Даже не уставал, только все лыбился, как дурак… И хоть бы хны. На плечище его взвалит и улыбается, на нас смотрит, мол, чего это мы озлобились? Так что пацаны осторожнее, по нашей жизни сейчас долбоебов пруд пруди, а им еще и оружие доверяют, коль дебил, тебе легко на ученье, тяжело другим.
Мы кинули окурки в мутную лужу под фонарем. В ней отражалась яркая лампочка, пробивалась сквозь игристую рябь, как картинка через телевизионные помехи.
Смена двинулась дальше.
Я забрался на свой пост. Вышка у железных путей одиноко трещала фанерными обломками с облупленной синей краской. Ветер ошалело летал по всем направлениям. Разместившись в ветхой деревянной постройки, снял кособокую трубку с извещателя:
-На месте, - сухо вонзил оператору.
Ковбой вальяжно протянул:
-Э-э-э, слышь. Не вздумай заснуть, я тебя достану. Буду каждые пять минут звонить.
-Коровий мальчик, цыц.
-Ты чего… - понеслось из трубки.
Я прервал связь. Остался собой доволен. Точно осознал, что приходит наше время, и его не остановить…
Окинул скупую панораму полковой окраины. Железная дорога, елки, и очень много осин. В темноте большинство деревьев кажутся осинами. Полосатая труба котельни, как старый маяк, одиноко высилась над нашим армейским мирком. Где-то с плаца неслись строевые напевы. «Провожала милая на заре, на заре…». Роты пошли на ужин. В желудке буркнуло. Вспомнил про гражданскую еду. Едва поборол подступившую слюну.
Колючка дребезжала на лесных сквозняках. Когда я смотрел на нее, то сразу почему-то вспоминал уроки литературы и учительницу, рассказывающую про тяготы Солженицына. Особо врезалась в память, как она со слезящимися глазами повествовала историю из какого- то произведения диссидентского классика, в которой антисоветчиков сажали на гвоздь и заставляли петь интернационал…
Я лег на шершавый пол, накрылся старыми бушлатами, под голову вместо подушки положил автомат.  Хорошо, как хорошо! Закурил, и долго смотрел через металлическую сетку на черное небо. Вот оно счастье!  Потом перевел взгляд на потолок, на одной из досок было нацарапано: «Нас ебут, а мы смеемся, все равно мы дембельнемся». Как бальзам на душу. Как хо….
Все стало незначительным.
Ковбой, вопреки обещаниям, меня не беспокоил. Я плавно уснул со сладким ощущением завтра, когда не надо идти в школу. Вот, я проснусь через час не от пронзающего вопля дневального: «Подъем». А сам, спокойно покурю, и смогу снова заснуть еще на два часа. 
Вдалеке выла сирена….
Не знаю сколько прошло времени… Я продрал глаза от нарастающего звука.
-Э-э-э-э, - кто-то стучался в люк моей вышки.
Я судорожно схватил автомат, вскакивая, протер холодным рукавом бушлата лицо. Не дай Бог проверка. Тогда конец. Прощай молодость.
-Э-э-э-э, солдат, ты живой!?
-Да, - я свесил голову в окно - прощелину между сеткой.
Внизу томился прапорщик.
Я выдохнул.
-Я уж испугался, что ты там околел, - прапорщик закурил свои терпкие сигареты, я последовал его примеру.
-Да просто, задремал немного.
-Слушай, потрезвонь в дежурку, узнай, что там произошло.
-А что-такое-то?
-Что-то сирены гудели. Я с вашим оператором связывался, тишина. Может американцы напали, враги повсюду же.
-Да кому мы на хрен нужны.
А сам представил, задумался, а вдруг этот бред - правда, а я все проспал - пропустил полчище диверсантов, и даже не попытался погибнуть в неравном бою. Трус, дезертир - позорное клеймо на всю жизнь.  Как после такого реабилитироваться перед Родиной? За такое одна дорога – на гвоздь и петь интернационал.
Я снял трубку:
-Да, - раздалось в трубке, голос не Ковбоя, странно.
-Там у вас все нормально?
-Нормально все.
-Никто не напал?
-Чего?
-А где Ковбой?
-Ты, дебил! – по сакраментальной армейской фразе: «Ты дебил», я сразу распознал старшину. Старшина за пультом не к добру, плохая примета. Значит проверка. Вот тебе бабушка и Юрьев день, выспался, называется.
Старшина громыхнул трубкой.
-Ну? - поинтересовался прапорщик, дымя помятой сигаретиной.
-Да вроде все тихо, проверка, наверное.
-А, ну пора мне в логово свое, надо быть начеку, могут нагрянуть, – он неторопливо двинулся в свою будку.
Время нашей смены истекло, но нас никто не менял. Мы уже все столпились у вышки, докуривали последние сигареты.
Смена не шла. Старшина на мой вопрос: «Почему не меняют?», ответил коротко: «Стой дебил сколько надо!».
Снова появился прапорщик:
-Ну что пацаны, про вас забыли, теперь до дембеля будите здесь чесаться. А потом, все, звезду героя на грудь и домой.
-Да ладно.
-А что, я, когда служил сам, у нас случай был. Пацанишка один, ну, с нашего призыва. Что- то перед патрулем съел будоражащее. И пошел в бой. А патрулировать прям возле штаба надо, шаг влево – побег, шаг вправо провокация. Офицерье снует туда-сюда. А тут живот у него и прихватило, диарея застала врасплох, как говорится. Ну, он, нет бы ,долбоеб, сразу в кусты, рощиц у штаба было немерено, минируй сколько душе угодно. А он до победного конца терпеть решил… Терпел и дотерпелся. Жизнь дала трещину, обгадился. А тут из штаба полковник вышел, глянул, а с солдатом что-то не так. Присмотрелся, а у бойца штаны на заду провисли. Ну и запашок специфический… Полковник ему, мол, ты чего боец, совсем…. Ну и прочее, традиционное. А тот, таким правильным прикинулся, понял, что терять уже нечего, в любом случае засмеют. «Так и так», - говорит, - товарищ полковник, не мог боевой пост покинуть. – А вдруг враг, а вдруг война!». Тут полковник растерялся, верно, мол, солдат говорит, все по уставу – не придерешься. Обосрался, а Родину защитил. Потом этого солдата на доску почета повесили и какую-то медаль ему выписали. Так героем и сделался.
Я представил, как наш замполит шутил бы про этого солдата, будь он у нас в роте, мне стало до жути весело. Пацаны ржали, как кони.
Звезды легким мерцанием пробились сквозь вязь бесформенных туч. Стало светлее.
Вдалеке привычно загромыхали автоматы. Смена идет. Я мечтательно выдохнул - скоро попаду в теплую дежурку, там меня ждет чай, кусок черного хлеба с маслом, теплое одеяло и немного сна. Периметр уже казался промерзлым и не уютным, от колючки рябило в глазах, сковавшая тело дрожь, не давала прежнего ощущения свободы, когда только-только выходишь на периметр.
-Ну, - крикнул прапор приближающейся камуфляжной ораве, - я бы вас за водкой не послал, только за смертью.
-Что так долго, мы тут околели? – спросил я, когда смена поравнялась с нами.
-Сержанта застрелили, - тихо и обрывисто ответил старший патрульный.
-Чего?
-Ты про что? – вмешался прапор.
-Сержанта застрелили, - почти по слогам повторили в ответ.
-Как, не понял?
-Так получилось.
-Кто его?
-Ковбой….
Прапорщик насупился, вздрогнул, судорожно перебирая пальцами сигарету, словно пластилиновый катушек. На этот раз никакая история на ум ему не пришла.
-За что? – сухо спросил он.
-Да не за что, долбоеб, вот и все. Игрался с пистолетом, все из себя боевика корчил.  Как вышло, так и никто не понял. Как у него патрон в патроннике оказался, я хрен его знаю? Но пуля от потолка срикошетила, сержанту легкое пробило.
-Живой?
-В реанимации….
Короткая вспышка памяти, словно молния сверкнула в моей голове, осветив на миг свежее воспоминание пятичасовой давности - бестолковую ухмылку Ковбоя, щелчок затвора. Дебил, ты же и меня мог пристрелить. На хрена ты патрон не вытащил!?
Калитку к разряжателю нам открыл один из молодых «младших», сгорбленный и крючконосый. Он неумело подбирал ключи, то и дело, путаясь в них. Наш старый сержант ключи подбирал на раз, успевая при этом напевать что- то противное и гнусавое.  Надоедливого Ковбоя уже, наверное, повязали, теперь мы свободны!
Мы «деды». Веришь, да?
А может сержант и не был такой гнидой, как мы думали? Все-таки хотел к маме с тортом приехать и цветами. Сейчас бы встретил бы нас у калитки с песнями, ляпнул бы, что-нибудь нелепое, мол, мужики, не ссыте….
Да и хрен с этой с соткой, жалко что ли нам было?
Если честно, то жалко. А Сержанта? Глянул на лица сослуживцев, понял, что как-то не очень…
У дежурки крутились люди в гражданской одежде, милицейской форме и белых халатах. Они то и дело ходили туда-сюда, и что-то вынюхивали, записывали, переспрашивали. Человек в штатском о чем-то разговаривал в курилке с нашим поваром, тот робко отводил глаза, и по припухшим губам читалось: «Не знаю». Вспомнил, что губу-то как раз нашему кашевару сержант подбил, тот ему вместо белого хлеба черный принес.
Несмотря на понаехавшую толпу, ночь была пуста, осень выглядывала из-за сучковатых деревьев лютым хищником, флаг, еще вечером гордо реющий на шпиле, обвис. Сержант уехал раньше времени. 
Эти все понабежавшие люди скоро разойдутся, и мы останемся одни, зимовать в собственном одиночестве.
Старшина томился за пультом вместо Ковбоя. В зависшей тишине он задыхался от ярости. Не привык он ее сдерживать.  Но тут не было выбора. Присутствовало все руководство полка. Старшина при таких «погонах» чествовал себя жалко, от этого делался с каждой минутой все злее. Разоружаясь, я видел в приоткрытую дверь, как ротный, подавлено кивая, выслушивал от командира части о своих туманных перспективах. 
Сдав оружие, мы как по линейки, образцово вышли покурить перед дополнительным ужином. Дружно задымили уставным табаком.
В курилке сидел замполит, и ему было плевать на все. Юлить не перед какой проверкой он не собирался. Огромными ладонями прикрывал лысую голову и что-то бормотал себе под нос. Его ноздри по-бычьи вздрагивали, воспаленные глаза обреченно глядели на нас, словно он был в чем-то перед нами виноват. Если назойливый следователь к нему подошел бы, то капитан без замедления послал бы его куда подальше. Ни репутация, ни карьерный рост его не интересовали. Ему всегда не было дела до подковерных и крысиных игр. Мысли ржавыми арматуриными ворочались в его голове. Мне казалось, что я слышу их тяжелый скрип. 
Капитан вынул из нагрудного кармана пачку своих фирменных сигарет, как огромный медведь, вздохнул:
-Докуривайте, ешьте, и по койкам.
Я уходил последним.
-Останься, - капитан дернул меня за рукав.
-Да, товарищ капитан, - отреагировал я, и сел снова на свое нагретое место.
-В Чечне, - как бы сам с собой продолжил замполит, - не один человек с моего взвода не погиб. Я перекрестился, думал, что никогда, никогда. Из такой жопы вылезали. Перекрестился сто раз, думал, обошлось….
Замполит смолк. Зашумели деревья. Голоса призраками закружили по черному плацу и казарме.
-Завтра его мать приедет….
Урна дымила, залить было некому.
В курилку вбежал, переводя дыханье, сменившийся с вышки дневальный из «молодых».
-Эй, - приказал я сходу, - воды принеси, урну залей.
Молодой замялся.
-Да я…
-Ты че не понял? Растащило! Головой в урну засуну. Веришь? Да? – я вошел раж, наплевав на окружающее офицерье. 
-Ушел, - внушительным шепотом произнес замполит.
Рядовой сразу же воспользовался удобным для него приказом.
Мы остались одни. Огромная ладонь замполита врезалась мне в нос, резко пропало ощущение воздуха, багровая кровь весело закапала на руки. Я зажал ноздри закоченевшими пальцами и глубоко вдохнул затвердевший кислород разинутым от боли ртом.
-Сходи и сам затуши, - прохрипел замполит, - еще не хватало, чтобы с тобой что-нибудь случилось…
Ужинал я в одиночестве, пацаны уже давно успели поесть, пока я говорил с замполитом и ходил за водой. Черный хлеб с маслом приятно таял во рту, горячее кофе успокаивало, мне казалось, что я пьянею. В столовой было по- домашнему тепло, мое тело нежилось в отогревшемся кителе, желудок приятно бурчал. Завтра мой перебитый нос пройдет, и я смогу полной грудью дышать ароматом армейской свободы. Самый раз распускать крылья и мчать, седлать воздушные вихри, вдыхать сиреневые весны, выдыхать летние вечера, душистые от полыни и цветущей вишни. 
Теплая нега убаюкивала меня, я растекался по стулу, готовый сладко уснуть. Перед глазами поплыло краснощекое лицо сержанта: «Я выживу, веришь, да?».
На столе для именинника играл радиоприемник, звучала до боли знакомая песня, я содрогнулся, чуть не опрокинул кофе, отчетливо услышав слова куплета.
А на небе
встретит Сашка и Илья
Хватит хлеба
и сто грамм, без них нельзя....
«А почему со мной может что-то случиться? - недоумевал я. - Все только же начинается!». 
А замполит зря погорячился, я же ничего такого не сделал. 
И ладно, ничего страшного - до дембеля заживет».
Кофе в бумажном стаканчике сгустился в противную кашицу, допивать его уже не было смысла. Очередной поезд подошел на платформу, унылое шипенье вагонов сквозняком пронеслось по пустому перрону. Никто не приехал.
Глаза опустились от яркого света железнодорожных вышек. Случайно заметил, что на стаканчике изображен ухмыляющийся ковбой с револьвером…
Он пристально держал меня на прицеле, и в любую минуту был готов выстрелить.
Ноябрь был на загляденье, лучше любого апреля! И все бы прекрасно, если бы не предчувствие неизбежной зимы. Холода, как не крути, могли нагрянуть в любой момент. Может быть завтра, может сегодня…. Но лучше бы, конечно, завтра.