ТЕКУЩИЙ ВЫПУСК 232 Апрель 2016

Английский писатель Израиль Зангвилл (1864 – 1926) родился в Лондоне в семье еврейских эмигрантов из Российской империи. Одаренный юноша получил еврейское и английское образование. Карьера Зангвилла отмечена успехами всех его начинаний: журналист, редактор, поэт, переводчик, писатель, драматург.

Активный сионистский деятель, Зангвилл был духовно близок Теодору Герцелю и держался идеи “земля без людей для людей без земли ”. Иными словами, пустынные пространства Канады, Австралии, Уганды, по мнению Зангвилла, больше годились на роль Сиона, нежели населенная мусульманами Палестина. Заглядывая в будущее, Зангвилл в беседе с Зеевом Жаботинским высказался в том смысле, что будет великой глупостью создавать еврейскую родину, как страну двух народов, ибо такое государство станет источником бед и страданий для обоих соседей.

Израиль Зангвилл писал на английском языке. Его плодовитому перу принадлежат романы, пьесы, стихи, публицистика, переводы. Блестящие произведения о жизни еврейской бедноты Лондона ( “Дети гетто”, “Король шнореров ”) принесли Зангвиллу славу англо-еврейского писателя и почетное прозвище “Диккенс еврейского гетто ”. Эти романы, а также некоторые из его очерков были переведены на русский язык в конце 19 века. Современному русскоязычному читателю Зангвилл известен, как мастер детективного жанра ( “Тайна Биг Боу ”).

***

Пьеса “Плавильный котел ” снискала Израилю Зангвиллу непреходящую популярность за океаном. Взяв названием пьесы известное прежде выражение, Зангвилл ввел его в широкий оборот и превратил в яркую метафору, метко выражающую квинтэссенцию превращения разноязычных толп иммигрантов в единую американскую нацию.

Семья молодого и талантливого еврейского музыканта Давида Квиксано, главного героя произведения, погибла в Кишиневском погроме. Давид бежал из Российской империи в Америку. В Нью-Йорке он встретил русскую аристократку Веру Ревендаль, тоже иммигрантку. Молодые люди полюбили друг друга, ветер американской свободы смел ложные барьеры в их головах, и вот уж Давид и Вера готовы соединить свои судьбы узами брака – вещь невероятная на их прежней родине.

Перипетии борьбы новаторских и ретроградных идей, юмор и сочная характеристическая речь многочисленных персонажей – всё это цепко удерживает внимание зрителей и читателей пьесы. Давид Квиксано славит Америку, сжигающую в топке плавильного котла старые воззрения и былые страхи беглецов из Европы – итальянцев и ирландцев, греков и русских, евреев и армян – всех, кто добрался до спасительного берега Нового Света.

Америка представляется Давиду истинным Сионом: здесь, в стране свободы и равенства наций, евреи отбросят ставшие ненужными архаичные традиции и предрассудки и станут, как все, американцами.

Имевшая оглушительный успех пьеса не избежала упреков. Ассимиляционные лозунги рассердили еврейских активистов, и, успокаивая их, Зангвилл писал, что антисемитизм и религиозные догматы уносят ассимилияцию в туманную даль времен.

Вдохновенные речи Давида, горячие и логичные вместе, режут ухо холодного скептика. Один из английских литературных критиков назвал их “романтическим вздором ”. Вступившись за своего героя, Зангвилл парировал: тот, кто не представил себе ужас и унижение людей, прятавшихся по чердакам и погребам, трепетавших от страха перед ревущей пьяной толпой, тот не поймет неподдельного восхищения свободой русских евреев, неисправимых оптимистов.

После первого представления в 1908 году пьеса “Плавильный котел ” была сыграна на многих театральных подмостках Америки. Она ставилась в университетах и колледжах, издавалась в печатном виде, цитировалась политиками, журналистами, проповедниками. Пьеса оказала неоценимую услугу нации, напомнив американцам о высоких мечтах отцов-основателей.

Пьеса Израиля Зангвилла не устарела. В 2006 году она была вновь сыграна в Нью- Йорке. Думается, что произведение английского писателя представляет интерес для русского читателя. Минул век, но стоящая в центре сюжета тема эмиграции не утратила актуальность для граждан страны, которую покинули Давид Квиксано и Вера Ревендаль.

Ради удобства чтения в интернете переводчик осущестил жанровую переработку пьесы в цикл рассказов.

Дан Берг

Театральная программа к пьесе.

Иллюстрация из интернета.

1 Первое чудесное превращение

Знаменитый Кишиневский погром в защиту русского народа, царя и православия замечательно показал миру, как неравно любит своих подданных Российская империя. Событие это помогло понять евреям великой державы, что участи беженцев им не миновать. В начале 20-го века они влились в европейский поток парий, и Америка щедро наделяла каждого иммигранта шансом на новую судьбу.

Учитель музыки Мендель Квиксано живет с престарелой матерью в Нью-Йорке. Он приютил у себя юного племянника Давида, спасшегося из Кишиневского кошмара, взявшего жизни его родителей, братьев и сестер. Редкий музыкальный дар вчерашнего вундеркинда сулит ему скорую славу.

Гостиная в доме Менделя соединяет американский дух с еврейским. Над входной дверью укреплен звездно-полосатый флаг, уживающийся с мезузой на косяке. Стена украшена портретами Колумба и Линкольна, и тут же висит картина с изображением молящихся у Стены плача в Иерусалиме. Стеллаж отягащен английскими книгами и ветхими фолиантами на иврите. Центр комнаты занимает рояль. На покрытом красной скатертью столе высятся груды нот.

Мендель расположился в кресле у камина. Голова увенчана черной ермолкой, на ногах стоптанные домашние туфли, поношенный вельветовый пиджак помогает каминному теплу согревать старое тело. Морщины прошлых бедствий на библейском лице не разглажены надеждой на будущее счастье.

Раздался стук в дверь. Ожидавщий прихода нового ученика, Мендель поспешил в свою спальню переодеться. Открывать пошла служанка, молодая ирландка Кетлин. Она раздражена недавней ссорой с матерью Менделя. Кетлин распахнула дверь. Вошла красивая, одетая в дорогие меха девушка.

- Я – Вера Ревендаль. Мне нужен господин Квиксано, – отчеканила вошедшая.

- Который господин Квиксано? – мрачно спросила Кетлин.

- Здесь два господина Квиксано?

- Разве я не ясно сказала, что их два?

- Я ищу того, который играет.

- И тот и другой этим занимаются!

- Оба играют на скрипке?

- Нет! Старый учит недорослей бренчать на пианино. Молодой, Давид, играет на скрипке.

- Он-то мне и нужен! – горячо воскликнула Вера.

- Его нет! – прозвучал лаконичный ответ, и Кетлин попыталась выставить гостью.

- Не закрывайте дверь! Я из землячества. Я напишу ему записку.

- Поторопитесь! Не то мамаша старшего Квиксано писать не позволит: шабис наступает !

- Простите, что наступает? – не поняла Вера.

- Шабис наступает! – вскричала Кетлин, - еврейка, а не знает свой святой день!

- Я - еврейка!? Да как вы смеете?

- О, я страшно извиняюсь, мисс! Вы выглядите, как иностранка, и я подумала...

- Я – русская! Однако, правильно ли я поняла, что господин Квиксано еврей?

- Здесь два еврея, мисс! – внесла ясность ирландка.

- Неужели это возможно? У Давида такие приятные манеры...

- Оба и каждый из них! – злорадно разъяснила Кетлин безнадежность ситуации.

- По-моему, вы всех считаете евреями. Судя по фамилии, Квиксано - испанцы.

- Испанцы? Взгляните на молитвенник старухи! – Кетлин показала Вере книгу на иврите.

В гостиную вернулся принаряженный Мендель, увидел молодую, богато одетую даму, которую принял за ученицу. Вера направлялась к двери, собираясь уйти.

- Сожалею, заставил вас ждать. Присядете? – спросил Мендель, указывая Вере на кресло.

- Прошу прощения, это ошибка, мне нужен другой человек... я ухожу, - пробормотала Вера.

- Могу ли я помочь вам найти его?

- Благодарю, не хочу вас утруждать, - сказала Вера, пытаясь открыть дверь.

- Позвольте мне! – воскликнул Мендель и отпер замок.

Изумленная столь обходительным обращением, Вера почувствовала, как тает ее антиеврейское предубеждение.

- Я искала вашего сына...

- Это мой племянник Давид. Он сейчас в детском доме инвалидов. Играет для детей.

- Как благородно! – воскликнула гостья и окончательно рассталась с предубеждением.

- Он делает это бескорыстно, мисс...

- Ревендаль.

- Давид говорил о вас. Он был восхищен, он назвал вас душой землячества!

- Мы хотим пригласить его вновь играть у нас, - сказала Вера, смущенная похвалой.

Из кухни появилась госпожа Квиксано, уселась в кресло.

- Чего хочет шикса? – спросила на идиш старая леди, и ответ Менделя удовлетворил ее.

- Что говорит ваша мать? – полюбопытствовала Вера.

- Она не знает английский – только идиш. Интересуется вами, - ответил Мендель.

- Можете доложить, что я в полном порядке.

- Она прожила свою жизнь в России. Я вызвал ее сюда. Она не любит Америку.

- А ваш племянник родился здесь?

- Нет, он тоже из России, спасся оттуда. Он музыкант-самоучка и очень талантлив.

- И не любит Америку?

- Наоборот! Он обожает эту страну.

- А я хоть и русская, но и я спасалась из России. Останься – и очутилась бы в Сибири.

- Значит, вы революционерка?

- Можно честно жить в России и не быть революционеркой? Видите, я тоже знаю беды.

За дверью раздался шум: молодой голос поет американскую патриотическую песню. Госпожа Квиксано встрепенулась: “Давидка!” Вошел красивый юноша, сразу заметил Веру.

- Мисс Ревендаль здесь! – воскликнул Давид с почтением и восхищением.

- Не удивляйтесь, я свалилась с неба, как снег, что на вашем пальто!

- Я не знал, что вы ждете...

- И хорошо, что не знали. Иначе маленькие калеки не слыхали бы вашей скрипки!

- Это дядя сказал вам!

Давид подошел к госпоже Квиксано, нежно погладил ее по щеке.

- Ты знаешь, бабуля, я так играл – даже инвалиды танцевали на костылях!

- Мой Давидка! – любовно глядя на внука пробормотала бабушка и снова задремала.

- Не преувеличивай, Давид! – вмешался Мендель.

- Я не преувеличиваю! Кто не мог встать, танцевали лежа – руками, головами, глазами!

- Вы скажете еще – и кровати танцевали! – смеясь, вставила Вера.

- Пожалуй! – весело добавил Давид.

- Жаль, меня там не было! А вот наше приглашение, - сказала Вера, вручая Давиду конверт.

- О, это великолепно, снова играть в землячестве! – воскликнул Давид, прочитав письмо.

- Но мы не можем предложить вам гонорар .

- Это с меня гонорар - видеть счастливых иммигрантов – греков, поляков, евреев, армян!

- Вы тоже были счастливы? – спросила Вера.

- Будь счастлив – главный американский закон. Здесь бог утирает слезы с горестных лиц!

- Довольно, Давид, ты слишком возбужден, - остерег Мендель.

- Факел свободы указал путь всем страждущим Европы, осветил темные чердаки России...

- Прошу тебя, Давид! – настойчивее повторил Мендель.

- Я объясняю мисс Ревендаль, что значит для меня Америка! – возразил Давид.

- Ты можешь объяснить это в своей Американской симфонии.

При этих словах глаза Веры заблестели.

- Вы сочиняете музыку, Давид? – поспешила с вопросом гостья.

- Ах, дядя, зачем ты... Моя музыка слишком слаба! – смутился юный композитор.

- Ваше сочинение вдохновляется духом Америки?

- Разумеется! Страна наша – это великий плавильный котел, сплавляющий народы и расы!

- Не согласитесь ли продемонстрировать отрывок на нашем концерте?

- Для этого нужен оркестр!

- Вы на скрипке, я на фортепиано...

- Вы играете на фортепиано, а я подумал , вы пришли брать уроки! – признался Мендель.

- Я училась в Петербурге, а родом из Кишинева. Какая может быть в Кишиневе музыка?

- Кишинев! – вскрикнул Давид.

- Успокойся, Давид! – бросился к нему Мендель.

- Какая музыка в Кишиневе – только похоронный марш! Отец! Мать! А... убийцы!..

Давид разразился истерическими рыданиями. Мендель спешно увел его в соседнюю комнату. Вера побледнела: “Что я сделала? Что я сказала?” Вернулся Мендель.

- Где Давидка? – встрепенулась госпожа Квиксано.

- Тебе что-то приснилось, мама. Спи! – успокоил ее Мендель.

- Его родные были убиты? – хриплым шепотом спросила Вера.

- Во время погрома. У него на глазах.

- Нигде жизнь так не оскорбляет и не калечит, как в России. Как он уцелел?

- Пуля попала ему в плечо. Погромщики думали, он мертв. Это спасло его.

- Изверги! Я стыжусь моей страны, - со слезами проговорила Вера.

- Иногда я боюсь за его рассудок.

- Никогда больше не упомяну при нем этот город!

- Ему необходимо учиться, ехать в Германию, - свернул на другое Мендель.

- Разве поздно?

- Нет, не поздно. Вот если бы ваши друзья помогли ему!

- Мой отец любит музыку. Но нет, он живет в Кишиневе. Впрочем, есть кое-кто. Я сообщу.

- О, благодарю вас!

- Сейчас вы должны идти к Давиду. Мы ждем его на концерте.

- Вы так добры, мисс Ревендаль!

- До свидания, господин Квиксано. Надеюсь, Давид станет новым Рубинштейном!

- Какой сильный снегопад! – воскликнул Мендель, открыв дверь.

- Мы, русские, привыкли к этому!

Вера ушла взволнованная. Мысли смешались. “Что он пережил, бедный мальчик! Еврей! Замечательный еврейский парень! Давид – то был юный пастух с арфой и псалмами, певец народа Израиля...”

2 Второе чудесное превращение

Учитель музыки Мендель Квиксано живет в Нью-Йорке с матерью и с племянником Давидом. Юноша единственный из всей многочисленной семьи уцелел в пагубе Кишиневского погрома и бежал к дяде в Америку.

Давид с безоглядным молодым задором верит в живительную обновляющую силу свободной страны и не приемлет скептицизм старшего поколения своих домашних. “Скептику нужен фонарь, чтоб разглядеть, блистают ли звезды ” – думал о них Давид. Скрипач-самоучка, наделенный выдающимся музыкальным даром, он сочиняет симфонию, сталкивая в своем творении мрак старой замшелой Европы с сиянием надежд Нового света.

В доме Квиксано прислуживает молодая ирландская девушка Кетлин. Бедняжка никак не может подладиться к прихотям набожной хозяйки, требуещей соблюдения в доме еврейских традиций, абсурдных по мнению христианки. И нет мира меж двумя женщинами.

- Черт побери это масло! – взвизгнула Кетлин, выскочив из кухни.

- Будь проклята Америка вместе с тобой! – раздался ей вдогонку голос госпожи Квиксано.

- Опять воюют мать и Кетлин... – обреченно вздохнул Мендель.

- Не нравится Америка – можете отправляться в свой Иерусалим! - огрызнулась Кетлин.

- Даже домработницам мы здесь мешаем... – пробормотал Мендель.

- И за сто долларов в неделю не стану служить у евреев!

- Кетлин! – вскричал Мендель.

- Ой, я думала вас здесь нет!

- И поэтому вы смеете грубить моей матери!

- Она обвинила меня в том, что я положила мясо на тарелку, где лежало сливочное масло!

- Вы же знаете, Кетлин, это против нашей веры!

- Но она лжет! Я положила масло на тарелку, где лежало мясо!

- Ничем не лучше. Это запрещено у нас.

- Тут сам Папа Римский не разберется. Какая бестолковая религия!

- Вы говорите дерзости. Занимайтесь вашей работой, - сказал Мендель и сел к роялю.

- А я что делаю? Скатерть белую стелю к вашему шабису!

- Хватит пререкаться, вы мешаете мне играть.

- Мне необходимо говорить с кем-нибудь.

- Вам платят за работу, а не за разговоры. “У короткого ума длинный язык ” – подумал он.

- Старуха ворчит и придирается. Мясо, молоко, тарелки! Разобью всю посуду, и конец!

- Не посуду, а веру вы разбиваете! – заявил Мендель, отвлекшись от нот.

- Я раньше вела еврейские дома, где мясо и масло уживались в одной тарелке!

Менделю это показалось забавным, он рассмеялся. Кетлин заявила, что на дурацкий кашрут ей наплевать. Мендель развеселился еще больше.

- Я не намерена слушать насмешки от евреев! Предупреждаю о своем уходе за неделю!

- Ерунда. Никто не смеется над вами. Терпение, и вы освоитесь с нашими привычками.

- У вас у каждого свои привычки. Один соблюдает шабис, другой – нет!

- Делайте, как хочет моя мать, этого будет достаточно.

- Я не понимаю ее тарабарщину. Пусть говорит по-английски, как христианка!

- Если у вас такое на уме, вам лучше здесь не оставаться! – рассердился Мендель.

- Я ухожу немедленно!

- Вы не имеете права!

- Имею! Можете оставить себе мою зарплату!

Звонок в дверь прервал приятную беседу. Явилась Вера Ревендаль с намерением пригласить Давида выступить с концертом в их землячестве. Затем пришел Давид. Приглашение было с радостью принято. Нечаянно брошенное Верой замечание о ее родине, городе Кишиневе, напомнило Давиду о пережитой трагедии. С ним сделалась истерика. Уняв племянника, Мендель собрался уходить.

- Куда ты, дядя?

- А куда мне идти в канун субботы? В синагогу!

- Ах, дядя, как ты привязан к старым традициям!

- Нам нельзя терять точку опоры, дорогой мой Давид.

- Тогда зачем ты в Америке, а не в Палестине?

- Мне некогда объяснять, - гневно ответил Мендель и исчез за дверью.

Из своей комнаты вышла Кетлин. По одежде видно было, что она собралась уходить. В одной руке чемодан, в другой – зонт. Давид с удивлением посмотрел на нее. Он не застал решительную ссору, случившившуюся между дядей и Кетлин, и не знал о ее намерениях.

- Вы выходите в такую ненастную погоду?

- А кто меня остановит?

- У вас поручение? Давайте, я выполню его!

- Довольно с меня поручений! Я ухожу совсем!

- Кто вас гонит?

- Ваша богобоязненная бабуся меня вконец извела!

- Что могла сделать бедная женщина, которая...

- Я положила масло на мясную тарелку, я смешала посуду, я.. .

- О, я понимаю, Кетлин! Но она привыкла к этому с детства. Ее отец был раввином.

- Это кто? Священник?

- Что-то вроде. Ее муж сидел над святыми книгами. Она сама справлялась с домом и детьми.

- Муж святоша... Как тяжело одной!

- Он умер. Дети покинули ее. Она осталась без средств к существованию.

- Одинокая старость всем бедам беда. Несчастная старая леди...

- Не такая уж и старая. Она вышла замуж в пятнадцать лет.

- Бедное юное создание...

- Она была ангелом. Ухаживала за больным, прислуживала умирающему.

- И не боялась?

- Она ничего не боится. Она боится только за меня.

- Святость во плоти!

- Она так добра ко мне! Я помню ее пасхальный пирог, мацу, смоченную изюмным вином...

- О, мацу я знаю! Восхитительный вкус со сладким вином!

- Дядя купил ей билет до Америки. Но она одинока и несчастна в непонятной ей стране.

- Ах, мистер Давид! – в расстроенных чувствах воскликнула Кетлин.

- В этот субботний вечер она будет сидеть одна, смотреть, как убывает огонь в камине.

- Ах, мистер Давид!

- Камин остынет. Дрожа, она поплетется в свою комнату, печальная, с мыслями о смерти.

Жалостливое сердце Кетлин не выдержало, она разрыдалась.

- О, мистер Давид! Я не буду смешивать посуду! Клянусь, не буду!

- Конечно, Кетлин. Спокойной ночи.

Кетлин яростно сорвала с себя пальто, скинула шляпу, бросилась к камину – поддержать угасающий огонь...

3 Веселый Пурим

Юный скрипач и начинающий композитор Давид Квиксано эмигрировал из России в Америку и поселился в доме Менделя, своего нью-йоркского дяди. Давид – музыкальный самородок. Это вместе и радует, и тревожит Менделя. Он мечтает, чтобы одаренный племянник достиг музыкальной славы, а не повторял бы его серую карьеру ординарного дирижера и учителя музыки. Мендель хочет отправить Давида в Германию – овладевать искусством композиции.

Вера Ревендаль, душа русского землячества в Нью-Йорке, обрела за океаном убежище от гонений царских властей. Случай свел ее с Давидом, и она пригласила его выступить с концертом в ее епархии.

Ирландская девушка Кетлин прислуживает в доме Менделя. Рвением и трудами она освоила малопонятные для христианки иудейские традиции и кашрут.

Обаяние Давида совершило чудесные превращения в головах женщин. Вера и Кетлин быстро, безболезненно и необратимо расстались с антиеврейскими предрассудками.

- Давид! – взывает Мендель, пытаясь привлечь внимание юноши.

- Минутку, минутку, дядя! – восклицает племянник, погруженный в сочинительство.

- Давай поговорим серьезно наконец !

- Наконец? Да, да… я обдумываю финал симфонии. Сейчас я раб вдохновения !

- Добрая новость, Давид. Мисс Ревендаль приведет кое-кого, и...

- Потом, дядя... – рассеянно обронил увлеченный творец .

- Давид, есть надежда, что тебя пошлют учиться в Германию!

- Я видел, как дети солютовали нашему флагу! – выкрикнул Давид, записывая ноты.

- В молодости и мне казалось, что весь мир ликует вместе со мной...

- Я слышал голоса детей, покинувших страны тирании! У меня слезы стояли в глазах!

- Боюсь, только у тебя.

- Эти еврейские дети вырастут американцами! Свободными людьми!

- Давид, я просил тебя быть серьезным. Ты хочешь, чтобы твою музыку знал мир?

- Весь мир и на все времена!

- Но ты же не думаешь, что это придет без серьезного образования?

Очередная попытка Менделя была прервана появлением Кетлин. Она несла поднос, на котором горомоздились и источали сладкий запах всевозможные гоменташи. Лицо ее украшала маска в виде огромного карикатурного носа.

- Что это значит, Кетлин? – в изумлении воскликнул Мендель.

- Ах, простите..., - сказала Кетлин и сняла маску, - я хотела ободрить хозяйку, она грустит...

- Грустит? – переспросил Давид.

- Разумеется, ведь сегодня наш Пурим! – пояснила ирландка.

- Сегодня Пурим... – протянул Мендель.

- Однако, в Пурим надо веселиться, ведь это – как ваш карнавал! – пояснил служанке Давид.

- Вы не празднуете карнавал, оттого она и печальна, - попеняла Кетлин.

- Кто помнит Пурим в Америке... – с горечью произнес Мендель.

- Я купила носы для всех, а они валяются без дела! – добавила она с укоризной.

- Бедная бабуля! Позови ее, Кетлин. Я сыграю для нее что-нибудь веселое в честь Пурима!

- Не здесь, Давид. Скоро придут важные гости, - сообщил Мендель.

- Я буду играть на кухне.

В кухне зазвучала скрипка, донеслись звуки веселого танца. Улыбка осветила лицо госпожи Квиксано. Кетлин сама не заметила, как ноги ее задвигались, подчиняясь такту музыки, и, наконец, она пустилась в пляс. Даже Мендель чуть было не поддался порыву, да звонок в дверь отрезвил его. Он выглянул в окно. У подъезда стоял автомобиль. Вошли Вера Ревендаль и с ней Квинси Девенпорт – нью- йркский денежный мешок, – мужчина лет тридцати пяти, спортивного сложения, с красивым лицом, отмеченным чертами самодовольства, коим природа замазывает прореху в уме.

- Прошу, присаживайтесь! – пригласил Мендель.

- Разрешите представить: мистер Квинси Девенпорт, - сказала Вера.

- О-о-о, - только и вымолвил Мендель.

- Квинси готов принять участие в судьбе вашего племянника.

- Я пойду приготовлю Давида.

- Приготовьте его к приходу еще одного визитера, - сказала Вера, усаживаясь.

- Поппи опаздывает! – воскликнул Квинси и тоже сел за стол.

- Поппи? – переспросил Мендель.

- Паппельмейстер! Дирижер моего частного оркестра.

- Вашим оркестром руководит сам Паппельмейстер? Великий дирижер!

- Не платил бы я ему двадцать тысяч, если бы он таковым не был! – заметил Квинси.

- Я приведу Давида, угощайтесь чаем и этими гом... и этим печеньем!

- Я слышу отличную музыку. Это ваш протеже играет? – спросил Квинси.

- О, это он просто дурачится! – ответил Мендель.

- Поппи очень строг, с ним лучше не дурачиться!

Мендель отправился на кухню сообщить Давиду о приходе важных гостей. Музыка смолкла. Вера и Квинси остались наедине.

- Вы любите чай с лимоном, мистер Девенпорт?

- Последний раз я принимал это угощение из прекрасных рук вашей матери, баронессы.

- Не упоминайте мою мать. Она умерла.

- У вас нет причины стыдиться вашей мачехи. Она блестящая русская аристократка.

- Вы встречали ее и моего отца в России?

- Именно! Когда я посылал вам свои послания любви...

- Добавить молоко в чай?

- Мы подружились в России. Веселая страна. Русские смело смотрят жизни в лицо.

- Я больше видела там таких, кто смело смотрит смерти в лицо... Сахар?

- В нашу первую встречу я платил сто долларов за каждый кусок сахара, что вы мне клали!

- Вы пили сироп!

- Я ненавижу сахар, но я принес себя в жертву.

- Кому? Землячеству?

- Вам, мисс Ревендаль! – сказал Квинси, придвигаясь к Вере.

- Берите печенье!

- Вера, не забываете ли вы наши лучшие дни, не забываете ли меня?

- Мне кажется, вы забываете себя, мистер Девенпорт, - ответила Вера, отодвигаясь.

- Вы имеете в виду мою женитьбу на этой раскрашенной кукле? Ведьма!

- Брак с опреточной звездой не гарантирует семейной идиллии.

- Я добьюсь развода! – воскликнул Квинси, снова делая попытку придвинуться к Вере.

- Вы заставляете меня сожалеть о моем расположении к вам, - сказала Вера, вставая.

- Только не лишайте меня этого! Ваш отец надеется... я обещал ему...

- Вы смели обсуждать мои дела?

- Барон жадно расспрашивал о вашей жизни в Америке.

- Наши жизни разошлись. Он монархист, а я радикалка.

Раздался звонок. Появилась Кетлин. Она открыла дверь и вновь исчезла на кухне. Вошел господин Паппельмейстер: крупная фигура немца с львиной головой и гривой седых волос. Он серьезен и немногословен.

- Дом господина Квиксано? – спросил Паппельмейстер.

- Опоздали, Поппи! – гаркнул Квинси вошедшему, но тот вместо ответа поклонился Вере.

- Польщена новой встречей с вами, господин Паппельмейтер, - с почтением сказала Вера.

- Мне приятно.

- Господин Паппельмейстер, садитесь, будьте любезны, - пригласила Вера.

- Благодарю.

- Хотите чаю, господин Паппельмейстер? – продолжила Вера роль хозяйки.

- Поппи предпочитает пиво! – весело выкрикнул Квинси.

- Чаю. Спасибо.

- Пожалуйста! – услужливо ответила Вера, приготовляя чай.

- Сахар. Лимон. Четыре ломтика, если можно. Спасибо.

Вбежала озабоченная Кетлин и принялась что-то искать под столом, под креслами, по всей комнате.

- Что вы потеряли? – спросил Квинси.

- Нос!

- Простите, что? – переспросила Вера.

- Да говорю же, нос!

- Ах, вот он! – обрадовалась Кетлин, обнаружив пропажу под стулом Паппельмейстера.

- Зачем вам маскарадный нос? – поинтересовалась Вера.

- Сегодня наш праздник!

- Какой сегодня праздник? – недоуменно спросил Квинси.

- Наш еврейский карнавал! Пурим!

- Мисс Ревендаль! Неужто вы привели меня в дом к еврею? – возопил Квинси Девенпорт.

4 Вы уволены!

Юный Давид Квиксано, эмигрант из России, едва уцелевший в Кишиневском погроме, нашел убежище в Нью-Йорке. Давид – талантливый музыкант- самоучка, скрипач и композитор. Его дядя, Мендель Квиксано, тоже музыкант, приютил племянника и теперь жаждет дать ему основательное музыкальное образование.

Давид влюблен в Америку и полагает в ней гигантский котел, выплавляющий новую свободную расу из миллионов людей всех стран земли, которым трудная наука свободы милее сладкой привычки к колыбельным песням деспотии и нищеты.

Молодая русская аристократка Вера Ревендаль укрылась в Америке от царского гнева за некие революционные деяния. Беспокойная судьба свела Веру и Давида и, кажется, приготовила бурю с очистительной грозой.

Следуя в русле устремлений Менделя, Вера привела в дом Квиксано великого дирижера Паппельмейстера и богатого мецената Квинси Девенпорта, дабы мастерство удостоверило, а золото поддержало юное дарование, и Давид смог бы отправиться на учебу в Германию.

Квинси Девенпорт с досадой обнаружил, что попал в еврейский дом. Вера старается успокоить расстроенного толстосума.

- Я думала только о таланте, а не о происхождении, - сказал Вера.

- В мой частный оркестр я не беру евреев! – провозгласил Квинси.

- Тем не менее, они у вас есть!

- Поппи, в моем оркестре есть евреи? – обратился Квинси к Паппельмейстеру.

- Вы хотите спросить, есть ли христиане? – уколол ответом дирижер.

- Вот как? Может, и вы еврей, Поппи?

- Не имею чести. Если желаете, исключу из программы композиторов евреев.

- Разумеется! Всех поголовно исключить!

- Хорошо. Не будет больше оперетты.

- Почему?

- Все оперетты сочинены евреями!

Из кухни возвратился разочарованный Мендель.

- Я сожалею, я не могу уговорить Давида выйти к вам, – сказал Мендель.

- За чем же дело стало? – удивился Квинси.

- Он робок...

- Вы сказали ему, что я здесь? – спросила Вера.

- Разумеется.

- Какое разочарование... – проговорила Вера.

- Но он разрешил показать свою рукопись.

Паппельмейстер углубился в чтение рукописи. Мендель стал заранее оправдывать несовершенство сочинения, ссылаясь на отсутствие хорошего образования у племянника.

- Вы сыграете нам что-нибудь? – выразил нетерпение Квинси.

- Я не оркестр. Я играю это в своей голове, - бросил Паппельмейстер.

- Кажется, вам не нравится это? – робко спросила Вера великого дирижера.

- Я не могу это постичь! – воскликнул Паппельмейстер.

- Наверное, там полно ошибок... – уныло заметил Мендель.

- Вот и нужно отправить Давида учиться в Германию, - сказала Вера.

- Вернул бы туда всех евреев! – забыв о присутствии Менделя, брякнул Квинси.

- Вы мешаете господину Паппельмейстеру! – гневно одернула его Вера.

- Это что-то новое! Флейты, кларнеты! – восхитился Паппельмейстер.

- Браво, браво! Я так взволнована!

- Так это недурно, Поппи?

- Ах, великолепно! Соло арфы... вторые скрипки!

- Я всегда говорил, что он гений! – заявил Мендель.

- Ему нечему учиться в Германии, скорее он ее научит! – воскликнул дирижер.

- Американская симфония, не так ли? – уточнил Квинси.

- Именно! – ответил Паппельмейстер.

- Приму в одну из своих программ.

- Это будет исполнятья в мраморном зале с видом на Гудзон? – спросила Вера.

- Разумеется. Перед пятьюстами лучшими людьми Америки.

- О, благодарю вас! Это уже слава! – воскликнул Мендель.

- И деньги! Не забывайте: деньги! – добавил Квинси.

Не помнящий себя от радости Мендель скрылся на кухне. Через минуту вернулся вместе с Давидом. Тот упирался, но на сей раз уступил.

- Ах, мистер Квиксано, я так рада!

- Молодой человек, вас услышит утонченная публика в лучшем моем зале!

- Почему вы молчите? – обратилась Вера к Давиду.

- Не знаю, как благодарить вас.., – пробормотал Давид.

- Не меня, мистера Девенпорта!

- Большая честь познакомиться с мистером Паппельмейстером! – сказал Давид.

- Но это устроил мистер Девенпорт! – с тревогой возразила Вера.

- Прежде чем я приму благодеяние, я хочу лучше узнать благодетеля.

- Я к вашим услугам, молодой человек!

- Я знаю, сэр, вы не зарабатываете тех денег, которые тратите.

- Что-что? – изумился Квинси.

- Давид хотел сказать, что вы не занимаетесь бизнесом, - сгладила Вера.

- Верно ли, сэр, что вы поглащены развлечениями? Так пишут газеты!

- Довольно, Давид! – вскрикнула Вера и взглянула на ошалевшего Менделя.

- Интересно знать, что люди читают обо мне!

- Правда, что вы венчались на воздушном шаре?

- Чистая правда! Женитьба в светском обществе!

- В Америке вы лишь два месяца в году ради развлечения богатых европейцев...

- И ради вашей славы, почтенный. Вашу дребедень услушат принцы и герцоги.

- Вы устраиваете венецианские каналы во дворце, и гости едят в гандолах!

- Вера, как жаль, что вы тогда отклонили мое предложение.., - сказал Квинси.

- А в это время в Нью-Йорке дети умирают от голода! – прокричал Давид.

- Что, простите? – не понял Квинси.

- Такого сорта люди будут слушать мою симфонию? – не сдержал гнева Давид.

- Хватит, Давид! - взорвался Мендель.

- Я не стану вашей новой затеей, мистер Девенпорт! Ни я, ни моя симфония!

- Неблагодарный! – взревел Квинси.

- Меценатство душит свободу художника!

- Сирый неудачник!

- Не для таких, как вы, предназначена моя музыка! Вы убиваете мою Америку!

- Его Америка! Жалкий еврей-иммигрант!

- Да, я еврей! Но ваших отцов-основателей вдохновлял наш Ветхий Завет!

- Вера, вы не говорили мне, что ваш еврей-сочинитель еще и социалист!

- Слава Америки обязана евреям-иммигрантам больше, чем вашей когорте!

- С меня довольно, я ухожу!

- Примите мои извинения, мистер Девенпорт.., – пролепетала Вера.

- Будьте снисходительны, он еще только мальчик! – взмолился Мендель.

- Моя Америка отторгнет вас! – пророчески страстно провозгласил Давид.

На протяжении всей перепалки господин Паппельмейстер молчал и слушал. Последние слова Давида произвели на него возбуждающее действие.

- Да здравствует Квиксано! – на думая о последствиях выкрикнул дирижер.

- Поппи! Вы уволены!

5 Ты не наш

Благословенная Америка дала кров и вдохновение Давиду Квиксано, молодому музыканту-самоучке, бежавшему из Российской империи от кошмара Кишиневского погрома.

Его дядя Мендель Квиксано и с ним заодно юная русская иммигрантка Вера Ревендаль одержимы желанием отправить Давида в Германию учиться композиции.

Талантливый дебютант сочинил симфонию во славу свободного Нового Света. Великий дирижер Паппельмейстер превознес до небес новаторское произведение.

Богатый Нью-Йоркский меценат Квинси Девенпорт собрался было снабдить юное дарование деньгами на учебу, но социалистические взгляды молодого русского еврея удержали щедрую руку толстосума и юдофоба.

Паппельмейстер, дирижировавший частным оркестром Квинси Девенпорта, был уволен своим капризным нанимателем за то, что в словесной перепалке, возникшей между Квинси и Давидом, взял сторону музыканта.

- Мисс Ревендаль, я ухожу. Вы со мной? – воскликнул Квинси.

- Ах, мистер Девенпорт.., - нерешительно пробормотала Вера.

- Это вы, мисс Ревендаль, привели меня в этот еврейский дом! Так вы идете?

- Примите мои извинения...

- Оставайтесь со своим евреем! – потеряв терпение заявил Квинси и вышел.

- Господин Паппельмейстер, из-за меня вы лишились места.., - повинился Давид.

- Но сберег душу. До скорого свидания, - сказал дирижер и откланялся.

- Все пропало, Давид! – вскричала Вера, когда они остались вдовоем.

- Мне отвратильны благодеяния богатых снобов! – упрямо заявил Давид.

- Я тоже не люблю светское общество, но вы отбросили лестницу к успеху...

- Знаю, вы желаете мне добра, но я не согласен быть у них в долгу.

- Они могли открыть дорогу вашей музыке...

- Для них Европа – дворец искусств. Но стены дворца испачканы кровью мучеников.

- Довольно об этом. Я не помогла вам. Значит, нет более причины встречаться...

- Наказываете меня? Обижены неблагодарностью? Я причинил вред лишь себе.

- Не видеть вас – наказание для меня самой! – призналась Вера и вспыхнула.

- О, мисс Ревендаль! Это правда? Это слишком невозможно!

- Прощайте...

- Обещайте, что не навсегда! – взмолился Давид и порывисто взял Веру за руку.

- Обещаю, Давид.., - прошептала Вера, взволнованная прикосновением.

- Вера, дорогая!

- Мой дорогой, мой дорогой.., - вырвалось у нее, и вот уж она в его объятиях.

- Это сон! Могу ли я нравиться тебе? Ты паришь высоко-высоко...

- Как простодушен ты, Давид! Твой талант возносит тебя к звездам!

- Это ты возвышаешь меня!

- Возвышаю? Меня учили унижать твой народ! - сказала она, гладя Давида по волосам.

- Таковы русские, - вздохнул Давид.

- Особенно мы, аристократы.

- Ты аристократка?

- Мой отец – барон Ревендаль. Но у меня своя жизнь.

- Значит, он не разлучит нас?

- Никто и ничто не разлучит нас! – неколебимо заявила мисс Ревендаль.

За дверью послышались шаги. Это вернулся Мендель, который тщетно пытался убедить Квинси не отказываться от благородного замысла. Давид и Вера разомкнули объятия. Вера бросилась к выходу, столкнулась с Менделем и выскользнула наружу.

- Вот и мисс Ревендаль покинула нас. Ты отвадил всех друзей, Давид.

- Не всех, дорогой дядя, не всех!

- Отчего ты сияешь, как новенький цент? Не вижу повода.

- Я счастлив!

- Счастлив?

- Вера любит меня!

- Вера?

- Мисс Ревендаль.

- Ты сошел с ума!

- Ангел сошел с небес!

- Но ведь ты еврей!

- А она – дочь барона!

- Вот видишь! Ты не можешь жениться на ней!

- Жизнь сильнее твоих догм!

- Догмы? Голос крови вопиет сквозь поколения!

- Америка – это котел, сплавляющий народы.

- Другие народы – да, наш – нет!

- Разделение рас – горький плод их тщеславия.

- Наш народ сотворен не для сходства, а для несходства с другими народами.

- Гордыня и мечты, жертвы и обычаи – все наше обезличится в глыбе новой расы!

- Еврей побывал в тысяче котлов, но не плавился, а лишь крепчал!

- Крепчал в котлах ненависти, но плавит людские сердца огонь любви!

- Мы не стали испанцами в Испании, турками в Турции, голландцами в Голландии!

- Мы должны смотреть вперед!

- Мы и назад должны смотреть!

- И увидим Кишинев, погромы, злобные лица убийц!

- Успокойся, Давид!

- Новая кожа не нарастет на клейме прошлого, но безумно не уповать на будущее!

- Это твои упования безумны. Еврея здесь ненавидят, как везде!

- Я верю в Америку, я верю, что Америка верит в нас!

- Избавь меня от болтовни. Иди и женись на шиксе!

- Уходить? Ты гонишь меня?

- Если останешься – розобьешь сердце моей матери. Ты отрекся от веры отцов!

- А вера сынов? Что с нею?

- Жизнь ответит. Я скрою от матери. Не хочу, чтоб оплакивала тебя, как умершего.

- Я должен уйти. Мой мир шире.

- Иди. Ты не наш...

6 Житья от них нет

Сведшие дружбу в Нью-Йорке Давид Квиксано и Вера Ревендаль – еврей и русская аристократка – оба эмигрировали из Российской империи в Америку, оба молоды и преисполнены благородных помыслов, оба, с трудом веря глазам и ушам своим, счастливые и изумленные, обнаружили однажды, что любят друг друга.

Российское прошлое талантливого музыканта Давида омрачено гибелью его семьи в Кишиневском еврейском погроме. Активная деятельница русского землячества антимонархистка Вера скрывалась за океаном от царских властей.

Американский миллионер Квинси Девенпорт, имевший виды на Веру, привез в Нью-Йорк ее отца барона Ревендаля и его вторую жену. Барон, бескорыстный и самоотреченный приверженец царя, страстно желал помириться с дочерью- революционеркой. Квинси, в свою очередь, надеялся извлечь пользу из намечавшегося консенсуса меж поколениями Ревендалей.

Гостиная мисс Ревендаль в доме землячества украшена цветами и репродукциями картин. Открыто пианино, на нем ноты. Мебель простая и изящная.

В отсутствие хозяйки служитель сопроводил в ее гостиную трех визитеров. Это Квинси Девенпорт и барон Ревендаль с супругой. Барон высок ростом, костюм его безупречен, как и английский язык в его устах. Строевая выправка и манеры военного аристократа добавляли штрихи к портрету верноподданного и высокопоставленного служаки. Баронесса много моложе мужа, ее наряд и украшения одновременно шикарны и грубы.

- Прошу вас, - сказал служитель, - мисс Ревендаль находитя в саду на крыше. Я доложу.

- Странный народ, эти американцы: сад устраивают под небесами! - заметил барон.

- А чудный парк внизу! – подхватила баронесса.

- Наша американская безвкусица. Сравните с садом Медичи в Риме! – воскликнул Квинси.

- Ах, Рим! – вздохнула баронесса.

- Барон, я доставил вас в логово львицы, вашей дочери. Мне пора заняться дрессировкой.

- Ваши эпитеты изумительно милы, господин Девенпорт, - пробурчал барон.

- Вам понравилась езда на автомобиле, господа?

- Это уличное средство передвижения выглядит устрашающе! – простонала баронесса.

- Как, сидя в нем, защититься от анархиста, целящегося вам в голову?

- У нас их не так много, барон!

- Когда я сошел на берег, я обратил внимание на нескольких шпионов- головорезов...

- Это журналисты из газеты, они безвредны.

- Но они делали фотографические снимки!

- Чего ж тут опасаться? Они задавали вопросы?

- И много! Но я дипломат. Я не отвечал.

- У нас в Америке это не выглядит слишком дипломатично.

- Осторожно! В окне мелькнул террорист с бомбой в руках!

- Не паникуйте, барон. Это всего-навсего повар несет супницу. Почему вы так взвинчены?

- Виноваты интеллигенты и евреи – ненавистники моего мужа, - объяснила баронесса.

- В Америке вы в полной безопасности, барон. Кстати, располагайте моим автомобилем.

- О, благодарю. В общественном транспорте можно оказаться между евреем и черным.

Уверенный тон Квинси Девенпорта несколько успокоил барона. Дело защиты царя и русской веры здесь, в Америке, не представлялось господину Ревендалю столь опасным, как в наводненной интеллигентами и евреями России.

- Вас восхищает европейская культура, Девенпорт, а нас – американское гостеприимство!

- Я не бескорыстно послал за вами яхту в Одессу: вы позарез нужны мне в Нью- Йорке.

- Если только мы прибыли вовремя!

- Вовремя. Они еще не поженились.

- Ох, эти евреи-подонки! – в сердцах воскликнул барон.

- Житья от них нет! – поддакнула баронесса.

- Вера не запятнает фамилию Ревендаль таким позором! Иначе застрелю ее и себя!

- Барон, здесь так не делают. И потом, если вы ее застрелите, что со мной станется?

- Что вы имеете в виду? – спросил недогадливый барон.

- Еще не смекнули? Не из ненависти к иудею, а из любви к христианке я привез вас сюда!

- Ах, как прелестно! Это же роман! – загорелась баронесса.

- Но вы же женаты! – вскричал барон.

- Ах, какая жалость!

- Вы забываете, что вы в Америке, господа. Закон дал, закон и взял!

- И ваша жена согласится на развод? – спросила баронесса.

- Несомненно. Она бредит сценой. Я буду держать для нее театр.

- А Вера? – вскричал барон, шокированный неправедной свободой нравов.

- Она увлечена своим евреем, и не хочет меня видеть. Я надеюсь, вы поправите дело.

- Мы? Какое влияние я имею на дочь? А баронессу Вера вообще не знает.

- О, не лишайте меня надежды!

- Думаете легко избавиться от еврейской скотины?

- Только не стреляйте в Веру, стреляйте лучше в скотину! – пошутил Квинси.

- Для христопродавцев жалко пуль. В Кишиневе их кололи штыками!

- А, я читал об этом. Вы видели резню? – спросил Квинси.

- Видел? Я был в центре событий! Я управлял округом!

- Вот это да! Я думаю, барон, в Америке вам об этом лучше не распространяться.

- Почему? Я горжусь этим!

- Мой муж награжден орденом Святого Владимира!

- Евреи грабят, развращают, спаивают, насмехаются. Они виновники всех революций.

- Житья от них нет! – повторила баронесса.

- На вашем месте, господа, я бы помолчал об этом. Мы, в Америке, несколько щепетильны...

- Пустая щепетильность пахнет лицемерием. У вас линчуют черных! – воскликнул барон.

- Однако, в Америке это не исходит от властей! Зато ваши черные сотни...

- Черные сотни – это белое воинство Христа! Евреи захватили прессу и сеют ложь на западе.

- Боже мой, истинные русские могут стать рабами в своей стране! – ужаснулась баронесса.

- Нет, мы не станем ждать, пока иудеи погубят святую Русь!

- Что же вы собираетесь делать с вашими евреями? – спросил Квинси, ухмыляясь.

- Треть надо крестить, треть – уничтожить, и треть – пусть эмигрирует сюда.

- Благодарю, барон. С меня довольно и одного вашего еврея! Мы остановим иммиграцию.

- Остановить иммиграцию? Но это бесчеловечно, господин Девенпорт!

- Мы обсуждаем еврейскую проблему слишком широко.

- Она того заслуживает, - поддержала мужа баронесса.

- Давайте решим нашу собственную проблему с паршивым скрипачом.

- Я уж говорил, как не просто избавиться от еврея!

- Постарайтесь!

- У вас серьезные намерения в отношении Веры, господин Девенпорт?

- Самые наисерьезнейшие, баронесса! А теперь прощайте, господа.

7 Нельзя не любить его

Разные резоны побудили покинуть Российскую империю Давида Квиксано и Веру Ревендаль. Но один резон – любовь – соединил их души. В Америке, где обосновались молодые иммигранты, союз еврея и аристократки не потрясал устои, как в России.

Барон Ревендаль прибыл в Нью- Йорк со своей второй женой. Любящему отцовскому сердцу нестерпим разрыв с дочерью, и ради примирения с нею барон готов простить Вере грех антимонархизма. Куда как тяжелее барону принять в семью зятя-иудея. Не допустить брак дочери с еврейским музыкантишкой, спасти, пока не поздно, честь дворянской фамилии!

Американский миллионер Квинси Девенпорт влюблен в Веру, хочет жениться на ней и поэтому не менее горячо, чем барон, желает избавиться от Давида. Баронесса мечтает стать тещей миллионера. В надежде на помощь барона и баронессы, Квинси привел их в дом Веры. Хозяйка вот-вот должна появиться. Ожидая ее, супруги ведут семейную беседу.

- Алексис, жаль, что ты не ободрил милого Девенпорта, - сказала мужу баронесса.

- Тише, Катюша. Я его только терпел: он был связующей нитью между мной и Верой.

- Мы пользовались его яхтой, автомобилем...

- Он хочет развестись с одной женщиной, чтобы жениться на другой. Это не слыхано!

- Ты все тот же провинциальный бессарабский чиновник, Алексис!

- Хватит!

- Салдофон! Я хочу зятя миллионера! Ты не используешь свое высокое положение! Глупо!

- Ты знала, что я Ревендаль. Мы рук не мараем.

- Свою драгоценную репутацию ты ставишь выше меня и дочери!

- Катюша, ты не знаешь Веру, я не могу навязать ей мужа. Я не властен над женщинами.

- Не властен, ибо женщины – не солдаты! Ты знаешь только: “Молчать! Стой! Марш!”

- Были б солдаты – отведали бы плетки!

- Дикарь!

- Пойми, Катюша, я хочу завоевать ее любовь для себя, а не для Девенпорта.

Раздался звук шагов за дверью. В гостиную вошла Вера.

- Отец! – воскликнула Вера.

- Верочка! Дорогая моя! Ты стала еще прекраснее!

- Ты в Нью-Йорке!

- Баронесса захотела посмотреть Америку. Катюша, это моя дочь!

- И моя тоже, если она позволит мне любить ее, - сладким голосом проговорила баронесса.

- Как ты добрался? – спросила Вера, продолжая обращаться только к отцу.

- Один очаровательный молодой человек одолжил нам свою яхту, - пояснила баронесса.

- Мы хотели сделать тебе сюрприз, Верочка.

- Дождаться минуты, на которую не надеешься почти – чем не сюрприз, отец!

- Я не чувствую дочернего тепла...

- Когда в последний раз мы виделись с тобой, ты не назвал меня дочерью...

- Не вспоминай об этом. Слишком больно.

- Я стояла на пристани...

- Я ненавидел тебя за крамолу в твоей душе, но благодарил бога, что ты спаслась.

- Я больше жалела тебя, чем себя. Надеюсь, на тебя не пало подозрение?

- Еще как пало! Отец не получил повышение, и велик твой долг! – протараторила баронесса.

- Как я могу вернуть долг?

- Вновь полюбить меня, Вера!

- Я боюсь, мы стали слишком чужими... наши взгляды столь сильно разнятся...

- Надеюсь, ты больше не революционерка? – спросил барон, испуганно озираясь.

- С бомбами покончено. В России я боролась с самовластием...

- Тише, дочь, тише!

- Здесь я воюю против нищеты. В Америке я нашла свое предназначение.

- Я в восторге, Вера! – воскликнул барон.

- Позволь поцеловать тебя, чудное дитя! – присоединилась баронесса.

- Я вас недостаточно знаю, я поцелую отца.

- Наконец-то! Я вновь обрел свою маленькую Веру! – воскликнул в великой радости барон.

- Нет, отец. Маленькая Вера осталась в России, с ее матерью, как в дни далекого детства.

- Ах, твоя бедная мать!

- Алексис, я чувствую себя лишней, - с обидой промолвила баронесса.

- Катюша, не надо. Вера и тебя полюбит!

Вера промолчала. Разговор принял новое направление.

- Мы сможем приезжать сюда, когда ты выйдешь замуж, - сказала баронесса.

- Вы уже знаете? Вы видели Давида? – покраснев, спросила Вера.

- Давид? – прохрипел барон.

- Нет, мы не видели Давида, - сказала баронесса и сжала руку барона, удерживая его гнев.

- Так кого же вы имеете в виду? – спросила Вера.

- Мистера Девенпорта, - ответила баронесса.

- Он женат. И я не соглашусь занять место другой женщины. Даже если она мертва.

- Неприятно слышать.., – вновь обиделась баронесса.

- О, простите. Я допустила бестактность. Необходима ясность. Я помолвлена.

- Его имя Давид.., - обреченно промолвил барон.

- Да, отец, его имя Давид Квиксано.

- Еврей!

- Да, отец, он еврей. Человек достойный.

- Еврей – достойный человек! – горько усмехнулся барон.

- Его предки в Испании были вельможами, идальго. Крещению они предпочли изгнание.

- Вера! Ты – Ревендаль! И твоим мужем станет некрещеный пес? – возопил барон.

- Ты называешь моего мужа псом?

- Боже, вы уже поженились? – ужаснулась баронесса.

- Нет пока, но мы умеем хранить верность. Давид – гениальный музыкант, и настанет день...

- Алексис, она предпочитает музыканта миллионеру из старинной американской семьи...

- Семья Давида покинула Испанию еще до открытия Америки! – рассмеялась Вера в ответ.

- Какое заступничество! Словно ты стала иудейкой!

- Не более, чем Давид – христианином. Отец, все религии служат одному богу, не так ли?

- Неужели это речь атеистки? – вставила слово баронесса.

- Любимица моя, по мне лучше Сибирь, чем это.., - страдальчески проговорил барон.

- Не рань себя, отец...

- Я так тосковал, так хотел твоих писем, ловил всякую весть о тебе, и вот...

- Отец, если ты так сильно любишь меня, то полюбишь и Давида... ради меня...

- Я полюблю еврея? Это невозможно! – содрогнулся барон.

- Ты хочешь вновь войти в мою жизнь, и я тоже устала от разлуки...

- Но полюбить еврея...

- Ты не должен ненавидеть Давида. Сделай свой выбор.

- Выбор? Полюбить еврея – что взвалить на плечи гору.

- Браво, Алексис! – воскликнула баронесса.

- Не взваливай на плечи гору. Сбрось с плеч гору. Предубеждений гору. Увидь его сперва!

- Я не хочу его видеть.

- Так услышь его! Он – гений. Тебе не сбежать от него с твоею любовью к музыке.

- Да, музыка – моя страсть.

- Я телефонирую ему. Он близко. Он придет и будет играть для тебя.

- Мы не хотим его! – решительно вмешалась баронесса.

Вера уловила перелом в настроении отца. Замечание баронессы она пропустила мимо ушей.

- Папочка, ты уже меньше хмуришься. Я позову Давида, он придет со своей скрипкой.

- Мы не хотим его! – повторила баронесса.

- Чудной игрой он сотрет последнюю морщинку на твоем лице и последний знак зла в душе.

- Верочка, ты так сильно любишь этого е... этого Давида?

- Нельзя не любить его, папочка! Ты сам увидишь! Я иду телефонировать ему.

- Ты словно воск в ее руках! – вскричала баронесса, когда Вера вышла.

- Она единственное мое дитя, Катюша. Ее детские ручонки обвивали мою шею...

- У тебя будет зять еврей!

- Ребенком она прятала свое мокрое от слез лицо на моем лице...

- Картавый еврейчик назовет тебя дедушкой!

- Ты сводишь меня с ума!

- Крючконосый внучонок будет прятать свое сальное рыльце на твоем лице!

- Молчать! – вскричал барон.

На физиономии барона отразилась неподдельная мука. Он бессильно уронил голову на стол. Потом сказал, глядя перед собой: “Я не могу вновь потерять Веру... нельзя не любить его... ”

8 Порвалась струна

Музыкант Давид Квиксано и бывшая революционерка Вера Ревендаль, молодые эмигранты из России, познакомились в Нью-Йорке и полюбили друг друга. Любовь соединила их сердца над широчайшей пропастью, что пролегла меж Давидом и Верой: он – еврей, она – аристократка, дочь барона.

Давид сочинил симфонию во славу американской свободы. Он был приглашен великим дирижером в лучший оркестр для исполнения партии первой скрипки. Его заработок внушителен, и, кажется, нет помех для скорой женитьбы.

Память Давида омрачена картинами страшного кишиневского погрома. На его глазах были убиты отец и мать, сестры, братья. Он сам уцелел чудом – бандиты приняли раненого за мертвого. Время не стушевало лица злодеев, и не заживает душа.

Барон Ревендаль, отец Веры, убежденный монархист и не менее убежденный ненавистник евреев, командовал царскими войсками в Кишиневе в те ужасные дни. Нежное отцовское сердце не вынесло размолвки с дочерью. Желая помириться с нею, барон приехал в Нью-Йорк. Как и отец, Вера хотела мира. Раздор прибавляет цену согласию.

Мысль о намерении дочери выйти замуж за еврея нестерпима для барона. Но если чего-то нельзя избежать, то презирать это можно. Он приготовился принять неизбежное, только бы единственное дитя вернулось в его жизнь.

Давид и Вера говорят о своей любви и о своем будущем.

- Давид, теперь мы сможем, наконец, пожениться!

- Достанет ли моего жалования первой скрипки?

- Несомненно!

- Мы действительно сможем пожениться?

- Если ты этого хочешь...Я не еврейка...

- О, возлюбленная!

- Ты не ответил – ты хочешь? – с тревогой спросила Вера.

- Хочу ли я? О, ангел мой, я жажду!

- Ты станешь думать об одной лишь музыке, забывая обо мне?

- Забыть о тебе? Вслед за музыкой ты в сердце моем!

- Вслед? Я хочу быть впереди! Я хочу, чтоб ты любил меня больше всего остального!

- Я ставлю тебя превыше всего! – спохватился Давид.

- Правда? И ничто не разлучит нас?

- Семь морей не разлучат нас!

- Посулами всякий богат! Я не надоем тебе, когда достигнешь славы?

- Все, чего достигну – все для тебя, любимая!

- Прости мне тревогу и сомнения, но я росла в православии... твой путь совсем иной...

- Мы в Америке. Здесь люди и души сплавляются в котле...

- Отец, кажется, примирился. Бедный, ему нелегко, он так предан Руси!

- А мой народ предан Сиону. Но дети должны идти своею тропой, не отцовской!

- О, ты современный пророк, Давид! Я счастлива. Ты тоже счастлив?

- Я счастлив и я изумлен. Преграды преодалены так внезапно! Трудно поверить...

- Трудно поверить в желанный исход? Откуда меланхолия?

- Не знаю. У нас, евреев, в радости всегда найдешь печаль. Это наша трагическая история.

- Милый, ты добрался до конца трагической истории. Отбрось путы столетий.

- Да, да, Вера. Я жизнерадостен, как прежде. Этот день станет нашим главным днем!

Давид приготовился играть. Скрипка взорвалась ликующей тарантеллой. Послышался стук в дверь. Увлеченный, он не услышал. Дверь приоткрылась, барон Ревендаль неуверенно просунул голову. Давид заметил его. Судорога пробежала по лицу скрипача. Шатаясь, он попятился назад, оказался в объятиях Веры.

- Лицо! Лицо! – прохрипел Давид.

- Что случилось, дорогой? – встревожилась Вера.

- Это пройдет. Никогда еще галлюцинации не были так ярки...

- Что с ним? – резко спросил барон, входя в комнату.

“Не может быть, не может быть... ” – бормотал Давид. Неверным шагом он подошел к барону, пытался ощупать знакомое лицо.

- Руки прочь! Назад, пес! – в бешенстве вскричал барон, выхватив пистолет.

- А, вы и мою жизнь хотите взять! Вам мало отца и матери, сестер и братьев!

- Тьфу, умом тронутый! – выпалил барон.

- Нет, не убирайте оружие! Над собой свершите правосудие, вы избежали его в России!

- Правосудие над самим собой? За что? – ахнула Вера.

- За преступления, за поношения!

- Ты бредишь, Давид! – воскликнула Вера.

- Ах, если бы!

- Но это же мой отец!

- Твой отец? О, ужас!

- Вера, я объясню тебе! – проговорил барон, пытаясь притянуть дочь к себе.

- Скажи, что Давид ошибся, что это злодействовала толпа, а ты невиновен.

- Я был с моими солдатами.., - хмуро ответил барон.

- Вновь и вновь вы давали команду солдатам стрелять.., - не отступал Давид.

- Стрелять в беснующуюся пьяную чернь! – с облегчением вскричала Вера.

- Нет! В беззащитных евреев – женщин, детей, стариков!

- Боже, не было сострадания на небесах! – зарыдала Вера.

- Не было сострадания на земле! – крикнул Давид.

- Месть за столетия грабежа. Вопль гнева. Глас народа – глас божий! – провозгласил барон.

- Ты мог защитить несчастных, отец!

- У меня не было приказа защищать врагов православия и царя! Я исполнял долг.

- Ты мог остановить погром!

- То был святой крестовый поход. Все народы расправлялись с евреями и побивали их!

- Но лишь в России младенцев наших рвали на куски! Доколе, господи?

- Покуда мы не втопчем вас в вашу грязь! Пойдем отсюда, Вера. Не якшайся с грязью.

- Порой я сомневалась в своей любви... инстинкт тысячелетий... евреи отреклись от Христа...

- Браво, дочь! Вот это – Ревендаль!

- Но теперь, Давид, я иду к тебе со словами Рут: твой народ – мой народ, твой бог – мой бог!

- Стыдись! – возопил поспешивший ликовать барон.

Вера, взволнованная собственными словами, экзальтированным жестом протянула руки к Давиду. Тот остался холоден и бесстрастен.

- Давид! – издала Вера мучительный крик.

- Ты не можешь прийти ко мне. Река крови разделяет нас.

- Река? Но любовь наша преодолеет семь морей!

- Слова! Они легковесны в твоих устах!

Сохраняя спокойствие, Давид говорил о кошмаре погрома. “Кровь хлещет из искалеченных женских грудей, брызжет мозг из расколотых черепов младенцев! ” Он рассказал, как убили его сестру, малютку Мирьям, как вырвали язык у отца. Барон помрачнел. Вера плакала. “Только для христиан существуют горизонты славы и счастья, а еврею предписаны казни и муки!” – произнес Давид, и хладнокровие изменило ему, и он разразился истерическим смехом.

- Давид, позволь твоей Вере успокоить тебя! – проговорила она, пытаясь обнять его.

- Не надо этого! Мертвящий холод меж нами!

- Поцелуя меня!

- Я почувствую кровь на твоих губах.

- Моя любовь сотрет ее!

- Христианская любовь! Для кого я покинул своих? Голос в сердце звал меня назад!

- Давид!

- Я не хотел слышать этот голос, я слушал голос дочери палача! Я возвращаюсь домой!

- А твой дом здесь, Вера! – воскликнул приободрившийся барон, протягивая дочери руки.

- Твои руки, отец, издают запах той кровавой реки!

- Не повторяй его болтовню! Ребенком ты ласкалась к этим рукам, а на них запах боя.

- Но не бойни. Ты не солдат, а палач! Я размечталась о счастье, но ты, ты.., - зарыдала Вера.

- Малютка моя, твой плач ножом ранит мне сердце!

- Это ты прострелил мне сердце, приказав стрелять в беззащитных!

- Я вымолю тебе прощение у царя. Спрячь, как прежде свое мокрое лицо на моем...

- Я твоя дочь и я проклинаю судьбу за это! Я ненавижу тебя!

Вера вышла. Давид направился к двери. Ревендаль загородил ему дорогу, вновь достал пистолет. “Ты был прав. Воздать каждому свое – вот правосудие. Стреляй в меня!” – угрюмо сказал барон. Давид взял оружие, устремил бессмысленный взгляд на него. Пистолет выскользнул из рук музыканта, задел скрипку. Она издала жалобный стон. “Порвалась струна... мне нужна новая... ” – пробормотал Давид.

9 Отличная пьеса, мистер Зангвилл!

Казалось, ничто не омрачит близкого счастья российских иммигрантов Давида Квиксано и Веры Ревендаль. Чистый родник американской свободы смыл пятна европейских предрассудков в их молодых душах. Полюбившие друг друга еврей и аристократка вознамерились соединить свои судьбы узами брака.

Ретроградные взгляды Менделя, дяди Давида, не уживались с безбожными новациями века, кои отстаивал неблагодарный племянник, покинувший ради возлюбленной теплый и хлебосольный дядин дом.

Музыкальный дар Давида Квиксано был замечен и оценен великим дирижером Паппельмейстером, который с воодушевлением принялся репетировать сочиненную юным композитором симфонию и поручил ему исполнять партию первой скрипки.

Над молодым музыкантом довлели воспоминания о кошмаре пережитого им Кишиневского погрома. Вся семья Давида была зверски убита, а сам он уцелел чудом.

Отец Веры, барон Ревендаль, монархист и юдофоб, приехал из России в Нью-Йорк с намерением помириться с дочерью. Брак аристократического отпрыска с евреем – невыносимо тяжелое испытание для русского дворянина, но в надежде вернуть в свою жизнь единственное дитя барон готов был проглотить горькую пилюлю.

Увидав барона, Давид признал в нем офицера, командовавшего царскими войсками во время погрома и приказывавшего солдатам стрелять в беззащитных евреев. Он был потрясен, услышав от Веры, что этот офицер – ее отец.

Давид ошеломил Веру, сгоряча объявив, что покинул родной дом ради дочери палача, что теперь любовь и союз меж ними невозможны, и он возвращается к своим.

***

После исполнения симфонии, автор, и он же первая скрипка, поднялся в сад, расположенный на крыше небоскреба. Душа Давида опустошена. Внизу в зале бушуют аплодисменты.

- Давид! Не слышишь разве? Вызывают тебя! – кринул появившийся Мендель.

- Кто сказал тебе, что я тут?

- Мисс Ревендаль, разумеется.

- Мисс Ревендаль? Как она узнала?

- Сумасброд предсказуем. Думаю, она понимает тебя.

- Жаль, что ты, дядя, никогда не понимал меня. Как она выглядит? Бледна?

- Хватит о ней, Давид. Ты нужен Паппельмейстеру. Невозможно успокоить публику.

- Я играл. Меня видели.

- Люди не знали, что первая скрипка – он же и композитор. Ты обязан выйти на сцену.

- Сейчас перерыв. Мне нужно восстановить силы.

- Не будь циничным. Подумают, что ты гордец.

- Я не гордец. Оставь меня с моими бедами.

- Какие беды? Тебя ждет слава. Ты должен выйти к людям. Твоя музыка смягчила их.

- Зато я отвердел.

- Ты прав. Мама сказала, ты превратился в соляной столб, с тех пор, как вернулся к нам.

- Хорош урок от Лотовой жены. Наказание смотрящим назад.

- Не садись на скамью. Мокро после дождя. Ты мало смотришь назад.

Серьезность опровергается шуткой. Давид оценил ее и улыбнулся. Мендель вытер носовым платком скамью. Давид уселся.

- Наконец-то ты просиял, племянник. Ты слишком долго не дарил нам улыбку.

- Удручает твое ретрогадство, дядя. Америка спасает наш народ, а ты не видишь перемен.

- Ты все мечтаешь о мисс Ревендаль, а я думал, еврейское сердце вернуло тебя домой...

- Увечное сердце. Не касайся моей беды, не растравляй рану.

- Лучше б ты женился на Вере и не жил, как живешь. Ты поверг наш дом во мрак!

- Возвращайся в зал, дядя.

- А ты?

- Я не буду играть на бис популярные вещицы. У Паппельмейстера достаточно скрипачей.

Появляются госпожа Квиксано, мать Менделя, и с ней служанка Кетлин. В недавнем прошлом взгляды молодой ирландки претерпели чудесное превращение. Неприязнь к евреям сменилась любовью к ним, и Кетлин стала ревностной блюстительницей еврейских обычаев.

- О, бабушка и Кетлин здесь! – воскликнул Давид.

- Мама должна была прийти – ей положен ежедневный моцион.

- Она не шокирована тем, что я играл в субботу?

- Она говорит, что ты и ребенком играл по субботам, и бог делает для тебя исключение.

- У нее замечательно гибкий ум, дядя, - сказал Давид, многозначительно глянув на Менделя.

- Великолепная музыка, мистер Давид. Как месса. Но госпожа спала! – заявила Кетлин.

- Спала? – рассмеялся Давид.

- Наш Давидка снова смеется! – радостно проговорила госпожа Квиксано, тяжело дыша.

- Как ты добралась сюда, бабуля? – спросил Давид.

- Топали по ступеням. В субботу нельзя подниматься на лифте, - ответила за нее Кетлин.

- Мисс Ревендаль послала вас сюда? – осторожно осведомился Давид.

- Разумеется! Она так горда вами. Замечательная девушка! – не унималась служанка.

- Вы много болтаете, Кетлин! – заметил Мендель.

- Вам с Кетлин нужно закусить для подкрепления сил, - обратился Давид к бабушке.

- Мы не едим там, где мясо и масло кладут на одну тарелку! – возразила христианка.

- Мама устала. Отправляйтесь с ней домой, Кетлин, - сказал Мендель.

- Не туда! Лифт в той стороне. Спускаться можно даже в субботу! – крикнул Давид.

Мендель провожает мать и Кетлин. В это время из лифта выходит господин Паппельмейстер. Он сияет после триумфа Давида.

- Госпожа Квиксано, что вы скажете о вашем внуке? – воскликнул Паппельмейстер.

- Он мишигинер! – ответила на идиш счастливая бабушка и покрутила пальцем у виска.

- Что это значит? Сумасшедший? – спросил Паппельмейстер у Менделя.

- Что-то в этом роде!

Мендель с матерью и Кетлин зашли в лифт. Паппельмейстер и Давид остались наедине.

- Господин Паппельмейстер, моя благодарность слишком глубока, чтоб выразить словами!

- Таковы же и мои поздравления, господин Квиксано!

- Так не будем о них говорить!

- Но вы должны говорить со всеми людьми в Америке, понимающими толк в музыке.

- Что я услышу от этих знатоков?

- Один скажет, что это великолепная вещь, но плохо исполнена.

- Худо!

- Другой возразит, что вещь негодная, но исполнена хорошо.

- Час от часу не легче!

- Третий станет утверждать, что и вещь и исполнение – выше всяких похвал.

- О, это совсем другое дело!

- А четвертый обругает и композитора и оркестр!

- Так кого же слушать? – вскричал Давид.

- Критики спорят? Значит вещь хороша и в следующий раз будет исполнена еще лучше!

- Дорогой Паппельмейстер! Вы – как отец мне!

- А вы, Давид – мятежный сын. Прощаю, что не вышли на бис. И примите поздравления!

- Вы уходите?

- Да, мой мальчик. И не будьте мишигинер! – сказал Паппельмейстер, прощаясь.

Давид сел на скамейку, понурил голову. Послышался шум прибывающего лифта. Показалась Вера. Давид поднял глаза.

- Вера!

- Мистер Квиксано, землячество поручило мне передать вам благодарность и поздравления.

- Надеюсь, у вас все хорошо, мисс Ревендаль?

- Все хорошо, я очень занята и должна итди.

- Да, разумеется... Как ваши?

- Вернулись в Россию.., – потупившись ответила Вера.

- А как ваши?

- Вы только что их видели.

- Ах, да... Прощайте, мистер Квиксано.

- Прощайте, мисс Ревендаль.

- Я бы не советовала вам сидеть здесь в сырости, - обернувшись сказал Вера.

- Спасибо. Любопытно, что все заботятся о моем теле, и никто – о душе.

- Ваша душа сильнее тела. Своею страстью она вознесла людей высоко-высоко.

- Ради бога, без похвал! Меня постигла неудача.

- Неудача шествует со свитой, а тут знатоки спорят, и это лучшее свидетельство успеха!

- Я сам себе знаток. “Фиаско! ” – пищали скрипки, ревели тромбоны, громыхали барабаны.

- О, нет, Давид! Твоя симфония вошла в простые души, вселила в них покой...

- А что с моей душой? Она не ладит со своей собственной музыкой, и в этом мое фиаско!

- Не понимаю, Давид!

- Я, проповедник плавильного котла, не сумел швырнуть в него свою ненависть и боль!

- Не кори себя. Воскрешенное горе ужасно. Жуткие картины стоят перед моими глазами.

- Я навязал твоим глазам картины кошмара, вместо того, чтобы стереть их в своих глазах.

- Никто не в силах стереть их.

- В силах! Надо крепко верить в плавильный котел. Я маловер, и я оттолкнул тебя.

- Мне нельзя было приходить к тебе. Мы не должны больше встречаться...

- Ты не можешь меня простить!

- Это я молю о прощении за вину отца! – вскричала Вера, пытаясь встать на колени.

- Нет! Дети не будут искупать грехи отцов! – воскликнул Давид, останавливая ее.

- Не только отец... мой народ... моя страна... Долги неоплатные...

- Ты ничего мне не должна.

- Да... у тебя все есть, ты ни в чем не нуждаешься...

- Ах, если бы!

- Тебе нужна лишь музыка... и мечта...

- А твоя любовь? Разве она не нужна мне?

- Нет.

- Обида говорит твоими устами.

- Не то! Вознесясь над миром, ты до краев наполнил свою душу.

- А любовь?

- Твоя иллюзия. Прощай.

- Ты покидаешь меня?

- Что мне остается? Мрачная тень Кишинева меж нами, сотни мертвых холодных рук...

- Поцелуй меня и изгонишь духов прошлого! Поцелуй меня, и любовь победит смерть!

- Я не смею. Это пробудит твои воспоминания.

- Это заставит меня забыть!

Не сдерживая более чувств, молодые люди бросаются друг к другу в объятия. Сердца полны любовью. Они смотрят вниз на великолепную панораму вечернего Нью-Йорка. Огни города полыхают в небе, сливаются с последними закатными лучами солнца. Давидом овладевает патетическое настроение.

- Великий плавильный котел! Внизу порт, корабли... все племена и языки плывут к нам!

- Кельт и римлянин, славянин и тевтонец, грек и сириец.., – вторит Давиду Вера.

- Не поклоняться они прибывают в Америку, но трудиться!

- Евреи и неевреи...

- Мир, мир всем вам, еще неродившимся миллионам, коим судьба заполнить сей континент!

***

От переводчика.

Этот эмоциональный диалог завершает пьесу Израэля Зангвилла “Плавильный котел”. Легенда утверждает, что на премьере в Вашингтоне в 1909 году президент США Теодор Рузвельт выкрикнул, перегнувшись через перила ложи: “Отличная пьеса, мистер Зангвилл! Отличная пьеса! ”

2. Виктория Колтунова Михаил Блехман

Виктория Колтунова

Михаил Блехман

ПОЛОЖЕНИЕ О МЕЖДУНАРОДНОМ ЛИТЕРАТУРНОМ КОНКУРСЕ

«Чеканное слово Бабеля »

Конкурс посвящается 125-летию со дня рождения выдающегося писателя начала 20-го века Исаака Бабеля и является конкурсом короткого рассказа, новеллы, как наиболее ёмкого и редкого жанра прозы , непревзойденным мастером которого был Исаак Бабель .

Конкурс проводится альманахом «Порт-Фолио» (Канада), альманахом «Свой вариант» (Украина), журналом "Фабрика литературы" (Украина), газетой "Голос Общины" (Канада), Посольством Украины в Канаде.

Конкурс проводится среди писателей Украины , Канады, Белоруссии , США и других стран мира, вне зависимости от языка, на котором они пишут .

В конкурсе принимают участие только профессиональные литераторы, члены творческих союзов, писатели, журналисты, драматурги.

Конкурс проводится в трех номинациях :

Новелла с неожиданным концом
Рассказ
Произведение, посвященное памяти И. Бабеля

Положение о конкурсе печатается в газете «Голос Общины» и альманахе «Порт- Фолио».

Произведения-призеры публикуются там же .

Призеры каждой номинации получают диплом.

Среди призеров номинаций избирается главный победитель, получающий Диплом победителя.

Жюри конкурса проводит голосование онлайн и высылает призерам дипломы по электронной почте.

Просьба присылать свои произведения с пометкой «На конкурс им. Бабеля» по адресу:

portfol@gmail.com

Виктория Колтунова (Одесса, Украина)

Михаил Блехман (Монреаль, Канада)

3. ОЛЕГ ГОНЧАРЕНКО МОЯ ДУША – МАЛЕНЬКА УКРАЇНА…

ОЛЕГ ГОНЧАРЕНКО

МОЯ ДУША – МАЛЕНЬКА УКРАЇНА…

(ВЕРЛІБРОВІ ЛУКИ)

КОЛЬОРОВІ ПРЕЛЮДІЇ

нічим я так надривно

не неволюсь

як злим обов’язком

цих «безпідставних» стріч

і полюс холоду

і магнетичний полюс

ввібрала в себе

знов натхнена ніч

з якої вдаль прорватись

аніяк

ще добре

що хоч совість не заснула

і можна просто засвітить

маяк

щоб світло

очі заблукалим полоснуло

о музо я й не мав нічого проти

пробач

і знову до будителів причисль

ще намалюю просвіток і протінь

і страх

і честь

і істину

і мисль

жовто-червона периферія

відсвічує свої

нуднуваті

містечкові історії

про вчорашнє сонце

і сьогоднішній падолист

який почався

так раптом і завчасно

люди іще замріяні

але вже заклопотані

обкатують новенькі

«демісезони»

при тому постійно

поглядаючи в небо –

чекають раптових

і завчасних дощів

люди спантеличені

от і забули

про «бабине літо»

люди зосереджені

і повільні

бо крила

ще заважають їм

повзати

що знадобилося

цим дівчатам на пасіці

де в самий раз

лише сиві діди

у рваних басаманами

золотих брилях

між тим

вони таки ходять

між вуликами

мов по «язику»

подіуму

і щасливо сміються

але це не «модельки»

дівчата справжні

цікавий

природний дисонанс

втім нещодавно

читав що бджоли

просто не бачать людей

не сприймають їх як реальність

дівчата на пасіці –

природна нереальність

маленьке руде лисеня

уперше насмілившись

на далеку мандрівку

від маминого лігва

захопившись

сплутало ліс

із серпневим баштаном

і йому здалося

що

вдалося втрапити в лисячий рай –

там було повно величезних

смарагдових куль

якими можна гратися вічно

але нараз одна з них тріснула

забризкавши землю

та рудого шибеника

червоним соком

оскоромившись

лисеня так само солодко

заснуло

обійнявши тілом репнутий кавун

остаточно впевнившись

що

втрапило в лисячий рай

літо насіяло

здичавілих соняхів

на занедбаному

полі

втім чомусь

те не виглядає

сумно

і не ранить серця

здається

все лише повернулося

на круги своя

суцвіття

у соняхів маленькі –

наче сонця

що

віддалившись від людей

нарешті стали зірками

цікаво

чи стали хоч кимось

люди

що

занедбали

святу вотчину

рідного поля

жінка стояла

над урвищем обрію

мідна аж медова

до неї всього і було

півжиття

чи піввічності ходу

а простір до неї

вигравав

синіми хвилями

я готов був іти

по воді

я готов був іти

під водою

я готов був пройти

через смерть

аби сказати їй

усього три слова

але море виявилось

пустелею

а хвилі стали барханами

і згадалося з Корану

якщо немає води

перед молитвою

умийся піском

по «шаховій»

червоно-чорній підлозі

концертного залу

розсипано

золоте конфетті –

сміття відгримілого

свята

ще так празниково

блищить саксофон

проте і він уже не в силах

звучати празниково

свято відбулось

свято відбилось

карбом

у календарі вічності

ще вчора отут

кружляли пари

сьогодні на стільцях

сплять

стомлені одинаки

в цій залі

похмільне розчарування

зате за вікном

сонячний новий будень

а й не існує

непорушної твердині

в огні і вічне плавиться

як лід

є лиш «донині»

«нині»

і «віднині»

що наростають

наче камінь-хризоліт

злетівши

бачиш «геометрію» внизу

і вся твоя натхненність раптом тане

поки не пізно

спіню простору бузу –

татарське пиво

літнього туману

хай заіскриться хмільно й вільно

Азія

аби сп’яніла весело

Європа

згадавши

чемністю пригноблені фантазії

й не пуританські

трепети і тропи

ранок

наче

китайський танець з віялами

кольоровий

аж картатий

мінливий

аж мерехтливий

і на сцені цього ранку

тільки жінки

красиві

аж прекрасні

колоритні

аж незвичні

хто б подумав

що танець з віялами

можна танцювати

під

запорозький марш

проте

виявляється можна

це такий собі ранковий

театральний «теракт»

України

країни красунь

10.

нарешті настала весна

зацвів степ

і зникло

постійне

зимове бажання

втекти

на безлюдний острів

натомість

явилася мрія

як Еміру Кустуриці

збудувати отут

власне село

і заселити його

тільки друзями

як би писалось отут

як би гралось

співалось і малювалось

але друзі не мирять

між собою

і я щоосені палю

збудоване

ось згадалось із того ж Кустуриці

я вже тридцять років

знімаю свій перший фільм

11.

одиноке дерево

на березі річки

викликає

несвідомий ефект

умиротворення душі

сонце

що вже ховається за обрій

наостанок

щедро розхлюпує протуберанці

на

згасаючий світ

і здається

що

притоплена плоскодонка

повнісінька золотих риб

якби ж то не знати

що

ті вуалехвости –

приречені полонені

що дерево й збереглось

бо треба до чогось

примикати

на сталевий ланець

притоплену плоскодонку

12.

Ісус Христос говорить:

досить тобі

Моєї благодаті

бо сила Моя

здійснюється в немочі

сьогодні я вірю

йому

як нікому

бо втома

що збила з ніг

так підступно

тим самим

дала мені можливість

нарешті

озирнутись навкруги

і навіть не відчути

а явно побачити

силу-силенну

довколишньої краси

і зробити

вірний висновок:

саме відсутність прекрасного –

причина наших поразок

13.

на цьому квітнику

приємно бути

і будяком

щоправда

більшість квіток –

чужі-чуженні

«прибульці»

але троянда

таки противиться яро –

згадавши свою

шипшинову суть

підставила квіти

здається

під кожний промінь

червневого

червоного сонця

навіть відчуваючи

себе чужим

на цьому святі

буяння кольорів

неможливо

залишитись стороннім

і завмираю щоб стати

усміхненим будяком

14.

квіти

якісь невідомі

червоні і жовті

на одному кущі

від одного кореня

тягнуться-в’ються

по білій стіні

в свою квіткову

невідомість

намагаючись сягнути

якоїсь своєї

квіткової височини

землі біля кореня

не видно

здається

вони ростуть

прямісінько

із серцевини каменю

стою

як заворожений:

ніколи досі не дивився

на море крізь квіти

заквітчане море –

забутий пейзаж раю

15.

маленька

усміхнена

русява дівчинка

уперто намагається

подвигнути

повітряного змія

на політ

і вона чинить

для того подвиг –

біжить не розбираючи

дороги

босими ногами

по колючій «верблюжці»

не помічаючи що

пляж давно закінчився

крізь вітер

крізь простір і час

її картате ситцеве платтячко

розвівається-палахкотить

на вітрі

розцвічуючи простір

лякаючи час

і нездатний до польоту змій

таки злітає

16.

такої

гарячої осені

не бачили ще й

аксакали

такого

червоного листя

іще не сприймала

твердь

а мудрі дерева

із залишками

зеленого і жовтого

спектру палітри

в палеартричних

покручених вітах

крон

неначе ростуть

із вогню

роззуваюся

і босоніж переходжу

по жару

увесь ліс:

принаймні колись

буду досвідченим

аксакалом

17.

слава Богу

ми таки навчилися

робити

новорічні іграшки

без нальоту

«партійності»

та «ідеологічності» –

не «кремлі» та «супутники»

не бездушні «шари»

ці

які принесла

сьогодні дружина

і на підвіконні поклала

гаптовані

українськими узорами –

хрестиком та барвінком

вони такі схожі

на писанки

що навіть від ялинки

запахло квітучою вишнею

до Різдва ще два дні

а в хаті

здається

уже Великдень

18.

кохана нарвала

цілий букет

лісової рути

і поклала

мені сплячому

в узголів’я

може надіючись

як у пісні

причарувати навічно

та хіба

ще більше причаруєш

причарованого

ось прокинувся

побачив букет

і згадалося з Шевченка:

а виросла рута-рута

волі нашої отрута

шпурнув квіти

у вікно

забувши

його й відчинити

стекли по склу

залишаючи райдужні

розводи навічно

19.

сьогодні спробував

намалювати

власну душу

трудився уперто і натхненно

гортав кольори

мов сторінки

священної Книги

конспектував

кожний порив

кожний порух

спраглого за красою

серця

ось день закінчився

дивлюсь здивовано

на отруджене полотно

і бачу

незрозумілі речі

пояснювати які

немає ні сил

ні сенсу

відпочивай Фрейде

зрештою

моя палітра

заслужила на власний портрет

20.

малювати

цю всесвітню весну

все одно

що

намагатися намалювати

сукню

веселої циганки

яка танцює

свій шалений

контемп життя

в котрім

прагнення любові

і множення

розбурхано

музикою

та пристрастю

до краю країв

до шаленства

до бузувірства ясного

до дикості прекрасної

неможливо неможливе

хіба що умовити пензель

хіба що умовити руку

танцювати так само

НОВІ ЕКСПРЕСІЇ

на березі

ріки чорно-білої

уявляється світ кольоровий

чимось екстравагантним

як мавританка на снігу

чимось пікантним

як кава із сіллю

намагаєшся дихати

на повні груди

намагаєшся

розплющити очі

на сонце

намагаєшся чути

абсолютно

але колючий

кашель рве горло

але космічна радіація

палить сітківку

але вслухаючись

глухнеш ще більше

і світ стає

чорно-червоним –

кавою з кров’ю

мавританкою у вогні

хата здригнулася

вночі без причини

можливо піддавшись

прощальному гуку лелек

проте гріхи і я

виявились

суттєвим додатком

до земного тяжіння

лелеки полетіли

а хата лишилась

тільки од струсу

густо-густо

пішли тріщини по стіні

і на стіні проявилася

Божа Матір

щоранку моя рука

злітає на молитву

і зупиняється

на рівні серця

у ікони немає обличчя

тим більше дивно

що вона мироточить

без очей

осінніми дощами

the house shuddered
at night for no reason
possibly yielding
to the farewell sound of storks
but sins and I were
an essential application
to the Earth's gravity
the storks flew
and the house remained
the shudder
left nothing but
thousands of cracks on the wall
which had a vague image of
Mother of God
every morning my hand
flies up to a prayer
and stops
near my heart
the icon has no visible eyes
and it's a miracle
that the Mother is weeping
but what should be tears
is just an autumn rain

далося

дожити до

джазових пристрастей

по палітрі

п’ятірнею

проорати навідліг

тропи

тропічної

терпкої пісні

мабуть

менше малося б

малювати «класику»

класика калічить –

кличе до коней

кудись в минуле

але ж і тут гіркне горизонт

граки

горять до тла

чманіють до

чорноти

чомусь радіючи

а ти радієш

вирвавшись з яві граків

у яв коней

сидіти б

на заскленій веранді

біля моря

вдивлятися б

у небокрай

крізь вітри і вітрила

не чути б людей

а слухати чайок

таких же нав’язливих

але білих і чистих

як все природне

сонце ламало би

промені об

широкі шибки

викрешуючи із кварцу

небачені плетива

кольорових візерунків

гримає грім

опам’ятовуюся

а я сиджу

у заскленій веранді

біля моря

рефлекторно замальовуючи

візії океану і неба

нині бабці

дебелі та нахабні

а отих

маленьких і сумних

родом з війни

майже не залишилось

смерть списала їх

і заборонила

їм пересування світом

як списали і заборонили

менти

автомобіль «Побєда»

які там перемоги

на Вдовилівці

втім з автомобілями

легше

є аж кільканадцять

«раритетів»

дороженних і надраєних

до осліпу

а вдови останні

терпнуть у холоді

ба навіть по пам’яті

малюються лише зморшками

чайка собі й не відає

що я зібрався

її малювати

спіймала крилом

повітряний потік

і на хвилі вітру

серфінгує за горизонт

цікаво

чи існують скажімо

повітряні цунамі

хотілось би

бути чайкою

щоб так легко

могти досягати

недосяжного

зазирати

за таїну таїн

поряд «випадковий»

молодик виймає

з рюкзака фотоапарат

жену його з берега

геть

бо фото здатне-таки

спинити навіть чайку

взагалі-то ти

лиш для мене «ти»

сам про себе

ти кажеш «я»

а я для тебе «ти»

або ми з тобою

заплуталися

у визначеннях

або ми одне

й те саме

або – абсент

або – «абзац»

втім здається

різниці немає

бо все те

не має значення

якщо немає

значення нас

кожного в окремості

щоб я – лише «я»

щоб ти – лише «ти»

може тому знову

зазираємо у вибух

а цензор-вечір

знов розсипав гранки

просяклих музикою

горобиних крон

і горобці лякливо

збившись в зграйки

тінь осені

забризкують пером

як схожі ми на них

і знову «десь-то» ми

розвіяні

для шляхтичів «пся крев»

а ті що вірші

називають «текстами»

лишились в кроні Дерева-Дерев

а втім які

до Дерева претензії

як ніч зустріти

мусиш мислить вдень

це життя

покласти на поезію

було здається

не найкращою з ідей

колись він часто

ввижався мені вві сні

у хворобливих мареннях

лякаючи

і без того налякану

душу

оцей орлоносий чолов’яга

найжахливішим

було те

що я ніяк не міг

зрозуміти

чого йому від мене

треба

старію

позавчора зазирнув

у дзеркало

і знову побачив

його

виявляється він – це я

а вчора знову його не побачив

побачив сивого діда

тепер жду ночі

аби побачити себе знайомого

хоч уві сні

10.

навіщо хтось

будував цей міст

якщо немає річки

невідомо

а може річка

злякавшись пусти

пішла звідси

і міст залишився

пам’ятником

колишній правильності

на ньому ніколи

не зійдуться закохані

його оминула

бита дорога

він нічого

не з’єднує

і нікого

не роз’єднує

такий собі

сам по собі міст

зате він лише мій

а ще він

чорно-біла матриця

для майбутніх райдуг

11.

місто –

великий мурашник

що виник

на порожньому місці

з думки

однієї особини

про те

що це її

«чільне місце»

з думки

яка стала мрією

сотень тисяч

особистостей

кожен просто поклав

свою цеглинку

забив свій цвях

аби постали

храми і школи

житла і фортеці

лікарні і… тюрми

місто – велика утопія

що матеріалізувалася

на порожньому місці

12.

отак собі

гілочка до гілочки

патик до патика

носив я цілісінький день

прикинувшись птахом

з дурного дива

гадалося

вимощу гніздо

то може і крила

таки прорвуться

з-під шкіри

з горба натрудженого

бо наче ж і сокіл

але чомусь не літаю

бо наче ж і ангел

та див не творю

гніздо впало і розсипалось

з рісок проявилося обличчя

лісового діда Оха

не прикидайся – прокинешся

просичав дід

і став заготовкою для багаття

а я прокинувся

ох

не… дарма

13.

можна дивитися

до кінця віку

як коні

цілуються лобами

чи дозволяють

цілуватися зіркам

котрі струсив

усесвіт

на їхні круті лоби

можна заздрити

до кінця віку

зіркам

на лобах у коней

які цілуються променями

чи дозволяють

цілуватися лобами

закоханим коням

можна

але стає образливо

за себе

бо ти – лише людина

люди не цілуються всесвітами

і зіркою тебе не відмічено

14.

ти лягаєш за північ

і пізно встаєш

ти – сова

сказав мені якось

один

хитрий плюгавець

навіть не знаючи

на скільки

він має рацію

сова – дійсно

мій птах

птах котрий

обрав не тільки мене

а й увесь

мій рід ліричний

і мій народ трагічний

пугу-пугу з Лугу

чуєте

як озивається

ваше серце

солов’ї-лелеки-жайвори

ці гості поки тепло

постійно з нами тільки сова

тотем мудрий і хижий

15.

найстрашніше –

дивитися на Жінку

крізь дощ

здається раптом

що між вами

виросла гратована стіна

що повернення немає

що зустрічі не буде

що з цієї води

тебе вже не врятує ніхто

але минає кілька секунд

чи століть

чи тисячоліть

і сезон дощів

таки закінчується

ви зустрічаєтесь

і ти сповідуєшся

коханій у своїх страхах

жінка сумно посміхається

і раптом говорить:

найстрашніше –

дивитися на тебе

крізь сльози

16.

не мав

не мусив

і не міг

спинити вечір

тому тоді

й не стишив біг

точніше – втечу

тому тоді

й не зупинив

себе у полі –

давно вже снив

я виром нив

не виром болю

і річка втримала

мов твердь –

в секрет і тут вник

мов крила

плечі пік мольберт

співав етюдник

я зачаровано стояв

на перехресті

бо зрозумів

що вечір – яв

нових експресій

17.

Після морозів

горинь-трава

вибухнула світо-творінням!

Небо вже голубить

річку і поле.

Сонце пульсарить

гарячим промінням.

Медом «жахають»

живучі бджоли.

Та Каїн на Місяці

знову

вбиває брата…

І вітер гіркоту

несе здаля…

І грати із обріїв

не прибрати…

Здригається Земля….

Боже, куди вів час ти?!

Чому на душі неспокійно і клято?!

Є лиш Імовір’я…

Та на руках у Вічності

бавляться немовлята!

Вічність –

травинка завзята.

18.

По чорній щоці Землі

сльозою котиться день.

Він, з вікон,

очей і душ,

із обріїв,

з темно-віття

геть змивши вселенський бруд,

чийсь гріх оминув лишень,

не прощений, що просяк

в новітнє тисячоліття.

Сонце променем Землю рубнуло

і, наче злий рій бджолиний,

із вулика, що обвалився в минуле,

день віщий злетів і лине!

Він битиметься у віконниці

й мир жалитиме (по провині!),

допоки годинник не стомиться

іти, залишаючись в «нині».

Двадцяте століття

перейшли ми вбрід,

при тому не знаючи броду.

І ось – двадцять перше!

Той самий нарід

в ту ж саму заходить Воду…

19.

Що ж…

Є час помирати.

Є час розкидати камені.

Але ж є й час жити

і час збирати камені –

будувати з них

Храми Душі!

Душі злітаються наші

на лід

революційної зими

тривоги,

сумніву,

надії.

Душі – білі-білі,

як гуси-лебеді

з маминої пісні.

Їм би тільки,

цим душам –

віри справжньої…

Душі питають:

«То яку ж Україну

ми мусимо будувати?»

А тіла знову будують

барикади…

20.

нахабно так унадилась

дрімота

до мене

до будівль

дерев і птиць

так яро раю мерехтять ворота

здаля єству

поверженому ниць

надієшся –

щось сонячне присниться

воно і насинається ізнову

мов заглядаєш

в мамину криницю

чи батьківську

знов осягаєш мову

те й дарма

що довкруж періщить дощ

деревам

птицям

і будівлям

і мені

бо вистачає на палітри площ

й на пензлі вулиць

в рідній стороні

“Прочитане – каркас для власних роздумів...”

(з прочитаного)

“ГРАФІТІ”

(НЕСПОДІВАНИЙ АВАНГАРД)

Слово «стиль» широко вживається

в сучасному мовленні

(стиль професіонала, стиль роботи,

молодіжний стиль, готичний стиль,

стиль керівництва тощо)...

Що ж, давайте розберемося.

Але для того ми не будемо тут

обговорювати позитивні чи негативні

сторони створення Адміністрації

долини Тенесі,

дисидентський рух

чи місце яке займають

у періодичній системі елементів

Оксиген і Сульфур.

Йдеться взагалі не про це.

Просто Поточні тексти спрямовані

на перевірку поточних думок Читачів.

А щодо слова «Стиль», то воно означає різновид

чогось з характерними відмінними рисами.

Наприклад, відсутність поезії

в нашому житті

характеризується найперше

поняттям – «ВІДСУТНІСТЬ».

І тим, здається, все й сказано.

Не все так просто.

Бачимо:

Доба індустріального суспільства,

характеризується глобальною

індустріалізацією людства,

внаслідок якої, протягом останніх

двох століть склалася всесвітня

макроцивілізація людства...

В ній

Кожна людина – це момент.

В ній

Кожна людина – це піщинка.

Уважно придивимося,

як невпинно

сиплеться пісок

у Пісочному Годиннику.

Ця парадигма сприйняття історичного

Часу і визначила здебільшого

новоєвропейські уявлення,

про рух історії, як лінію

неухильного прогресу.

Все так.

Все правильно.

Але де ж тут Україна?!

Стосовно

Вільного Племені

знову пригадується:

«Піски. Основа

Залізних снів...»

Піски течуть.

Піски поглинають

Душі

і серця.

Невже – це наша доля?!

Розгляньте предмети навколо нас.

Який елемент становить основу

складу органічних сполук?

Жити здатне тільки те,

що здатне горіти.

Жити здатне тільки те,

що здатне любити.

Інколи,

звичайно,

це потребує

надлюдських зусиль,

але:

«Вогню, вогню!

Надлюдської любові!»

Спробуйте скласти речення,

правильно використавши запозичені слова

та їх незапозичені відповідники...

Спробуйте знайти

стратегічний курс трансформації

українського суспільства...

Спробуйте розглянути,

зразу ж за Бастіа, що трапиться

коли шибку у вікні розбито...

Спробуйте пояснити, як

ви розумієте

поняття «радіус кола»...

Спробуйте зберегти штучне поєднання

традиційного тричленного поділу

етноісторичного процесу

з дискредитованою п’ятичленною

формаційною схемою.

Спробуйте назвати ту ідеальну

загальну субстанцію, яка є

ідеальним спільним знаменником

всіх цих проявів...

Якщо вам це вдалося,

значить,

ви – справжній поет.

Ось ізнову

виник заплутаний клубок

глобальних суперечностей,

які врешті-решт кинули

людство

у вогнище нової війни:

У ході битв, що розпочалися,

Вище командування

використало, навіть, таранні удари

танкових з’єднань, забувши, що

хімічні елементи у вільному стані існують

лише у формі простих речовин.

Втім головну спірну проблему –

спосіб обчислення Кубатури яйця

ні наступом, ні приступом

розв’язати все одно не вдалося...

Не вдалося також остаточно визначити

з якого боку мусимо те яйце надбивати на сніданок.

За що ж у війнах гинуть люди?!

Доводиться констатувати,

що психологічна революція завжди

дає наслідком божевілля,

і що можлива лише революція психіки.

Зверніть увагу!

Грошам належить визначне

місце

в ринковій економіці.

Вони виступають як її

судинна система,

що забезпечує обіг доходів

і витрат

суб’єктів ринку, життєдіяльність

кожної з цих структур...

Урядовці беруть гроші від “А”,

щоб виплатити їх “В”, нагадуючи

всі чудові речі, які він буде мати

і яких би ніколи не мав,

якщо б гроші не були йому передані.

Але!

При цьому вони забувають про наслідки

цього процесу для “А”.

Вони бачать “В”, залишаючи “А”

на одинці зі своїми проблемами.

Саме тому історія людства

виглядає,

як 



структурно-функціональних систем...

Завдання для

самоконтролю:

максимум уваги приділяйте

теоретичним питанням,

тоді вам легше буде засвоювати

будь-який описаний матеріал.

Адже вивчення теорії – не самоціль,

а засіб, що полегшує розуміння

«жлобського суржика», біному Ньютона,

програми уряду

та іншої дурні.

А краще – просто

моліться.

І не прокидайтесь!

Бо після такого похмілля допоможе

лише довбня.

Так!

Сьогодні лише сталений обух може

визначити:

що ви таке – Тіло Без Душі

чи Небесний Скарб?

Тож підставляймо

під нього

голови вже сьогодні!

Гроші . . . Гроші. Гроші!

Кожна родина намагається

організувати свій побут і дозвілля

максимально раціонально і розумно.

Зробити це не так-то й просто

навіть для досвідчених сімей зі стажем,

не кажучи вже про молоді,

що нещодавно виникли.

Хіба не це ми нині

спостерігаємо в Україні?

Слід сказати ще й про

притаманний такому стану речей

ментоцид (убивство думки).

Пригадується:

«Десь суть була,

Осталися одгадки.

Десь дім стояв,

Та як його знайти?..»

Що ж залишається Людині?!

Залишається

живопис по левкасу – основі,

на якій у давні часи писали

ікони, що згодом ставали

чудотворними...

Ось астролог-прогноз

людства на майбутні 3 (три) секунди

Вічності:

«Не спокушайтеся щодо

своїх знань

по тому чи іншому предмету.

Вам може здаватися, що ви все

добре знаєте, але перевірте

себе ще раз,

щоб уникнути непотрібних

складностей...

Якщо ви хотіли зробити

пластичну операцію,

то настав відповідний для

цього час...

Якщо ви давно не сповідались,

сповідайтесь і прийміть причастя…

Віддайте всі борги

і зачистіть рукописи… »

Але ж це просто якісь

Дезінфекційні заходи!

А хочеться жити»

Як?

Змінивши обличчя, душу і розум?

10.

«Світ відкриває свої шляхи

перед тим,хто знає

куди прямує...»

Гербіцид для ледачих !

Розумієте, у людей

пропало

образне мислення!

Точки опори стають

точками незвороття.

Запрограмованість людей,

виключає Боже втручання,

моменти істини і фактор випадку.

Мрію підмінено терплячістю.

Друзі мої!

Погодьтеся, що безмежна терпеливість

часто закінчується рабством...

Щасливою ж може бути

тільки духовно-вільна людина.

Вільна, як у помислах, так і у вчинках.

Кажу вам:

«Світ відкриває свої шляхи

перед тим,хто хоче іти!»

Простіть мене.

Мені пора в дорогу.

11.

Чарівний загадковий світ казки.

Як вабив він кожного з нас у дитинстві,

як піднімав на крила Доброти і

Справедливості!

А тепер – нудьга, зневіра і безнадія?

Та, ні – наче ж не без свят:

в Україні відкрився музей

найвидатнішого британця всіх часів;

у Донецькій області організовано

видобування сировини

для виробництва фосфорно-калійних

добрив;

п’яний китаєць до

смерті загриз

надокучливого собаку;

24 березня – всесвітній день боротьби

з туберкульозом.

Про свято запитуйте за адресою:

press @ 

Заберіть від мене цей народ

чи мене від цього народу!

Як писав Сковорода:

«Світ ловив мене, та не спіймав».

Слава Богу!!!

12.

ОГОЛОШЕННЯ:

«Шановні Всі!

Прийміть найтепліші

привітання

у зв’язку з професійним

святом лохів –

Днем Ощадного

Коника

І другого культурного,

суспільно-політичного

Друга!

Цей день – це політика,

економіка, бізнес,

соціальні проблеми,

кримінальна хроніка,

культура, стиль, спорт...

А також –

кросворди, комікси, вікторини,

телепрограма на тиждень –

підхожа робота».

Сказалося, як зав’язалося.

Знову доведеться жити

Днем Ощадного

Коника

І другого культурного,

суспільно-політичного

Друга…

13.

ОГОЛОШЕННЯ:

«Добродії!

Панове!

Товариші!

А також леді і не дуже.

Не переймайтеся тим, що ви –

не сама довершеність.

Досконалих людей не буває .

І ви не гірші за інших, бо

таланти і можливості кожного

з нас обмежені.

Насамперед намагайтеся Жити!

Намагайтеся примусити і спільників,

і ворогів негайно розпочати

переговори –

намагайтеся

знайти нових друзів.

Не втрачайте Себе.

Тоді завтра точно буде

День Нашого Роду!

Посміхайтеся!

ВНОСЬТЕ

ВКЛАДИ!

БУДЬМО!»

14.

Здавалося б,

усе просто й

зрозуміло

в цьому житті.

Усе вірно.

Наш бронепоїзд летить!

Він давно уже не на запасному путі.

За вікнами степ і степ.

Зрідка лиш

ріденькі лісосмуги мережать поля.

Нестерпна спека…

Здається, живи, потій

і радуйся.

Але я все чогось шукаю, шукаю

Тимчасового.

Чогось я не розумію...

Хіба так мусить бути

в нормальному суспільстві ?

Хіба це справедливо ?

«Подивіться! Подумайте!

Опам’ятайтеся! –

з такими словами підходжу до кожного, –

У нас украли

міражі!»

15.

Карантинні проблеми виникли,

звичайно, не щойно.

А ще, як на зло, банани, ківі,

«снікерси» та «рафаелло»

на наших чорноземах не прийнялися

за період короткого

культурно-політичного ренесансу.

Тож, на жаль, обставини примушують нас

реалізовувати те, що недавно ще ми

мислили, як далеке від нас –

феноменальний бзик,

або ще одне українське «тому що».

Ми –

НЕСПОКІЙНА

БАЛАМУТІВКА!

Пояснювальний текст:

«Числа не знаєм, бо календаря не маєм,

місяць у небі, год у книзі, а день такий

у нас, як і у вас, поцілуй за те в ........... нас !»

Чуєте – співаємо:

«Ой на горі, у сутінках...»,

«Ой-ой-ой, Брате Мій….»?

16.

РЕПОРТАЖ ІЗ ДНА КРИНИЦІ:

«... руда лінія схожа на гілку

сосни, котру поклали на сонце...»

«Сучасне життя –

безперервна інтоксикація…»

«Піднімаючи хмаринку пилу,

ми беремо участь

у вбивстві... планети…»

«Мертві бджоли приносять

мертвий мед...»

«Рабів на бал не запрошують.

Рабів запрошують до влади…»

«В кронах інею тополі.

Для болю…»

«Треті півні тричі

зраджують мовчанням…»

«…уже «люблю батька»

учора виправив

на «любив батька».

І не заплакав…»

«Сонце схоже на п’ятак,

покладений на повіки мерця…»

І це мені, на жаль,

не сниться!

17.

Думка

наче аж рве голову:

«Розумна людина розуміє,

що страждання приходять

всупереч її бажанню!»

Навіть боязко стало.

Та це від самоти.

Іду бозна куди…

Нарешті –

дорожній камінь!

На «мамаї» – з трьох сторін:

«Адміністрація залишає

за собою право на зміну

вартості послуг, у зв’язку

з інфляцією, змінами у

податковому законодавстві

та збільшенням

імпортного мита».

Спиняюсь.

Дописую кров’ю:

«Подорожній,

ти тут –

мов на вії

сльоза!»

18.

«Я стверджую!»,

«Я об’єдную!»,

«Я відроджую!»,

«Я відновлюю!»,

«Я надихаю!»,

«Я проклинаю!»,

«Я люблю!»,

«Я возвеличую!»,

«Я ненавиджу!»,

«Я будую!»,

«Я рушу!»,

«Я творю!»,

«Я – Людина!»,

« Я – людина!»,

«Я – людина…»,

«Я – …»,

«Я...»,

«Я..»,

«Я.»,

« . »,

.»,

»,

19.

“Якщо

хочеш

бути

сильним –

біжи,

Якщо

хочеш

бути

красивим –

біжи,

Якщо

хочеш

бути

мудрим –

біжи!”

Якщо

хочеш –

біжи!

Якщо –

біжи!

Біжи!

Бі-жи!

Бі-бі-бі-жи-жи-жи!

!!!

20.

Аристотель сказав:

«Скільки чеснот – стільки ж і пам’ятей!»

Людина – вир споминів...

Бути собою – основний фах

Людини.

Життя – майстер-клас чеснот.

Основні фахові дисципліни:

Любов, Образотворче мистецтво,

Вечірні бесіди, Стара Лоція,

Аеробіка Історії,

Українська Афористика.

Махатмою стає той,

хто використовує свою

людську форму життя

тільки для того, щоб

вирватися з круговороту

народження і смерті.

Посіяні зерна добра і

любові проростають.

Головне запам’ятайте:

«Заходи першої допомоги

потерпілому від блискавки

такі ж, як і при ушкодженні

електричним струмом!»

ЗВОРОТНИЙ ШЛЯХ В МАЙБУТНЄ

Вона лежала

на автомобільних шинах

першої барикади

Інститутської вулиці,

яку погромили

вночі «беркути».

Лежала беззахисна

у своїй смерті,

але, навіть у смерті,

красива.

Жінка!

Безіменна Українка!

Вона прийшла

просити свободи.

Але за свободу

довелося воювати

і вмирати.

Вона і померла

в пориві до майбутнього!

Вітер пестив її волосся

і здмухував сажу з лиця…

Її імені не знайшов я

серед імен Небесної Сотні.

Думаю: вона воскресла

на третій день.

І звали її – Україна.

2. Петрові САВОРОНІ

Приходь.

Вип’єш вина, а я подивлюся на тебе.

Причастишся за двох.

Я покаюсь за двох.

Почитаєш свої переклади Бродького.

Я порадію Поезії.

Я поплююся на Йосифів.

Чорна черешня капатиме з дерев

у очі

і стікатиме по серцю

в самісіньку душу.

Сад шепотітиме сагу

про Олафа Доу,

мого легендарного двійника.

А сивий ворон,

тотем твоїх пращурів

тінню розправить крила

на наших обличчях.

Приходь.

Пом’янемо мого племінника Богдана,

що загинув під Донецьком.

Хай твій маленький неслух-син

витолочить нарешті болиголов

і розрив траву, і Звізду Полин.

Усе більше і більше розумію,

що існує незрозуміле зрозуміле

і зрозуміле незрозуміле.

Треба просто означити

бачене своїм,

і потому навіть ефемерне

стає явним –

раптом перестає текти годинник Далі,

а з дерева виривається Породілля,

і кінь сяє м’язами, як обілований.

Страшно?

Так! Але ж народжуватися

завжди страшно і боляче.

Може тому, більшість людей

гасить спомин про народження

і бачить усе життя

лише розпливчасте марево часу,

лише сухі дерева

та коней, що не проступають

правдою з ночі?

…Вчитуюся в пророцтва Ісайї.

Відроджуюся! Воскресаю.

Обпиляли тополі.

І культі гілок тепер складено

так пі-ра-мі-даль-но,

як не вдавалося бути

і справжнім деревам.

На «колодках» смеркують

невидимі ангели,

і намагаються пролізти

крізь кільця зрізів

заворожені їхньою німбоподібністю

коти.

А ось на одному з полін

вирізано колись ще мною-гардемарином

двозначність «АВВА»…

Боже, як же я стомився нині

від двозначностей!

А як я стомився од війни, яка є,

і якої ніби немає,

те знає лише Бог,

якого ніби немає, а він є!

От і втікаю назад у себе, наклеївши

на обпиляну тополю оголошення:

«Тільки тепер Спляча Красуня померла.

А людожер досі живий

і працює в міському ломбарді

оцінщиком!».

Підписуюсь: «Євген Шварц».

Може, й озвуться Посвячені…

Ну, от – було і минуло Різдво…

Тепер гукаймо блазнів,

аби веселитися штучно і поштучно –

окремішньо тіло від душі.

Зима, насичена

пам’яттю голодоморів,

леденить душу,

сковує розум,

лякає неповерненням весни.

Вірші не пишуться.

Молитви лякають фальшю.

Одкровення лякають Істиною.

Притуляюсь чолом до Всесвіту –

і Всесвіт тремтить від жаху!

Коцюбнуть окопи з солдатами.

Коцюбнуть солдати в окопах.

А на трибунах – ряджені!

А на вулицях – «ряджені»…

Піду і я – поводжу Козу,

або краще – Царя,

доброго царя

«без царя в голові»…

до… самого Великодня…

День гидкий, наче… ніч (!)

випадкового «просто-сексу»,

після якої хочеться вибачитися

і, вирвавшись на вітер,

видихати, як виблювати,

з глибин душі і тіла

фальш та мускусний запах

осідку зради,

епіцентру свого гріха.

А найстрашніше те,

що скоро настане ніч,

гидка, як… «просто-день»,

в якому ти – Ніхто,

в якому тебе не пробує зрозуміти

межи

двома ковтками текіли

навіть

якась випадкова «міс Всесвіт».

Люди! Це ж так страшно

проіснувати День Байдужості,

який неможливо видихати

і на семи вітрах,

виблювати, навіть вивернувши

нутро!

Бережи вас од того Бог.

Місто шкірилося від спраги,

як бродячий пес,

що даремно шукав воду, –

усі водопої заковано в труби,

всі труби повернено в надра Землі.

Обличчя міщуків текли.

Душі міщан горіли.

І раптом з ясного сонячного Неба

ринула сонячна злива!

Бог змилувався над спраглими

і явив Диво!

Жадібно п’ють дерева.

Ошаленіло хлебчуть бездомні собаки.

Горобці, забувши про те,

що вони – птахи не водоплавні,

хлюпочуться в калюжах,

полюючи на сонячних зайчиків.

Місто, як мудрий Хадхі,

просурмило Водяне Перемир’я.

Усе просяяло, як Хрест Животворний!

І тільки обличчя міщуків

продовжують плавитися…

І тільки душі міщан

продовжують згоряти…

Солдатські руки…

На них кожний палець –

спраглий і брудний,

як бедуїн.

Солдатські руки вкриті

тріщинами і «ципками»

від збройного мастила,

рідної землі

і зеленої міді набоїв.

Вони уміють усе –

копати і не копати,

вбивати і не вбивати,

пестити і не пестити…

Але сьогодні

у них відпочинок:

Єви-волонтерки привезли

живучу «семиренку» –

спокушають літом і надією.

Солдатські руки –

то руки сліпих:

вони обмацують кожне яблуко,

немов планету.

Упізнають.

І плачуть сукровицею…

У квартирах сентиментальних німців

майже всі стіни у вітальнях

завішані світлинами предків.

Доброчинні бюргери

довго будуть розповідати вам

про свої «гросфатер» і «гросмутер»,

єдина заслуга яких

у тому, що вони жили «законослухняно».

Наші стіни – просто світлини білого вапна –

чисті екрани без сюжетів життя

і ліричних героїв…

Портрети мертвих вважаються

дурним смаком і поганою прикметою.

Проте ж так було не завжди?

Пам’ятаю, у мазанці моєї прабабусі

цілі панорами фото, на рівні з іконами.

Малим я часто вдивлявся в обличчя Родичів,

загиблих у війнах, померлих під час голодоморів,

просто очужілих і зниклих…

Прабабці уже нема. Села нема. Мазанки нема.

Фото згасли у Безвісті і Безіменні.

А я тільки сьогодні, у день свого п’ятдесятишестиліття,

зрозумів і відчув: «Невідомі мої родимці,

як же я вас люблю! Як же мені вас не вистачає…»

І тоді помер. І воскрес на третю мить.

Тож спасибі вам, Люди Живі, за те, що не покинули,

за те, що ви зі мною навіть тепер,

коли доводиться стояти під моїм Хрестом!

10.

Папа Римський

молиться на своєму балконі,

перед велелюдною юрбою,

за мир в Україні.

Потому відпускає у Небо

білу голубку Пікасо.

Але на неї

одразу ж нападають

відверто-чорний ворон

і нібито-біла чайка.

Народ на ватиканській площі

завмирає, споглядаючи

ту нерівну битву.

А разом із ним

завмирає і увесь світ.

Але ж ось –

Голубка-Україна

таки відбивається від хижаків

і поринає у сонячну вись!

«Слава Богу! –

хреститься Папа Римський. –

Там твоє місце, там ти в безпеці

і від відверто-чорних круків,

і від нібито-білих чайок».

11.

Все й спалив би,

щоб хоч погрітись!

Без різниці – вогнем чи словом!

Хочеться рідного,

справжнього тепла,

яке очі та руки

стомлені ще розуміють.

Навіщо душі вся яса космічна?

А тілу достатньо цигарки «Димок»

й печерки у Бескиді хмарочосів.

Цікаво, мабуть,

плювати із сотого поверху

на вулиць рекламний

празниковий жар?

Та навряд чи цікаво

жити над теплом.

Не варто було

й городити (г ород?) город,

щоб виросла ця реальність –

«редька, гіркіша від хрону».

Хотілося храму. Хотілося (с)-хрону.

Краще б лишався (у)-дома:

там попросись навіть до покинутої хати,

то й мертві (!) відчинять.

12.

Душу – на дощ,

і пожмакаєш мак:

«Все одно по ньому

уже жаби цвірінькають!»

Масово так

таті вгризлись в маслак

транскрипції світу,

що тріскає.

Вилупитись, може,

«лапотно» в лупу –

просвітити

усі парсеки первісні?

Стримуюсь.

Стараюсь стерпіти ступор.

Мисль – аж під Місяцем!

«С-с-с-с!» – об «після» обпікся.

Одсоловіли солов’ї й слова…

Кришиться кров…

Легіт лиже легені…

Я крізь містерії міст

змайстрував

(все-таки!)

міст із Землі –

на землю.

13.

І каменю

вранці

сльозиться

од тимчасовості

тиші.

По

горобцях

гармати

відгупають

до пуття,

до

набою

останнього:

світ заповзятий!

Вітер

натужно

свище…

Стогнеться

полохливим…

відступати

й нікуди –

тільки

в життя!

14.

І настало безчасся,

й не стало тиші,

що мінилась-мріла

туманом в гіллі…

Давно я цей Всесвіт

ночами слухаю:

«Де плачуть,

як мріють,

про що шепочуться?»

Наслухане – вірші майбутні!

І ось нічого не дарує ранок,

порожній для серця і чола.

Господи, поверни мені тишу!

У цім беззвучні,

в цім вимірі п’ятім,

ніщо не манить,

ніщо не голубить,

ніхто про любов

і про пісню не згадує!

Хочеться просто

осінньої тиші,

щоб нею, туманною,

знову землю вкрити,

щоб нею зарибнити мертві ріки…

15.

П’ю трунок

найсолодший

за світ цей

наймиліший –

життя-буття, за тебе!

Пий трунок

найсолодший,

мій світе наймиліший!

Ти – все, що є у мене.

Даруй іще мені

надії й віри,

Господи!

Я – все, що є у тебе.

Вдихни ж

свою любов

навік в єство

мені.

Пробач мені,

мій Господи!

Прости, Ісусе Христе,

бо (ні!) не став я кращим…

Та прагну ще навчитися

жертовності

й любові.

16.

Розвішуєш цяцьки на

штучнім

смердючім дереві,

наче втікаючи від

«свята», яке притискає

пам'ять до

небокраю непрозорого.

Тебе, як дерево, розсуває,

ламаючи

спомини-гілки важкі,

всяк «перехожий-як».

Ти знов наче тонеш у

сніги, що ковтнули серце…

Замерзле

воно десь лежить

на тверді, з якої дерева

усотують сни і зневагу дії.

Хотів лише забутись, і

тебе загубили діти,

як риму. Немає місця

тобі – і не був немов.

Оплакуєш хтозна й що…

То й добре,

що сліз не видно!

17.

Просочився крізь розмови

й затято мовчиш,

осягаючи

зрадницьку трепетність часу.

З часом, навіть упавши

(і вмерши!),

біжиш…

Десь учора ти зрікся кохання,

тож сьогодні вже й жінку,

і мрію «береш».

Півжиття ще лишилось у тебе.

Але, що ж ще тримає на світі?!

І судьба вже мовчить:

закружляв ти її,

притопив у вирах тиші й світла.

Озирнися –

кого залишив у темноті,

хто повз душу пройшов,

що пройшло?!

Ще не пізно навчитись цінити

тих,

котрі голосним і робили тебе,

й те,

що змогу давало любити.

18.

Такі страшні приходять сни,

моя любове:

всі – без тебе!

Такий гризе нестерпний біль,

земле моя сумна,

за тебе!

Я й помилився тільки раз,

та віра не прийшла

до мене!

Основ немає…

Я – не я.

Не можу повернутись в себе.

І час мине.

І біль пройде.

Але чи явиться богиня –

моя любов до мене ще?!

І чи земля,

як берегиня,

мені зігріє плодом пальці?!

Чи в щось іще повірю сам?!

Моє жадане «Я»,

за тебе

я всім пробачу,

все віддам!

19.

На межі 18-19 століття

впливи нових інтелектуальних

течій – романтизму та націоналізму –

почали проникати

в українські землі.

Нелегко.

Знадобилось

два століття

болісної адаптації.

Вітер і Протяги...

Освоєння жанру:

“Знову і знову, коли

приходить день, о Боже,

сонми живих істот

з’являються у цей світ.

Але знову приходить ніч,

і вони, безпомічні,

йдуть у небуття...”

Раптом злетіла чайка.

Жалібно, як у Мазепиній пісні,

кигикнула і повагом попливла

в прозорому повітрі...

Україна!!!

20.

Нам так мало давалось

і мало вдавалось.

Ми сховали свої досвітні вогні

під попелом згаслих поглядів.

Ми чекали, коли коні

заворушаться в стійлах,

коли закінчиться ЧАС Бика.

І ось – ПРОРИВ !!!

У всього народу – те, що

проявляється приступом

стискаючого болю

за грудиною або печією

в області серця.

Бій у небі, бій на землі!

І кожний

Мандрівник

відчув Істину:

“Тебе призвано до життя

кров’ю всіх народжень

і смертей!”

Зимове Воскресіння.

ФЕНОМЕН МАЙДАНУ.

Ми є! Ми будемо!

Зустрічай нас, Боже!

ВУЛИЦЯ ХОРОШОЇ ПОГОДИ

А моє місто й не пнеться в столиці,

тихе, під черешневим плачем.

Йому хочеться пити,

хочеться пити завжди.

Невтолима спрага –

прикмета заасфальтованого степу.

Я тону у гарячому, глевкому бітумі

його пам’яті.

Я пам’ятаю (іще пам’ятаю!)

золотогривих шкап на його вулицях,

Довженка в обіймах з кавуном

на його базарі,

Гончара, що дивується його солодкості.

Я чую, як при нічних перекличках міст,

йому жаліється на долю Париж,

бідкається засиллям вологої сивини

Лондон,

молиться на нього Рим.

Думаю собі: «Я співчуваю…»

І дійсно, співчуваю не знати кому і всім.

Я співчуваю й собі,

бо уже півсотні літ шукаю у своєму місті

неіснуючу адресу можливого спокою:

«вул. Хорошої погоди, 5. 08. 59 р.».

Стовбур цієї черешні

схожий на

оголену жінку.

Це диво створила

сама природа,

мабуть, для мене

сьогоднішнього.

Натруджений

і болящий

сиджу під кроною

Матері Дерев.

Кожна тріщинка

мого серця

співпадає

з тріщинами на її

дереворитній корі.

Вникаю у сенс спокою.

Вчуся просто жити.

І крапають ягоди

в очі мої –

ягоди чорні

й червоні.

Воскресаю.

Ні, народжуюся заново!

Я вдивляюся в ночі

останні хвилини,

у досвітній туман,

у холодні вогні.

Потрісканий асфальт

ще в росі, як трава,

що росла тут до нього,

а може, і нині

ховається під ним

(бо ж інколи проривається).

Ще складається ілюзія

можливості повернення

у спокій і сон –

у летаргію пітьми.

Але годинник цокає –

маленькі гноми, що живуть у нім,

уже роздмухали горен

і оживили казкову кузню.

Пора іти відкривати ворота

ще незнаному буттю,

в якому я уже

не Мудрий Сторож,

а Стомлений Волонтер

і Впертий Поет.

Інстинктом загнаного звіра –

Предковічного Українця

прадід мій,

передчуваючи Голодомор,

Намагався у Землі

сховати Хліб.

У літрові старовинні пляшки

він насипав зерна

і закопав,

забувши примітити місця.

Більшу половину потому і не відшукав.

Тому й не вижив…

Навесні, корчуючи стару засохлу яблуню,

посаджену ще його батьком,

я віднайшов один з тих

втрачених скарбів.

І за заповіддю Христовою

засіяв заснуле збіжжя у ріллю.

Прадіда давно вже нема.

І кати його здохли.

Але хліб його воскрес!

І мій онук пестить долонькою

пухнасті уперті

паростки Жита-Життя.

Сьогодні іти на презентацію книжки,

яка вчить тому, що я і так давно знаю.

Але автор столичний,

тож апріорі – класик.

Знаю, йому нададуть

безкоштовно залу

і слухатимуть банальності,

і даруватимуть квіти,

куплені на останні гроші,

а точніше – на невиправдані мрії

власних дітей,

на не явлені протези

для солдат,

на розчарування людей,

що могли бути щасливими.

Я сидітиму у шостому ряду,

провінційний кобзар,

без права вибору, права на слово

і права на славу.

Озиратимусь на друзів.

А друзі відвертатимуть очі

і тулитимуть до сердець квіти,

які іще сьогодні ж

викинуться на смітник…

я пишу з порожнечі

і мене вже немає

я лише

недоказані вчора слова

непогашені

вчора кольори

від болю

не відчуваю болю

моє покоління

штрафна рота

кожен

окремо захлинається

блідістю райдуги

з якої

сточено нашу кров

не вірю

в істинність

«най» і «над»

вірю

в живучість людей

хочеться

їх справжніх знайти

і повернути

знайомого батька

Ця звичка –

вдивлятися

в сумні краєвиди,

дарма

видивлятися в пустах

гаї…

Аж давишся

сивим нежданим

холодом!

З-під ніг

вислизають

праотчі поля!

Вали

просідають,

течуть у канави!

І зраджує

очі

сполохане світло!

Так злякано

осінь свою

зустрічаєш,

неначе й не мрієш,

не віриш,

не любиш…

Ночі стають

безпросвітно довгими.

Тому усе важче осягнути

таїну кордону

між світлом і сутінками.

Частіше погоджуєшся

з «треба, тому що…»,

заради спокою, заради тиші.

Знаєш:

«І совість, як все, прокинеться!»

Скнієш:

«А чи не однаково буде там

це мені – без моєї Вітчизни?!»

Тож до України

возносиш молитву:

«Прости, спаси, помилуй, не полишай…»

І зорі засвічуються такі,

як… лялечки!

І мислиш потому

про «тутовість» шовковиці,

про потрібність дороги і річечки…

Настане ранок!

Серце зігріється.

Іще приб’єшся до якогось берега.

Кому

будеш скаржитися

на нежить,

якщо й досі –

вітер

в голові?

Руну «Ч»

присвоїла собі

година –

якраз час

грати на нервах

і час вбивати.

«По цимбалах

мені

пульсари мозку!»

Бачу музу –

найреальнішу

з усього навколо.

Вона – босорканя?

А я – берсерк!

От

і будемо

любитися

довіку.

10.

Часом, не віриться

навіть у власне «Я» –

хочеться бути деревом,

щоб всі зупинялися

біля мене,

щоб довго і закорінено бути.

Часом,

уже не віриться

навіть у дощ, навіть у вітер,

що палить траву і волосся.

І відвертаються соняшники!

Вздовж залізниці

іде удалеч залізний дощ,

вже зрозумівши,

що я прикидаюся деревом…

Жаль,

що не зміниш себе, як суть:

просто тому,

що прикидатись не вмію.

От і плач у іще

вітру волоссям.

От і плачу

ще сльозами дощу,

коли повертається дощ.

11.

За звичкою сумую, –

виходжу з дому

на битий древній шлях.

А шляхом вітер

мете листя –

учорашній затінок і затишок.

Здається, листки курличуть…

А може, й справді?!

Якщо так, то є надія

на те, що зима не безкінечна,

хоча і довга,

що є ще світу,

й окрім пустиря,

що десь ще жадають казок

безгрішні діти.

Осене моя,

вірую в тебе,

стомлений і зраджений – Я!

Падаю, та встаю –

епізодично…

Ховаюсь і відсапуюсь –

у снах…

Бережу

для весни свідомість.

12.

Так поманила

кудись-там судьба,

й засміялась…

От і бреду

в те «кудись-там»

я світом широким.

Роки лягають

мені

на обличчя змарніле.

Паморозь сковує

межами срібними

погляд.

Як буду жити,

колись остаточно

погасши?!

Хочеться дива

і хочеться

доброго свята!

Може,

тому-то судьба

мене легко і дурить…

Мабуть,

дуритимусь,

поки і обрій не зникне.

13.

Якщо і пробачать собі – сьогодні!

Минувся час тривог, надій, вагань.

І сумніви… Що ж, їх було без ліку.

Й таки було ще більше запитань,

щоб виправдать сумну мізерність руху.

Терпіння чашу сповнено ущерть.

Вже знаю, що ніщо не наближаю!

Десь колами (далеко!) ходить смерть…

І слава Богу! Встигнути багато

ще хочу я, ще мушу й маю я.

Тепер-то доведеться поспішати,

промаявшись даремно пів життя.

А і спитать би: «Та ж хотів чого –

під себе цей дурний прогнути світ?!»

Вже нині, мабуть, достеменно й не збагнути –

навіщо залишав я в пустах слід…

Яке воно гряде, моє майбутнє –

невже таке, як і минуле, темне,

таке, в якім знов основне відсутнє?!

Простіть, і люди, і пісні, мене –

все доспіваю, всім воздам, якщо я виживу.

Усі скарбниці ще наповню знов ущерть.

І перед правнуками море зле розступиться!

Й здригнеться од чіткого кроку твердь!

Ось – чим я марю. Ось хотів чого!

Багато завинив мені цей світ.

Усе візьму своє! Лише б збагнути –

чий мерк переді мною в пустах слід?..

14.

догукався

молитвах

до

Бога.

Та

чи

Господь

мене

хоч

зрозумів?

Спасіння

просив

собі

нього,

він

мене

узяв,

та й…

розсмішив!

15.

Обсипалось листя.

І протяг доріг

несе ці «підметні листи»

заблудлим, які ще крайнеба.

Так трепетно шибці.

Дім в млі ліхтарів –

мов голем якийсь безсловесний.

Нічого й не треба.

Нудьгу лиш руками б

розвести за втрачені дні –

за осінь, за літо.

І топишся чаєм.

А миті самотні

у безвісті тонуть самі!

Й нові виникають самі…

Мов колесо, сонце спадає

з земної осі. Заснемо –

закотиться в обрії злив.

«Що ж тут збережемо?!» –

неспокій на серці.

І боляче так!

І не віриш собі!

День спитих октав

і розтриньканих терцій…

16.

Нехай

вогонь небесний

не погашу

сльозами,

нехай

пісніють землі,

нехай

старіють дами,

є щастя

ще у морі:

од

далечі тієї,

що радує

нам очі,

примарний меркне рай,

серця тане лід!

Й «Титанік» же

шматками

того пробито

льоду!

Танути –

«входить в моду»…

17.

Вчуся знов

жонглювати звуками, –

їх в картини складати

з трепетом,

римувати,

визнавши подвигом

найпрекрасніше із бажань –

дарувати чуття роздмухане.

Ох, як мало є звуків-лебедів, –

більшість просто втає у подихи!

Щоб зловити їх,

я – хижак.

Реставратор я,

щоб їх склеїти.

І п’яниця я,

щоб їх випити.

Я кобзар,

щоби вічну музику

не минув ні одненький звук.

Уже осінь бреде алеями…

Уже далі – як вікна вибиті…

Та в’яжу з павутини вузлики

снів,

котрі ще у синь зовуть.

18.

Різьбити Всесвіт великоднім писачком –

стожар по небу проявляти взори,

виловлюючи блики в мисочках…

Поїти ангелів бурштиновим узваром…

Блукати зором по старих дубів корі…

І ворожити на купальськім зіллі…

Так хочеться!

Жадається!

Горить!

З тенет би виборсатись лиш кутів і ліній,

аби надбати вічний почерк свій –

навчитись променіти знов у сонця,

скупавши душу у неторканій росі –

землі моєї світанковім соці!

Почути би про що ячать сади,

поки вони без дорогих обрамлень!

Отим, що міниться, отим, що мерехтить,

життя свого я викладу орнамент –

зі сподівань, надій, жадань і мрій.

І, чесно охрестившись в оболоні,

почую

«Це – мій син останній!»

згори

й побачу суть всього, як на долоні.

19.

Відсмикнути руку,

«віддати належне»

стежині –

тебе врятувати

од явлень моїх

і смертей?

Чого би і ради?!

Це ти ж –

воскресіння і смерть:

воскреснувши,

прагну

одразу в тобі заблукати.

І вічність

минає

всього за один тільки день!

Ніч

вабить мене

і відстрашує…

Од мене втікає вода…

Як

сумнівом застерегтися?!

Любове,

ти й душу витіснила

кудись в маргінеси пам’яті.

20.

Зірвали з місця

Кия, Щека і Хорива…

Десь вони – на відливі:

кажуть,

справді,

віджили, –

бетон

дощенту од дощів

знесилів…

Ми,

схоже,

в фазу хизування

перейшли

чи в сектор трудності.

Як – отакі байдужі?

Рятуймо душі!

Скільки ж

час тягти?!

Воздвигнуть

можна все.

А можна

все порушити.

Та щось би

з того ще б і осягти…

РІДНИКИ... ПОМНИКИ... ГОЛОСНИКИ...

Античність замахується диском…

Середньовіччя бренчить,

мов кинута монета…

Вчора хитається,

мов хрестик на ланцюжку…

Сьогодні кляне золоті купола,

й перетікає туди,

де тінно.

Доля владичицею морською

(й людською!)

бути не хоче:

«Жадання дрібні!»

Їй подавай неменше яхти

і круїзу кудись в «усюди».

Віриться трішки

хіба що у вічність.

Сприймається вітер,

що рве легені.

Синь бідована –

як сіль йодована,

по якій і босоніж колись носило.

Тепер несила…

Скучив за небом ясним:

«Люблю!»

А правда проста:

долі знов не до тебе.

І сенс дня простий:

до кінця наближаємось.

Не треба й вулкану.

Ще струсу якого

чекати травою?

Лоскочучи вухо

позли краще

дівчину!

Ви ж разом боялись

цій ночі (хірурги…)

розрізати черево?

Там болів –

як бджіл!

А долоня порожня…

Здавалося –

просто?

Воно-то і просто,

та є іще те,

що не мав на увазі, –

сичить в кулаці

закривавлений

скальпель!

не пробачити легко собі

і вийти на вулицю

крізь вікно

десятого поверху

діждавшись моменту

повної деградації сенсу

але як же зрадити мелодію

яку вистраждав трудно так

поки вірив

у чисте й прекрасне

привід вмерти

знайдеться завжди

а натхнення

урочо приходить

щоб збудити

неждану музику

що врятує тебе

для життя

біль стихає

стихає

апасіоната стихає

стихає

Душі своїй,

по-людськи не святій,

того ж бажаю,

що і Україні, –

щоб сумніви покинули її,

і щоб вона вклонялася єдиній

музі, усміхненій, –

натхнення і добра,

котра надію людям засвітила.

Моя душа –

маленька Україна:

такі ж у неї білих два крила,

і ті ж вітри її у даль несуть.

Хай що б нас не чекало

в цім польоті,

аби лиш не розхлюпали тепло,

якого усе менше в цьому світі.

Тому й прошу ось нині:

«Україно!

Ясою мою душу обійми!

Прийми її,

і одари любов’ю,

аби не билась вона

в сутінки крильми!»

Ні, не зрікаюся неба!

Хай ця тривога нічна

зелом остудиться снігу:

Сум –

як хвороба морська…

Ляже туман покривалом,

легко

і лагідно так.

Болі пригояться словом.

Й люди,

забувши пітьму,

знову полинуть на світло.

Діло знайдеться й мені –

стану

метеликом літа,

крильми гаситиму крик.

Висвячу й сивого старця –

німбом сяйну у волоссі,

визнавши мудрість його.

Юнці іскрітиму в сні.

Може, та мавка відкриє

серцем закони життя –

світ, як дитину, ще вмиє?

І пропаду межи тіней…

Все, як в прірву, летить!

Світ…

Розгублений він,

наче старець,

край поля,

з ціпком – у руках.

Повертатись куди?!

У руїнах святині…

Пташка зблисне –

і зникне, сутність ховаючи…

Засинаючи, прошу:

«Господи!

Дай прокинутись

ємним у просторі й часі!»

Помираючи, бачу:

вмирають всі Перші!

А за кого ж тоді матері

й діти моляться?

Воскресаю –

зблискую, сутності не ховаючи.

Так усі і живуть, і вмирають –

даруючи,

Перші…

«Господи!!!»

Точки, точки, точки, точки...

Їх, виявляється, безліч

на нашому тілі (і на душі!):

точка розуму, точка настрою,

точка хули, точка хвали...

Спогад зі шкільного дитинства:

«Злиття кількох точок – лінія».

Що я – «пряма» чи «ламана»?

А може, я просто – безліч «SOS»

переданих у Всесвіт

азбукою Морзе?..

А може,

саме в мені

загубилася ота точка опори,

яка була так потрібна Архімедові,

щоб перевернути Землю?

А може, саме в мені сховані

усі відсутні точки над вічними « і»?

Кохана,

ти, наче Великий Сліпий,

читаєш доторком свого серця

книгу моїх точок і посміхаєшся:

я – вірш присвячений тобі,

я – вірш присвячений життю.

Просочивсь крізь розмови

й затято мовчиш,

осягаючи зрадницьку

трепетність часу.

З часом, навіть упавши (і вмерши!),

біжиш…

Десь учора ти зрікся кохання,

тож сьогодні вже й жінку,

і мрію «береш».

Півжиття ще лишилось у тебе.

Але,

що ж ще тримає на світі?!

І судьба вже мовчить:

закружляв ти її,

притопив у вирах тиші й світла.

Озирнися –

кого залишив в темноті,

хто повз душу пройшов,

що пройшло?!

Ще не пізно навчитись цінити

тих,

котрі голосним і робили тебе,

й те,

що змогу давало любити.

Коли дивишся у вікно,

бачиш своє майбутнє –

ганок, на який виходити,

дорогу, якою ще йти…

Люди, що поряд з тобою

видаються далекими.

Сталість буття

визначається тимчасовістю.

Зала кав’ярні сприймається,

як зала чекання

на вокзалі чужого міста.

Думки – постмодерн,

уривчастий, штрих-пунктирний…

Лише запах кави

реальнішає до чорноти.

І все-таки тобі не страшно –

якось… поетично,

Лірично, романсово…

Березнева меланхолія –

лише вистава

одного актора

та одного глядача:

ти вже знаєш майбутнє

і дорогу, якою ітимеш.

10.

Запам’ятався мені

Чесний Митець.

Привіталися колись

ми просто.

Поговорили

про щось.

І він пішов.

Я озирнувся йому услід

і чомусь дочекався

поки постать його

не розтала,

не втала в завісу дощу.

Маленький…

Сивий…

У старенькому пальтечку

та в шапці-ушанці

вітром підбитій…

І при тому –

НЕЗЛАМНИЙ.

Людиною з великої літери,

упертим бійцем,

хоч і «лицарем печального образу»,

запам’ятався.

Вічная йому пам'ять.

11.

«О, коли б змога

писати так само багато,

як мислити!» –

сказав колись

великий

Григорій Сковорода.

Але ж – ні…

Таки мислимо

стократно більше.

Бо ми –

Люди єсм.

Тому і на мене

наринули злі роздуми.

Неждано…

Нічого не суджу

і нікого не осуджую.

Просто,

дочитавши «Чужу Сповідь»,

співвідчуваю

і розумію

свого далекого

ближнього,

співчуваю йому.

І це – головне!

12.

Погодьтеся,

осмислюючи будь-що

побачене,

почуте,

відчуте,

прочитане –

пережите,

кожен з нас

намагається

ніби наміряти

нову філософію,

нову реальність

на власну душу,

тим прагнучи

наблизитись до розуміння

(чи хай навіть

до елементарного бачення!)

образу Себе

на тлі

буремного Всесвіту…

Прислухаюся до серця свого:

«Всесвіт душі моєї –

безмежний!»

13.

По собі знаю:

саме «даності»,

«нагоди»,

«випадки»,

«сьогоденні вимоги»

найчастіше

і стають

Господніми посилами

до поступу,

елементарно даючи людині

можливість сприйняття

матеріалізації,

об’ємності

власних,

до того ще ефемерних

поривів до Прекрасного.

Та й так,

зрештою,

як писав Сергій Єсенін,

стає зримішим

«шлях поета в революцію»:

натхнення –

це і є

щоденна революція душі.

14.

Ця самота…

Кому вона з поетів невідома?

Ця самота –

це те найбільше зло,

яке багатьох збиває з путі істинної,

а багатьох і вбиває.

Ця самота –

вселенська блокада,

яку ніяк не вдається прорвати

українському митцеві.

Звідси –

наш голод експеременталізму,

душевне самоїдство,

страх нерозуміння,

комплекс неповноцінності

щодо поразок,

якийсь «штрафбатівський»

надсадний боротьбизм.

Але все таки

над усім вистражданим нами,

як образ Богоматері,

завжди постає надія –

муза і грація

бійців та лірників.

15.

Знаю, Українці,

що не зможу нікого навчити

бачити невидиме.

Але маю можливість

поманити вас у те

безмежне бескеття.

Нам би тільки навчитися

знову чути не лише крики,

рики і хрипи.

Нам би тільки не пропустити,

не прогледіти ще одного

Мудрого Івана,

аби далі всім вам

мандрувалося Засвітом

без остраху та без сумніву.

І там,

у тім Майбутнім, Яке – Для Всього,

(не буду й шукати іншого епітету!) –

шикарно!

Я переніс туди на кілька днів душу.

І наче заново на світ народився!

Я б і залишився там залюбки,

якби ж то менше любив

свій Теперішній Степ…

16.

Та нічого, слава Богу,

не змінилося і в сутності світу:

летять роки, мов голуби,

і мальви розцвітають щовесни,

а соняхи влітку,

і листопад яріє восени,

і візерунками вкриває мороз

шибку взимку...

А зорі?

А очі людські?

А ранки,

мов півники празникові,

жаристі й співочі?..

Усе ж те аж проситься –

на рушник,

на плахту,

на сорочку!

Тому-то стібок до стібка,

хрестик до хрестика,

наче літери,

наче трипільські ще петрогліфи,

додаєш і додаєш ти щомиті

в кольоровий вічний епос

свого народу…

17.

Ми стоїмо

на своєму-звичному на смерть,

поки якась новітня інфернальна Єва

не спокусить раптом

спробувати чогось нового.

Надкусиш,

і приходить розуміння:

«Я голий (добре, хоч

не випхався в королі)!»

Надкусиш,

і стає соромно (вперше...)

за себе, за свою оту нічим не прикриту

«первинність»

чи «природність»,

бо запропонували тобі

зовсім не «банальне» яблуко,

а визначальний

Плід Пізнання Добра І Зла!

А далі все залежить від тебе самого –

робити вигляд,

що нічого не сталося

і фланувати юродивим скоморохом далі

чи починати все-таки любити,

поки якраз голий аж первісний.

18.

Виживати,

звичайно,

можна і равликом,

при першій же небезпеці

ховаючись сам у себе,

мовляв

«хто не воює,

того й перемогти неможливо».

Воно-то так,

тільки трішечки не так...

Таких, здебільшого,

розтоптують навіть

і не помітивши.

І неважливо,

якої міцності

ти наростиш «шкаралупу»:

буде то

«рай у курені»

чи

«мій дім – моя фортеця»,

її рватиме життя зсередини

і пресуватиме зовні,

поки не понищить.

Такий «закон діалектики».

19.

Кожен з нас,

інтуїтивно відчуваючи,

що все погане в цьому світі –

похідне від духовного занепаду людства,

уперто шукає виходу,

шукає віри,

шукає основ,

на яких би можна було

збудувати щось Нове і Прекрасне.

Звичайно ж,

здобувши якісь знання,

намагаєшся повідати,

повідомити про них ближніх,

аби не проходили вони зайвого шляху,

не робили непотрібних помилок,

чи принаймні,

маючи більший обсяг інформації,

робили більш правильні висновки,

більш правильний вибір.

І звичайно ж,

прагнеться тобі висповідати Всесвіт,

відпустивши йому гріхи вільні і невільні,

може, в надії,

що і Всесвіт зробить відносно тебе те ж саме…

20.

Можливо,

увірувавши в себе,

ви й поставите планку бажань

занадто високо.

Можливо,

навіть ніколи не зможете

й здолати ту висоту...

Проте,

намагаючись її взяти,

ви сягнете-таки

того максимуму

і тієї вершини,

яких достойні,

які були визначені вам

у планах Господніх щодо вас.

А головне –

ви навчитесь літати.

При тому й самі не помітите як.

Отак змахнете колись

диригентською паличкою

чи пензлем,

чи стілом,

пориваючись до жаданих висот,

і опам’ятаєтесь уже у Небі.

4. Игаль Городецкий, Израиль

Игаль Городецкий, Израиль

ЛОГИКА «УДАРА И СТРАСТИ»

Антитеза в языке Исаака Бабеля

В 1915 году к А. М. Горькому пришел молодой одесский еврей по имени Исаак Бабель и показал свои первые литературные опыты. Алексей Максимович обласкал начинающего прозаика и напечатал в 11 номере «Летописи» его попахивающие скандалом «обличительные» рассказы. За них Бабеля должны были привлечь к уголовной ответственности за порнографию, кощунство и покушение на ниспровержение существующего строя, – чем он немало потом гордился. Но революция отменила и суд, и самодержавный строй, и самого царя.

Дебют одессита был замечен критикой: «Рассказы – просты, наблюдательны... здесь есть свежесть новизны, которую не тушит явная школа и даже как бы нескрываемая выучка». Бабелевские новеллы обнаружили и пристрастие автора к определенным темам, и его оригинальный стиль. Острый, занимательный сюжет, экзотика и вместе с тем правдивость – вот что было написано на знамени писателя долгие годы. Соответствовал содержанию и язык: сочный и в то же время сухой, цветистый и сдержанный.

Необычные сочетания слов, иногда режущие глаз и ухо, при ближайшем рассмотрении оказывались наиболее точными. Бабель умел писать возвышенно о низменном, обыденно и холодно о необыкновенном и героическом. Уже первые рассказы отличает необычайная экономность в выборе языковых средств. Отсюда и богатство подтекста. Так, в маленькой – всего на неполных четырех страничках – новелле «Илья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» (той самой, из «Летописи») рассказывается, как еврей-маклер из-за того, что у него не было права жительства, поселился у проститутки, как они подружились. Но вот Илья Исаакович уезжает. Маргарита пришла его проводить, принесла в дорогу пирожков.

«– Привет в Одессу, – сказала она, – привет...

– Спасибо, – ответил Гершкович, взял пирожки, поднял брови, над чем-то подумал и сгорбился ».

Всего одно слово, а за ним просто бездна мыслей, чувств, ассоциаций. Здесь вся прошлая и будущая жизнь мелкого маклера: нищета, презрение, погоня за куском хлеба, зависимость от хозяина, урядника, надзирателя. Здесь и инстинкт еврея, попавшего за черту оседлости: будь незаметен, постарайся затеряться в массе. Здесь и конец маленькому «отпуску», короткому отдыху, неизбежный возврат к жене, детям, заботам, бедности и так далее, и так далее.

Эта способность «говорить мало, но говорить смачно» вырабатывалась у Бабеля тяжелым ежедневным трудом. «Когда я пишу самый маленький рассказ, то все равно работаю над ним как землекоп, как грабарь, которому в одиночку нужно срыть до основания Эверест», – рассказывал Исаак Эммануилович Паустовскому .

В советскую литературу двадцатых годов пришел талантливый и самобытный мастер из блистательной, хотя и разношерстной, плеяды одесских литераторов – евреев и неевреев. Немало написано о привязанности Бабеля к родному городу, многим он известен прежде всего как автор «Одесских рассказов». Но Бабель хорошо знал Россию, в разные времена испытывал, по-видимому, противоречивые и сложные чувства к населявшему ее народу, разделяя в целом ту преувеличенную любовь, которую питали к нему и многие другие русско-еврейские писатели. Движимый жадным писательским любопытством, помноженным на подсознательное – или сознательное – желание вырваться за узкий круг еврейско- одесских тем, друзей, обстоятельств, он отправился (как сам писал, по совету Горького) «в люди».

Опыт этот оставил в сердце Бабеля свой кровавый след, однако, не научив преступать основные библейские заповеди, навсегда привязал к «железу и цветам юности» носителей революционного сознания нездоровой любовью хилого заморыша с «огненным воображением» к дворовому главарю- переростку. Именно этот сплав противоречивых чувств, а также точность хирурга и патологоанатомическая беспощадность к себе родили на свет удивительную книгу двадцатых годов двадцатого века – «Конармию».

Разумеется, она вызвала яростные споры, влившиеся в главный интеллигентский спор того времени: о праве на насилие во имя революции, о мере жестокости во имя «высшей правды», который вели персонажи (и читатели) Фадеева, Шолохова , Всеволода Иванова... Бабель искренне мучился этими вопросами. Лирический герой «Конармии» – кандидат прав Петербургского университета, «четырехглазый» интеллигент Лютов, пытается понять логику революционной борьбы, но потоки крови, хладнокровная жестокость и крестьянская обстоятельная жадность ее героев мешают ему до конца поверить в «таинственную кривую ленинский прямой» (с. 56). Еврею Лютову глубоко чужды «чудовищно огромные, тупые, широколицые, лупоглазые» (с. 37) революционные массы. И одновременно его восхищают и притягивают и молодой кубанец Прищепа, режущий «за барахло» своих односельчан, и садист Павличенко, и упивающийся кровью Трунов. «Революция морали неподведомственна» – вот что не хотел понять защитник «сладкой революции» гражданин Бабель.

Между этими двумя полюсами притяжения и отталкивания вырабатывалось незабываемое бабелевское письмо, где о героическом повествуется рядом с бытовым, низменное сочетается с возвышенным. Зачастую патетикой пронизано обыденное и грязное, а о смерти, насилии, убийстве говорится сухо и хладнокровно: «Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись» (с. 91). «Он сидел, прислонившись к дереву. Сапоги его торчали врозь. Не спуская с меня глаз, он бережно отвернул рубаху. Живот у него был вырван, кишки ползли на колени и удары сердца были видны» (с. 67). «Начальник мигнул мужику, тот поставил на пол фонарь, расстегнул убитого, отрезал ему ножиком половые части и стал совать их в рот его жене... У женщины вздулась мягкая шея. Она молчала. Поезд стоял в степи» .

Игра контрастами – излюбленный прием Бабеля. В новелле «Сын рабби» умирающий красноармеец Брацлавский, сын раввина, попадает в агитпоезд Первой конной. В его сундучке рассказчик находит сваленные вместе «мандаты агитатора и памятки еврейского поэта». «Портреты Ленина и Маймонида лежали рядом... Прядь женских волос была заложена в книжку постановлений Шестого съезда партии... Страницы “Песни песней” и револьверные патроны» (с. 150). Сын житомирского раввина оказывается красным командиром (недостижимый идеал интеллигента Лютова!), и одновременно он – деградирующий «принц, потерявший штаны». Поэзия и проза живут рядом: «Сырая плесень развалин цвела, как мрамор оперной скамьи. И я ждал потревоженной душой выхода Ромео из-за туч, атласного Ромео, поющего о любви, в то время как за кулисами понурый электротехник держит палец на выключателе луны» (с. 46).

Бабель соединяет, скрещивает несоединимые языковые пласты: « Жаждущие розы колышутся во тьме. Зеленые молнии пылают в куполах. Раздетый труп валяется под откосом» (с. 30). Но дело здесь, разумеется, не только в разной окрашенности языковых средств. Ярка и коллизия: розы «колышутся» рядом с раздетым, обезображенным трупом. Или еще: «Солнце катилось в багровой пыли. Раненые закусывали в канавах. Сестры милосердия лежали на траве и вполголоса пели. Афонькины разведчики рыскали по полю, выискивая мертвецов и обмундирование» (с. 65).

Противопоставление – универсальный бабелевский прием. Он строит новеллу на антитезе: ситуации, быта, психологии персонажей, пейзажа. И все это выражается в особом, присущем только ему, употреблении языковых средств.

Характерно, что, говоря об использовании Бабелем антонимии, приходится рассматривать не отдельные слова и даже не сочетания антонимов, а целые нерасчленимые конструкции, в которых, несмотря на антитезу – иногда благодаря ей, – заключено нерасторжимое диалектическое единство (более подробно об этом при анализе текста).

Все вышеприведенные примеры показывают, как Бабель пользуется своим приемом в границах целых фраз. Однако цель работы – исследование антонимичных конструкций (главным образом в речи автора) в рамках словосочетаний. Несмотря на разнообразие таких конструкций, можно попытаться сгруппировать их по принципу связи контрастирующих слов. Таких групп оказалось пять. В свою очередь, они делятся на две неравные части.

1. Случаи собственно антонимии, когда антитеза выражена языковыми антонимами или оксюмороном (как правило, это делается для придания тексту большей экспрессии или для особой эмоциональной окраски); смешение различных языковых пластов (стилей) и особенно интересные примеры «ассоциативной антонимии», когда контрастирующие слова (или группы слов), не являясь анонимами в строгом смысле, противопоставляются в контексте по тем ассоциациям, которые вызывают.

2. Все случаи нарушения фразеологии, устойчивых сочетаний и привычных связей слов. Отдельно рассматриваются такие конструкции, которые можно отнести одновременно к разным группам, а также такие, где в рамках одного предложения наблюдается несколько различных типов антонимии.

В тексте «Конармии» можно выделить случаи, когда антитеза создается самой ситуацией, например: «“Даешь Варшаву!” — закричал казак в лаптях и в котелке, выкатил глаза и рассек саблей воздух» (с. 139). Столь же фантастически выглядит санитарка из той же новеллы «Чесники»: « Шпоры на ее туфлях гремели, ажурные чулки были забрызганы грязью и убраны сеном, чудовищная грудь ее закидывалась за спину» (с. 140). Приметы разломанного времени несут не только «чудовищные» (один из любимейших эпитетов Бабеля) персонажи «Конармии». Люди, их поступки вступают в противоречие со столь обыкновенной, неподвижной, вечной в своей красоте природой: « Против луны, на откосе, у заснувшего пруда, сидел я в очках, с чирьями на шее и забинтованными ногами» (с. 99). Во всех этих случаях противопоставление заключено в самой ситуации, описываемой автором. Рассмотрение таких примеров не входит в нашу задачу.

1.1. Языковые антонимы

Бабель довольно редко употребляет «чистые» антонимы, то есть слова, и вне контекста достаточно резко противопоставленные, или оксюморон. Но даже и в этих случаях зачастую нельзя понять назначение той или иной антонимичной конструкции, не вчитавшись внимательно в текст: «Сидоров, тоскующий убийца, изорвал в клочья розовую вату моего воображения и потащил меня в коридоры здравомыслящего своего безумия » (с. 47). На первый взгляд кажется, что определение «здравомыслящее» начисто зачеркивает следующее за ним определяемое «безумие». Аксиоматично, что здравомыслящий не безумен, а сумасшедший не может мыслить здраво. Но аксиоматика не для Бабеля. Безошибочный набор: «тоскующий убийца» (по имени Сидоров – что может быть пошлее?), «розовая вата» (больница? тогда и «коридоры» – больничные), «здравомыслящее безумие» нагнетает тоску и паранойю до такой степени, что у чувствительного человека от такой фразы может случиться приступ меланхолии.

В сущности, все «простые» антонимы придают прозе Бабеля особый пряный вкус, экспрессию, но достигается это в каждом отдельном случае по-разному. Весьма редко встречается пара антонимов. Как правило, их три: «Потом раздвинулась завеса шкапа, и в похоронном блеске свечей мы увидели свитки Торы, завороченные в рубашки из пурпурного бархата и голубого шелка, и повисшее над Торой безжизненное, покорное, прекрасное лицо Ильи, сына рабби, последнего принца в династии...» (с. 149). Два однородных определения, обрамляющие третье – «покорное», – противопоставлены друг другу. Стоящий посередине эпитет нейтрален по отношению к соседям и привносит важный смысловой оттенок, понятный из концовки новеллы: «...тогда... я не мог оставить мою мать...» (с. 150).

Аналогичная конструкция используется в новелле «Эскадронный Трунов». Рядом однородных сказуемых Бабель мастерски передает состояние эпилептически возбужденного, опьяненного убийствами Андрюшки, отгоняющего от себя видение своей собственной близкой смерти: «Господа Иисуса, – испуганно ответил Андрюшка, всхлипнул, побелел и засмеялся, – господа Иисуса хоругву мать!..» (с. 116). Здесь антонимами являются не однородные определения, а однородные сказуемые, но конструкция ничем не отличается от вышеописанной.

Однородные сказуемые у Бабеля могут выстраиваться и в более сложные ряды: «Запершись в хате, он пил двое суток, пел, плакал и рубил шашкой столы» (с. 83). Нервная «атмосфера» фразы создается как с помощью контрастных глаголов, так и за счет подчеркнутой одновременности всех действий (хотя на самом деле герой не мог все их выполнять одновременно). Резко выделяется эмоциональная пара «пел — плакал», обрамленная более «нейтральными» глаголами «пил», «рубил».

Ту же функцию могут исполнять и однородные обстоятельства образа действия, стоящие в аналогичных рядах: «Маслак, хрипя, кашляя и наслаждаясь, отъехал в сторону...» (с. 102). Одномоментность подчеркивается бессоюзной (или с помощью соединительных союзов) связью и тем, что однородные сказуемые или обстоятельства приближены вплотную к подлежащему. В таких рядах либо «обрамляющие» однородные члены предложения являются антонимами, либо внутри конструкции имеется пара антонимов или, как в вышеприведенном примере, два обстоятельства образа действия («хрипя», «кашляя») противопоставлены третьему – «наслаждаясь».

Совсем по-другому, на цветовых контрастах, построено описание феерической фигуры начальника конзапаса Дьякова: «На огненном англо-арабе подскакал к крыльцу Дьяков, бывший цирковой атлет, а ныне начальник конского запаса – краснорожий, седоусый, в черном плаще и с серебряными лампасами вдоль красных шаровар» (с. 37). Основное здесь – игра цветов.

Нужно отметить, что определенный способ соединительной связи внутри описанных конструкций выбран не только для создания иллюзии одновременности различных действий. Она подчеркивает диалектическое единство, сосуществование противоположных качеств предмета, явления или человеческого характера в изображении писателя. Языковое чутье подсказало Бабелю такой строй фразы, когда противоположение, взаимоисключение усиливаются не противопоставлением (формальным), а скрещиванием, соединением в нерасторжимое целое. Антонимы (любые) у Бабеля никогда не разделяются противительными союзами. Он вообще старается избегать их. Процент союзов такого типа в рассказах «Конармии», да и других рассказах ничтожен. Вместо союзов «но», «а» Бабель применяет союзы «и», «и только» и тому подобные: «Я видел сны и женщин во сне, и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло» (с. 56). Даже там, где от противительного союза вроде бы не избавиться, писатель находит выход – разбивает фразу: «...как поступили бы вы на месте Бени Крика? Вы не знаете, как поступить. А он знал» («Как это делалось в Одессе», с. 169). Отсутствие противительных союзов при обилии в тексте антонимичных конструкций – одна из самых характерных черт стиля Бабеля.

1.2. Ассоциативная антонимия

Несмотря на разнообразие языковых антонимов, количество их в «Конармии» ограничено разобранными выше примерами. Гораздо шире использует Бабель прием, который я бы назвал «ассоциативной антонимией». Например: «Он был полон света, этот костел, полон танцующих лучей, воздушных столбов, какого-то прохладного веселья» (с. 108). Существительное «веселье» и прилагательное «прохладное», разумеется, не антонимы. Это и не оксюморон. Однако слово «веселье», будучи достаточно эмоциональным, обычно никак не ассоциируется с чем-то «холодным», «прохладным». Поэтому выражение «прохладное веселье» моментально останавливает внимание. Такое словосочетание трудно не заметить. Первая цель автора достигнута. Теперь выясним, ради чего нарушен обычный ход читательских ассоциаций. Органичен ли прием?

В бабелевском тексте существительное «веселье» и прилагательное «прохладное» стоят рядом и представляют собой нерасчленимую конструкцию – распространенное дополнение. Каждая часть этой конструкции вступает в сложную связь с другими членами предложения. «Веселье» непосредственно связано с дополнениями «света», «лучей». Почему костел «полон... веселья»? Потому, что он заполнен светом, солнечными лучами, носящимися в воздухе танцующими пылинками, собирающимися в причудливые столбы. Эта насыщенность светом, солнцем создает атмосферу радости, веселья. А почему «прохладного»? Потому, что это – костел, то есть большое, запущенное и пустое (в контексте) помещение, с каменными стенами, полом, выложенным тяжелыми холодными плитами.

Аналогичная конструкция используется в новелле «Рабби»: «Угасающий вечер окружал его розовым дымом своей печали» (с. 57). Вызывающие достаточно разные ассоциации существительное «печаль» и прилагательное «розовый» вступают в сложное взаимодействие с другими частями этой развернутой метафоры. Почему же все-таки «розовый дым» печали? Потому, что – «угасающий вечер». Садящееся солнце окрашивает небо, облака в розовый цвет. Отблеск падает на все вокруг. Красиво (так нужно для характеристики ностальгирующей двойственности лирического героя), но точно.

Определения в предложении могут быть связаны более прихотливо, когда антонимия выражена слабее, а ассоциации усложнены: «Над Лешнювом встало блещущее небо, невыразимо пустое, как всегда в часы опасности» (с. 103). «Блещущее небо» – с ярким сверкающим солнцем в зените, заполненное светом. «Пустое» небо – высокие белесые небеса, без туч, облаков, солнца не видно, оно затянуто маревом...

Иногда, на первый взгляд, антитеза настолько необычна, что прием кажется надуманным, искусственным: «“Ура” смолкло. Канонада задохлась. Ненужная шрапнель лопнула над лесом. И мы услышали великое безмолвие рубки» (с. 70). «Рубка», то есть бой, не может быть безмолвной – это крики, звон металла, топот и хрипение лошадей, выстрелы. А «безмолвие» – не просто молчание, это особая тишина. Однако известно, что перед атакой бывает артиллерийская подготовка, а когда конница сходится в бою, пушки перестают стрелять. Наблюдателю действительно может показаться, что после грохота канонады наступила удивительная тишина Так четыре коротенькие предложения воссоздают сложную картину боя, да еще в динамике, да еще с точным указанием позиции наблюдателя!

Такие распространенные дополнения, скрывающие в своей нечленимости антитезу, встречаются у Бабеля очень часго. Вот еще пример: «И сладость мечтательной злобы, горькое презрение к псам и свиньям человечества, огонь молчаливого и упоительного мщения – я принес их в жертву новому обету» (с. 39). Довольно банальное выражение с добавлением прилагательного «мечтательная» становится точным и оригинальным: для натуры тонкой, «поэтической», склонной к преувеличениям и брюзгливости, злоба может быть и «мечтательной». Именно таков характер рассказчика в «Конармии».

Ассоциативная антонимия применяется не только для живописания природы, разных ситуаций, но и для раскрытия характеров, по-бабелевски необыкновенных и противоречивых: «Левка, бешеный холуй, вел за начдивом заводскую кобылицу» (с. 105). Даже одежда бабелевских конников «кричит» о противоречиях в их характерах: «Пугачев громко прокричал свою речь, он сжимал рукоять кривой чеченской шашки и рыл землю ободранными сапогами в серебряных шпорах» (с. 111). Как не вспомнить тут мужиков-казаков из «Тихого Дона», не признающих свое мужиковство и несущих его неизгладимую печать.

Не проходит Бабель и мимо соблазна обыграть излюбленный писателями анахронизм тех времен: «Заходит суббота, – с важностью произнес Гедали, – евреям надо в синагогу... Пане товарищ , – сказал он, вставая...» (с. 52). Однако тонкое сочетание в речи Гедали едва уловимой иронии, страха перед неизвестным «товарищем» и желания немножко подольститься к нему освежают и этот прием.

1.3. Смешение различных языковых стилей

Смешение различных языковых пластов в рамках одного предложения или в словосочетании — прием достаточно редкий для «Конармии». Видимо, такой путь, по которому шли многие писатели того времени, характеризуя язык своих малообразованных, но, что называется, нахватавшихся героев, казался

Бабелю слишком проторенным, слишком заезженным.

Чаще скрещивает разные стили Бабель только тогда, когда ему нужно воспроизвести письма, приказы и другие документы. В речи же его героев такой прием встречается всего два раза: «Волыним, начдив шесть, волыним», – сказал Ворошилов и рванул на себе ремни. Павличенко отступил от него на шаг. « Во имя совести , – закричал он и стал ломать сырые пальцы, – во имя совести, не торопить меня, товарищ Ворошилов...» (с. 138).

Гораздо интереснее другой пример, где сам автор (вернее, его лирический герой) смешивает разные стили: «Берестечко нерушимо воняет и до сих пор, от всех людей несет запахом гнилой селедки» (с. 92). Просторечный глагол имеет при себе обстоятельство образа действия, выраженное наречием, принадлежащим книжному стилю, — это не исковерканное газетное словцо в устах Павличенко или Трунова. Здесь явственно слышится издевка (интеллигентская, лютовская) и даже злость – на упорно сопротивляющийся смерти и тлену еврейский быт, еврейский образ жизни, не желающий исчезнуть и тем самым отпустить, освободить Лютова от опостылевшего ему еврейства. Тем более непонятна и раздражающа эта местечковая живучесть на фоне погибшего графского имения, символизирующего для Лютова уничтожение всей западной культуры. В описании разоренного дворянского гнезда нет места иронии, и голос комдива, выступающего перед «обворованными евреями», врывается диссонансом в уши Лютова, читающего в развалинах замка письмо женщины, жившей здесь сто лет назад.

2.1. Нарушение устойчивых словосочетаний или привычных связей слов

Такой заголовок могла иметь и вся данная статья и даже работа о языке Бабеля вообще, так как прием этот всеобъемлюще характеризует стиль писателя. В самом деле, и языковая антонимия, и ассоциативная, и смешение стилей – приемы, при помощи которых Бабель, как правило, нарушает традиционно сложившиеся языковые связи. Однако анализ текста «Конармии» позволяет выделить вышеупомянутый прием, так сказать, в чистом виде. Речь идет о таких случаях, когда антитеза построена только на нарушении фразеологии, например: «Послушные пожары встали на горизонте, тяжелые птицы канонады вылетели из огня» (с. 128). Почему выделенное курсивом словосочетание кажется необычным? Может быть, все дело в том, что это метафора? Однако выражение «послушная (воле человека) река» или «послушная стихия» не останавливает внимания, хотя прилагательные-определения и в том, и в другом случае употреблены в переносном значении. Пожар – бедствие. «Приручить» его, управлять им нельзя (можно, правда, потушить). Нарушены устоявшиеся связи, но логика языка не покорежена «неодушевленной массой» (И. Бродский), как у Платонова или Зощенко, а заменена логикой «удара и страсти» (И. Бабель), когда одна фраза вмещает целые абзацы пространных описаний. «Послушным» пожар может стать для того, кто его, так сказать, сотворил: в данном случае для противника, который артиллерийским огнем поджег деревню.

Не только определения с определяемым словом, но и однородные сказуемые могут составлять конструкции, в которых нарушены привычные связи слов: «Так пел Афонька, звеня и засыпая...» (с. 61).

Разумеется, язык бабелевских героев не укладывается ни в какие фразеологические рамки, даже их ругань (самая консервативная часть лексики) ломает все каноны: «“Честным стервам игуменье благословенье!” – прокричал он, осаживая коня...» (с. 38).

Часто Бабель присоединяет определения-прилагательные к таким существительным, которые, как правило, эпитетов не требуют: «Ветхие тупики, расписной лес дряхлых и судорожных перекладин пролегал по местечку. Сердцевина его, выеденная временем, дышала на нас грустным тленом» (с. 105).

Иногда это глагол с необычным обстоятельством образа действия: «Завидев пешку, Маслак весело побагровел и поманил к себе взводного...» (с. 102). А иногда отсутствующее дополнение восполняется богатством подтекста: «“Измена!” – пробормотал тогда Трунов и удивился» (с. 114). Боец Андрюшка Восьмилетов, «барахольщик» (эвфемизм мародера), привычно собирается присвоить одежду убитых пленных. Это видит контуженный в недавнем бою эскадронный Трунов. Он хватает карабин и... Бабель резко обрывает предложение, и сказуемое остается без какого-либо дополняющего или уточняющего слова. Чему же «удивился» Трунов? Это должны дочувствовать читатели: Восьмилетов не обращает на Трунова внимания (хотя последний – командир Андрюшки), тот уже для него умер, еще минута, и Восьмилетов с мужицкой небрезгливостью будет стягивать с Трунова сапоги...

Невозможно пересказать за писателя все то, что он вложил в подтекст. Но это повисшее в воздухе сказуемое без дополнения как нельзя лучше передает и состояние контуженного Трунова, и напряженность сцены, и атмосферу обыденности убийств, ужас, отвращение и восхищение рассказчика.

2.2. Смешение приемов

Зачастую, анализируя текст «Конармии», невозможно бывает выделить какой-либо прием в чистом виде. В некоторых предложениях либо используются сразу несколько приемов антонимии, либо один прием можно отнести к разным группам. Так, явный оттенок ассоциативной антонимии имеет словосочетание, в общем-то, относящееся к группе случаев нарушения устойчивых связей: «Смутными поэтическими мозгами переваривал я борьбу классов, когда ко мне подошел Галин в блистающих бельмах» (с. 99).

Существительное «бельмо» как правило употребляется без всякого определения или с определениями — относительными прилагательными, выражающими различные оттенки отрицательных эмоций. Бабелевское же определение «блистающий» (светлый? радостный?) несет достаточно сильный заряд положительных эмоций. Почему же все-таки писатель выбрал столь необычное определение? Ночь. В небе луна. Бельма на глазах Галина блестят в лунном свете. Грубо, физиологично, но точно и соответствует содержанию и настроению новеллы.

Аналогичную функцию выполняют подлежащее и сказуемое в следующем предложении: « Пожар сиял , как воскресенье» (с. 83). Если здесь обстоятельство образа действия («как воскресенье») дополняет те ассоциации, которые вызывает глагол «сиять», то во фразе: «Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись» (с. 91) – оно несет основную стилистическую нагрузку. «Осторожно!» – так (кроме всего прочего) предупреждают об опасности. Однако смерть угрожает жертве. Убийце нечего бояться. Но именно этим наречием определяется его действие. С помощью неожиданной конструкции рисуется не экзотическая картина, а наоборот, воссоздается обычная «бытовая» сценка («осторожно зарезал» – как курицу). И вместе с тем ассоциативная антонимия (см. выше) подсознательно еще сильнее подчеркивает весь ужас происходящего в глазах Лютова.

Последний пример показывает, как одновременно «работают» два приема, помогая описать фантастически истощенного человека: «Две толстогрудые машинистки в матросках волочили по полу длинное застенчивое тело умирающего» (с. 150). Фразеологические каноны нарушает выражение «застенчивое тело умирающего» а гротескная худоба бабелевского персонажа подчеркивается противопоставлением двух определений: « ...толстогрудые... волочили... длинное…» И конечно, совершенно разные ассоциации вызывают два других определения в этой триаде: «толстогрудые машинистки в матросках (!) – застенчивое тело.

* * *

Подводя итоги, еще раз кратко остановимся на основных особенностях антонимичных конструкций в бабелевском тексте:

1. Ограниченное употребление языковых антонимов. Наличие антонимических рядов (однородные определения, обстоятельства, сказуемые). Соединительная связь между ними как особое художественное средство, подчеркивающее диалектическое сосуществование противоположных качеств и черт описываемого предмета, явления или человеческого характера.

2. Ассоциативная антонимия. Двухсторонняя соотнесенность текста, единство объективного и субъективного.

3. Смешение различных языковых стилей — прием, не характерный для «Конармии». Использование этого приема для показа иронического, отрицательного отношения к описываемому (в речи лирического героя).

4. Ведущая роль определений в нарушении устойчивых словосочетаний. Употребление определений и обстоятельств образа действия к не требующим их существительным и глаголам. Отсутствие дополнения или уточняющего словосочетания как средство придания большей экспрессии тексту.

Идеологические споры горячих сторонников и противников «Конармии» давно ушли в прошлое, но творчество так рано погибшего талантливого художника по- прежнему волнует все новые и новые поколения читателей. Антитеза, заключенная почти в каждой фразе, нарушение устоявшихся языковых связей создают тот дискомфорт, то тревожное состояние, которое оказывает подсознательное влияние на многих, не знакомых с необычной, до предела уплотненной, лишенной банальных языковых ходов прозой Бабеля. Вот почему писатель не оставляет никого равнодушным: он или нравится, или вызывает раздражение.

Коротко об авторе

Игаль (Игорь) Городецкий, прозаик, публицист, переводчик с иврита, родился в 1945 году в городе Чернигове (Украина). Жил и учился в Москве. Окончил филфак МГПИ имени Ленина. Работал грузчиком, помощником оператора на киностудии «Мосфильм», осветителем в театре, фотографом, корреспондентом в газете, редактором. Много ездил по Советскому Союзу в качестве журналиста. За желание репатриироваться был уволен из союзного издательства «Книга», перебивался случайными заработками, участвовал в «самиздате» и «тамиздате» (Израиль, ФРГ).

В Израиле с 1979 года. Живет в Иерусалиме. Член Союза писателей Израиля, а также Международной федерации русских писателей. Автор книг «Сказка для Вовки» (1991), «Израиль на все времена» (1996), «Ласковый хамсин» (2006), «Сегодня и навсегда» (2013). Печатается в периодических изданиях, альманахах и сборниках в Израиле, России, Германии, Австрии, Канаде, США и в других странах.

5. Ганна Ліборських Поезії

Ганна Ліборських

Поезії

***

А пам'ятаєш, ми були...

І все для нас лишалося відкритим.

Місця ці ще збивають біоритми

В погрішностях несказаних билин.

А відчуваєш? Ми уже не ми:

Безглуздя маску зранку одягаєм.

Ти першим на землі родився, Каїн,

Щоб роздвоїтись в відблисках зими.

Ти бачиш? Там людина вдалині .

І виродилось добіла це слово .

Твоя дитина чує колискову,

Безсонням відражаючи вогні?

А знаєш, ми ховались хто куди!

В симетрію розрухи з урагану...

Блукаєш ти у стінах Самарканду,

В пустелі я шукаю ківш води.

І пам'ятаєш? Ми були...

Колись, а що із нами стало?

І хто для нас придумує устави

Печаткою прострочених хвилин?

Харківська пустеля

Іду крізь постріли й дивлюсь у післязавтра.

Пробач! Пообіцяй інакше.

У виборі сьогодні не багата,

Мабуть, як завше.

Знімаю скальп землі у кроках струнних –

це чорноземи.

Тобі мої холодні поцілунки

остудять вени.

Я списую до темряви світанки,

з зірок – чорнила.

І світяться рукописи, романи

вогнем застиглим.

Я вже не повертаюся додому,

як не хотіла б.

Мені піщинки часу віроломно

шліфують тіло.

І фільтром усі цінності крошили

до піврозпаду .

Ти просто обійми руками Шиви

безкриле чадо.

***

Всередині буря – ввірвись і заплач !

Там дух мій катує незримий палач.

Повір, я все знаю. Я в серці жила,

як кіт на гітарі й дзвіночок від зла.

Я бачила щастя в очах, путівник!

Не в тих, хто при владі, а в тих, хто проник

в імперію далей звичайних речей,

кому чужі рани впивались мечем,

хто шлях свій не міряв аршинами слів,

а йшов до вершини, допоки горів.

Тепер ти удома, закутий, чужий...

Тут інші закони з життям на межі.

Я знаю, навіщо збираєш рюкзак.

Тобі не на днище! Для тебе – маяк.

Донеси у серця квінтесенцію мрій,

а мені вже ніяк... я погасла у ній.

ПРИВИД

Твоя нежива зима

важливіша за міф у кімнаті.

Ти в руках мою душу тримав,

а здавалося, що розп'яття.

Твоя одинока тропа

Досконаліша трас заїжджених.

Я тобі розкажу про па,

якими нам не дійти до них...

Твої вогняні світи

Не приємлять реальність повністю,

Якщо можеш, то присвяти

Все життя для одної повісті.

А мені розпилятись в бриз

Берегами стальних історій.

Я спускаюсь по днях униз

А здавалось, іду угору...

***

Обмежений геній,

тобі вже ніяк не дійти ні до Мекки, ні до Вселенної…

Тебе не приймає система

каркасом із ребер, заточених в подих.

Ти пишеш релігії схеми,

ікони – з акустики серця звучанням природи.

Обезкровлений Демон,

в очах твоїх меркне світанок – ти молишся небу.

Огорнута тленом,

на хмарочосі в тумані шепочу… твоїми вустами.

Зіскочу, напевно:

«Боже! Не будь одногранним!»

***

Так плаче своїми вогнями місто

і сльози його підіймаються в небо.

Потонули на дні ліхтарі променисті,

у залізній рутині чекають молебень.

Це місто росте замальовками вулиць,

промовля в відображеннях дивні сонети.

Це місто кричало, щоб я повернулась!

Влилася в окови його розпростерті.

Це місто вдихає у себе смоги,

співа колискову для стомлених часом.

Воно було надто на інші схожим,

де ми проживаєм моменти щастя.

6. Никита Николаенко Возврат долгов

Никита Николаенко

Возврат долгов

Долги пора отдавать, нехорошо жить с долгами-то! Это не вызывало сомнения. Коротко стриженный подтянутый мужчина пятидесяти четырех лет удобно устроился в кресле и протянул руку за чашкой крепкого чая. Уважал он чаек с лимоном. Отдать хорошо бы, пора! Только вот как? И успею ли рассчитаться со всеми сполна? Долгов-то накопилось – не счесть! Вопрос был не праздный. Озадачившись, Евгений – так звали мужчину, тяжело вздохнул и заерзал. Действительно было, над, чем задуматься ! Силы-то уже не те! Без передышки работал ведь столько лет, отдохнуть не мешало бы! Сил бы набраться!

Действительно немало испытаний свалилось на его голову за последнее время. Прямо сказать - не сосчитать! Впрочем, все посчитано! – тут он едва усмехнулся. Придет время – будет, что предъявить недругам! Его взгляд стал жестким и колючим и, глядя в одну точку, мужчина застыл на мгновение. Потом он снова улыбнулся, но нехорошей такой улыбкой, натянутой , поерзал немного в кресле и, успокоившись, продолжил чаепитие.

Итак, долги! Что потребуется для успешной расплаты? – повторил он вопрос. Время, деньги и здоровье конечно! – это не вызывало сомнения. Эх, здоровье! Укатали сивку крутые горы, достали-таки обстоятельства ! – пожалел себя Евгений. Кстати, как будет правильно – поганый режим воров или режим поганых воров? И так и так будет правильно! Тут он снова улыбнулся, но на этот раз искренней и широкой улыбкой. Вообще-то поводов для веселья у него было мало.

Почти семь лет минуло с того счастливого момента, как ему едва-едва удалось избежать тюремных нар после неудачной попытки продать колбу с ртутью оперативникам. Нашел, кому продавать, у них давно все схвачено! – запоздало укорял он себя. Разбогатеть захотел быстро! Не получилось! Да еще сопротивлялся при аресте. Вспомнить страшно. Брр! Хорошо еще, что старик отец вовремя осознал опасность и бросил все силы на выручку из беды непутевого сына. Денег отдал тогда немало, а главное здоровье свое подорвал окончательно. Эх, старик! Был бы он жив, наверное, многих ошибок удалось бы избежать! Думы об ушедшем отце задели мужчину за живое. Впрочем, все, что господь не делает – все к лучшему! – успокоил он себя, по обыкновению .

Только вот – так ли было на самом деле? Тяжело пришлось, несомненно, это вспоминать легко. За одной напастью свалилась другая, а там еще и еще…. Что же тут хорошего, что судьба испытывает меня на прочность, не давая времени на передышку? Я ведь не железный, устал уже, сколько можно! А еще раньше, будучи директором охранного предприятия, от обвинений экономического характера отбивался! Скучать не приходилось ! А каким законопослушным гражданином считался когда-то! В кого превратили, сволочи! Невеселые мысли вновь завладели его сознанием.

Тогда Евгений поднялся с кресла и, заложив руки за спину, медленно прошелся по комнате. Остановился у окна и посмотрел вдаль. С высоты двенадцатого этажа хорошо было видно город. Осень стояла на дворе! Дела! Дела как сажа бела! Дочь поступила в институт, учится, вроде, но…. Что так разволновался? – укорил он себя. Пока все в порядке, учится ведь, потихоньку . Помогло, немного успокоился. Пора подумать о перспективах.

Итак, перспективы. Какие? Туманные перспективы и весьма расплывчатые, - признался он себе. Несомненно, есть и достижения, да что с них толку! Еще бы! Десять лет занятий творчеством после ухода с поста директора не пропали даром. Но где результаты? Подумаешь, писатель! Да, есть уже и слава, к которой он когда- то так стремился, и каждая новая публикация ускоряет движение к цели. Да только вот, где она, эта цель и как долго до нее еще добираться? Выдержу ли такой темп работы, доживу ли? Тут он снова погрустнел, жалея себя любимого. Все сам, да сам! Здоровье!

Последний вопрос беспокоил Евгения не на шутку. Дочь ведь теперь под его присмотром! А тут еще появилась непонятная боль в правом боку, которая периодически напоминала о себе. Что это – начало неизлечимой болезни или просто издержки профессии писателя? Какая там профессия в таких условиях! – переполнявшие его эмоции хлынули через край. Призвание – да! Безработный писатель – вот кем ты сейчас являешься в глазах окружающих людей! – напомнил себе Евгений и растянулся в широкой улыбке. Нравилось ему улыбаться по поводу и без повода. Веселого впрочем, в его рассуждениях по- прежнему было мало.

Что с того, что пришла слава! Заботы, одни заботы! Полное безденежье, дочь на руках, которую мать выставила из своей квартиры в самый неподходящий для него момент. О дочери предстоит заботиться теперь на полном серьезе. Восемнадцать лет скоро девушке!

Как раз в эту минуту дочь заглянула в комнату. Папа, тебе срочное задание! – произнесла она, стоя в дверях. Какое задание? – откликнулся он с готовностью. Погладь мою блузку, через пять минут я убегаю! – попросила она на ходу , бросила блузку на кресло и, не дожидаясь ответа, упорхнула в свою комнату. Тоже вот, задание! Попробуй не выполнить! Достав утюг, Евгений принялся за мало освоенное дело. Но даже во время работы он не мог отвлечься. Мысли! Тревожные мысли цеплялись крепко. Оно и понятно. Бытие отражает сознание! Через пять минут с глажкой было покончено и дочь, схватив блузку, убежала, как обычно забыв поблагодарить заботливого папашу. Он слегка улыбнулся, но на этот раз мягко и тепло. Выросла наследница!

Оставшись один, он вернулся к своим мыслям. Заботы! Тогда, после камеры казалось, что самое трудное уже позади, что дальше ему будет намного легче. Не тут-то было! За одной напастью свалилась другая, а там еще и еще…. Тяжелая болезнь старика подтачивала и силы Евгения. Один он остался на поле боя. Состоятельный братец сразу же отошел в сторону, предав отца да и его, Евгения в придачу. Тяжело уходил старик, много сил отдал Евгений, поддерживая его, на лечение возил, пока старик мог передвигаться. Потом наступил дележ квартиры. Каких трудов стоило Евгению выкупить долю у братца – одному богу известно ! Финансовые трудности начались сразу же после выкупа доли. Чтобы прокормиться, Евгений сдал в аренду комнату двум девушкам. Гадкие к слову оказались девушки! С того времени он уяснил, что заключать договор больше нельзя, ни к чему это собственнику.

Поначалу казалось терпимо, но вскоре в отвоеванную квартиру жена отправила их дочь, невзирая на то, что с деньгами у него был полный провал и что там проживали уже чужие девушки. Знала ведь, прекрасно об этом, но не смутилась ничуть! Наоборот, использовала момент. Почему, так? Время прошло, девушки съехали. На радостях Евгений не торопился подыскивать новых жильцов, рассчитывал на случайные заработки. А денег как не было, так и нет. Сколько еще можно жить без денег! Одному-то еще туда-сюда, перебиться можно , а вот с дочерью труднее…. Ей-то каково приходится…. Девушка на выданье ведь, уже!

Неожиданный телефонный звонок прервал глубокие размышления. Это звонят из диспетчерской по поводу установки счетчиков на воду, - монотонно пробубнил женский голос. Не вдаваясь в объяснения Евгений, положил трубку. Вот гады, еще беспокоят по мелочам! Нет, не тех людей на счетчики ставите! – поморщился только. Достали уже своими услугами! А то, что в подвалах домов живут труженики узбеки и пользуются и водой и электричеством – это какие счетчики считают? Или не считают? Или считают, но по другим расчетам? Разные правила для разных людей?

Кстати вспомнились и те люди, которых, по его твердому убеждению следовало бы поставить “на счетчик ”. О, времена, о, нравы! Непросто будет навести теперь порядок . Запущено все! Слишком хорошо они освоились, уверовали в свою безнаказанность. Евгений давно уяснил себе, что все свои проблемы он сможет решить лишь вкупе с проблемами общества. Как начнут бить воров, так и мне сразу полегчает, а пока эта сволочь с жиру бесится, не будет жизни, таким как я, честным труженикам. А чтобы ускорить процесс, мне и следует вносить свою лепту в общее дело, невзирая на трудности. Не одному мне не по душе нынешние порядки. Не один я такой! Тут его даже передернуло. Может быть, так оно и было на самом деле. Только что это за вывод? Не поспешный ли? Что это - результат серьезного анализа или досужие рассуждения забытого богом обывателя? Ответ ему еще предстояло получить.

Не исключено , что было от чего ему волноваться. Почувствовалось брожение в обществе. Слабое пока еще, еле заметное, на уровне бытовых разговоров и пересудов, но в отличие от того что творилось раньше, стало похоже что нагревался весь котел. Долго ли еще ждать, когда закипит, забурлит варево ? Что- то часто я стал задаваться общими вопросами! – отметил он про себя. Впрочем, писатель и должен озадачиваться глобальными вопросами, волнующими общество. На то он и писатель.

От глобальных проблем Евгений вновь вернулся к своим мелким бытовым заботам. Как продержаться? Писателю ведь надо много работать, чтобы поспевать за событиями! А когда работать, если мелочные заботы сковали движение по рукам и ногам? Денег бы кто подбросил! Где спонсоры? Читателей уже десятки тысяч, если не сотни и ни одного благодетеля! Непорядок! Впрочем, и писателей и поэтов сейчас хватает. Работать надо больше, тогда поспеешь за событиями, - подбадривал он себя. Простой вывод, да вот, на практике…. Работать, как та девочка! Это ему припомнилась юная танцовщица. На картинку он наткнулся случайно в интернете и досмотрел запись до конца. Девчонка по имени Яна так лихо отбивала степ, опережая даже мелодию чардаша, что Евгений сразу стал ее поклонником, а ее мастерство взял на карандаш. Вот как надо работать ! Так с кондачка не сплясать! Работа!

Работы у него действительно хватало. Писательских забот накопилось – не сосчитать, только и успевай поворачиваться. Только переписка с редакторами чего стоила! Уже пятьдесят русскоязычных журналов по всему миру уже публиковали его произведения, да еще со столькими же журналами Евгений обменивался регулярными посланиями, рассчитывая рано или поздно попасть на их страницы. Но все это казалось скорее развлечением, чем работой, хотя и занимало немало времени. А ведь, еще нужно подготовить сам предмет для разговора – повести, романы и рассказы, должны быть написаны, напечатаны , отредактированы, разосланы по редакциям. Потом , отредактированы снова. Где взять силы? И без бытовых забот трудное дело, а уж, с заботами…. И как я только успеваю поворачиваться! – скромно вопрошал он самого себя. Этот ответ, впрочем, был ему известен.

А, тут еще жена! Правильнее сказать, теперь уже бывшая жена, Лена . Осознание этого факта беспокоило Евгения гораздо больше других сторон его жизни. Как же так, бывшая жена ? – задавался он вопросом. Двадцать лет прожили вместе, делили и радости и невзгоды, как могли, поддерживали друг друга всю дорогу. И вот – на тебе! Где же я ошибся, почему допустил такое развитие событий? Эта мысль занозой сидела в его душе, беспокоила при резком движении , так просто боль не уже отпускала. Почему так получилось? Подросший пасынок, мальчик Ромка захотел жить в отдельной квартире? Не мальчик, конечно, а балбес двадцати пяти лет. Ни работать, ни брать кредит на покупку жилья сын жены не собирался. Зачем? Можно ведь прожить и так. Можно поменять замок в двери и спрятаться за спину мамочки с криками – мама, бабушка! А мамочка и сказала Евгению – хватит обижать моего сына, не приходи больше! И дочь свою забирай! Красота! Ну и, теща сволочь , конечно, поддержала начинание. Выходит, что и здесь задолжал крупно, тоже предстоит еще рассчитаться! Как только, когда? Да и хватит ли сил объяснить паскудному пасынку, что тот был неправ? А Лена-то что себе думает! Эх, разве плохо мы жили? И так забот полон рот, а тут еще это…. Но, как говорится - сердцу не прикажешь!

Вспоминая былое, Евгений испытывал неподдельную тоску. Ведь эту женщину он когда-то любил, любил по-настоящему сильно. Однако тоска тоской, но мужчина понимал, что возврата к прошлому уже не будет, их паровоз ушел, уехал навсегда, остался только белый дым, да и тот скоро развеется без остатка. Горевать дальше нет смысла, надо найти в себе силы двигаться вперед и на этом направлении. Не много ли забот для одного человека?

Все конечно так. Не исключено, что повезет еще в любви, а может быть, и нет. Помимо его воли, картины из прошлого всплывали сами собой постоянно. А, как иначе! Какие дружные походы совершали они, какие выезды на природу, как весело проводили там время! Без особого шика, без больших затрат, зато душевно и с охотой. Заряженное ружье лежало в багажнике и придавало уверенность и в дремучем лесу, и на трассе. Так же валялись шампуры, топор, лопатка, котелки, удочки и еще много полезного хлама . В Волгу много добра влезет! Старую машину они не жалели, и Евгений уверенной рукой направлял ее по просекам да по едва различимым лесным дорогам, обдирая подчас бока ветками . Останавливались на берегу пруда или реки, загорали, купались. Жарили шашлык, водочку пили, не без этого, костер большой разводили. Любил он, потом подолгу сидеть и смотреть на тлеющие угольки, о душе хорошо думалось в такие минуты. Что так изменилось, что заставило Лену отказаться от всего этого? Может быть, он стал плох собой? Да нет, конечно!

Евгений подошел к зеркалу, скинул халат и полюбовался на себя, любимого. Стройная мускулистая фигура отражалась в большом зеркале. Еще бы! Каждодневные тренировки того стоили и бросать их он не собирался, благо во дворах установили тренажеры . Похудел, правда, здорово, вместо былых восьмидесяти двух килограмм сейчас едва семьдесят осталось. Но, не сорок ведь! Он взглянул на свое лицо. Постарел, конечно, но еще сносно выглядит. Шрам, правда, новый на лбу появился , и на подбородке тоже, под губой еще. Не беда, шрамы украшают мужчину! Еще можно смело знакомиться с девушками . Кстати, а в Англии женщины будут еще на меня оборачиваться, как это было десять лет назад? – осторожно развил он свою мысль. Проверить бы не мешало! Осталось только попасть в Лондон. Для Москвы это не актуально. Так, стоит ли так переживать!

Да что я терзаю себя! – воскликнул он, укоризненно. Ну, расстались, и ладно. Мало ли людей разводится на белом свете ! Все так! Но, чувство вины не отпускало, терзало его по-прежнему, не давало покоя. Его мучили вечные вопросы, ответы на которые не лежали на поверхности . Ведь, я обещал положить весь мир к ее ногам! – напоминал он себе. Обещал своей жене! А теперь значит, это никогда уже не осуществится? А как же быть с обещанием? Горечь от подобной мысли действовала на него подобно яду, сразу все становилось плохо, все окрашивалось в черные тона, руки опускались. Он тосковал. Лена ведь была его женщиной почти двадцать лет и они, конечно, чувствовали друг друга на расстоянии. А дочери, каково расти без матери…. Вопросы без ответов.

Но, бог милостив! А вдруг! – подбадривал он себя. Вдруг, удастся достичь невозможного и блага изобилия польются нескончаемым потоком. Любил Евгений к слову цитировать классиков . Блага изобилия – звучит-то как красиво! Что если удастся решить насущные проблемы, отправить дочь учиться в Англию, а самому провести остаток своих дней в безделье, греясь в лучах заслуженной славы на теплой гальке у ласкового Черного моря ! Стоило ему представить знакомый берег, как сразу так захотелось погреться ! Он даже физически ощутил, как наваливается животом на черный горячий камень. Красота! А если , а чем черт не шутит! Дожить бы только! Ну да ладно, как бы там не сложилось в дальнейшем, прошлое не вычеркнуть из жизни, - подвел он , итог невеселым размышлениям. Но все, же вернулся к ним вновь. Оно и понятно. Такую ношу в одночасье не сбросить.

Нет, внешность тут ни при чем! Тогда что? Не понравилось ей, что стал писателем, что перестал работать директором, без денег остался, без гарантированного куска хлеба? И тут добавить нечего. Да писатель, уверенно набирающий силу и славу, член Союза писателей, кавалер медалей и лауреат премий, имеющий много публикаций к тому же . Вспомнив о наградах, Евгений повеселел . Ха-ха! Нелегко они дались, это правда. Ну да бог с ними, с наградами! Однако думы о творчестве разволновали его.

Подумаешь награды! То есть награды конечно хорошо, но важно другое. Удалось- таки выйти на новый уровень! Его книги расходятся теперь по всему миру, и на бумаге и в электронном формате, и все благодаря серьезной американской компании под названием Амазон . Вот, куда сподобился попасть! А это мировой лидер розничных продаж по интернету. Но если так, то должны быть и чеки, деньги, наконец, должны дойти до него! Но их нет! Где мои чеки? – воскликнул Евгений и даже вскинул руки, словно ожидая, что чеки начнут кружить с потолка и падать ему под ноги . Ну, если не с потолка, то по почте, хотя бы должны прийти? Да, наверное! Это казалось не пустым ожиданием, по отзывам коллег, многие писатели уже прошли через этот путь и деньги получили . Немного, правда и не с потолка конечно . Я-то когда обогащусь? – спрашивал он себя. Пора бы уже! Сколько еще ждать? Хорошо яичко к христову празднику!

Воображение разыгралось, трудно было себя остановить в одночасье . Что тогда? Опомнится тогда бывшая жена! Терпения у нее не хватило, подумать только! Могла бы, и подождать еще немного, видела ведь, что работа кипит. А, действительно, а вдруг…. Вдруг удача улыбнется-таки широкой улыбкой? Неисповедимы пути господни ! Надо признать, что ему верилось в это с трудом, но как говорится - надежда умирает предпоследней. И, то! Вот польются деньги прямиком в его карманы, да не тонким ручейком, а полноводной рекой? Что тогда? Как человек бывалый он понимал всю иллюзорность таких ожиданий, но перебороть себя не мог. Картинок то в интернете хватало, красочных таких картинок с его книгами, да на разных сайтах. Похоже, что продажи действительно шли по всему миру. Хотелось верить в это.

Кстати, - пытался разобраться он. Почему до сих пор не дошли чеки от хваленой компании? И, поразмыслив чуток , отвечал сам себе. Все очень просто! Пока еще соберут все данные от продавцов, пока вычтут налоги, пока сведут дебет с кредитом…. На все нужно время. Чеки, когда еще дойдут до меня ! Их затем обналичивать предстоит еще …. По всему выходило, что деньги он увидит не скоро. Но, остановиться в мечтах было непросто .

В голове, помимо воли, все крутились глобальные проекты – будь то поездки в Англию, или в любимую Венгрию, или к теплым морям. Мечты, опять мечты! Привычные иллюзорные ожидания! Деньги, чеки! Пока же довольствоваться приходилось малым, и он экономил каждую копейку. Разница между воображаемой и реальной жизнью ощущалась такая огромная, что все чаще ему стало казаться, что так и будет тянуться до бесконечности, и что со всеми надеждами на светлое будущее пора уже распрощаться навсегда. Все так, но в глубине души продолжала теплиться надежда – а вдруг! Эх, надежда!

Да, еще и женщины! С ними тоже был полный непорядок! Пропали они совсем, красавицы. Ничего, пойдут деньги, и женщины сразу появятся, они вместе с деньгами приходят, и уходят, - добавил он и ухмыльнулся неожиданному афоризму. Ха-ха, как точно подмечено! Надо будет записать для потомков. Да, с красавицами запущено дело, похвастаться нечем. Всего-то две женщины и заинтересовались им за последнее время, не считая тех двух, что были раньше. Но, то уже быльем заросло. А вот эти две, последние…. Да и то одна из них быстро отошла в сторону, зато другая….

С той женщиной, отношения с которой быстро сошли, на нет, Евгению удалось подружиться довольно легко и непринужденно. И, хотя общались они всего лишь день, зато день этот показался ему насыщенным и длинным. День длиннее года! Слышал он ранее подобное выражение. Как раз подходит.

Летом еще было дело. Позвонила незнакомка и сказала, что не прочь с ним встретиться . – Лет сколько? – придирчиво поинтересовался мужчина . - Тридцать два! - Тогда приходи, увидимся ! Свидание назначил у старого пруда. Пока суд да дело, Евгений успел немного позагорать. Незнакомка запаздывала. Начался мелкий дождик. Вроде и солнце светило ярко, а вот заморосило. Наконец, женщина объявилась. Она была в легком желтом платье, красивая и лицом и фигурой. Тут и дождь хлынул, как из ведра. Взявшись за руки, они побежали к нему домой, благо было недалеко. Прибежали промокшие насквозь.

Дождь ускорил дело. Не успели они войти, как стали раздеваться. И то, не ходить же им по комнате в мокрой одежде! А, как разделись, так и легли. Красивая оказалась женщина и ответственная . Правильно подошла к делу. Долго они не могли оторваться друг от друга. Против обыкновения, Евгений переработался тогда, хотя и берег себя. Ты только не обольщайся, я просто так тебя поглажу! – говорил он ей перед очередным заходом. Та улыбалась только, коварной такой улыбкой . Макароны потом обжаривали дружно. Ушла она от него уже поздно вечером, хотя погулять еще собирались, вроде. Но на прогулку времени уже не оставалось, ей пора было торопиться домой к мужу. Я согласна встречаться с тобой, но мне нужны деньги! – объявила она на следующий день по телефону. Нет! – отрезал он. Денег не будет! На том и расстались. Ну, что такое!

Зато с другой женщиной случился самый настоящий роман, длительный, с неожиданными поворотами и насыщенный яркими событиями. На красивую соседку из дома напротив Евгений давно положил глаз, оценив ее фигуру. Удалось познакомиться с ней под предлогом обучения вождению , на улице разговорились. Вскоре после знакомства приступили к обучению. Ножку вот так на педаль ставить надо! – старательно объяснял мужчина, ненароком дотрагиваясь до коленки новой знакомой. Вскоре она согласилась зайти к нему домой, ненадолго . Дай мне посмотреть на тебя! – обратился он к женщине, когда она стояла перед ним обнаженная. Смотри! – ответила она, подошла ближе и положила руки ему на плечи. Понравилось Евгению это очень. Не стала крутиться понапрасну, а сделала все правильно. Не все пошло гладко с первого раза, но как говорится – лиха беда начало! Вскоре мужчина с удивлением стал замечать, что ему интересно слушать ее речь, узнавать про ее предпочтения. Давно забытое чувство колыхнулось в его огрубевшей душе. Что такое! – заволновался Евгений. Не хватало еще влюбиться!

Они стали чаще проводить время вместе, и не только в постели. Его дочь тогда жила еще у матери. Дело дошло до того, что новая подруга все чаще стала оставаться у него на ночь. Это при живом-то муже! Да, она была замужем! Уяснив, куда идет дело, Евгений стал потихоньку сворачивать отношения. Что же – насильно мил не будешь! Подруга не стала цепляться за него, и они расстались. Подумаешь, не очень-то и хотелось! – удивлялся Евгений, но вынужден был признать, что хотелось, и даже очень.

Так что такие вот небольшие приключения произошли с ним за последнее время. Не густо даже по обычным меркам. Правда еще и до этих случаев две женщины приходили к нему в гости, но так, ничего особенного, и вспомнить нечего. Да и до них еще одна наведывалась, но все не то! Где настоящие приключения, где? Давно ничего нет! От волнения он даже поднялся и прошелся по комнате. Нету! Даже и вспомнить нечего! Как будто ничего и не было. Никто меня не любит, никто, а я такой хороший! – добавил он про себя и обозначил печаль .

Звонок мобильного телефона отвлек мужчину от приятных воспоминаний. На этот раз звонили по делу. Говорила его старая подруга Татьяна. Проведывала она его не чаще, чем раз в месяц, проверяла, не иначе – жив ли?

Так ты устроился на работу, мой друг? – поинтересовалась без предисловий она. Опять работа! У станка значит, то есть в офисе пахать на дядю. Писательство всерьез не воспринималось – какая это работа! Нет, и не собираюсь! – безапелляционно ответил он ей. Далее Евгений красочно поведал трогательную историю о том, как измученный безденежьем разместил-таки свое резюме в интернете, и как решительно отверг два более чем скромных предложения. Когда предложили поработать, так меня прямо смех разобрал! – жаловался он ей. Поработать на вас? С ума сошли что ли! Ну и на что ты рассчитываешь? – поинтересовалась Татьяна. На твою помощь, конечно! – нашелся сразу Евгений. Подруга владела швейным предприятием, и могла бы помочь при желании. На меня можешь не надеяться! – отрезала собеседница. Ну, тогда может быть, ученики появятся, и комнату сдать наконец-то удастся, - ближе к делу ответил мужчина. Смотри, надежды юношей питают! – оценила его задумки подруга. В гости собираешься? – поинтересовалась она. Если только Санечка твой за мной заедет! – подсказал Евгений возможный вариант развития событий. Ее муж, значит. У Саши своих дел полно, нам материал на производство завозить надо! – свернула разговор Татьяна и, попрощавшись, отключилась. Невеселые дела, невеселые! – вздохнул Евгений. Так оно и обстояло на самом деле. Да ладно! – вздохнул он. Еще не вечер! Дождаться бы только первых выплат за занятия или за сдачу комнаты. Однако поддерживать себя ему становилось все труднее. Недаром говаривали классики – “бытие определяет сознание ”! Бытие!

Полное отсутствие денег не прошло бесследно. Весь его быт давно свелся к занятиям на тренажерах по утрам, прогулкам на свежем воздухе да вялотекущей переписке с многочисленными редакторами. Думы о деньгах не давали покоя. Где достать, как перебиться, что еще продать?

В творчестве все чаще наступала пауза. Его давно уже знали в литературных кругах, догадывались, на что он способен, а чего ждать от него не следует. Так ему казалось. Да и он уже хорошо освоился на литературном поприще. Знал, где его опубликуют без задержки, где еще подумают, и где не стоит надеяться на скорые публикации. Конечно, по инерции, набранной, с годами писал понемножку, печатал, редактировал, но без всякого энтузиазма. Если сказать другими словами, то работал ни шатко, ни валко. Так, наверное, и бывает у творческих личностей. Не все коту маслице! – повторял про себя он пословицу, несколько изменив ее.

На личном фронте тоже похвастаться было нечем. Общение с бывшей женой постепенно сворачивалось, они почти не звонили друг другу. Подросшая дочь занималась своими делами, училась, бегала на танцы, встречалась с мальчиками. Все чаще Евгений ощущал себя совершенно одиноким, никому не нужным человеком. Была доля истины и в этом, была, увы!

Единственным его развлечением стало набирать в поисковых системах свое имя и фамилию английскими буквами и любоваться на результаты поиска. Выглядело все впечатляюще. Разноцветные обложки книг радовали глаз, а под книгами стояла цена – в долларах, евро и фунтах. Хорошая цена! Если все соответствовало действительности, то его книги расходились по всему миру, заполняя площадки прямых продаж в интернете. Все это было любознательно, сродни просмотру альбомов с почтовыми марками, но не более того. Этому занятию он тоже посвящал немало времени , уяснив, что быстро продать свою детскую коллекцию не получится. Марки и книги, есть чем заняться на досуге! Сидишь себе, рассматриваешь картинки, изучаешь географию. Калахари – где это? Неужели и там? Как интересно! И, хотя разглядывание красивых картинок занимало немало времени, на кармане это никак не отражалось. Приятное времяпровождение – и только! Впрочем, вечерами все равно ему заняться было нечем. К тому же веселье длилось недолго. Стоило подойти к холодильнику и открыть дверцу, как суровая действительность быстро возвращала его с небес на землю. Холодильник был пуст!

А потому все чаще Евгений задавался вопросом – как жить дальше? Писательство не кормило – это очевидно. До пенсии далеко, да и дожить еще надо! На творчество уходит много сил, а следует поддерживать себя и дочь. Но как? Влачат-то они жалкое существование. Это пора признать! И, хотя Евгений понимал все трудности, и видел их, но бросать любимое дело он не собирался. Были на то и личные причины.

Не менее своих мелких бытовых забот его беспокоили и глобальные события, происходящие в стране на его глазах. Все большую неприязнь вызывала кучка жирующих подлецов, как называл про себя Евгений верхушку камарильи. Ну и шпана рангом пониже тоже не вызывала умиления. Растащили богатства рухнувшей страны, попрятали по сусекам заграничным, а что не смогли утащить – то испортили, выбросили на свалку истории, – ворчал он как старый дед, слушая басни про очередные успехи капиталистического строительства. Стреляного воробья на мякине не проведешь! Выводы по теме он сделал уже давно. Безнаказанно вор будет красть до тех пор, пока его воровская рука не будет отсечена! – так звучал один из главных постулатов.

То, что его проблемы будут тянуться непрерывно при укоренившемся порядке, он понял давно. То есть, пока этим тварям хорошо, мне будет плохо, и напротив, мне хорошо станет тогда, когда им мало не покажется! – это был еще один из его постулатов. Незатейливые выводы он делал, незатейливые! Поспешные даже! Свои проблемы увязывал с проблемами общества. А имел ли, право? Имею, - убеждал он себя, - еще как имею! Мое добро взяли, ко мне в карман залезли! А я столько работал! Тут он немного приукрашивал действительность. Работал, это нельзя отрицать, да не всегда на общество. Но, свои недостатки Евгений предпочитал не замечать . Идеология! – вот на чем следует остановиться . Правильными текстами можно нести идеологию , ту, которая приемлема для большинства ! Вот тут он, конечно, был прав. Не всем нравились порядки .

Однако писатель не мог не признать что, несмотря на слабые волнения в обществе, все находилось под надежным контролем властей. И я в том числе! – напоминал он себе, не без сарказма. А чтобы запылало, огонь должен вспыхнуть, как от сухих дров! Кто только поднесет спичку? И где она, эта поленница? Ты еще, где спички спроси! – мягко укорял он себя .

Однако эта мысль не отпускала, заставляла анализировать ситуацию. Конечно, писатель может оказывать определенное воздействие на общество. Только вот, нужен широкий фронт, один в поле не воин! – из одной крайности он бросался в другую. Осторожничал. Не дадут мне развернуться по полной программе, не дадут! – трезво оценивал Евгений свои возможности. Я итак давно под пристальным вниманием, надо полагать . Действительно, так ли обстояло дело? Бог ведает. Но уместно заметить, что для подобного заключения у него имелись причины. Как бывший директор охранного предприятия, десять лет носивший оружие, определенное чутье на опасность он выработал. А потому издалека чувствовал повышенное внимание к своей персоне. То сопровождали его так, ненавязчиво, демонстративно даже, то с компьютером творились всякие безобразия. И что, броситься на амбразуру? – спрашивал он себя. Где те оппозиционеры, имена которых еще вчера были на слуху? Исчезли из поля зрения! Давно в местах не столь отдаленных! Сидят себе по подвалам, отбывают наказание. И, кто помнит про них теперь? Узкий круг приверженцев только. А шуму то было! Оно мне надо? Нет, конечно! Вот, если бы впереди авангард дорогу прокладывал! Тогда другое дело.

Кстати, а где они, единомышленники? – задавался он еще вопросом, но не сильно. Думать на эту тему ему надоело. Других забот хватало. Мне бы отоспаться хорошенько да отъесться бы от пуза! – мысли его становились все более прозаическими. Сказывалась, наверное, накопленная годами усталость. Покоя уже хотелось ему , покоя . Мысли его еще кипели, а вот тело уже не слушалось. Ослаб в борьбе, несомненно. В тепло бы мне! Забиться бы в уголок, за печкой, сидеть там и грызть вкусный калач! – подобная перспектива хоть и вызывала улыбку, но доля правды была там, присутствовала.

Да что это я все чаще убеждаю себя, что за общество терплю душевные муки! Какие там душевные? Возьмутся всерьез, упекут в психушку, так мало не покажется. К душевным мукам быстро добавятся и физические страдания. Слаб я уже для испытаний! – вздыхал он. Слаб! Да и дочь на мне! Нет, терновый венец мученика не подходил герою. Вот лавровый венок – это как раз по мне будет, это же совсем другое дело! Лавровый венок триумфатора!

Усмехнувшись, он нарисовал воображаемую картину. Вот он сидит в глубоком кресле в белой простыне с лавровым венком на голове, с бокалом сладкого кагора в руках. У его ног скромно расположилась муза, тоже в простыне. Ее белые коленки вдохновляют великого Художника на новые ратные подвиги. Идет неспешная беседа. Они обсуждают детали предстоящей поездки в знакомую Венгрию, для отдыха. Ты только не думай! – убежденно говорит он ей. Это вовсе не для того чтобы напиться там мягкой Палинки в уютных харчевнях под хорошую музыку и закуску, да еще плескаться в термальных бассейнах дни напролет. Вовсе нет! Мне душу залечить надо! Вот, для чего! Конечно, дорогой, конечно! – во всем соглашается с ним муза. Покой твоей души для меня самое главное ! Вдохновленный ответом мужчина идет дальше. - А можно я там и с венгерками немного пообщаюсь? Для языковой практики больше! – добавляет он поспешно. Ну, если немного, то можно! – не возражает все понимающая подруга. Только возвращайся ко мне обратно быстрее! Ну, куда же мы друг без друга! – мягко укоряет музу писатель. Мы с тобой теперь навек связаны!

А, что же дочь? А дочь в это время во Франции проходит стажировку. По кафе ходить она и в Москве умеет, и там надо понимать научится . Эх! На покой мне пора, на покой! – не без труда мужчина отогнал приятные видения. Ты думай не о том, что будешь делать с деньгами – это ты уже умеешь! Ты думай о том, что будешь делать без денег – вот для тебя сейчас главная задача! Надежды на помощь поклонников творчества давно растаяли, как мартовский снег под ярким солнцем! На себя надейся, на себя только! – твердо напомнил он себе. А помечтать, конечно, не вредно!

Все так. Но рассуждать-то было легко, да все труднее становилось ему заставлять себя работать. Писательство подразумевало спокойную размеренную жизнь, а об этом приходилось только мечтать. А вот неудачи напротив, преследовали его постоянно.

Сколько неожиданностей подстерегает на каждом шагу! – вздыхал он. Не сосчитать! И, то! Вот, пару дней назад произошло легкое недоразумение. У нас в общем коридоре стоит незнакомый мужчина! – сказала ему дочь, переступив порог поздно вечером. Взяв в руки нож, Евгений вышел из квартиры. Вы к кому? – обратился он к незнакомцу. Не к Вам, не к Вам, - ответил тот поспешно, судорожно нажимая кнопку звонка у соседей. Та дверь приоткрылась, и незнакомец юркнул в квартиру соседей. Да что это я! – тряхнул головой Евгений. Совсем уже с ума сошел! А, достань он пистолет или нож в ответ? Оружия сейчас на руках полно! Сидел бы сейчас в камере! Или…. Аккуратнее надо быть, аккуратнее! – укорил он себя. На мне теперь дочь, нельзя мне допускать оплошности! Да, в камере сейчас мог бы сидеть! – подытожил он свои размышления перед сном. Нельзя мне рисковать больше! Это заключение относилось ко всем сторонам его деятельности, и к творчеству тоже.

После того случая он стал осторожнее. Потянулись суровые будни. Борьба за выживание продолжалась без особого успеха. Судорожные поиски денег почти не приносили результата. Ему удалось продать кое-что из старых книг и сервизов, но не более того. Во время неспешных прогулок все чаще его мысли крутились не вокруг новых произведений, а озадачивался он своим положением в обществе, да и самим обществом в целом. Он стал серьезным писателем, и потому и проблемы старался охватить на полном серьезе.

Я постепенно превращаюсь в маргинала, которого все сторонятся! – признавался Евгений самому себе. Все больше сгибаюсь под ударами судьбы! И то – сколько еще можно продержаться на подножном корму? И ладно бы только мне доставалось. А дочь! Ей каково приходится! Удары судьбы следуют один за другим! Власти повышают цены на продукты, на любимую гречку – это удар по мне, повысилась стоимость проезда – очередное испытание! А идеология! На идеологическом фронте атака вообще не прекращается ни на минуту. Грязная проститутка и фигляр, корчащий рожи внушают с экрана правоту своего мировоззрения. Если их послушать, то образцом для подражания служат воры, мошенники и те же проститутки. Оказывается, что жизнь прохиндея такая интересная. Ведь, он скупает теперь яхты и самолеты, отдыхает на островах в океане! Вот, не знал! – усмехнулся Евгений. Да, неплохо живется прохиндеем сейчас, это их время! – вынужден был констатировать он. Но это только в сумерках их жизнь кажется прекрасной. При дневном свете сразу видны их трухлявые останки, все как в детской сказке. Потому и боятся они как огня дневного освещения, все наводят тень на плетень. Отсюда и простая задача для писателя….

Я, правда, тоже в долгу не остаюсь, - по обыкновению, не забывал он похвалить себя. Каждый новый мой текст – это удар по враждебной идеологии. Огрызаюсь, значит, не сижу, сложа руки. Только вот надолго ли сил хватит? Если всерьез за меня возьмутся – полетят клочки по закоулочкам. По этому поводу он не питал никаких иллюзий.

Да и было от чего ему насторожиться. Какие-то тревожные сигналы стали поступать за последнее время все чаще и чаще. Наметанным взглядом – а десять лет директорства в охранном предприятии не прошли даром, он стал замечать повышенный интерес к своей персоне. То машина остановится рядом во время его прогулок, и сидящие там крепкие мужчины очень внимательно посмотрят в его сторону, то какие-то люди сопровождают его, ненавязчиво так, но особо и не скрываясь. То машину его обыскивают на охраняемой стоянке, причем, демонстративно так обыскивают, переворачивая все вверх дном. Зачем? Кому это надо? Положат мне туда что-нибудь, определенно положат! – вздыхая, говорил Евгений самому себе, но изменить ход событий пока не мог. Они и раньше поступали, эти сигналы, но не так демонстративно, что ли. Чему быть, того не миновать, - повторял он про себя. После неоднократных проблем с законом его чувство восприятия по этому поводу как-то притупилось.

Несмотря ни на какие трудности, прекращать работу он не собирался. Трудно – да! Медленно движется дело – медленно, но движется! А капля по капле камень точит! Дни незаметно текли, лето сменила осень и если бы не скудное питание да растущие долги по квартплате, то все бы выглядело еще терпимо. Привык ведь, уже. Новых жильцов найти никак не удавалось, если и звонили, так все не те. Интересовались кавказские выходцы или пожилые пары, но в качестве жильцов Евгений их не рассматривал. Подожду еще! – утешал он себя.

Тем временем положение его резко ухудшилось, и временами даже стало казаться, что выхода из тупика не будет. Тревогу вызывала и дочь, что-то застопорилось у нее с обучением, все чаще она стала пропускать занятия. Ей ведь, тоже приходилось довольствоваться малым. Если так пойдет дальше – учиться она не сможет.

В один из пасмурных осенних дней непонятная тревога овладела им. Вечером он не находил себе места. Заснул он только под утро. Снился ему странный, непонятный сон. Будто бы он заходит на кухню и видит там пасынка мальчика Ромку в одних трусах, сытого, гладкого и довольного. В руках тот держит нож с волнистым лезвием и терзает им лежащую на столе курицу. Что ты делаешь, почему ничего не подложил под нее! – восклицает Евгений и подходит ближе. Но разделочная доска лежит под курицей! Выходит зря ругался?

Постой, а что ты вообще здесь делаешь? – спохватывается Евгений. Какая еще курица! А ну, пошел отсюда! – и, схватив пасынка за плечи, он пинками выпроваживает того из кухни. Странный какой-то сон! Непонятный!

Проснувшись в семь утра от звона будильника в мобильном телефоне, Евгений не вскочил сразу, как обычно, а лежал минут пять без движения, погруженный в невеселые мысли. Было понятно, что с наступлением утра его проблемы никуда не делись, они остались и мало того, с каждым днем их становится все больше и больше. Очень весело стало жить на белом свете! – усмехнулся он про себя.

Поднявшись таки, он приступил к будничным занятиям – поставил чайник на плиту, приготовил любимую гречку…. Что-то беспокоило его больше обычного, но что – он не мог разобраться. После завтрака он подошел к окну и задумчиво посмотрел вдаль. Осень уже на исходе – как быстро летит время! Скоро середина ноября, а что сделано для облегчения участи? Ничего! Вернее по творчеству кое- что сделано, да толку с этого чуть! Результата не видно, одни затраты времени и сил! И все впустую! Как жить дальше? Да что так беспокоит меня сегодня? – снова озадачился он вопросом. Ничего нового не происходит. Погода вот, радует!

Подморозило. Было, похоже, что наступал погожий день. Дым от далеких труб клонился в северную сторону, с юга тепло поступало, значит. Вдалеке, хорошо различимые в ясную погоду, стояли высотки нового делового центра. Их стеклянные бока отсвечивали каким-то багряным цветом. Непонятно было, толи радоваться этому, то ли нет? Начинался новый день.

Этот день запомнился ему как один из самых тяжелых дней в его жизни. Дочь рыдая, объявила твердо, что учиться дальше она не собирается, и что ей нужно разобраться в себе и что она уезжает на Барбадос. Куда-куда? – не поверил своим ушам Евгений. – На Барбадос! Ее школьная подруга отдыхала там частенько, поскольку ее папа, якобы торговый представитель, шпионил в тех краях и на каникулы забирал дочь к себе. Ее красочные рассказы конечно запомнились.

У людей все устроено, а у меня? – тоска навалилась на Евгения всей своей тяжестью. И еще злость. Дочь должна чувствовать себя за моей спиной, как за каменной стеной! – повторял он себе. Где это? Неподдельная злость охватывала его все больше и больше, и в отличие от предыдущих разов не уходила, а оседала где-то в глубине души, надолго. Ему почему-то стало казаться, что если придется рубить, рука его теперь не дрогнет. Но, ни ножа, ни топора в его руках не было. Перо только.

Сколько еще можно махать кулаками впустую? – корил он себя. Что толку обличать режим своими текстами! Сейчас только ленивый не кричит на каждом углу о коррупции и продажности дельцов от власти. А воз и ныне там!

Вновь он озадачился наболевшими вопросами. Почему я до сих пор бьюсь в одиночку? Где союзники, единомышленники? Где денежные пожертвования, на которые в глубине души еще теплилась надежда? Удастся ли продержаться до лучших времен? И наступят ли когда-нибудь эти лучшие времена? Мне ведь, потом не надо – я не вечный! – тут он усмехнулся. Мне сейчас пожить хорошо хочется! Что за жизнь? Даже обратиться за помощью не к кому! Читателей ведь уже десятки тысяч по всему свету, да больше, наверное! И что – некому оказать содействие писателю? Евгений негодовал, но это был скорее всплеск эмоций. На самом деле не очень он надеялся на чью-то помощь, не очень! Жизнь давно учила его рассчитывать только на свои силы. Да он и привык уже. Впрочем, поворчать случая не упускал. Неужели все настолько заняты своими делами, что никому ни до кого нет дела? Успешно работает новая идеология, тут и сказать нечего!

Вечером того же дня, переговорив с бывшей женой по телефону, он узнал о ее решении направить дочь на собеседование к психологу. Авось, поможет! Верилось в это с трудом, непреклонный нрав дочери был ему хорошо известен, но утопающий, как известно, хватается и за соломинку.

В эти дни он больше обыкновения бродил по улицам, все искал ответа на волнующие его вопросы. Для полноты ощущений подбирал подходящие сравнения. За примером далеко ходить не надо было. Примером служил. Конечно он сам. Свое совершеннолетие я встретил на конвейере железобетонного завода, где проходил практику, будучи студентом техникума, – напоминал он себе. Ни о каком Барбадосе тогда и речи быть не могло. Что так изменилось в обществе за это время? Времена наступили другие? Времена, конечно, изменились, да люди вот, не сильно поменялись. Однако подобное сравнение служило слабым утешением. Ответа на главный вопрос – как жить дальше? – оно не давало.

Сколько можно биться головой о стенку? – спрашивал он себя. Писатель! Может быть, действительно в менеджеры податься? От этой мысли Евгению почему-то стало веселее. Планктоном офисным назваться вместо писателя! Вот уж, поработаю! Веселье только увеличилось. Тут бог весть, откуда появилась и уверенность. Как-нибудь выстою! Все образуется! Он даже удивился, насколько твердо произнес это про себя. И, то! Главное не паниковать раньше времени. Перемелется – мука будет! Все это было уже пройдено и испытано им на своей шкуре, а потому некоторые вольности в рассуждениях он действительно мог себе позволить.

Вечером того же дня ему позвонила бывшая жена и попросила подойти к психологу после визита дочери, поговорить, узнать все на месте. – Зайду! Со слабой надеждой Евгений стал собираться в дорогу. Но планы переменились. Через полчаса Лена снова позвонила и, попросила, встреть ее с дочерью. Значит, поговорили уже. Быстро собравшись, Евгений выскочил на улицу. Он увидел их через дорогу. Перебежав дорогу, он с тревогой посмотрел на Лену. – Что? Завтра она ложится в больницу, и будет оформлять академический отпуск, - ответила та. Все! Последние надежды исчезли, как с яблонь белый дым. Любимая дочь бросает учебу и вылетает из института. Академический отпуск – слабая отговорка! Да еще больница! Час от часу не легче! Он мельком взглянул на дочь. Лицо девушки ничего не выражало. Ребенок еще! – отметил он про себя.

На следующий день он подвел итог нерадостным событиям последнего времени. Рано утром заходила Лена и предупредила, чтобы он собрал дочь к одиннадцати часам. Ушла не попрощавшись. Евгений испытывал полный крах своих надежд. Сколько раз он уверял себя ранее – я такой сильный, я все могу сделать! И, что? Что-нибудь смог сделать для дочери в трудную минуту? Ничего не смог сделать! Мало еще жареный петух меня клевал, мало! – нехотя признался он самому себе. Слабоват, на поверку оказался я для серьезной борьбы, слабоват!

А каково приходятся ей, молоденькой девушке семнадцати лет? Восемнадцать ей уже скоро, через неделю. Хорошо же она встретит свое совершеннолетие – в больнице! И это в результате одиннадцати лет непрерывных занятий писательской деятельностью! Похвалиться-то нечем! Сам исхудал, в долгах как в шелках, дочь не уберег от потрясений, жену не удержал! Славы, зато хватает? Кому она нужна эта слава, на хлеб ее не намажешь! Книги висят в интернете? Да мало ли там красивых картинок! Деньги-то где? Как не было, так и нет! Перебирая в памяти неудачи, Евгений продолжал накручивать себя. Терять, казалось уже нечего.

И это в пятьдесят четыре года! Его сверстники давно остепенились, обросли недвижимостью, разъехались по белому свету! Тот же Матвей, владелец швейной фабрики, его старый приятель, купил квартиру в Болгарии, и все лето нежится там, на горячем песочке. Очень полезно для здоровья! И место-то, какое, Поморин называется!

А такие одиозные личности, как Ленин или Гитлер в пятьдесят четыре года уже завершили свой земной путь, оставив о себе ох какую долгую память! Есть на кого равняться! – тут Евгений усмехнулся но, вспомнив о своих делах, вновь стал серьезным и сосредоточенным.

А кучка проходимцев сейчас жирует у корыта, дорвались, сволочи! Временами ему казалось, что все его беды исходят от этой кучки проходимцев, и стоит разобраться с ними надлежащим образом…. Как разобраться только ? Да и кто станет разбираться?

Только он подумал об экзекуции проходимцев, как в воображении тут же услужливо возникла подходящая картина. Выглядело это все так, в воображении лишь, разумеется. Огромная площадь вся заполнена народом. Посередине площади на высоком помосте стоит плаха с воткнутым в нее большим блестящим топором, рядом – виселица. Рослый палач беспечно прохаживается по помосту. На нем черный колпак, как и положено. Периметр вокруг помоста оцеплен солдатами в полной боевой выкладке с примкнутыми штыками – порядок должен быть во всем! Скинутый пинком с вершины благополучия негодяй стоит тут же, рядом с плахой на коленях. Руки у него крепко связаны за спиной пеньковой веревкой. Теперь не убежит с ворованными миллионами – попался который кусался !

Тут же у помоста и трибунал, в зеленой форме коротко посовещавшись – что воду в ступе толочь! - выносит окончательное решение, которое через громкоговоритель оглашается народу. Приговор предсказуем – повесить подлеца немедленно. Толпа на площади одобрительно загудела, - правильно! Можно я речь скажу? – обращается через громкоговоритель к народу председатель трибунала. Говори, слушаем! – раздаются разрозненные голоса. Что, просто так возьмем и повесим? – спрашивает председатель. Пока вы бедствовали, эта тварь жировала, яхты себе покупала! Вашей зарплаты не хватит и на два болта с этой яхты! Толпа возмущенно загудела. – Вы шубы свои , где храните? – задал еще вопрос председатель. Послышался смех. – Дома, на вешалке! Площадь заколыхалась. - Высечь, негодяя! А потом повесить! – А плакать не будете? – Нет! Приступайте! – следует команда. Палач знает свое дело, удары бича со свистом разносятся над притихшими головами. Через десять минут безжизненное тело качается на пеньковой веревке. Приговор приведен в исполнение, но толпа не спешит расходиться. Не все закончено, граждане ждут продолжения ? Возможно.

Да, что-то вроде этого. Евгений тряхнул головой, и воображаемая картина стала быстро расплываться и вскоре растворилась совсем. Он с удивлением посмотрел на потертое кресло, на старые обои и ясно осознал, что воображаемые картины так и остались плодом воображения, а суровая действительность отличается от них так, как небо и земля. Вернись на землю! – напомнил он себе. Решай свои проблемы здесь и сейчас, верь в будущее, но не жди подарков от судьбы и не отвлекайся сильно на туманные видения. Мешает это делу!

Вечером, переварив последнюю информацию, он позвонил Лене. Что будем делать? – обратился он к ней. Сдаваться без боя не хотелось бы, может быть , найдем аргументы и уговорим ее продолжить учебу? Нет, учиться она сейчас не будет! – уверенно ответила его бывшая жена. Будем оформлять академический отпуск, а она полежит пока в больнице, обследуется заодно, а там видно будет. Что же, так и сделаем! – согласился Евгений после короткой паузы. Ничего другого предложить он все равно не мог.

Сказано – сделано! Дочь легла в больницу. И это вместо учебы! – сокрушался заботливый папаша . Позвонив дочери в больницу, чтобы узнать, как у нее настроение, он услышал от нее фразу, которую запомнил, наверное, на всю оставшуюся жизнь. Простая такая прозвучала фраза, обыденная даже. Как дела дочка? – поинтересовался он. Как питание, налажено ли, не донимают ли тебя там обследованиями? Здесь хорошо папа! – ответила дочка. Кормят прилично, все хорошо!

Закончив разговор с дочерью Евгений , неподвижно застыл у окна, глядя куда-то вдаль невидящим взглядом. Так, значит получается! Только в больнице его любимая дочь чувствовала себя защищенной от бытовых забот, и кормят неплохо! Все хорошо! В больнице только! Не может быть теперь у меня никакого компромисса с самим собой. Пока жив, буду стремиться к общественному благополучию и без остановки бить по чуждой мне идеологии стяжательства и лицемерия. Теперь я сделаю все для того, чтобы наказать жирующих подлецов. Биться буду до последнего дыхания! Нет, браться за автомат мне ни к чему, в умелых руках перо становится более действенным оружием. Может быть, в своих суждения Евгений слишком много полагался на силу слова, однако он помнил и немало примеров того, как слово, обращенное в призыв, поднимало людей на пулеметы, как горстка бойцов, вдохновленная словом, преграждала путь армии и останавливала ее. Грамотно только действовать надо! – напомнил он себе. Идеолог, грамотно представляя свои взгляды на общественное устройство, способен оказывать воздействие на сознание масс. Примеров из истории достаточно.

Вспомнился и давний разговор с бывшей женой. Тогда, оправдывая свою творческую работу, он прямо сказал ей, что считает себя идеологом и не вправе прекратить борьбу на полпути . Эти твари решили, что все на свете продается! – говорил он. Честь, совесть – это пустые понятия? Для них – может быть, но не для меня! Предстоит объяснить, что не все продается! Лена, молча, не прерывая, выслушала его аргументы, умная она была все-таки женщина. Ты падешь этой борьбе! – печально ответила она ему. Я понимаю это, - так же медленно ответил он ей. Но может быть , увижу еще, как эту сволочь на штыки поднимут! Может быть.

Теперь уже не остановлюсь, - повторил он себе. Ни минуты покоя! Потерпи еще немного дочка, будет и на нашей улице праздник! – мысленно обратился он к дочери. Я сделаю все, что в моих силах. А по силам мне многое! Тут он несколько преувеличил свои возможности, и скоро это станет понятно.

Минуло несколько дней. В больнице проводились какие-то непонятные ему обследования. Евгений насторожился, и как оказалось не напрасно. Беда не приходит одна, это давно известно. Мне надо с тобой поговорить! – объявила Лена приблизительно через неделю. – Поговорить, о чем? Это что-то новенькое! Давно уже его бывшая жена не стремилась к разговору с Евгением. Казалось, что ее все устраивает.

Против обыкновения она зашла после работы к нему домой, не раздеваясь, присела за стол. Дочери недавно провели обследование…, - подбирая слова, медленно начала она. – Что? Говори! – перебил ее Евгений. Ты сядь! – предложила она ему. Постою! – хмуро ответил он ей. Говори! Это опухоль! – объявила она и, не дожидаясь ответа, поднялась с места и, на ходу укоряя Евгения за безденежье, удалилась из квартиры. Провожать ее он не стал.

После ее ухода он быстро оделся и, ускоряя шаги, пустился по привычному для него маршруту по окрестным улицам. Против обыкновения он очень спешил, словно боялся опоздать куда-то. Куда, только? От судьбы не убежишь!

Минул день-другой. Не много ли ударов судьбы получаю я за последнее время? – спросил он себя, вернувшись к наболевшему вопросу. Мне-то что – старому солдату не привыкать, но дочь! Ей-то за что так достается! Тут как раз и позвонила дочурка. Папа, привези мне то, да се…, - и она старательно перечислила мелочи, необходимые ей в палате. Голос ее был жизнерадостный и веселый. Молодость, что тут скажешь!

После разговора с дочерью он вернулся к мрачным мыслям. Не находя себе места быстрыми шагами ходил по комнате. Значит, ничего хорошего в моей жизни больше не будет! – говорил он себе. Ни ее замужества, ни рождения детей…. Ну, грешен я, каюсь! Но дочь-то здесь причем! Ах, да, это же моя дочь! Впрочем, и я не грешнее других, - постарался остудить он свой пыл. Но остудить пыл не получалось, напротив, возбуждение нарастало. А детишки ворья сейчас за границей обучаются… - задумчиво произнес он про себя. Ну-ну!

Что я могу сделать для нее в этой ситуации? – задавался он вопросом. И вообще, я могу что-нибудь дельное сделать? Самая заманчивая перспектива для меня сейчас – это найти подходящего жильца или жиличку и начать наконец-то получать хоть какие-то деньги. Не очень радужная перспектива. Это позволит влачить полунищенское существование, и тешить себя иллюзией на скорую всемирную славу. А вместе со славой придет и достаток? Сомнительно. А деньги сейчас понадобятся, и немалые! Слава! – он тяжело вздохнул. Нужна теперь эта слава!

Его текущие дела требовали решения, но делами совершенно не хотелось заниматься. Редакторы ждали ответа. Требовалось срочно поправить текст и отослать его, но делать ничего не хотелось. Взяв папку с незаконченной еще рукописью, он машинально переворачивал листочки, один за другим. Для экономии писал он на обратной стороне старых уже исписанных листков. На глаза ему попался детский рисунок – дерево, а на нем висят плоды. Яблоки, груши и сливы росли на одном дереве и были подписаны для ясности. Захлопнув папку, он поднялся.

На улицу, на свежий воздух! Привычное движение поможет успокоиться, позволит проанализировать все на трезвую голову. Свежий воздух, движение – они всегда были его союзниками! Быстро одевшись, Евгений вышел на улицу.

Пытаясь отвлечься , он шел быстрыми шагами. Ему не хотелось никого видеть, но как нарочно в этот погожий солнечный день ему навстречу попадались по большей части молодые мамаши с колясками. Гуляли! Двигались они, не спеша, подставляя румяные лица лучам ласкового солнца, загорали, надо понимать, оздоровлялись. Выглядели мамаши сосредоточенными на своих внутренних ощущениях, по сторонам не глядели и производили впечатление довольных жизнью молодых женщин. Так оно и было конечно. Коляска, ребенок, муж на роботе – жизнь удалась! Все идет как надо!

Им значит все, а моей дочери ничего! – тоска сжимала горло мужчины железными клещами. Быстрый темп ходьбы мало помогал, печаль не уходила. Ну и к чему я пришел в результате? – все спрашивал он себя. Жена ушла, теперь вот, без дочери могу остаться? Безденежье достало уже! Квартиру что ли продать, зачем мне теперь она, квартира? – прикидывал он возможные варианты, но понимал, что это не будет решением вопроса. Без квартиры куда податься? Хоть бы подругу завел, надежную! Так нет ее! Татьяна приютит, конечно, на время, только вот, нужен ли я им с Сашей!

Деньги и еще время! На все нужно время! Быстро мне из трясины не выбраться! А медленно – удастся ли? – Евгений усмехнулся. Идущая навстречу женщина удивленно посмотрела на него.

Отдохнуть бы от забот, на пляже бы поваляться у любимого Черного моря в Лазаревском! Поправить бы пошатнувшееся здоровье, да и о творчестве забыть хотя бы на пару месяцев ! Так надоело все! Нет, об отдыхе можно забыть надолго. Теперь все силы – на выручку дочери. Справлюсь ли, по силам ли? Вопросы оставались без ответа. Без потерь мне эту ситуацию не преодолеть! – признался он самому себе. Поседею – не беда, седина бобра не портит! Дочь бы выкарабкалась – это сейчас самое главное! Я-то, что! Я свое пожил уже. Я сейчас старше своей матери!

Придя домой он, машинально включил компьютер и увидел письмо от редактора, которого ждал давно. В письме говорилось о том, что его рукописи приняты и будут опубликованы в ближайшее время. До лампочки теперь! – вздохнул мужчина и тряхнул головой, пытаясь отвлечься. Уснул он поздно и сон его был тревожный.

На следующий день он разместил новые объявления о преподавании венгерского языка – авось, поможет! С комнатой тоже следовало поторопиться. Набравшись терпения, он обзвонил крупные агентства. Поговорил с агентами, ввел их в курс дела, предупредил, что договора заключать не будет. Его выслушали, приняли к сведению. Спустя неделю поступили и отклики.

Редкие посетители приезжали смотреть его комнату, но договориться по- прежнему не удавалось, а время шло. Евгений притих, не выдвигал уже непомерных требований, но дело все равно застопорилось. Сказывалась общая обстановка в Москве. Слишком много стало предложений о сдаче жилья в аренду, москвичи вошли во вкус, а потенциальные арендаторы из глубинки, почувствовав сокращение своих зарплат, не спешили откликаться даже на заманчивые предложения.

Долги по коммунальным услугам беспокоили Евгения больше всего. Это сейчас со мной еще разговаривают, а скоро перестанут разговаривать и начнут выдвигать требования, под дверью появятся приставы, все как у соседки! – сокрушался он. За примером далеко ходить не надо было, у соседки уже отключили электричество…. Веселая перспектива! А мне покой для дочери обеспечить нужно! Что еще можно предпринять, где достать деньги?

Заложив по привычке руки за спину, он прошелся по комнате. Где достать деньги, только чтобы срочно? Переводы? Нет, слишком хлопотно! Ученики? Хорошо бы, да что-то не много желающих осваивать трудный венгерский язык на горизонте! Никаких других мыслей в голову не приходило, да и не хотелось ему напрягаться на эту тему – надоело уже!

Неспешная продажа имущества, будь то книги или сервизы, позволяла влачить жалкое существование, а еще теплилась надежда на скорую сдачу комнаты. Деньги! Помимо воли Евгения, банкноты различного достоинства, упакованные в тугие пачки, периодически рисовались воображением. Красочные, надо признать возникали картинки. Обычно виделось сразу несколько туго перетянутых бечевкой толстых пачек, небрежно разбросанных по журнальному столику. Они лежали рядом с пачками исписанных листков, рядом с гелиевыми ручками разного цвета, которыми обычно правил тексты Евгений. Вид тугих пачек внушал уверенность – теперь все, нужда позади, теперь можно расслабиться! Гарантирована поездка к теплому морю и обучение дочери в престижном университете, если все благополучно сложится, конечно! Откуда взялись деньги? Бог ведает! Появились наконец-то долгожданные спонсоры, или дошли чеки с “Амазона ” – все может быть! Главное – вот они, лежат на столе, ждут решения хозяина.

Однако со временем яркие краски воображения поблекли. Оно и понятно, как говаривал классик – бытие определяет сознание. Евгений пробовал было вообразить, что будет делать с деньгами, как будет веселиться, но ничего придумать не мог. Даже о хорошо изученной Венгрии не думалось. Жизнь настолько скрутила его в бараний рог, что единственным желанием стало расплатиться с долгами да добежать до ближайшего супермаркета и накупить продуктов.

Причем, самых обыкновенных продуктов – сахар, соль, спички, крупы, ни о каких деликатесах речи не было. Создать запасы хотя бы на месяц, вот цель. Зачем все это! – урезонивал он себя. Не дай бог конечно, война начнется, так никакие запасы не понадобятся. Поставят меня в строй, а в вещмешок за спиной много продуктов не положишь, да и ни к чему уже будет, обеспечат довольствием.

Бедное стало у меня воображение! – оценивал он сам себя. Прокормиться бы только. И это писатель! Впрочем, положительные моменты из такого анализа ситуации тоже вырисовывались. Ничего, злее буду! – убеждал он себя.

Для поднятия духа Евгений позвонил Татьяне, втайне надеясь перехватить у не немного денег. Что я тебе могу сказать! – ответила она, выслушав его туманную речь о ближайших перспективах. Иди работать! Ты как жена моя бывшая отвечаешь! – укорил он ее. Никакого дельного совета. А я, по-твоему, не работаю! – Деньги где? – Пока нет, но должны, же появиться! Вот, и перебивайся, как хочешь! – подытожила она. Голова у тебя на плечах есть, руки-ноги целы, ты кандидат наук, между прочим, а на меня не рассчитывай. Кому нужна эта степень? – искренне удивился он. Ну, да ладно, не очень-то и рассчитывал. Дочь вот, на мне! – попробовал он уповать на жалость. Куда там – Москва слезам не верит! А ты как думал! – парировала собеседница очередной выпад. Женщины ради детей полы грязные моют, наступают себе на горло! Это сравнение развеселило Евгения, припомнились времена директорства. Помогал он женщинам тогда зарабатывать на хлеб, добрый был очень, мужей их на работу к себе устраивал. Ха-ха! Вот были времена, даже не верится! А на чай, сколько кидал официантам в той же Венгрии! Много чаевых теперь не дам! – успокаивал он себя. Дорваться бы только, вместе с любимой дочерью, разумеется! Тема была хорошо знакома, но развивать ее он не стал – что воду в ступе толочь! Татьяна между тем вошла во вкус и ударилась в глубокие рассуждения насчет правильного образа действий, а наученный горьким опытом Евгений, не вступая в диспут, аккуратно положил телефон на журнальный столик и принялся глубокомысленно смотреть на стену. Прерывать подругу он деликатно не стал, изредка она деньги все-таки подбрасывала. Через минуту, дав подруге выговориться, он взял телефон и, как ни в чем не бывало, поинтересовался, - да, а как поживает твой Саша? Нормально! – ответила она уже спокойно, выговорилась, значит. Поговорив еще немного, собеседники закончили содержательный разговор. Денег ему не дали, зато твердо пообещали, что и не дадут в обозримом будущем. Веселые перспективы!

Время шло. Дочь выписали из больницы, но окончательного заключения не сделали. Все было по-прежнему, творчество, заботы о хлебе насущном. Вместо института дочь стала ходить в библиотеку заниматься и пропадала там целыми днями.

Вместе с тем все больше становилось похоже на то, что в стране назревали серьезные перемены. Происходило то, что и должно было произойти – режим зашатался. Незаметно так пока, но определенно, и внимательным взглядом Евгений отмечал характерные признаки скорых перемен . На вид пока все оставалось без изменений – блестящие машины колесили по городу, возводились новые здания, люди спешили на работу и усталые, возвращались с нее вечером . Казалось, что жизнь кипит, как прежде. Но….

С выводами он не торопился – слишком много ушло сил на борьбу за выживание, хотелось покоя хоть ненадолго, отоспаться и отъесться просто. Да еще создать запасы продовольствия. Но с запасами ничего не получалось, цены росли быстрее его покупательской способности.

Первоначальный диагноз дочери, слава богу, не подтвердился, но его предупредили о необходимости повторного обследования через год. Дочь потихоньку все чаще стала кормиться у матери, игнорируя его готовку, а он и не возражал против этого. Это для него горсть риса на ужин – нормально. А каково приходится девушке? Похудела она сильно.

Текучка, текучка! За заботами о хлебе насущном время летело незаметно. Снова утро, снова подъем! – только и успевал отмечать Евгений. Привычная работа быстро поглощала внимание, задумываться было некогда, только и успевай поворачиваться! Но когда до Нового Года осталось две недели, он заставил себя подвести итоги, хотя подводить их ему не хотелось. Все и так было ясно. Ситуация запущена донельзя и потребуется немало времени чтобы обрести душевный покой и войти в форму. Подспудно он отметил, что с писательством дела обстоят не то что бы хорошо, но вполне удовлетворительно, но осознание этого факта не добавило радости. Ему становилось все равно. Прав был Вийон, – “пустое брюхо к песням глухо ”! Сказывалась накопленная годами усталость.

Да и что зачем подводить итого? Расстраиваться только! Дочь вылетела из института, жена оставила насовсем, в долгах как в шелках – чему тут радоваться? Одно хорошо – времени свободного много появилось, можно осмотреться вокруг. Однако как изменилась Москва за последнее время! В этом Евгений имел возможность убедиться, направившись в комиссионный магазин с коллекцией марок, собранных им в далеком детстве. Не часто он ездил на метро за последнее время, пешком все больше. Покачиваясь в такт движения вагона , Евгений не без интереса посматривал на пассажиров и гадал – много ли ему предложат на этот раз? Молодежи в вагоне было, и это хорошо. С молодежью веселее! У многих в руках были электронные игрушки, и игры шли полным ходом, кто-то читал электронные книги, а двое парней даже открыли ноутбуки и сосредоточенно работали. И то, что время терять даром! Бросались в глаза приезжие кавказцы, азиаты, но это давно стало привычной картиной для московского метро. Впрочем, Евгений отметил про себя, что гостей столицы стало значительно больше, чем раньше. Понравилось в столице, значит.

Продать в ту поездку марки не удалось. Оценщик равнодушно полистал страницы альбомов и назвал такую мизерную цену, что Евгений без сожаления подхватил свои альбомы и удалился восвояси. Ничего что без денег, зато свежими впечатлениями обогатился! Накануне он продал старые книги, и это служило слабым утешением. На хлеб пока хватало, долги по коммунальным услугам напрягали только. Долги! Как это я раньше жил без долгов? – даже удивился Евгений.

Да что я так волнуюсь, черт с ними, с долгами, пусть себе растут и дальше! – пробовал было успокоить он себя. Но не тут-то было! В памяти тут же возникла картинка недавней встречи в подъезде с рослым сантехником из конторы, обслуживающей их дом. Тот разносил по квартирам должников требования срочно погасить задолженность. А меня там нет? – заволновался Евгений. Сейчас посмотрим, – деловито ответил сантехник, и полистал толстую пачку. Нет! – ответил сантехник, с сожалением. В тот раз его в списке должников не оказалось. А что будет через пару месяцев? Спокойно жить не дадут, это понятно. Сантехник то ладно! А то молодые люди из пресловуто известной молодежной организации ломились к соседке и мягко так, но долго журили ее за долги по коммунальным услугам. И на Евгения посматривали – не поговорить ли и с ним, заодно? Очень весело было слушать! Но и это не все! А еще громилы из службы безопасности какого-то банка наведывались к должникам постоянно. А грозные уведомления висели на стенах! Жуть! Нечего сказать, веселые перспективы!

Все бы ничего, пережить можно, Евгению давно было не привыкать к неудобствам, да о спокойствии дочери предстоит заботиться теперь. Не много у нее защитников кроме него, мать только. Одумается, может быть, отдохнет да и возьмется за учебу! А для занятий покой подразумевается просто. Как же без него!

Эх, не было в наше время таких проблем! – вздыхал изредка Евгений, припоминая далекую юность. Было, что вспомнить, приятного конечно. В восемнадцать лет он впервые попал в Венгрию благодаря заботам своих родителей. Фотографии остались от той поры . Интересные такие фотографии! На теннисном корте он стоит с девушкой из Люксембурга по имени Дениз, в руках у них ракетки, на головах бейсболки, все как положено. Где она сейчас? Внуки ее уже играют в теннис, наверное. Времена были другие? И тогда забот хватало! Евгений тряхнул головой, отгоняя далекие воспоминания о приятном отдыхе на Балатоне в партийном доме отдыха, не позволяя себе расслабиться. Это удалось сделать довольно быстро, достаточно было ему бросить взгляд на пожелтевшие обои в комнате, на паркет, требующий ремонта, на выцветшую мебель . Менять пора давно обстановку! Другой бы расстроился от подобной картины, но не Евгений.

Надо сказать, что духом он отвердел, стал решительнее, злее что ли! Это раньше во время тренировки в спортзале, лет десять назад, когда озорник тренер подзуживал его, - перед тобой тот самый рыжий пес, бей сильнее! – Евгений оставался безучастным, работал по лапам ни шатко, ни валко. Напрягаться только! Какая разница – рыжий пес или кучерявый! Сейчас, наверное, вложился бы в удар по полной программе. Жаль силы уже не те! Впрочем, ударить еще могу, - не забыл похвалить себя герой и на этот раз. Особенно если битой ударить!

Сдать комнату ему удалось лишь за неделю до Нового года, когда казалось, что никакой надежды на благополучный исход дела уже не осталось. Но тут ему улыбнулась удача. Замолвили, надо понимать за него словечко там, наверху перед праздниками. Опытная женщина из крупного агентства недвижимости, с которой он беседовал накануне, подобрала-таки подходящую кандидатуру. Это оказалась полненькая девушка откуда-то с Урала, тихая и скромная. Без вещей почти, она наконец-то поселилась у него в комнате . И хлопот почти не доставляла. Целыми днями, сидя в кресле, девушка изготавливала поделки из бисера и продавала их на выставках народного творчества. Ее почти не было видно. Идет дело? – интересовался только у нее гостеприимный Евгений. Идет! – тихо соглашалась она. И, все на этом. Эротических ощущений девушка не вызывала, зато деньги платила исправно. Сразу стало немного легче. Появилась надежда. Не съехала бы только она раньше времени! – заволновался даже хозяин. Что тогда? Опять поиски, и где на этот раз? Строить новые планы не хотелось, требовалось время, чтобы переварить этот маленький успех. Тайком Евгений посматривал на девушку, гадал – что за человек поселился у него, чего ждать от новой жилички ? Из глубинки приехала, даже говор у нее не московский! Но время шло и становилось понятно, что особых забот новая жиличка не вызывает, она прижилась у него . Остались еще скромные девушки на Урале! Тут Евгению просто повезло.

В борьбе за существование возникла небольшая пауза и, воспрянувший духом писатель принялся оценивать дальнейшие перспективы в финансовом плане. Новый год на носу! Значит, и новые перспективы? Но, никаких новых перспектив не, оказалось, все шло по-старому. Удалось продать кое-что из старья, но не более того. Благо старья накопилось в трех комнатах достаточно. Кое-какие продукты купить удалось! Но после покупки продуктов денег на елку не осталось. Что за Новый год без елки! Опять заботы, мелочные заботы! А время, как быстро летело время! За заботами только и успевай поворачиваться!

Как-то утром за пару дней до Нового года Евгений, размявшись в парке на утоптанном в снегу пятачке, подошел по сугробу к густой елке и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, отломил от нее две большие ветки, одну для себя, другую для дочери . Ветки он тут же спрятал за полу основательно потерной черной куртки, и всю обратную дорогу большие иголки больно кололи его тело. Ничего, иглоукалывание входит в программу оздоровления, - подбадривал он себя, но иголки кололись-таки очень больно. То, что Новый год придется встречать без настоящей живой елки уже не вызывало сомнения. Бог с ней, с елкой, купить бы дочери мандаринов! – вздыхал Евгений.

Перебирая возможные варианты, он вспомнил про старого техникумовского приятеля. Пожалуй, можно попробовать! Вечером того же дня он набрал знакомый номер. Старательно подбирая слова и называя приятеля не Саша, как раньше, а Александр, Евгений поинтересовался последними новостями – как сам, как жена? Называй меня Саша! – перебил тот дружелюбно. Тогда Евгений перешел к главному вопросу. Ты не одолжишь мне пару тысяч Новый год встретить ? – обратился он к приятелю напрямую. Отчего не одолжить, одолжу! – согласился Саша, и попросил перезвонить ему, завтра вечером. Это была большая удача! Что значит старый товарищ!

Вечером следующего дня Евгений набрал номер приятеля, но ему никто не ответил. Странно! – подумал он про себя. Через полчаса он перезвонил снова, и снова ему не ответили. Еще через час он сделал последнюю попытку дозвониться до приятеля. Молчание! Удивление сменилось недоумением. Евгений расстроился, но не потому, что подвел приятель, здесь как раз верный солдатскому правилу он подстраховался, перехватив деньги у богатенького соседа, а потому, что порядочный человек, каким считал Сашу Евгений, не сдержал обещания. Запросто так, по ходу дела, взял да и подвел накануне Нового года! Обидно! Похоже, что кидать друг друга стало привычным делом в современной России! – усмехнулся Евгений невеселым мыслям . Успешно внедряется новая идеология в массы, успешно! Тем беспощаднее следует бить по этой поганой идеологии! – напомнил он себе.

Но, как выяснилось, волновался он напрасно. Поздно вечером, часов в одиннадцать раздался звонок мобильного телефона. Звонил Саша. Ты извини, что я не дождался тебя! – услышал Евгений его взволнованный голос. Рано освободился, и мы поехали на дачу, только сейчас доехали, - доложился приятель, как показалось Евгению, не без гордости. Да не бери ты в голову! – ответил Евгений, радуясь тому обстоятельству, что старый приятель объявился, не забыл про него. Жаль только, денег не будет! – мелькнула только мысль помимо его воли. Хочешь, я переведу тебе деньги на карту? – предложил между тем приятель. Конечно! – радостно согласился Евгений. Такого подарка он не ожидал. Дорого яичко к христову празднику! Деньги ему перевели буквально через пять минут. Ура! Мандарины теперь дочке гарантированы! В последний день уходящего года он накупил продукты к праздничному столу и даже частично расплатился за стоянку.

Небольшие успехи вселили литератору уверенность, что рано или поздно он преодолеет трудности, и может быть, даже наступят веселые времена. Уместно заметить, что начиная с этого переломного момента, ему действительно немного полегчало в финансовом отношении, угроза голода отступила. Деньги деньгами, но еще он радовался тому, что не обманулся в старом товарище. Не подвел его тот, выручил в трудную минуту.

Однако сразу Евгений перевел эмоции в практическую плоскость. Кстати, Саша…. Крепкий мужчина, его сверстник, как и Евгений тоже слыл неравнодушным к спорту. Почему вдруг Евгений озадачился этим вопросом? Ответ был простой.

Интересно, а если, не дай бог конечно…, - тут Евгений усмехнулся. Не дай бог полыхнет огнем в стране? Так, Саша мне союзник будет или противник? Любой пожар разделит общество на два враждующих лагеря, это понятно. А ведь Саша воевал в Афганистане, танкист, стрелять из танковой пушки умеет, стрелял когда- то, рассказывал скупо о тех временах. Все так. С одной стороны, приятель явно сидел на теплом месте, неплохо зарабатывал, а вот с другой стороны, вряд ли он в восторге от существующих порядков. Впрочем, бог ведает! Да ладно, время быстро расставит все на свои места! – как всегда на философской ноте свернул Евгений глубокие размышления. Новый год на носу, ветку наряжать пора!

Новый год он встретил в гордом одиночестве. Дочь ушла к матери, а девушка, снимавшая у него комнату, рано легла спать. И хорошо, что легла! В таком важном деле, как встреча Нового года не нужна случайная попутчица. Деньги она платит исправно, и ладно, а подходящую женщину, с которой не стыдно будет выпить бокал шампанского, все равно искать придется. А пока один, так один, не привыкать!

Это был первый Новый год на его памяти, который он встречал без настоящей большой елки. Обычно елку он придирчиво выбирал на елочном базаре часов за десять до наступления праздника, большую, до потолка, привозил ее на своей старой машине, причем половина елки торчала из окна, старательно устанавливал и собственноручно наряжал ее. Любил он это дело. Традиция! Лишний повод о душе подумать появлялся. На этот раз коробка с игрушками так и осталась лежать нетронутая. Но о душе повод вспомнить появился. Многое поменялось в его жизни за последнее время. Евгений понимал подспудно, что оставшаяся часть его жизни, скорее всего, будет сильно отличаться от той части, которую он прожил. Вот только, в какую сторону произойдет изменение, пока было не ясно. Оставалось надеяться на лучшее. В глубине души теплилась надежда, что все будет хорошо, что сам будет сыт и пьян, и дочь будет благополучно учиться в надежном месте. Мечты! Изменились и приоритеты.

Нет больше рядом жены, зато теперь дочь на попечении, и творческая работа поглотила полностью. Общество тоже сильно изменилось и , похоже, что дальнейшие изменения будут нарастать стремительно. Все больше ему казалось, что вскоре зародятся какие-то глобальные события, которые изменят привычный уклад жизни. Опять возникал вопрос – а в какую сторону произойдут изменения, уже в обществе? Это ведь, скажется и на жизни писателя обязательно. В одном ведь, котле варится варево. Хотелось верить, что и тут будет порядок. Дожить бы, только. Что-то часто стала беспокоить боль в правом боку? Да, ладно. Лишь бы с дочерью все было бы в порядке. Сам-то уж, как-нибудь! И здесь оставалось надеяться только на лучшее.

Праздник закончился. Впереди ждали рабочие будни. Не давая себе передышки, усилием воли Евгений заставил себя заниматься привычными делами, и даже немного ускорил темп работы. Сдача комнаты позволила несколько улучшить рацион, на столе появились давно забытые продукты – масло, сыр, молоко, но о достатке оставалось пока только мечтать. Дочь немного воспрянула духом, поверила видимо в то, что трудности преодолимы. Его плачевное состояние отражалось и на ней. Нелегко ведь, пришлось девушке! Но выстояла вместе с ним! Однако денег за аренду комнаты недостаточно для полноценной жизни. Нужны еще источники дохода! Хватит перебиваться, действуй! – напоминал себе Евгений. И, действовал! Он старательно разместил в интернете новые объявления о преподавании венгерского языка, но откликов не последовало и на этот раз.

А что, если я предприму неординарные шаги, например, обращусь за содействием к какому-нибудь официальному лицу высокого ранга, разумеется? – спрашивал он себя. Терять-то мне нечего! К этой мысли он возвращался снова и снова. Искал слова оправдания. Я ведь уже достаточно известный писатель, из-за рубежа редакторы приезжали даже! Да, было такое дело, было. Посидели, выпили, сфотографировали его со всех сторон зачем-то. Через несколько дней решение назрело. Попробую! Только вот, к кому бы обратиться и что поставить во главу угла в обращении? – он перевел размышления в практическую плоскость. После короткого раздумья Евгений открыл сайт одного серьезного министерства и посмотрел на форму обращения. Так-так! Все понятно! Обращаются граждане, обратиться можно. От офицеров запаса есть подходящая строка. Раздумывал он недолго. Я, правда, никогда не служил, но сборы проходил, и офицером запаса являюсь, старший лейтенант, между прочим. Да, будь, что будет! – Евгений махнул рукой и взялся за карандаш. Обогащусь опытом общения, уже польза будет.

Наскоро составив обращение от имени писателя, офицера запаса, готового еще послужить Родине, Евгений после недолгого колебания отправил письмо по электронной почте. Новые читатели вскоре гарантированно появятся, - ухмыльнувшись, отметил он положительную сторону очередного рискованного начинания. Только бы на сборы не забрали!

Старый солдат задумался, припомнив подобное обращение. Было в его практике уже такое, было. Тоже от хорошей жизни…. Произошло это много лет назад, когда он, уже начав заниматься литературным трудом, по инерции еще продолжал искать работу. И тогда к серьезным людям обратился за содействием. Откликом стало то, что у него появился очень старательный ученик по венгерскому языку. Уважительно они относились друг к другу, да тот и не скрывал особо своей принадлежности. Капитаном милиции по его словам работал раньше. Занимался бывший капитан хотя и усердно, но до предела своих возможностей, а дальше просто не смог. Ужас отражался на его лице, когда Евгений начинал разбирать сложные правила. Непростое это дело учить венгерский язык, не всякий капитан справится. Интересно, чем порадуют на этот раз? – снова усмехнулся большой знаток венгерского языка. Пришлют очередного капитана? А, все равно, пусть хоть так содействуют! Ученик прилежный попался бы только.

Пока же, не ожидая скорого ответа Евгений, нагрузился старыми книгами и отправился к знакомой продавщице на книжный развал – торговаться. Кое- что у него взяли и на этот раз, и через день, и через два, но предупредили, чтобы такое старье он больше не приносил, своего добра мол, хватает . Это не вызывало сомнения. Пока он общался с продавщицей, граждане подходили и интересовались – нельзя ли и им принести свои старые книги? Приносите! – милостиво разрешила работница прилавка. Подумаешь, и без вас управлюсь! – размышлял по дороге к дому офицер запаса, хрустя ботинками по свежему снегу и играя в кармане вырученной мелочью . На хлеб в очередной раз хватило!

Подобные развлечения хоть и оживляли несколько рутинную картину его быта, но ответа на главный вопрос не давали. Как жить дальше? – спрашивал он себя. Долго еще держаться на подножном корму? А отдых, а развлечения, а учеба дочери, а прогулки с девчонками? Машину поменять давно пора! На чеки с Амазона, похоже надежда слабая, да и почитателей творчества с пожертвованиями что-то не видно на горизонте! И почитательниц творчества тоже! – не забыл добавить он немаловажную деталь в своих рассуждениях. Про женщин он никогда не забывал. Кстати, что там думают по поводу моего обращения? Мочат что-то.

Минула еще неделя-другая. Никаких откликов не последовало. Все шло своим чередом, без крупных потрясений. Почему они молчат? – озадачился Евгений. Реакция должна последовать обязательно, только вот - какая? Как будто неизвестно, какая реакция ! – тут он даже развеселился, представив подходящую картину. Любое обращение к руководству на Руси всегда считалось большим прегрешением. Эка, новость! Руководство и так все знает и не любит, когда отвлекают по пустякам. Или ты забыл? – напомнил он самому себе. Ты же был директором охранного предприятия, и хорошо помнишь свою реакцию на обращение охранников по любому поводу! Кроме раздражения те обращения ничего не вызывали, хоть бы и были по делу. Бойцы должны безропотно нести тяготы службы – это понятно! Так и там, то же самое. Что! – воскликнут возмущенно. Тут воображение разыгралось просто. Старший лейтенант! У нас полковники не при деле, случается, других забот полон рот. На сборы его, на сборы! Там окажем содействие! Или другой ответ пришлют – мы бы рады заняться тобой, да руки до тебя не доходят, повезло тебе, старший лейтенант запаса…. Живи пока. Ха-ха! Вот весело станет! Второй вариант более вероятен. Правда, возможен еще один вариант развития событий. На тебе,- скажут, - деньги из специального фонда, звание рангом повыше, нет, двумя даже, заслужил, работай только, трудись и дальше на благо Родины! Так бы, по-хорошему…. Но это казалось уже из области фантастики, и как практический человек Евгений не позволял себе надолго увлекаться мечтами. Хватит с меня видений! – урезонил он себя, намечтавшись вдоволь. То красочное наказание всякой сволочи, мерещится, то по Венгрии катаюсь на машине с деньгами и девчонками, хватит мечтать-то! Легко сказать! Мечты, мечты….

Что-то часто я стал сам с собой разговаривать! – упрекнул он себя, хотя и понимал, что при его круге общения это нормальное явление. Не с кем ему было больше разговаривать. Лена старательно избегала общения, а у дочери появились свои интересы, и ей с папочкой разговаривать стало некогда. Невоспитанная девушка! – ворчал про себя папаша, тая впрочем, в усах улыбку. Старой подруге Татьяне своих забот на швейном производстве хватало , словом, никому до писателя не было дела. И это было понятно. И никто даже с места не сдвинется, погибай, пропадай именинница! – детский стишок охотно цитировался им по такому поводу .

Да, Евгений все понимал, а потому особо и не сердился, перенося невзгоды в одиночку и не делясь тяготами своей жизни ни с кем. У всех знакомых своих забот хватало, да и знакомых почти не осталось . Иногда он думал, правда, что Лена, бывшая жена его могла бы быть к нему повнимательнее, но и здесь не ждал поблажек. Сам справляйся, сам с усами, - просто напоминал он себе в минуты слабости. Впрочем, мысли о бывшей жене сразу бередили старую рану, и успокоиться было непросто. Эх, Лена, Лена! – вздыхал он только. Опять эта привычка! Пытаясь отвлечься, он прохаживался по комнате, заложив руки за спину.

Другие женщины? Что-то не видно их на горизонте! Оно и понятно – кому нужен писатель без денег! Да бог с ними, с женщинами, перебьюсь как- нибудь, – утешал себя мужчина, но понимал, что это слабое утешение. Вопрос оставался открытым и ждал своего решения. Только вот, в какой последовательности его предстоит решать? И это казалось понятно. Сначала появятся деньги, а за ними, без длительного перерыва и женщины. Они вместе приходят и уходят! – свернул он свои размышления по обыкновению на философский лад.

Неделю спустя Лена сама позвонила ему по какому-то незначительному поводу. Он обратил внимание на то, что совсем по-другому разговаривал с бывшей женой. Изменилась интонация, тон стал другим и к неудовольствию Евгений отметил, что говорил с ней как с посторонним человеком. Время сделало свое дело. Бывшие супруги отдалились настолько, что утратили доверие друг к другу, жили уже своими интересами и делиться планами не собирались. Все, не повернуть время вспять! – вынужден был констатировать бывший супруг. Ждать больше нечего, пора искать новую подругу. А, Лена? Это был ее выбор. Матерью для ребенка она останется навсегда.

Казалось бы, решение принято, но прошло немного времени, и Евгений вновь вернулся к терзавшему его вопросу. Нелегко избавиться от прошлого! Почему она ушла? – эта мысль не давала ему покоя. В поисках ответа он анализировал ситуацию во время прогулок на свежем воздухе, стараясь не поддаваться эмоциям, а докопаться-таки до истины. Докопался ли, бог ведает!

Но все больше он склонялся к мысли о том, что Лена предпочла таким образом решить жилищные проблемы своего сына, мальчика Ромки. Двадцатипятилетний прохиндей привык сидеть за спиной мамаши, да и за бабушку не прочь был спрятаться. Другой жизни он не знал и, похоже, что собрался жить за чужой счет и дальше. Появились такие типажи на Руси, узнаваемо все стало. Как жалобно и звонко бывало, он кричал – мама, бабушка, обижают! Те и сбегались на выручку. А главным гадом считался, конечно, Евгений.

Но если все так, то жалеть об ее уходе не стоит, - решил он после мучительных раздумий. Оставила ради своего сынишки? И, ладно. Надо будет найти способ и объяснить мальчику Ромке, что тот был неправ. Есть такие ребята, которые привыкли жить за чужой счет!

Тут ему припомнился ролик из интернета, где чернявый молодой человек, ну вылитый мальчик Ромка запускал бумажного голубя. Весело так запускал, радостно ему очень. Все запускал и запускал…. Только кружатся голуби над разоренной и опустошенной Русью, кружатся и падают на землю. Может быть, сумеем навести и здесь порядок! – хотелось верить Евгению . Сразу найдется дело и таким мальчонкам!

Навести порядок! Хорошо бы! С кем, только? – вопрос был не праздный. С менеджерами, заполнившими офисные здания? На Болотную площадь они вышли, пошумели, а дальше то что? Эти люди целыми днями сидят в помещениях, соответственно целыми днями подвергаются обработке. Их сознание давно отравлено ядом стяжательства. Так Евгению казалось, со стороны . Только прав ли он был? Со стороны-то конечно виднее! Он находил аргументы, чтобы убедить себя в том, что не ошибался . Промывка мозгов идет полным ходом? Идет, несомненно. Им постоянно внушают, что работают они на хозяина, да они и сами понимают это. На хозяина, а не на общество! На место одного менеджера придет другой менеджер, и отряд даже не заметит потери бойца. Не случайно в разговорах упоминалась фраза – офисный планктон! Презрительное надо заметить название. Ну, хорошо, труженики трудятся.

Ну а ворье-то кем себя считает – никак, элитой общества? Тут, отвлекшись ненадолго, Евгений основательно развеселился. Ха-ха! Из грязи да в князи! Сирены впрочем, они освоили, но как были плебеями, так ими и остались. Ладно, тут думать и думать.

Хорошо, а кто еще? Анализируя ситуацию Евгений, старался рассмотреть положение дел под различным углом зрения, со стороны людей разного достатка и социальной принадлежности . Кто еще? Труженики полей? Что-то не видно их и не слышно про них ничего, имелась в виду конечно социальная активность. Еще? Студенты? Те конечно имеют свое представление на общественные отношения, да вот берегут себя они очень, надо понимать для будущих свершений. Служивые? Те на довольствии. Охранники, водители машин, развозящие продукты по магазинам? Так им и выспаться некогда.

Правильно говорила Татьяна – все заняты насущными заботами, никому ни до кого нет дела ! Однако изменения в обществе коснулись уже каждого человека в стране. И что, все довольны? Того добивались, чтобы узкий круг веселился от души? Тут ему пришли на память события уже далекого прошлого. Тогда в начале девяностых годов расслоение общества стало видно уже невооруженным глазом. Наступили новые отношения между людьми. Бросалось в глаза, рядовые члены организаций активно способствовали обогащению своего хозяина – еще бы, кусок с барского стола перепадал и им ! Тот же братец скупал уже машины десятками, и бросал иногда надоевшую машину своей челяди. Становилось все интереснее гадать – а что же будет дальше? Но скоро все встало на свои места. Поверившие в безнаказанность рвачи принялись набивать свои карманы снова и снова. Ничего больше. Да и баловать челядь перестали. Урвать от общества кусок и оприходовать его. Все! Это ничего, что складывать добро уже некуда. Характерный пример пресловутой воровки из ведомства тому подтверждение. Плебейка у корыта. Вряд ли, всем это нравится. Молчат пока, только.

Однако подобные мысли как приходили в голову Евгения, так и уходили без ответа. Заботы о хлебе насущном выходили на первый план теперь и у него, как и предсказывала Татьяна. Все меньше времени он уделял анализу ситуации, творчество, а с творчеством и идеология постоянно отодвигались бытом на второй план. И хотя ему удалось пока остаться писателем и даже наладить более-менее сносное существование, на большее сил не хватало. А потраченные на выживание силы восстанавливались с большим трудом.

Простой случай наглядно продемонстрировал ему, насколько сильно он изменился внешне, да и внутренне тоже. У Татьяны скончалась мать, жилистая старуха, про которую в своем кругу они говорили, что жить ей до ста лет, не меньше! Да вот не сложилось. Конечно же, Евгения позвали на поминки.

Подгадав время обеда, пешком он приближался к знакомому дому, где раньше бывал неоднократно. Ничего не изменилось за эти годы, тот же унылый пейзаж, разбитая асфальтовая дорога во дворе да обшарпанные скамейки. Машина Саши стояла на видном месте украшением двора.

Лет семь назад Евгений уже побывал на поминках в этом доме. Тогда провожали отца Татьяны, а теперь вот, подошла очередь и ее матери. Время не стоит на месте! Татьяна стояла на лестничной площадке и курила. Подошел и Саша. Поздоровались, обнялись. Евгений кратко выразил соболезнование.

Как ты изменился! – воскликнула Татьяна и даже сделала пару шагов назад, чтобы получше рассмотреть гостя. Похудел сильно и постарел сразу! Неужто так сильно изменился? – озадачился Евгений. По его прикидкам выходило, что за все время испытаний потерял он килограмм десять, не больше. Значит, сейчас должен весить не меньше семидесяти килограмм! Ты не преувеличиваешь? – обратился он к подруге. Выглядишь как Кощей Бессмертный! – подтвердила она. Евгений вопросительно посмотрел на Сашу. – Так? Да, так! – кивнул тот. Ну и ладно! – не стал спорить Евгений. Отъемся еще, бог даст! Весов напольных у тебя нет? Весов не оказалось. Ну, веди к столу, сейчас отъедаться буду! – махнул рукой Евгений.

Они зашли в квартиру в большую комнату, где стоял накрытый стол. Гости уже сидели на местах и тихо переговаривались. Евгений бросил взгляд на гостей. Пара старух, родственники еще какие-то – все знакомые лица! На этот раз поминки выглядели куда скромнее! За столом выделялся сын Татьяны – Алеша. Молодому мужчине уже исполнилось тридцать лет, недавно он женился, и его симпатичная жена сидела рядом. Приступили к трапезе. Посидев пять минут для приличия, Евгений тихо переместился на кухню – спокойно отъедаться от посторонних глаз подальше. Его замашки были хорошо известны узкому кругу лиц, а потому никто не удивился. Да и не до него было, за разговорами. Татьяна и Саша потянулись за ним на кухню. Можно было расслабиться. – Помянем? – Да! Выпили водки. Со скорбным лицом без долгого перерыва Евгений умял три отбивных и, с большим сожалением остановился. Нельзя больше! – объявил он компании. Я как узник концлагеря – отъедаться теперь следует постепенно! А я как раз хотел это сказать! – радостно воскликнул Саша. Постеснялся только! Ну и напрасно! – ответил почетный гость. Посмеялись тихонько. Пора вернуться к столу! – напомнила Татьяна, и они прошли в комнату слушать речи подруг усопшей.

Вскоре гости стали расходиться. Алеша в синем костюме и галстуке провожал их и смотрелся весьма импозантно. Он единственный наследник и ему достанется эта квартира по завещанию! – шепнула Татьяна, ввода Евгения в курс дела. Квартира у Алеши уже была, теперь значит , еще одна будет. Позавидуешь! К Татьяне подошла подруга усопшей – тетя Лида. Евгений знал ее хорошо, неоднократно встречались раньше. Это кто? – тихо спросила она у Татьяны, показывая на Евгения. Да ты что, тетя Лида, не узнаешь что ли, это же Евгений! – воскликнула та. Бабка внимательно посмотрела на Евгения, но похоже, что так и не узнала. Вы тоже похудели! – усмехнувшись, произнес дорогой гость.

Проводив гостей, к оставшейся компании присоединился Алеша с женой. Держался он весьма уверенно. Завязалась непринужденная беседа. В Сингапур хочу теперь съездить! – небрежно вещал Алеша. Говорят, что там Президент навел полный порядок, посмотреть на это хочу своими глазами! Евгений бросил взгляд на Татьяну – довольна ли она сыном? Татьяна выглядела вполне довольной. Алеша теперь богатый и благополучный человек! Наследство! Что говорится по такому поводу? – Евгений искал подходящее сравнение, но почему-то найти не мог. А голове вертелась совершенно неуместная пословица – на то и щука в реке, чтобы карась не дремал! В дальнейшем обсуждении Евгений участвовать не стал. Он тихо шепнул Татьяне, - пока! – и, незаметно шлепнув по плечу Сашу, удалился.

Через неделю встретив в коридоре соседа из квартиры напротив, Евгений попросил его вынести напольные весы для контроля веса. Неужели так сильно похудел? – волновался он перед взвешиванием . Вот, досталось-то!

Так волновался он напрасно. Весил он, как и предполагал семьдесят килограмм. Сойдет пока, не сорок ведь! Почему же так удивилась Татьяна? И это ему было понятно. Диета на крупах давала себя знать, да еще ежедневные тренировки на тренажерах! Изменилась структура тела, ушел лишний жир, обострились черты лица. Евгений и сам давно заметил эти изменения, любуясь на себя в зеркало в лифте во время поездок вверх-вниз. Да, похудел! А так, еще ничего.

Это кстати и подтвердилось во время посещения бассейна с дочерью, куда впервые после долгого перерыва удалось им попасть. Дежурившая на бортике молодая женщина-тренер заметно заволновалась, увидев Евгения, выходящего из воды. Он засмущался даже, немного, правда. Ничего, бог даст, еще нагуляю жирок! – успокоил он себя. Мне бы отоспаться да отъесться бы только. А уж, если доведется снова попасть в термальные купальни в Будапеште, с дочерью, разумеется, то и помолодею, сразу! Ту он невольно улыбнулся, вспомнив былое. Неужели было? Воображение разыгралось без промедления. А, если еще и позагорать удастся у теплого моря, совсем красавцем стану, несмотря на солидный возраст! Для моих лет, конечно! – нехотя напомнил он себе. Нет, молодым снова не стать! Все равно пока не до женщин, быть бы живу! – медленно он возвращался в суровую действительность. С этими мыслями он и наметил дальнейшие шаги, которые впрочем, не сильно отличались от задуманного ранее, но должны были- таки привести его, наконец, к славе, богатству и благополучию. Осталось только претворить все в жизнь. Но стимул он имел огромный – дочь!

После Нового года установились сильные холода. Снег валил без перерыва, заметая московские улицы, чистить которые, похоже, никто не торопился. Нагрузившись совершенно не нужным ему в хозяйстве чайным сервизом , Евгений отправился в недавно разведанный комиссионный магазин, надеясь выручить за него деньги. Миловидная армянка охотно приняла у него сервиз, и даже выставила его за вполне приличную цену, но предупредила, что продать его будет нелегко. Берегут деньги! – пояснила она. Ничего, зато надежда появилась! – улыбнулся ей Евгений.

Он давно обратил внимание на то, что с надеждой переносить невзгоды гораздо легче, греет она душу, даже слабая надежда. Впрочем, это давно известно. К чайному сервизу со временем добавились фужеры и картина “Парусник ”, но ничего так и не продалось. Евгений приуныл. На одной арендной плате далеко не уедешь! А тут еще какой-то гадкий грипп свалил с ног его, да и дочь тоже. Вернулось состояние тревоги. Но прошло немного времени и они поправились, перебиваясь старыми запасами. Очередной платеж за комнату поднял настроение. Время шло. Дочь теперь целыми днями пропадала в библиотеке, занималась, готовилась к пересдаче экзаменов, он потихоньку работал, и временами ему стало казаться, что быт стал налаживаться . Впроголодь, а жить можно, и работать над новыми текстами конечно! Разве мало для писателя?

А солнышко между тем припекало все сильнее и сильнее, недвусмысленно напоминая о том, что скоро наступит весна, а там, не за горами и долгожданное лето. На отдых пора собираться, загорать, купаться в море! – вздыхал Евгений, днем прогуливаясь по солнечным улицам. Отдых! Конечно, он понимал, что об отдыхе пока придется забыть, но воображение все равно рисовало знакомые картины – горы, пляж у моря, девушки. Наверное, потому, что неплохо отдохнул в свое время, то вот так в одночасье вычеркнуть все из памяти казалось нелегко. Какой там отпуск, не до жира сейчас! – неохотно напоминал он себе. Да и знал он, что городские парки и пруды вполне доступны для загара, а раз так, то и печалиться особо нечего.

Но наконец-то произошло то, на что Евгений давно рассчитывал. Его многочисленные объявления в интернете о преподавании венгерского языка принесли свои плоды. У него появился ученик. Радость то, какая! Только вот, объявления ли сыграли свою роль? Легкое сомнение охватило Евгения с самого начала. Поводов оказалось достаточно.

Новый ученик понравился Евгению. Это был молодой мужчина двадцати пяти лет интеллигентного вида, грамотный и деловой. Занимались они регулярно, казалось, только радуйся, но что-то все время настораживало бывалого репетитора. Слишком уж уверенно парень осваивал сложную программу, играючи даже. Ученик запоминал сложные правила с первого раза и повторял их за учителем почти без ошибки. Такого в десятилетней практике преподавания еще не встречалось.

Вскоре у Евгения сложилось впечатление, что парень уже проходил этот курс ранее. Иногда в его ответах проскальзывали такие детали, знать которые он еще не мог, не должен был знать, но знал, определенно. Откуда? А не это ли своеобразный ответ на мое обращение в серьезное ведомство? – озадачился, наконец, преподаватель. Но поскольку деньги за обучение ученик платил исправно, то и задумываться о причинах и следствиях Евгению не хотелось. А, вынесет, нелегкая! – просто решил он. Но и это оказалось еще не все. Вскоре появился еще один грамотный ученик, который впрочем, исчез после пяти занятий, потом еще один, и тоже непростой парень. И тоже вопросы задавал разные. И тоже исчез. У Евгения сложилось впечатление, что к нему присматриваются. Зачем только ? Да смотрите, я весь на виду! – воскликнул он после короткого раздумья. А еще отметил про себя, что даже хорошо, что такие грамотные ученики появляются. Ко многому обязывает! Он стал лучше готовиться к занятиям, чтобы ненароком не ударить в грязь лицом. Занятия! Грамотный парень их почти не пропускал. Только и успевай поворачиваться!

Сразу почувствовалось облегчение в финансовом плане. Появился еще один долгожданный источник дохода. Как хорошо, что освоил в свое время венгерский язык, какой я молодец! – нахваливал себя большой знаток венгерского языка. И палинку, сладкую венгерскую водку не зря там пил, и с девчонками не зря общался – разговорная практика ! Он стал отъедаться, округлился даже немного, а еще починил старую машину, стал чаще закупать сладости для дочери и почти расплатился с долгами. Остался, правда, должен еще двести рублей дежурному электрику, да тот что-то перестал появляться во дворе, а бегать за ним должник не собирался . Да и не так много он наработал, электрик, помог перенести компьютер из комнаты в комнату только !

Появились силы и для общих рассуждений. Пока я выстоял только, справился с навалившимися разом напастями, но до благополучия еще далеко! – напоминал Евгений себе, стараясь не поддаваться радужному настроению . Не время еще, рано! Борьба за выживание не окончена! Ни финансовых запасов, ни надежной стабильности пока нет. Подумаешь, на карманные расходы появились деньжата, и только! А приодеться, а отдых? На одном ученике далеко не уедешь! Вот, если бы пяток! А отдохнуть не мешало бы ! Опять напомнила о себе непонятная боль в правом боку. Что это? Из-за голодания, может быть? Или что-то еще? Нет, с Леной раньше казалось спокойнее, когда дружили еще, - тяжко вздохнул бывший супруг. Бывало, заболит если где, так пожалуешься ей сразу, так, мол, и так, спасай немедленно! Погибаю! Ну, глянет она на скорую руку. И диагноз поставит сразу. Врач то она была отменный! Отделением заведовала, кстати. Не всегда правда точный диагноз ставила, да и звучал он, подчас грубовато, что-то вроде, – не валяй дурака, бездельник! Никакого такта не проявляла, а еще врач, называется! Зато сразу полегче становилось. Нет больше для тебя Лены! – твердо напомнил он себе. Сам справляйся, сам с усами . Тренироваться больше надо! Теперь ему сталось полагаться только на спорт, на физкультуру вернее. Все равно больше полагаться было не на что.

Занятия венгерским языком шли полным ходом. Довольный Евгений даже стал подумывать о том, что давненько не катался по Венгрии, и что обновить разговорную речь не мешало бы. В ресторанах официанты охотно поддерживали беседу. И творчество не забывалось. Как и в былые времена, свободного времени, почти не оставалось, день был расписан по минутам. И это называется сам себе хозяин! – ворчал про себя писатель. Посидеть на лавочке, газетку полистать некогда! Газет он давно не читал, на английском языке только.

А ту еще поступило заманчивое, но непонятное предложение о работе, от которого Евгений, не собиравшийся на кого-то работать, отказался сразу. Вечерний звонок оторвал его от правки текста. Предлагаю Вам поработать, как писателю! – без предисловия объявила незнакомая женщина. Что-что, как писателю? – не поверил своим ушам Евгений. Да! – подтвердила она. Интересно стало, конечно, но тон ее не понравился мужчине. Говорила она слишком уверенно, нагловато даже. В двух словах женщина описала преимущества работы, про большие деньги вскользь упомянула, а Евгения не покидало ощущение того, что где-то он все это уже слышал. Что за организация? – перебил он ее речь. Вам организация важна или деньги? – парировала незнакомка. Деликатный Евгений растерялся. Деньги конечно нужны, - подтвердил он задумчиво, гадая – откуда она взялась? А раз так, то не задавайте лишних вопросов! – предложила она. Мы с Вами расстаемся! – объявил Евгений, терпение которого лопнуло. Не сошлись характерами. До свидания, - произнесла женщина, как ему показалось растерянно и удивленно. Не часто видать, ей отказывали.

Странный какой-то звонок! – задумался писатель после беседы. Может быть, следовало вежливо поговорить с ней? А может быть, это знакомая сваха Симпатичная прислала одну из своих клиенток ? Выживших из ума теток у нее всегда хватало! Сразу после этого звонка как-то весело заработал интернет. Зависавшие до этого картинки теперь быстро сменяли одна другую. Не иначе как решение по мне принято! – усмехнулся герой . Интересно, что ждать-то? А ладно, время покажет! Но интерес к нему проявили, это, точно.

Однако подобные развлечения никак не влияли на размеренный ход жизни. Девушка жиличка тихо сидела в своей комнате и с утра до вечера изготавливала поделки из бисера, дочь занималась в библиотеке, а он придерживался заведенного распорядка – тренировки, работа, прогулки, занятия, переписка с редакторами. Казалось, что ждать больше нечего. Ничего интересного не происходило, никто им не интересовался . Графики продаж его книг на Амазоне напоминали дымный след от падающего самолета – вниз, с небольшими скачками все время вниз. Очень весело! Пожалуй, разбогатеть мне удастся только в том случае, если найду большую сумку с деньгами на дороге! – нехотя признался себе великий писатель. Найду и домой принести сумею ! Вот такаю сумку! – и он развел руками, обозначая для себя ее размер. Но сумки с деньгами на дороге не валялись. А жизнь шла своим чередом, и каждый день требовал нового решения . Дней больше чем колбасы! – припоминал Евгений венгерскую пословицу.

Ранняя весна выдалась в том году. Мартовское солнце припекало так ласково, что отвыкшие от бесцельных прогулок москвичи толпами высыпали на улицы и прогуливались по паркам рядом с домами, улыбаясь себе и прохожим.

Но помимо весеннего настроения отчетливо стал ощущаться и ветер перемен. Назревали какие-то непонятные пока события и признаки ожидания этого чувствовались повсеместно.

В один из дней Евгений направился в магазин и в лифте столкнулся с соседом по подъезду, крепким мужчиной примерно сорока лет. Вы не слышали последние новости? – поинтересовался тот. А то живу без телевизора, не в курсе событий, - добавил он для ясности. Ну, Вы не один такой! – усмехнулся Евгений. У меня тоже давно нет телевизора. Это было сущей правдой. Один телевизор, хороший плоский, он отдал Лене, и телевизор ему не вернули. Поганый мальчик Ромка наслаждается теперь просмотром, надо понимать. Другой телевизор в трудные времена был продан перекупщикам, о чем Евгений ничуть не жалел. Место много занимал тот телевизор только да показывал всякую ерунду, проституток восхвалял, фигляров, воров и мошенников образцами для подражания представлял. Так интересно было смотреть! Не больше двух минут, правда.

Какие новости? – пожал плечам Евгений. Воевать готовьтесь, на войну нас скоро отправят! Ну, это кто пойдет воевать-то? – засомневался сосед по подъезду. Пойдем! – успокоил его Евгений. Как только расстреляют пару человек перед строем за отказ выполнять приказы, так и пойдем, как миленькие! Сосед покачал головой, но ничего не ответил. Лифт остановился на первом этаже, открылись двери и они вышли из подъезда.

А может быть и не будет войны! – предположил сосед. Все может быть! – согласился Евгений. Но, похоже, что подготовка идет полным ходом. Кстати, сирены оповещения уже включали несколько раз. Не слышали? Нет , - удивленно ответил сосед. Включали на несколько секунд, проверяли видимо работу, - подтвердил Евгений. Работают исправно! Соседи поговорили еще немного о погоде и разошлись в разные стороны.

Происходили и другие знаковые события. После нашумевшего убийства пресловуто известного оппозиционера ожидание перемен, по мнению Евгения усилилось. Какие-то люди продемонстрировали уверенность в безнаказанности своих действий, открыв огонь в двух шагах от кремля. Кто они? Кавказские выходцы? Не все здесь понятно! Ну да ладно, следствие во всем разберется! – усмехнулся Евгений, припомнив, как лет десять назад следствие разбиралось с ним самим, невинным и кротким, тогда как агнец.

Политика политикой, но весеннее солнце постоянно напоминало о том, что вопрос с подругой так и не решен и требовал решения. Усиленно требовал на фоне более-менее наладившегося питания. На сайты знакомств оставалось мало надежды. Опытный Евгений знал это точно. За все время он встретился только с двумя девушками, да и то мимолетное оказалось знакомство! В постель, правда, он лег и с той и с другой. Но первая девушка не подошла ему по ряду причин так сказать личного характера, хотя все прошло хорошо. Она даже приезжала потом еще раз. А вторая девушка потребовала с него деньги. И здесь мужчина честно отработал, но встречаться с ней больше не стал. Заканчивать надо с этими виртуальными знакомствами, – решил он после той встречи. Но как быть, тогда? По улицам девушек бродит достаточно, придется вспомнить молодость! – подсказал он себе. Решение лежало на поверхности.

Надо сказать, что он ловил иногда на себе заинтересованные взгляды молодых женщин. Впрочем, может быть, они смотрели просто так, из любопытства. Идет себе мужчина по улице – куда идет, зачем идет, почему один? Так, наверное, и обстояло дело, но попытка не пытка, проверить надо!

Случай скоро представился. Подошла пора продлить страховой полис на машину и Евгений направился в конторку недалеко от дома – продлевать. В тесной комнатке в одиночестве скучала девушка, и Евгений решил, что подходящий случай представился. Пока девушка оформляла документы, он осторожно поведал ей о себе и обратил внимание на то, что девушка заинтересовалась им, она обозначила готовность слушать его и дальше. Что это? – спросил он себя. Время коротает, или действительно заинтересовалась? Рассказывайте, рассказывайте! – просила девушка.

Так-так! – остановил себя Евгений. Что это я разошелся! Нельзя ошибиться! Вдруг она согласиться стать музой, прямо сейчас возьмет и скажет – я конечно согласна! Тогда мне предстоит тянуть эту ношу и дальше – не брошу же я ее! Торопиться не следует, присмотреться надо! Ну и что, что красивая. Этого мало! Нужна надежная боевая подруга, проверенная временем и невзгодами. Все это промелькнуло в его сознании за мгновение. Как насчет невзгод? – тут он с большим сомнением посмотрел на девушку. Мало ли красавиц встречалось раньше!

Это действительно было так. Некоторые его подруги имели модельную внешность, но как говаривал герой старого хорошего фильма – “а заглянешь в душу, обыкновенный крокодил! ”. Взять хотя бы Элеонору…. Стоп! - остановил он сладкие воспоминания. Ошибиться нельзя, и этого достаточно. Бросив внимательный взгляд на собеседницу, Евгений свернул беседу и откланялся. Девушка выглядела разочарованной. Что же мне до вечера распинаться перед ней что ли? – в свою очередь удивился Евгений. Поговорили немного, и хватит!

Но попыток познакомиться он уже не оставил, не мог остановиться просто. Питание худо-бедно наладилось, а потому душа требовала движения. То там, то тут он затевал ненавязчивый разговор с красавицами . Для пробы, пока. Отвык ведь уже от нормального разговора. Он все пытался убедить себя, что это дело подождет пока, что одними разговорами можно и ограничиться, да весна понуждала действовать решительно и в этом направлении.

В который раз уже, ругая себя последними словами, он обновил объявление на сайте знакомств, где привык виртуально общаться с женщинами и даже позвонил своей старой знакомой из брачного агентства – Симпатичной. Той самой, о которой вспомнил во время разговора с незнакомкой по поводу работы литератором. Это ты прислала ко мне тетку? – мягко поинтересовался он, намереваясь отчитать знакомую. Нет, я никого не присылала! – возразила Симпатичная. Ну, дела! Так присылай теперь! – предложил он ей. Я развелся окончательно, - добавил охотно без всякой печали, даже весело . Да ты, наверное, изменился внешне, - предположила она. Тут Евгений задумался. Изменился ли ? Конечно, изменился, и прежде всего внутренне…. Есть немного, - нехотя согласился он. Подъезжай ко мне, тогда и поговорим, - предложила собеседница. А так я к тебе не могу никого прислать. Нам женщины деньги большие платят! Ладно, подъеду, - нехотя согласился Евгений, хотя и понимал, что доедет до нее еще не скоро.

Но и без свахи дело сдвинулось было с места. Последовали отклики на его объявления, да как-то быстро все затихло. Наверное, женщины понимали, что мужчина – тот еще фрукт, и терять свое драгоценное время не хотели. И то! Примеров было достаточно. Предложила одна женщина так, - я еду с ребенком в планетарий, присоединяйтесь по дороге! Да езжай ты милая, куда хочешь! – ответ последовал более деликатный, но по смыслу такой приблизительно. Конечно, кому это понравится? Так, разговор надо начинать было правильно! Что мол, любите поесть, какие еще предпочтения, в сексе в том числе? Но не было этого! А другая женщина, с которой Евгений таки разговорился душевно, объявила без обиняков, - я хочу родить пятерых детей! - Пять? Не много ли будет! – затосковал герой и задумался крепко – стоит ли продолжать беседу? Не пугала бы хоть раньше времени ! – Пять и не меньше! – Я подумаю, - откланялся герой. Да и следующая невеста не лукавила – мне замуж надо! - Замуж? Оно и понятно. Только вот, как с приданым обстоит дело ? Похоже, что приданого у невест и в помине не было.

Но женщины зря время терять, не собирались, не затем в Москву приехали. Не хочешь ты содержать меня и пятерых детей, буду искать следующего кандидата! – такой ответ легко угадывался в их рассуждениях. То есть диалог получался коротким, подчас очень коротким . Евгений только вздыхал облегченно после подобных откровений – слава тебе господи, миновало! Да и в большинстве своем соискательницы не лукавили , что в Москву приехали в поисках счастливой жизни, что вызывало у Евгения лишь чувство умиления. А поселиться, надо полагать, они у меня собираются! Ха-ха! Тут он искренне веселился, представляя себе хозяйку в своей трехкомнатной квартире . Никого селить к себе он не собирался, одной жилички ему вполне хватало. Ничего, поищу невесту с приданым! – утешал он себя. Но и здесь что-то застопорилось дело. В конце концов, ему порядком надоел этот бег на месте и он, махнув рукой, принял правильное решение – подожду пока, придет время, сама появится! Прибежит красавица, еще и проситься будет – возьми меня, я хорошая!

Наверное, находясь под впечатлением от подобных рассуждений, той же ночью он увидел странный сон. А снилось ему, что за ним гонятся молодые женщины, их десятка полтора, они стройные и сильные и скорые на ногах . А, наглые-то какие! Им надо поймать его во, чтобы то ни стало! Окружай, хватай его, он туда побежал! – доносятся их крики, слышен громкий топот за спиной. Страшно-то как! А ему напротив надо обязательно убежать от них и он старательно улепетывает со всех ног то по коридорам какого-то здания, то по улице, проявляя чудеса изворотливости и находчивости. Проснулся он в холодном поту – присниться же такое! Кошмар! Нет, тут торопиться не следует! Женщины, это они с виду только такие кроткие! Словом, и на личном фронте успехов пока не было.

Зато занятия венгерским языком шли полным ходом, так что скучать особо и не приходилось. Да еще и новые публикации! Почти каждые две недели в русскоязычной прессе появлялись его публикации, и переписка с редакторами тоже считалась если уж, не веселым, то и не последним делом. А весна все набирала силу!

В один из тихих вечеров Евгений, оставив все дела дома, вышел спокойно прогуляться. Любил он, когда спокойно вокруг. Идешь себе, медленно, по сторонам поглядываешь, девушкам улыбаешься, планы на будущее строишь ! Приятная выдалась погода в тот вечер! Солнце уже садилось, машин катилось немного и вокруг казалось тихо и спокойно. Но что-то насторожило Евгения. Что именно? Он не мог разобраться. Подняв голову, мужчина посмотрел на небо. Небо над Москвой было испещрено следами от реактивных самолетов. Учения! Зачастили что-то за последнее время учения, - вздохнул он. Раньше керосина говорят, не хватало, а теперь надо понимать, запаслись с избытком. Судя по количеству следов от самолетов, так оно и было. Эх, неужели придется снова в строй встать ! – вздохнул он, но увидел, что навстречу идет симпатичная девушка и полностью переключил на нее внимание. Он даже хотел было поздороваться с ней, поравнявшись , но с трудом сдержался. А девушка так даже не взглянула на него.

Да будет тебе! – вздохнул он только. Какие твои годы! Интересно, увижу ли Кубу в этой жизни? – вопрос был не праздный, а главное интересный. Мне ведь много уже не надо, здоровье подорвано в непрерывной борьбе за выживание! – пожалел он себя. Вполне хватило бы и двух молоденьких кубинок, и то больше для приятного времяпровождения, для экскурсий по городу . Нет, для экскурсий лучше три девушки! – решил он после короткого раздумья. Страну покажут со всех сторон! Тут он улыбнулся невольному сравнению. Со всех сторон! Нет, двух девушек будет достаточно, - снова переменил он решение. Возни с ними, да и едят они много! Две! Солнце между тем незаметно село, но яркие впечатления от приятной прогулки остались. Жаль, Куба ближе не стала.

Весна все увереннее вступала в свои права, и Евгений все чаще озадачивался наболевшим вопросом – как бы стремительно продвинуться на всех направлениях сразу? Деньги! В который раз он вынужден был констатировать то, что все упирается в деньги, как бы презрительно он к ним не относился. С деньгами, будь они в наличии, открылось бы столько возможностей! И туда можно было бы съездить, и сюда, и приодеться и отъесться, да и много чего другого! Женщины без сомнения разом приветливее стали бы! Опять радужные мечты! Ты думай не о том, что будешь делать с деньгами, а о том, что будешь делать без денег! – в который раз напомнил он себе. Сдача комнаты и преподавание языка годятся только для того, чтобы удержаться на плаву, не более того .

Деньги! Он снова и снова заставлял себя перебирать в уме возможные варианты заработка, но не находил решения. Слышал он где-то, что даже таксисты по сто тысяч зарабатывают! Не в таксисты же идти! Нет, все не то! Но должно быть решение, обязательно должно быть! – убеждал он себя. Не додумался я еще просто. Хожу вот, рядом с деньгами, а они все лежат и меня дожидаются. Такие вот толстые пачки и банкноты все новые! Получалось же, раньше, значит и сейчас должно получиться! Как ловко я придумал когда-то вооружать состоятельных охранников! Директор охранного предприятия – ха-ха! Сам ведь, тогда додумался, и одним из первых экспериментировал с оружием боевым, в девяностых годах ! Стрельба, правда, не утихала. Да не беда! Все сошло с рук, не обогатился, правда, черт дал, черт взял, эх!

Но как разбогатеть сейчас, немедленно? На Амазон надежда слабая, невесты с приданым под окнами не толпятся, затаились невесты что-то! Пора, пора принимать решение! Назревают глобальные события! Не ошибиться бы, только, не оказаться бы за бортом . И что делать в первую очередь – запасаться продуктами или судорожно рассылать тексты по редакциям, или и то и другое? Тексты! Сколько можно работать! И так уже все опубликовано многократно, а написать новое быстро не получится! Впрочем, ускорить темп работы мне по силам, – мягко укорил себя мужчина, понимая, что много время тратит на пустые душевные переживания и мечтания . А что в действительности? И как долго будет тянуться неразбериха? Нет, одни волнения!

Евгений давно обратил внимание на то, что его не покидало чувство тревоги. Оно, это чувство становилось то больше, то меньше но не исчезало совсем! Не должен человек жить в таких условиях, не должен! – восклицал он про себя. Чувство тревоги следует внушить недругам, это они должны бояться, вздрагивать от каждого шороха, понимать, что отвечать рано или поздно придется. И серьезному писателю по силам внести свою лепту, - напоминал он о главном .

Однако на первый план все время выходили вопросы элементарного выживания. И это здорово утомляло мужчину . Воображение рисовало жареного барана, а на столе стояла чашка с горсткой риса. Уехать бы далеко-далеко, зарыться бы в теплый песок и забыться ! – все чаще мечтал Евгений. Он обратил внимание на то, что стал связывать, свои надежны с далекой страной, где тихо плещет океан, где течет размеренная жизнь, без потрясений, где все предсказуемо и уж точно безопасно.

Слышал он где-то про то, что в далекой Новой Зеландии и старики и молодежь на легкомоторных самолетах летают так же просто, как и на мопедах ездят. Захотелось ему побольше узнать об этой самой Зеландии. Сыр там говорят, еще хороший делают! Любил он в лучшие времена полакомиться хорошим сыром, да вином обязательно запить красным. Вот, буду там летать на самолетах, винцом баловаться и ничего не делать, а дочь тем временем в университете учиться будет! – усмехнулся мечтатель. А главное от всех катаклизмов подальше держаться удастся ! Вот бы!

Нет, не ждет меня никто там! – помечтав немного, не без труда возвращался писатель к суровой действительности. Хотя, книги мои там продаются, в Новой Зеландии-то! В магазине под названием “Мощная обезьяна ”. Откуда такое название? В Зеландии, вроде как, не водятся обезьяны! Зеландия! А Австралия разве хуже? Да и на карнавале в Рио-де-Жанейро я давно не был! Постой! – напомнил он себе, и уже охотно развил свою мысль дальше. Я вообще никогда не был на карнавале! Прозябаю тут в средней полосе России! Так что, действуй решительнее парень, если хочешь увидеть и Бразилию, и Австралию в этой жизни. А пирамиды! Прикоснуться бы на мгновение к тайне мироздания! Но не тоскуй, а действуй, парень!

Первое мая наступило своим чередом. Праздники! Утром Евгений возвращался домой после занятий на тренажерах и, посматривая по стонам, отмечал, что граждане во дворах активно собираются в поездки. Кто-то загружал в машину коробки с рассадой, это понятно, эти люди собирались на дачу, а кто-то важно катил за собой чемодан на колесиках, и это было понятно. Эти граждане отправлялись в дальние края, за границу, скорее всего. Не сказать, чтобы их было много, но они были. Евгению же оставалось только любоваться на сборы и радоваться за граждан, улетающих в дальние страны. Все это стало теперь так далеко от него! Даже непритязательный отдых на даче, после расставания с Леной стал недоступен. На даче теперь мальчик Ромка хозяйничал со своей бабушкой. Там же теперь и его бывшая жена копается на земле, грядки готовит. Красота! Об этом Евгений старался не думать, все, что было связано с Леной, бередило душу. Не скоро удастся вытащить эту занозу, это он понимал. Как же они дальше будут жить друг без друга? Двадцать лет ведь прожили вместе, не шутка!

Но за мелкими заботами день пролетел незаметно, наступил вечер, а там и ночь. Рано лег спать Евгений. Под утро он неожиданно проснулся, причем резко так вскочил, сел на кровать, даже, осмотрелся удивленно вокруг. Светало только, на глазах становилось светлее и светлее. Опять тревога! Что за напасть! Беспокойные мысли не исчезали ни утром, ни вечером. Мысли! Сейчас-то что за тревога? Но углубиться в размышления он не успел. Неожиданно раздалось пение птиц. К одной мелодичной трели подключились другие, и перекличка пошла не умолкая. Машин на улицах почти не было, и монотонный привычный гул почти не перебивал необычные, но такие приятные для Москвы звуки.

Все заботы разом куда-то улетучились. Да ведь это все ерунда! – воскликнул про себя Евгений. Обычные бытовые неурядицы одолели, да справлюсь с ними как- нибудь! А жизнь, вот она, идет полным ходом и мне следует наслаждаться каждой минутой пребывания на планете Земля в качестве мужчины, в качестве человека! Да и несмотря на трудности сделано немало! Я стал настоящим писателем и даже продолжаю работать в нелегких условиях. Писатель! Звучит гордо.

И я еще много смогу сделать, многое мне по силам! И дочь со мной! Ее тем более следует учить радоваться жизни, личным примером сподобиться доказать, что успеха можно достичь не запятнав руки и совесть. Вовсе не обязательно быть барыгой! Здоровье не подвело бы только! А может быть, и мир еще успею увидеть в качестве почетного гостя, и ей покажу его красоты! А может быть, и к тайне мироздания удастся прикоснуться даже, или хотя бы рядом пройти. Ведь, это так интересно! А птицы все заливались, заливались трелями. Больше птиц стало в городе, несомненно, больше! Он снова вернулся к своим мыслям. Что дальше? Пройдет немного времени и сгинет ненавистная нечисть без возврата! Это ведь только в потемках им удается сохранить лицо, а при солнечном свете сразу видно их трухлявое нутро! Вывод простой – на свет божий пора вытащить нечисть, под прямые лучи солнца! И я, как писатель, еще успею внести свою лепту в это благое дело!

Надо признать, что постоянный анализ ситуации приносил-таки свои плоды. Приоритеты выделялись, на что следует обратить внимание, а что подождет пока. Ответы находились в рассуждениях. Может быть, даже поживу еще по- человечески, - подбодрил он себя. Работать надо только не покладая рук, работать! Где-нибудь да сумею пробить глухую стену непонимания и отчуждения. Стена-то только местами крепкая, а сложена-то она из трухлявого материала!

Новый день вступил в свои права, гул машин заглушил птичью перекличку. Наступили праздники, а для Евгения все было едино – что праздники, что будни! Один день приходил на смену другому, время бежало вперед. Ничего нового! Временами даже казалось, что одни и те же люди садятся в троллейбус, одни и те же машины проезжают мимо.

Поскольку стало припекать солнышко, то Евгений возобновил свои привычные посиделки у старого пруда недалеко от дома. Работал там ну и загорал, не без этого! Хорошо сиделось у воды на теплом камне. С пользой проводилось время, и думалось хорошо у воды-то!

В мыслях он стал возвращаться к недавнему прошлому, сопоставлял события, пытался понять, где недоработал, что делал не так, где допустил ошибку. Изредка вспоминал и давние времена, когда руководил охранным предприятием. Сколько людей он уволил тогда без их на то согласия, руководствуясь лишь сиюминутными соображениями, а если назвать вещи своими именами – пустыми амбициями. А каково приходилось человеку с семьей остаться без работы, без заработанных денег даже, поскольку в те времена давать зарплату уволенному за халатность охраннику было вовсе необязательно.

Вот оно и аукнулось! Сам побывал в их шкуре! Нелегко конечно пришлось, а что поделаешь! Хорошо еще, что выдержал пока, что остались силы двигаться дальше. Только силы те на исходе. Сколько можно трудиться без полноценного отдыха? Подкрепления нужны, подкрепления, подпитка свежими силами! Сколько можно бороться в одиночку? Впрочем, случается, что и один в поле воин! Примеров тому достаточно и в наше время. А героизм древних воинов? А спартанцы, греки, римляне ? Есть, у кого поучиться. Да и на Руси храбрых воинов всегда хватало! На таких примерах и следует закаляться! И он закалялся.

Характер его действительно изменился. Суровые испытания не прошли даром. Евгений стал жестче, меньше стал ныть про себя, и хотя внешне это никак не проявилось, но дух его окреп. Нельзя мне теперь ошибаться, нельзя! – твердил он время от времени. Лимит ошибок исчерпан! Следует двигаться по выбранному пути с достижениями, а не просто волочиться в хвосте событий. Сколько трудностей преодолел, заслуги, несомненно, есть, писатель то я стал настоящий! Несу, так сказать слово в массы! А слово за собой полки ведет! – произнес он задумчиво. Нравилось ему цитировать русские пословицы и к месту, и не к месту. Слово! – тут эмоций хватало. Это, смотря какое слово.

Обличать порядки – этого мало! Всем и так понятно несовершенство общественных отношений, любой гражданин легко ткнет пальцем на недостатки. Этим не удивишь, это никому не интересно. Где же выход, где решение? Подсказки со стороны не было. Но он и сам понимал, что одного призыва – бей воров, недостаточно. И без того то один, то другой банк лишается лицензии, то одного, то другого мошенника сажают! Нет, всех пока не пересажали! Тут Евгений развеселился, ненадолго, правда. Идеология! А какой мне придерживаться идеологии? Или предложить обществу что-то новенькое? Писателю это по силам. Читательская аудитория исчисляется десятками тысяч людей. Это, конечно мало, но для начала неплохо. А есть, что им предложить? – спросил он себя. Может быть, так?

Что если в стране все станет, подчинено жесточайшей дисциплине так, как это и бывает на войне? А война давно развязана, разрушены заводы, закрыты фабрики, заросли бурьяном поля. Русские традиции забыты. Пора восстанавливать разрушенное хозяйство. Только вот, скорее всего, для этого придется надеть защитную форму. Тогда все становится проще, все понятно. Рядовой в строю, лейтенант следует со своим подразделением, отстал – дезертир! Все четко, все расписано! Строительство дорог, мостов, заводов – все должно быть подчинено жесточайшей дисциплине. Каждому человеку должно быть определено его место и поставлена конкретная задача, и каждый воин должен знать, что он защищен всей мощью системы. Солдат ведь, не один в поле воин. За ним стоит взвод, за взводом рота…. И идеология получается очень простая и понятная – развитие всего общества в целом. А с мародерами в боевых условиях разговор короткий – расстрел на месте! В Китае-то вон, воров расстреливают!

Есть над, чем подумать! Только преподнести это следует не в виде тезисов, а в виде разработанной доктрины. А без доктрины это досужие рассуждения обывателя! Так оно в двух словах будет, – заключил крупный мыслитель, публикующийся во многих русскоязычных изданиях.

Нет, нельзя ошибиться! – тяжко вздохнул Евгений. Нет полной ясности, нет четкости изложения, не все вопросы до конца понятны, сырой материал пока ! Рано выносить на обсуждение. По старой привычке решение важного вопроса он отложил на потом.

Наступило лето. В начале лета Евгений пережил еще одно потрясение, но решил что оно даже к лучшему, поскольку все точки над “и” оказались расставлены. Лена объявила, что уезжает на юг, но проводить ее не попросила. Интересную картину он наблюдал в то раннее утро, когда она уезжала, время отъезда ему было известно. Стоя на балконе и глядя вниз Евгений, смотрел на то, как к дому подъехала машина, не такси вовсе и остановилась поодаль от подъезда. За ней! – отметил он. В такой ранний час, скорее всего за ней. Бывшая жена все не выходила из подъезда. Синяя машина среднего класса так и стояла с работающим двигателем. Через пять минут Лена вышла, катя за собой чемодан на колесиках. Машина, тут же рванула с места, подкатила к подъезду , и из нее вышел мужчина средних лет, который услужливо подхватил чемодан и принялся грузить его в багажник. Вышел он с правой стороны. Так-так, значит за рулем водитель или охранник, – просто констатировал Евгений. Очень интересно! Впрочем, давно уже это не интересно, - мягко поправил он себя. Лена почему-то в машину не садилась а, достав блокнот, что-то писала на листочке.

Глядя сверху на эту картину Евгений, размышлял о справедливости библейского изречения – проходит образ мира сего! Женщина, которой он дорожил и, ради которой готов был на подвиги, предала его, перестала быть Музой. Он поймал себя на мысли о том, что не испытывает никаких эмоций, совершенно никаких!

Наконец бывшая жена соизволила сеть в машину, но машина по-прежнему стояла на месте, не уезжала. Тут из подъезда чуть согнувшись, выскочил мальчик Ромка, обошел машину. Открыл дверцу и юркнул внутрь. Теперь картина была полная! Накажу когда-нибудь этого подлеца? – озадачился Евгений. Или, нет? Вместе с ворами, только! – ответ стал давно очевиден .

Надо будет ускорить поиски новой подруги! – подумал еще мужчина, но как-то вяло. Сама появится, придет время! – это тоже было его решение. Дело то было во мне! – признался он. Это я не форсировал события, все ждал чего-то, надеялся. Больше надеяться не на что. Хотелось все увидеть своими глазами? Увидел! Запомни, теперь надолго. Запомню, - сказал он себе, усмехнувшись. Пока жив буду, не забуду эту картину. А, Лена, бог ей судья !

Днем уже, припомнив увиденную с балкона картину, вздохнул, лишь, и то украдкой от себя же. Отдохнуть бы, как же хочется покоя! Но покоя для него не было, и покой не предвиделся. Ждали его неотложные дела.

Начало лета чем-то напомнило ему события, невольным свидетелем которых он стал когда-то давно в Абхазии. В Новом Афоне отдыхал он тогда с подругой, с Татьяной, кстати. Интересная была женщина в молодости! Так тогда тоже казалось спокойно вокруг, но тревожное ожидание витало в воздухе. И когда в девяносто втором году там началась война, и это никого не удивило. Готовились к ней, видимо в мыслях заранее. Допускали такое развитие событий.

Вот и сейчас подспудно Евгений чувствовал приближение больших перемен, слишком много сигналов поступало с разных сторон, слишком много. Санкции все больше сказывались на экономике, на кармане рядовых граждан, то есть. Беспокоила растущая изоляция извне и воинственная риторика внутри страны. Что будет дальше? Он пытался предугадать ход развития событий, ему казалось, что вот-вот полыхнет и довольно серьезно. Но что именно полыхнет, где и когда? Вопросы оставались без ответа. Сам жаждал перемен? Возможно! Надеялся на лучшее? Скорее, убеждал себя в том, что хуже уже не будет, что терять ему все равно нечего.

Та разрозненная информация, которая доходила до него, вызывала недоумение и тревогу. Казалось, что пружина сжимается все сильнее, и лопнуть может в любую минуту. Даже продуктами не запасся! Тут Евгений вынужден был признаться, что просто не в состоянии оказался сделать это. Все шло на стол сразу. Слабым утешением служило то, что в вещмешок за плечами все равно много не положишь!

Была бы хоть квартирка в Лазаревском! – сокрушался еще он. Сидел бы в ущелье у моря и дрожал бы от страха! Благодать! Не купил тогда квартиру, когда директорствовал, а мог бы управиться! Знать бы, как все обернется! Впрочем, жалеть о прошлом он давно перестал, констатировал факты только. А еще лучше на край земли, в Австралию бы уехать! Какая там Австралия! – напоминал он себе. Мне бы до пляжа городского добраться, что в двух шагах от дома. И то, каждый раз проблема, то бензина не хватает, то фруктов на обед, то минералка закончилась !

Впрочем, время для пляжа у него появилось. Старательный ученик закончил цикл занятий, легко проглотил первый том сложного учебника и уехал в Венгрию, по его словам развивать цветочный бизнес. Когда вернется и вернется ли вообще, ученик не сказал. Так ли, нет ли, Евгению стало все равно. Он устал от занятий и был рад возникшей паузе. К тому же солнце пекло все сильнее, а занятия приходились на первую половину дня, и самое солнечное время терялось безвозвратно. Пауза, так пауза!

Довольный Евгений стал целые дни проводить на городских пляжах у воды, подбадривая себя тем, что приобретает загар не хуже, чем у моря. И работать не забывал, не без этого, ручку и листочки с собой прихватывал. Не сразу, но его физическая форма постепенно восстанавливалась. Мужчина загорел, окреп немного, округлился и как следствие на девушек стал чаще посматривать, участил попытки завести знакомство с ними. Увы, не все шло гладко! Отвык он уже, наверное, общаться с девушками, да и девушки на его взгляд стали какие-то неправильные. Все по телефону разговаривают, на него не смотрят даже! Да просто я не встретил еще свою красавицу! – успокаивал он себя. Объявится еще, куда денется! Наверное, так и обстояло дело. Но пока, же ему похвастаться было нечем.

В один из погожих дней Евгений выбрался на Борисовские пруды, и с пользой провел там время, накупавшись и позагорав от души, предпринял даже попытку познакомиться, но неудачную, а потому разочарованный и злой возвращался на стоянку. У шлагбаума он увидел мирно беседующих двух охранников и знакомого водителя Газели и, остановив машину, вышел к ним пообщаться. Проехать мимо показалось неудобно, и бойцы и водитель помогали иногда с мелким ремонтом, когда машина не заводилась.

Мужчины, увидев его, оживились. Человеком Евгений прослыл компанейским, поскольку общаться ни с кем не гнушался, даже в рабочее время. Где был, чем занимался? – поинтересовался здоровенный охранник из Тамбова, расплывшись в широкой улыбке. На Борисовских прудах загорал, - нехотя ответил Евгений, не желая обсуждать тему. Похвастаться-то было нечем! Да он, наверное, женщину там себе нашел, вот и ездит к ней как на работу, - предположил другой, худощавый боец. Да где там! – оживился Евгений и, довольный тем, что нашел, кому пожаловаться на неудачу, приступил к рассказу.

Лежу я спокойно, загораю…, - начал он, без предисловий. Вдруг вижу, прямо передо мной расположилась девушка, и как давай вертеть спинкой, туда- сюда ! Тут рассказчик немного слукавил. В действительности девушка расположилась шагах в десяти от него, но спинкой вертела, это точно. Ну? – поторопили его слушатели. – Ну, подошел я к ней познакомиться, а она и говорит, - что Вы хотите? Представляете, какая наглость! Да ничего я не хочу! Дружный хохот послужил ему ответом. А ну, ее к лешему! – махнул рукой Евгений. Жаль, денег нет! Деньжатами бы пошуршал, так налетели бы девки, как мухи на варенье!

Так ты садись к нам на вахту, и деньги появятся, и писать будешь помаленьку! – предложил здоровенный охранник, кивнув на будку у шлагбаума. Да нет, спасибо! – отказался Евгений. Тут уж, что-нибудь одно – или писателем быть, или охранником. Так, времени свободного полно, пиши себе на здоровье! – не сдавался охранник. Не получится! – отрезал писатель. Голова не тем занята будет. Тут свобода нужна полная! – добавил он мечтательно. Мне творческую работу предлагали, и то отказался, - объявил он, припомнив сомнительное предложение. Столько лет зарабатывал себе имя, что продаваться сейчас по дешевке уже нет резона! И давно ты писательством занимаешься? – поинтересовался другой охранник, худощавый. Да больше десяти лет уже, - ответил Евгений и, видя, что собеседники ждут пояснения, без особого энтузиазма продолжил.

После института распределили на керамический завод и почти сразу назначили начальником крупного цеха, двести человек оказалось в подчинении. В партию приняли на заводе. Тут Евгений сделал небольшую паузу и окинул взглядом стоянку. Солнце пекло по-прежнему немилосердно, нагревая стоящие машины. Видя, что собеседники слушают с интересом, медленно продолжил. Потом начался бардак в стране, начальников выбирать стали – помнишь? – кивнул он своему сверстнику, водителю Газели. Охранники то были моложе. Да, помню, - подтвердил тот. Много тогда директоров слетело! – произнес Евгений. Но я ушел вовремя, поступил в аспирантуру, защитился.

Вот какой разносторонний человек! – не сдержался от реплики водитель, но Евгений не отреагировал. Потом работа в институте, да прекратилось финансирование. Да-да! – закивал головой водитель, и это помнил, значит.

А в начале девяностых ушел в бизнес, стал брату богатенькому помогать, тому почти сразу потребовалось силовое прикрытие, вот и стал директором охранного предприятия, оружие получил одним из первых. Десять лет волыну за поясом таскал! Говорил Евгений просто, без эмоций, но в нескольких словах вмещалось столько событий!

Ну а почему на отсутствие денег жалуешься? – перебил здоровенный боец. Должны были быть и деньги! Нет, не жалуюсь, тогда были, - подтвердил писатель. Сладко жил в то время, в Венгрию катался постоянно, вот уж, где душу отвел с женщинами! – это он к месту вспомнил про неудавшееся знакомство. Мадьярки такие понятливые оказались, да и цыганки тоже! Тут слушатели оживились, но прерывать рассказчика не стали. Фирму свою продал, потом почти три года исполнительным директором работал на хозяина, – так он назвал подонка Бандюка, давнего недруга. В тюрьму почти не сел тогда. Как начали навешивать на меня статью за экономические преступления, вот такую папку собрали! – тут он, широко растопырив пальцы, показал ширину папки. Что было, то было! Такая же солнечная погода стояла в те денечки! – добавил он медленно и задумчиво, но без эмоций уже, скорее равнодушно как- то. Быльем уже все поросло. Хорошо, что знакомые ребята из органов порекомендовали сильного адвоката, прокурора бывшего, генерала. Тот быстро направил дело в нужное русло, потому и вышел сухим из воды, - закончил Евгений опять-таки равнодушно как-то. Время! Время стирает остроту восприятия! Другие заботы навалились сейчас. Все! – решил тогда. Хватит работать на дядю. Две тысячи четвертый год стоял на дворе! Вот и пишу с тех пор, с обществом диалог налаживаю.

Накипело, значит, есть что сказать! – усмехнулся худощавый боец. Да! – просто подтвердил писатель. Так оно и есть. Книги вот, теперь расходятся по всему свету, потому и спокойно отношусь к неудачным знакомствам. Повалят скоро поклонницы, под окнами с цветами дежурить будут! – смело предположил он. Собеседники лишь, усмехнулись, но возражать не стали.

Да, а время-то сейчас сколько? – спохватился Евгений и, вытащив мобильник, взглянул на экран. Приближалось время пятичасового чаепития. Все, мне пора! – объявил он. После солнца хорошо идет чаек сладкий! Да, пойдем! – спохватился и водитель Газели. Попрощавшись с охранниками, они покинули стоянку.

По дороге Евгений продолжал еще по инерции возмущаться. - И, что спрашивается, она перед носом расположилась! Зачем крутила спинкой? – бубнил он, но уже не так усердно. Острота восприятия пропала. Московские женщины, они все испорченные! – лил бальзам на душу водитель. Да-да! – охотно соглашался Евгений. Совсем испорчены! Француженку мне пора искать! – добавил он, но уже про себя. Знаешь, что – ты напиши про стоянку, чтобы забор не ломали, - неожиданно попросил его собеседник. Если слова найду, - пообещал писатель. У дома водителя они распрощались.

Более-менее наладившийся быт позволил Евгению привести себя в порядок. Мало того, что он вернулся к любимому занятию – загару на городских прудах, так еще после короткого отдыха снова взялся за учебники венгерского языка – не исключено, что еще пригодится! Дочь полностью втянулась в самостоятельные занятия и проводила дни в библиотеке, не забывая впрочем, бегать вечерами на танцы в Парк культуры, чем только беспокоила папочку. Все шло своим чередом.

Почувствовав прилив сил Евгений, засобирался в гости к своей давней подруге Татьяне. Хотелось ему показаться, во-первых, и услышать мнение о себе, а во- вторых, послушать ее последние новости. Не без труда добравшись, он прижал машину к обочине и через забор окинул взглядом участок. Картина ему не понравилась, все казалось запущено, земля заросла травой, забор покосился, дорожки требовали ремонта, вода в бассейне зацвела, а баня, судя по всему, давно не топилась.

Породистая сторожевая собака узнала дорогого гостя, и Евгений беспрепятственно зашел на участок. Татьяна сидела в беседке и громко разговаривала по телефону, ругалась вернее. Как можно было понять, с представителем банка из-за высоких процентов по кредиту. Завтра я к вам подъеду, дамочка, и вы у меня попляшете! – заверила она собеседницу и прекратила разговор. Обнялись, поцеловались.

- Как доехал? – Нормально. – А Саша где? – Сейчас подойдет. Как я теперь выгляжу? – задал Евгений волнующий его вопрос. Получше немножко, - подтвердила Татьяна. - Немножко? Ладно, рассказывай, что у вас нового. Из новостей, которые услышал, он отметил задумку открыть рыбное хозяйство на недавно приобретенном участке неподалеку. То кроликов Саша разводил, то нутрий, теперь вот рыбой решил заняться – не лень вам? – неодобрительно покачал головой Евгений. Тише ты! – шикнула на него Татьяна. Видимо это была болезненная тема для разговора. Подошел Саша.

Дальше прошло все как обычно. Евгений собственноручно разжег дрова, поджарил мясо на углях. Пока поели, пока поговорили, время пролетело незаметно. Алеша, сын Татьяны в Китай с женой собирался, но это мало волновало Евгения. Съездит, конечно, кто бы сомневался! Что же вы участок так запустили! – упрекнул он хозяев. Раньше значит бабка вас подгоняла, а теперь получается, и следить некому!

Работаем! – отмахнулась Татьяна. Целыми днями в цехе сидим и шьем, заказов хватает! У Саши вон, спина болит! – Сколько у тебя сейчас человек работает? – Шесть! На обратной дороге Евгений углубился в размышления. Нет, не понравился ему настрой хозяев! Целыми днями работают, выглядят уставшими, участок запущен. Ради чего работать? Квартиру сдают, денег на хлеб хватает, Алеша ни в чем не нуждается. Разве им лучше живется, чем мне? Я то, писатель! Погрязли в заботах, мы все, впрочем. На старой машине он еле осилил обратный путь. На ней только до Борисовских прудов кататься, дальше уже не доедет! – ворчал всю дорогу Евгений, крутя баранку. До дома дотянуть бы только! До дома он дотянул. А Москве его ждали пока ничем не примечательные будни.

Дочь объявила, что собирается на выходные в Питер, а посоветоваться с папочкой она и забыла. Евгений приуныл. Без денег мне не удержать ситуацию под контролем, - признался он самому себе. Были бы деньги, быстро бы нашел для нее развлечение по душе, а так она ищет их себе сама, не спрашивая меня, да и мать тоже. Выросла девушка уже! Что же, я имею то, что имею! Это раньше еще можно было тешить себя иллюзиями о том, что потом все станет хорошо. Но вот “потом ” наступило, а хорошо так и не стало. То есть, само по себе не стало. Теперь стало понятно, что приход светлого будущего следует поторопить. Действуй, если хочешь владеть ситуацией !

Но доступным средством для него оставалось лишь, творчество. Только новыми произведениями писатель мог заявить о себе во весь голос, привлечь внимание, и то, если удастся создать достойное произведение и донести его до читателей. Не без труда, но это ему пока удавалось. Читательский интерес рос постоянно, и это легко можно было проследить по количеству запросов в интернете.

Через неделю. Отложив в сторону пачку исписанных листков, он бросил взгляд на портрет своей матери. Выцвел уже портрет порядком, время! Закончен очередной рассказ, скоро он будет напечатан, разослан по редакциям и без сомнения опубликован. Не привыкать уже! Движение к заветной цели получит новый импульс, ускорится чуть-чуть. Сколько еще таких импульсов потребуется, чтобы достичь успеха? Слава давно не греет, но со славой должен прийти достаток. Так учили древние греки. Слава приносит доход! Ну, и где он? Пора бы, уже!

Евгений поднялся с кресла, подошел к окну и по привычке заложил руки за спину. Лето в разгаре! По улице как обычно катились сплошным потоком машины и спешили люди. Ничего нового! Он перевел взгляд и равнодушно наблюдал за тем, как красочные картинки сменяли друг друга на большом экране в окне в доме напротив. Все видно, и телевизор покупать не надо!

Тем же вечером он приступил к печатанию свежего текста. Словно пианист за роялем он вскинул руки над клавишами и, не торопясь опускать их застыл на мгновение, словно предвкушая предстоящее удовольствие от возможного успеха. У творческих людей свои причуды! Затем стремительно опустив руки начал быстро печатать. Новое произведение скоро увидит свет. Писатель работал. Да, интерес к нему действительно возрастал и, как скоро почувствовал Евгений, не только со стороны читателей.

Для начала ему стали докучать сомнительными предложениями по телефону по поводу устного и письменного перевода с венгерского языка. Евгений вежливо отказывался, объяснял даже, что репетиторство и переводы это не одно и то же. Не понимали его. Звонки не прекращались. Ну, хотя бы десять страниц переведите! – настаивали собеседники. Подобные предложения сначала забавляли писателя, а потом стали вызывать раздражение. Очередной текст шел со скрипом, печатать его не было ни малейшей охоты, лето ведь, в разгаре! Нет, не понимали! Звонки следовали один за другим, звучали и женские и мужские голоса. Терпение его лопнуло. Отстаньте от меня, - невежливо ответил большой знаток венгерского языка. А чардаш вам сплясать не надо? После такого ответа от него отстали. Вот и ладненько! – решил он. Какие могут быть переводы! Человек уже пятнадцать лет не был в Венгрии. Практика нужна, понимать это надо!

Но и этим дело не ограничилось. Причем события развивались постепенно так, ненавязчиво даже. Тучки стали появляться на горизонте, то одна набежит, то другая. Опять напомнила о себе тревога. Сейчас-то что? - спрашивал он себя. Быт, вроде наладился. Спокойно вроде все, но его не покидало ощущение, что спокойствие это обманчиво. Нечто подобное Евгений испытывал пару лет назад, когда выкупал долю у братца. Тоже казалось тогда спокойно вокруг, но была ясность, что это затишье перед бурей. Тогда справился. Что теперь? Ладно, время покажет! – решил он. Ждать погоды у моря нет смысла.

А он и не ждал. Дочь уехала к подруге в Питер и Евгений, оставшись один – жиличка не в счет, дни напролет проводил на свежем воздухе, на пляже в основном. К Борисовским прудам добавилось еще и Коломенское. В первой половине дня он загорал, а ближе к вечеру, отогнав машину на стоянку, совершал променад. По дороге ему встречались одинокие девушки и, хотя они старательно терзали мобильные телефоны, гуляли-таки в одиночестве.

Посматривали они на него с интересом, особенно в Коломенском, загар его оценивали, да и подтянутую фигуру, скорее всего тоже. Он не торопился знакомиться, присматривался больше, хотя красавицы демонстрировали готовность к общению, останавливались даже.

Он удалил свою анкету с надоевшего сайта знакомств, посчитав, что теряет время впустую. Чаяния офисных тружениц ему и так были известны, но селить к себе он никого не собирался.

В один из солнечных дней, зайдя в Коломенское Евгений решил изменить привычный маршрут и не стал спускаться к реке, а повернул направо, в сады. Идти оказалось интересно. В этой части парка он еще не был. Кругом росли плодовые деревья – вишни, яблони, груши и сливы. Вишни висели сочными гроздьями, и немногочисленные граждане старательно собирали урожай, нещадно обдирая ветки.

Вскоре он вышел на обширный луг, и с удовольствием шел по нему, топча сочную траву босыми ногами. Рубашку и обувь он скинул еще при входе и тащил их в сумке. Привычка!

Посередине луга, образуя четырехугольник, росли четыре высоких пирамидальных тополя, и Евгений без колебания направился к ним и встал внутри так, что до каждого дерева оставалось примерно равное расстояние. Осмотревшись и убедившись, что никого нет вокруг, он поставил сумку, вскинул руки и громко, в голос воскликнул, обращаясь к небесам, - эх, Русь-матушка, помогай своему верному сыну! Потом, опустив руки, добавил уже про себя, - держись, парень! Нелегко сейчас тебе приходится, это да! Но ты должен выстоять, обязан просто. Действуй решительно и смело, как тот танкист. Что за танкист?

Имелся в виду случай, о котором Евгений случайно узнал из интернета, листая страницы Википедии. Сильное впечатление произвели на него те события. Впрочем, впечатлительностью он всегда отличался. Речь шла о боях под Прохоровкой на Курской дуге. Экипаж немецкого Тигра, поврежденного к тому же, заняв оборону на хуторе, в одиночку вел бой с пятьюдесятью машинами противника. С нашими значит, танками сражался. Другого противника у немцев под Прохоровкой не было. Из пятидесяти попеременно атаковавших его машин двадцать четыре были подбиты, а экипаж танка под командованием даже не офицера, унтер-офицера выстоял, уцелел, не сдался. Уму непостижимо, что значит сила духа!

К проявлению героизма, пусть даже противником, Евгений всегда относился с уважением. Со времен занятий боксом это осталось. Да и слова поэта- фронтовика Константина Симонова, кстати, вспомнились по этому случаю, - “…да, враг был смел, тем больше наша слава! ”. А разве мало было героических примеров с нашей стороны….

Слава! А пару дней назад, во время очередного променада, внимание Евгения привлекли звуки одинокой гармошки. Доносились они от старой пятиэтажки. Замедлив шаги, Евгений присмотрелся – кто играет? Играл древний старик с орденскими планками на груди, на голове у него была одета фуражка защитного цвета. Старик сидел на лавочке у подъезда и играл в полном одиночестве, даже бабки рядом не было видно, и из окон никто не выглядывал. Сбившиеся в кучу, кавказцы через дорогу обсуждали что-то, не обращая на старика ни малейшего внимания. Прохожие спешили по своим делам, не задерживаясь, лишь изредка бросая взгляды в ту сторону. Вот она, слава!

Значит, одной славы недостаточно, должны быть еще силы для утверждения этой славы. Для правильного утверждения! – усмехнулся Евгений. И тут будет над, чем поработать. И действовать предстоит так же решительно, как тот танкист. Да и не один я в поле воин, редакторы, публикующие мои тексты, несомненно, союзники, так что есть на кого опереться, для начала!

Эх, сила родной природы, великая сила! Не прошло и четырех часов с момента обращения Евгения к небесам, как на том же самом месте, под тополями, он держал на руках красивую молодую девушку двадцати двух лет. Бывает такое? Говорят, случается!

Познакомились они тут же, в Коломенском. Почему ты не даешь себя поцеловать? – спрашивал он ее недовольно. Мне неприятно, - отвечала девушка, но продолжала держать свою руку в его руке. Жаль, что дальнейшего развития событий не последовало. Девушка оказалась из Пскова и уезжала через два часа, но погулять немного они успели. На руки он подхватил ее и покружил немного, как раз под тополями. Впервые за долгое время Евгений почувствовал тогда, что держит на руках молодую женщину. Забытые ощущения! Жаль, уехала она. Но, может быть, приедет еще погостить? Телефон он ей оставил. А мы в одной постели спать будем? – спросила тогда девушка. Нет, я на полу! – возразил ей Евгений. К тебе только в гости приходить буду! – утешил он ее. Спать с кем-то в одной постели ему никогда не нравилось. Такие вот, приключения!

Загорать в парке, конечно, было весело, но и вечерами он старался больше времени проводить на воздухе. Гулял много, использовал возможность осмотреться вокруг, отмечал характерные изменения. А они были, конечно! Как долго я варился в собственном соку! – сокрушался лишь, Евгений. Изменились москвичи! Велосипедисты повсюду, молодежь покрылась разноцветными татуировками, а телефоны - айфоны так просто уже не выпускают из рук.

Еще, на улицах стало больше попрошаек, причем, вполне приличного вида. К нему обращались прилично одетые мужчины и даже девушки с вопросом, - не дадите ли немного мелочи? Маргиналы – те сидели у церкви и собирали деньги пригоршнями, сразу пересыпая мелочь в карман, чтобы не мозолила глаза, наверное. А ощущение безопасности давно испарилось! Травматическими пистолетами уже никого не удивишь! В поведении граждан стала ощущаться агрессия, раньше это не так бросалось в глаза. Осталось только направить их агрессию в нужное русло, - прикидывал Евгений, понимая, что нужное русло тоже бывает разное, от взгляда зависит, с какой стороны посмотреть.

А жизнь шла своим чередом! Уже не столько с тревогой сколько с интересом он ожидал результаты экзаменов дочери – поступит она в институт, куда хотела, или не поступит? Евгений вынужден был признаться, что даже если она никуда не поступит, то большого сожаления он испытывать не будет. Жизнь научит ее вести себя по правилам! Моя ученая степень никакой радости не принесла, - напомнил он себе. Так, потешил себя только. А она целый год старательно занималась в библиотеке – не самый плохой вариант времяпровождения! Конечно, со сверстниками гораздо лучше было бы, но сможет ли она теперь учиться? Да что я охаю все, как старуха! – остановил он себя. Денег скорее зарабатывай, да в Англию ее отправляй учиться! Девушка должна учиться обязательно! Что-то я частенько стал задумываться о том, что пора бы ее отправить в спокойное и безопасное место, подальше от возможных катаклизмов! – признался себе заботливый папаша. Да и о своем спокойствии беспокоюсь, и это нельзя отрицать !

Так просто он озадачился, или какие-то факты заставили насторожиться? Трудно сказать. Не исключено, что померещилось что-то. Мало ли что случается на белом свете! Только вот, дыма без огня не бывает! Случайные события могли иметь место, конечно, но многое проясняется после того, как выстраивается логическая цепочка этих самых событий. Небольшой эпизод в Коломенском, где Евгений совершал оздоровительную прогулку, подставляя оголенные плечи под солнечные лучи, вынудил его сосредоточиться на незначительных казалось бы мелочах.

Ну, шел он себе и шел по набережной, до изгороди дошел уже почти, как вдруг, бог весть, откуда рядом появился раздетый до пояса пузатый мужчина с камерой в руках. Он шел позади Евгения буквально в трех шагах и снимал на камеру противоположный берег, старательно так снимал, через Евгения, хотя были они вдвоем на набережной, и отстать на десять шагов ему ничего не стоило. Поначалу Евгений даже хотел обратиться к нему по наивности, мол, и меня снимите! Как вдруг он ясно осознал, что его-то как раз и снимают, тщательно, со всех сторон. Зачем? Возьмутся за меня скоро! – подумал он как-то равнодушно.

На следующий день, на том же самом месте, словно из-под земли появилась девушка и тоже шла следом, посматривая на Евгения. Останавливаться для знакомства он не стал – сама подойдет, если уж на то пошло!

Вечером он проанализировал ситуацию. Да гуляла она просто, появилась внезапно, вот и удивился! – решил он после короткого раздумья. Мнительный я стал что-то! Но даже если и не сама по себе – то это правильный подход к делу! – похвалил он возможных оппонентов. С девушкой куда проще договориться! И вообще, что я переживаю! Даже если это и так, что вполне возможно, поскольку публикаций по белому свету много, то это обо мне же забота, чтобы не натворил глупостей ненароком.

Тут он, по обыкновению дал пищу воображению. Да что ходить вокруг да около! Обратились бы давно с предложением, - вот тебе любезный деньги, вот квартира на юге, в Лазаревском, знаем мол, про твои чаяния, вот тебе девушка в качестве музы, в Венгрию съездите на полгодика, отдохните – твори только! Но пиши вдумчиво, медленно и не торопись с выводами, присмотрись повнимательнее, может быть увидишь и светлые стороны действительности а, то все критика, да критика…. Позитив при желании найти можно. Глядишь, и договорились бы! Тут он усмехнулся! Говорила же когда-то Лена, - предложат тебе куш, и продашься сразу по дешевке! Нет, по дешевке нельзя, конечно. Тут Евгений вздохнул. Впрочем, патрон на меня легче истратить будет! – предположил он мягко другой возможный вариант развития событий. А то и просто зачалят по бытовухе! Машину вон, сколько раз перетряхивали! Ничто нельзя сбрасывать со счетов!

Да и кому я нужен! – трезво оценил писатель действительность . Да я вообще никому не нужен! – горько признался он себе. Случись со мной что, одна только дочь и всплакнет маленько. Да Татьяна выпьет еще рюмочку за упокой души грешника, и Сашу своего заставит. И, все! Лена, так та только рада будет, поскольку квартира освободится. Поганый мальчик Ромка так запрыгает от радости, и бабка его сволочная растянет рот до ушей. Кто еще обо мне вспомнит? Поклонница темперамента Мальвина пропала и не звонит уже давно. И от Лариски ни слуху, ни духу. А прочим гражданам вообще все до лампочки – жив писатель или нет? И это на огромной планете, населенной людьми без счета! Один я на белом свете, один! – горестно признался себе Евгений. А книги теперь живут своей жизнью, и чеков с Амазона похоже я так и не увижу. Выход один - борись за себя сам, борись до последнего! – тихо произнес он, но без всякого энтузиазма. Человек не железный! А вспомни Павку Корчагина , ему каково приходилось !

После того, как Евгений разложил все по полочкам, наступило успокоение ненадолго, правда. Давно стало, похоже, что покой ему будет только сниться! Сниться, так сниться! Тихим вечером он направился к машине, стоящей у дома, открыл дверцу уже и собрался садиться, как вдруг увидел знакомого электрика, того самого, которому должен был с незапамятных времен еще двести рублей. Мужчина тоже увидел его и, замедлив шаги, приближался к машине. Они были почти ровесниками .

Оставив дверцу открытой, Евгений шагнул ему навстречу, запуская руку в карман за купюрами. Там как раз и лежало двести пятьдесят рублей. Пятьдесят рублей себе он таки оставил, а двести протянул электрику, – бери! Что ты. Я и забыл про них уже! – стал отказываться тот для порядка. Бери-бери, - повторил Евгений и сунул деньги электрику в руку. А то как встречаю тебя, так денег с собой нету! – пояснил Евгений и это было сущей правдой. А сейчас, слава богу, захватил! Электрик расплылся в широкой улыбке. Чему тут радоваться? – удивился Евгений. Двести рублей всего! Доволен, наверное, тем, что не забыли про него, - объяснил он себе. А сумма не так важна, тут принцип важен!

Как ты? – поинтересовался электрик. Нормально! – кивнул Евгений, и добавил, поеду я, тороплюсь. Говорить ни с кем ему не хотелось. Вот и возвращаю долги потихоньку! – усмехнулся Евгений, садясь в машину. Он с первого раза завел свою Волгу и выехал на дорогу. До стоянки езды было пять минут. Добрался без приключений.

На стоянке его поджидал знакомый водитель Газели, именно поджидал, как показалось Евгению. Слушай, я посмотрел твои тексты в интернете, очень остро ты пишешь! – воскликнул водитель. Критический реализм называется, - равнодушно подтвердил писатель, недоумевая – с чего бы вдруг? Водить принялся обсуждать злободневные темы, а Евгений, слушая вполуха, кивал головой.

Да к тебе, наверное, интерес проявляют спецслужбы? – неожиданно предположил водитель. Наверное, - пожал плечами Евгений. На то они и спецслужбы! В это время из машины, стоящей неподалеку, в пятнадцати шагах от них, вышел крупный мужчина и принялся прохаживаться, разминая ноги. Забора то не было, забор на стоянке сломали! Ну и дела! – озадачился Евгений. Где-то я его уже видел . Больно уж, характерный типаж!

Вот я и говорю, - перебил он водителя. Поговорили бы со мной по человечески, поинтересовались бы – как мол, живете, не надо ли чего? Глядишь, диалог и наладился бы. Теперь писатель точно знал, что ему следует донести до собеседника. Он бросил равнодушный взгляд на крупного мужчину, на его машину и продолжил уверенно.

Квартиру бы предложили на юге. Я бы не отказался! По горам бы ходил там, с ружьишком конечно, - произнес он мечтательно. От пистолета наградного не отказался бы тоже, ПМ нет ГШ лучше. Заслужил, ведь! Старший лейтенант запаса! В отставке, скорее всего, - добавил про себя. Тут он засомневался – заслужил ли ГШ? Ну, и деньгами, конечно, порадовали бы, миллионов пять, для начала, не меньше! При последних словах он посмотрел на собеседника. Мне ведь, многого не надо! Наскоро попрощавшись с водителем, он отправился домой.

Со стоянки Евгений возвращался медленно, хотелось подумать о многом! Лето уже на исходе! Листва! Как много желтой листвы под ногами, осень, похоже, будет ранняя! Дочь, слава богу, поступила в институт. Скоро начнет учиться или продолжит самообразование? Посмотрим. Редакторы из отпусков возвращаются, вот-вот закипит литературная жизнь! А что с водителем поговорили, так это даже хорошо! – решил писатель. Давно следовало обозначить приоритеты. По крайней мере, с сомнительными предложениями о работе больше обращаться не будут.

Перемены! На носу глобальные перемены и в обществе, и в моей жизни! И начнутся они очень скоро, да пожалуй, начались уже. Хотел я переместиться в благополучную страну, да не успел, не смог вернее. А в драматических событиях, если они начнутся, мне предстоит, скорее всего, принять действенное участие. И никто не посмотрит, что писатель. Хорошо, если удастся уцелеть, сохранить здоровье свое и дочери и выйти из потрясений с минимальными потерями. Удастся ли? Бог ведает! А работы и так через край!

Есть над, чем работать! Я видел желание людей жить нормальной размеренной жизнью, без вражды и лицемерия . Устали уже все от этого. Подавляющее большинство из них хотят спокойно жить, работать и получать достойную зарплату, растить детей и радоваться жизни. Что тут плохого? Тут Евгений бросил взгляд на прохожих, перемахнул через невысокую изгородь и пошел по газону, шурша листвой. В Коломенском привык шуршать листвой, наверное. В мыслях вновь вернулся к наболевшему вопросу.

Да, нелегко пришлось, жизнь скрутила меня в бараний рог, но пока удалось выстоять и остаться самим собой, писателем. Жаль только, что без потерь не обошлось! Зато удалось достичь поставленной когда-то цели – слово писателя услышано. Что же дальше? Как, что! – тут он даже развеселился. Цели-то ясные! Пора чистить и город, и страну от въевшейся годами грязи, а главное – очищать души людей! И скромничать тут нечего. И мне как писателю найдется дело. Успею ли? Увижу ли лучшую жизнь? Надежда пока осталась. А по силам ли - наверное, покажет время !

12 августа 2015 года

7. Хелью Ребане СТРАШНАЯ СИЛА

Хелью Ребане

СТРАШНАЯ СИЛА

Остался бы я с ней, если бы знал правду с самого начала? Вопрос, на который у меня нет ответа.

…Как мы обрадовались, когда наша экспедиция наткнулась на планету, похожую на родную Землю! Липы, березы, дубы, шиповник, ромашки… Такие же города, как у нас. Там жили люди. Как и мы, слушали радио, смотрели телевизор. Единственное (и огромное!) отличие: все женщины там были невероятно красивы. Увы! Мы опоздали. В живых мы их не застали.

Тихое, напоминающее итальянские, кладбище... Солнце палило, среди белокаменных памятников жужжали пчелы, ветерок доносил до нас душный аромат полевых цветов. Лица моих товарищей были скорбны. Все были подавлены безвременной кончиной юных девушек.

У них было принято вставлять в рамку на надгробном памятнике цветную фотографию в полный рост. Правда, только снимки женщин. Мужчины такой чести не удостаивались.

Боже мой! Глядя на прекрасные лица женщин, которых скосила неведомая безжалостная болезнь, дух захватывало. Все как на подбор – стройные, длинноногие... Блондинки, брюнетки, рыжие... Волосы густые, пышные, у многих ниже пояса. А носики! Точёные носики! Если уж очень захотеть придраться – не очень большие глаза.

Глядя на этих красавиц, хотелось слагать оды, петь серенады, упасть на колени... На памятниках у них проставляли только дату смерти, но по снимкам было ясно, что ни одна из несчастных не дотянула даже до тридцати.

В день прибытия мы, обойдя жилые кварталы – нигде ни души, набрели на это кладбище и вначале решили, что мужчин на планете вообще не было – на надгробиях их фотографии не встречались. Но позже, обыскивая дома, мы обнаружили кое-где в шкафах мужские костюмы, в ванных комнатах на столиках валялись бритвенные приборы. Кроме того, нашли документы. С паспортных фотографий на нас смотрели самые заурядные мужские лица. Ничего и близко похожего на красоту местных женщин.

Мы тщательно обследовали планету, все пять её городов. В некоторых домах все еще мерцали экраны телевизоров, хотя телецентр уже давно перестал работать. По улицам бродили бездомные кошки и собаки, в супермаркетах и вокруг них валялись кучи мусора – всё, что можно было открыть без консервного ножа, было вскрыто и съедено животными. Животные не погибли, значит, девушки умерли не от повышенной дозы радиации.

Нам вспомнилась трагическая экспедиция наших коллег на Вирусу. Они заразились там каким-то чужепланетным вирусом и, вернувшись на Землю, заболели. Все, как один, погибли. Планету так и нарекли – Вирусой…

Прочесав за неделю всю округу в поисках оставшихся в живых, мы набрели на бедняцкий район, где дома ничем не отличались от наших пятиэтажек. И там было кладбище, но на могилах не было мраморных надгробий. И – никаких фотографий.

Планета контрастов. Как, впрочем, и все другие места, где когда-либо обитали люди.

Мы низко поклонились усопшей красоте и медленно направились к воротам кладбища. Пора было улетать обратно на Землю, так и не разгадав тайну гибели прелестниц.

Я, не в силах оторваться от прекрасного лица девушки на мраморном монументе, задержался. Вдруг мне почудилось, что из-за древней липы, росшей поблизости, кто-то выглянул и тут же скрылся.

«Померещилось», – решил я. Но тут же услышал тихий шепот:

– Подойди ко мне.

Я осторожно подошел к старому дереву, замершему под палящим солнцем и остолбенел.

Увидев ее, вы тоже потеряли бы голову, разум – все, что имеете.

Потрясенный ее неземной (и в прямом, и переносном смысле слова) красотой, я внезапно заговорил высоким, не свойственным мне слогом.

– Кто ты, ангел? – спросил я.

– Меня зовут Альвира, – ответила она. – Но я не ангел. Отнюдь.

– Выглядишь, как ангел… Приказывай! Я готов выполнить любое твое желание.

– Вот как? – она как-то странно усмехнулась, затем добавила со вздохом: – Мое главное желание невыполнимо.

Но я не слушал её. С минуту смотрел на неё, разинув рот, и выпалил:

– Понимаю. В сравнении с тобой я – просто урод... Но поверь, на Земле, откуда мы прилетели, я нравлюсь женщинам. И я всё ещё не женат! – Меня вдруг понесло, я не мог остановиться и прекратить саморекламу.

Она пожала плечами:

– Есть вещи и поважнее, чем красота. Я скоро последую за ними, – она указала рукой в сторону мраморных надгробий. – Вот что на самом деле важно. Жизнь!

– Тут была какая-то эпидемия? Ты так тяжело больна?

– Не бойся, – усмехнулась она. – Это не заразно.

Мне почудилась в ее голосе насмешка.

– Ничего я не боюсь. Я, кстати, врач. Обещаю, что сделаю всё, чтобы помочь тебе. Уверен, что на Земле найдется нужное лекарство. Мы возьмем тебя с собой.

– Наши предки – земляне. Когда-то их экспедиция заблудилась в Космосе. Они случайно попали на нашу планету, заселили ее. Теперь же во всем, что касается медицины, земляне отстали от нас лет на пятьдесят. Мне у вас делать нечего.

– Значит, я останусь здесь.

Она нахмурилась, словно заподозрила, что я ее обманываю.

– Зачем?

– Я полюбил тебя, – ответил я. – С первого взгляда. Ты не поверишь, мне уже тридцать два года, мне казалось, что я любил... Но сейчас понимаю – это лишь казалось .

И меня снова понесло:

– За тебя я готов жизнь отдать. О, чудное мгновенье! Передо мной явилась ты, Альвира!

Она долго изучающе смотрела на меня и, наконец, сказала, тяжело вздохнув:

– А ты, оказывается, поэт. Романтик. Что ж, от любви не отказываются.

– Я – врач и я спасу тебя! Поверь, я впервые в жизни счастлив. Все это время, что мы с тобой разговариваем…

Вдруг послышались голоса. Мои товарищи возвращались. Меня уже хватились.

– Решай, – прошептал я, – полетишь с нами? Иначе я остаюсь здесь.

– Меня даже некому похоронить, – вздохнула она. – Все умерли. Неужели ты останешься со мной?

– Милая! – воскликнул я. – Вот увидишь – я тебя спасу!

– Они уже близко, – прошептала она, схватив меня за руку, и мы побежали в сторону зарослей буйно цветущего шиповника.

Было ясно: если меня найдут, то расценят моё желание остаться как помешательство, будут вразумлять. Если это не поможет, увезут насильно.

В любой космической экспедиции есть так называемый «спасатель», который обязан в таком случае остаться и разыскать товарища, живым или мёртвым. Потом их заберет попутный космический корабль.

В последнее время мы тщательно изучали этот уголок Вселенной и первым делом создавали повсюду базы спасателей. Спасатели давали своеобразную «подписку о невыезде». Они уже никогда не вернутся на Землю. Они так и будут жить на базе спасения, ближайшей от новой, только что открытой планеты. Вот такого человека, как мы скоро убедились, и оставили из-за меня там.

Конечно же, для нас он стал не спасателем, а преследователем…

Мы с Альвирой, исцарапанные зарослями шиповника, с облегчением вздохнули, когда увидели в небе исчезающую точку космического корабля. Траектория полёта рассчитана заранее, и поэтому экипаж был вынужден вылететь точно в назначенное время.

Красота и благосклонность Альвиры привели меня в какое-то экзальтированное состояние. Мне не хотелось ни о чём другом думать. Меня больше не интересовало ничто земное. Только продолжал мучить вопрос, почему её жизнь в опасности. На мои расспросы она так и не ответила ничего вразумительного.

– Настанет время, расскажу, – сказала она, как-то раз, когда мы лежали в обнимку в ее широкой постели, потягивая коктейль.

Альвира обожала коктейли, готовила их с удовольствием, придумывала новые рецепты.

– Впрочем, скоро увидишь сам, – продолжала она, вздохнув.

– Я не хочу видеть, а хочу тебе помочь! Не понимаю. Как это можно увидеть? Дорогая, если я ничего не знаю, как же сумею тебе помочь?

– И не сумеешь. И не надо.

– Это какая-то ужасная тайна?

– Как сказать. Какой же ты наивный, доктор. В твои тридцать два .

Она прицепилась к моим годам, как бульдог.

«Конечно, для такого юного существа, как она, я кажусь уже стариком, – думал я. – Ей же ещё и двадцати нет…».

Большой просторный особняк Альвиры находился уже за чертой города, и мы надеялись, что спасатель так далеко не забредет. Придет к выводу, что я погиб, отрапортует, и вскоре какой-нибудь корабль, пролетающий мимо, заберёт его.

Альвира была прекрасна, но очень часто грустна. Только мое обожание иногда смешило ее.

Помимо неведомой болезни Альвиры мою жизнь омрачало безделье. Работать не было никакой необходимости. Город был буквально напичкан

едой и напитками, оставшимися после гибели его жителей. Пустынные супермаркеты, склады нетронутых запасов консервов, соков, минеральной воды, печенья и конфет. Вина, коньяки… Нам двоим не израсходовать эти запасы никогда. Тем более, что она питалась скорее символично. Обожала консервированные ананасы, и я, в поисках этих консервов, ходил «на охоту» по пустынным, безлюдным супермаркетам и радовался, когда находил их. Еще мы гуляли в парке рядом с домом, но она быстро уставала. Это, конечно, настораживало меня, но я пребывал в такой экзальтации, что тут же забывал об этом.

Телецентр молчал. Чтобы скоротать время, я хотел найти либо библиотеку, либо книги в каком-нибудь частном доме. Чтение всегда было моей страстью. К сожалению, в доме Альвиры не было даже книжных полок.

Но она категорически воспротивилась этому. Она даже выдвинула мне ультиматум:

– Пойдёшь в библиотеку, больше меня никогда не увидишь.

Когда человеку что-то запрещают, ему этого хочется вдвойне. Но я слишком дорожил ею, чтобы ослушаться. Мне всё ещё не верилось, что такая красавица согласилась быть со мной. Я мог часами любоваться ею, спящей. Порой мне казалось, что всё это мне просто снится.

Вторая её тайна: каждый день она часа на два, а то и на три запиралась в своей комнате, вход куда был мне воспрещен.

– Хочу побыть одна, – неизменно отвечала она на мои расспросы.

И вот как-то раз я внезапно заметил, что на ее красоту словно упала какая-то тень. Мы гуляли в парке недалеко от ее дома, как всегда, предварительно осмотрев округу – не добрался ли сюда спасатель. Вдруг луч

заходящего солнца высветил морщинки вокруг её глаз. Я мог бы поклясться, что неделю назад их не было. Но и они не портили её, и этот первый случай прошёл мимо моего сознания почти незаметно. Я увидел и тут же забыл.

Через пару месяцев буквально с содроганием заметил, что морщины углубились, появились новые, на лбу и на шее, и даже уголки очаровательных пухлых губ слегка опустились вниз. Она стала выглядеть лет на сорок. Я понял, что дело серьезное.

Конечно же, расстраивать её я не хотел и ничего ей не сказал. Но, как медик, знал, что такое стремительное старение в столь юном возрасте – это, безусловно, симптом заболевания. У меня на языке вертелось название болезни. В мединституте нам читали этот курс… Прогерия, вот. Потом вспомнил даже название синдрома. Синдром Хатчинсона-Гилфорда – нарушение гомеостаза стволовых клеток.

Значит, Альвира не преувеличивала. Она, действительно, в опасности. На следующий день, втайне от неё, я нашел библиотеку. Хотел выяснить всё о болезни, поразившей их планету. В надежде получить хоть какую-то подсказку, как лечить.

Именно там я и нарвался на спасателя.

Мускулистый загорелый мужчина в футболке с нашим логотипом на груди, погрузившись в чтение книги, одиноко сидел на стуле в зале, уставленном стеллажами с книгами.

Заметив его, я на секунду оторопел. Потом осторожно, на цыпочках стал пятиться к двери. Я знал, что спасателей снабжают не только оружием, но и наручниками, чтобы в случае сопротивления взять верх над отставшим членом экипажа и любой ценой доставить его на космический корабль. Увы, в сверхдальних полетах приходилось наталкиваться на невообразимые вещи. Нередко бывали случаи помешательства на этой почве. А безумцы борются за свою жизнь порой отчаяннее, чем тигры.

Уже почти у двери я неосторожно задел один увесистый фолиант. Он с грохотом упал на пол.

Спасатель молниеносно вскочил.

– Ну, наконец-то! Ты жив! Постой! Я скажу тебе… это важно! Стой же! – кричал он.

Но я уже бежал вниз по лестнице, а на улице понёсся не к дому Альвиры, а в противоположную сторону, уводя преследователя от неё подальше.

Спасатели люди натренированные, прекрасно оснащённые. Пробежав несколько кварталов, слыша за спиной топот его ног, я вдруг почувствовал, как меня подхватили, словно рыбу, в сачок. Вокруг меня мгновенно обмоталась сеть. Я рухнул наземь и понял, что преследователь выстрелил мне вслед своеобразным «гарпуном», компактно упакованной сетью.

Теперь ничего другого не оставалось, как беспомощно лежать в сети, наблюдая, как он приближается ко мне.

– Зря ты так, – сказал он, остановившись передо мной, вытирая пот со лба. – Я же тебе помочь хочу. Эх, друг… Вот уж угораздило тебя! Ты, пожалуйста, не обижайся, сейчас сделаю тебе укол.

– Конечно, ты друг, кто же еще…, - прохрипел я в ответ. – Когда собираются пакостить, то говорят, что исключительно по дружбе. И на пользу.

– Не горячись. Ты мне потом ещё спасибо скажешь! Пойми, тебя обманули, – продолжал он увещевать меня, набирая в шприц раствор. – Сейчас уколю, ты успокоишься, и мы тихо, мирно полетим домой. Вот как раз послезавтра один экипаж возвращается с Компы, она отсюда недалеко, ты ведь её знаешь? и нас с тобой отсюда заберут.

Кто же не знает Компу... Командир одного космического корабля там свой бесценный компьютер забыл и на обратном пути всё причитал: «Мой комп, мой комп!». Вот планету и нарекли…

– Дружище, я тебе сейчас только четверть дозы ввёл, – ласково успокоил меня «друг». – Чтобы у тебя силы были до дома дойти. Показывай, где вы от меня так долго прятались. Ловкие вы, ничего не скажешь. Потом ещё тебе дозу добавлю.

Я знал, что это за вещество. Оно парализует волю. Подчиняет тебя воле другого человека, и ты покорно делаешь всё, что скажут. Я знал это, но химия в крови сильнее. И я покорно повёл его в сторону дома Альвиры. Просить, умолять никакого смысла не было. И я покорно шёл, обдумывая, что же делать. С каждым человеком желательно разговаривать на его языке.

– Друг, помоги мне, – я умоляюще посмотрел на него. – Помоги мне, дружище.

– Вот это уже другой разговор, – весело сказал он, ободряюще похлопав меня по плечу. – Чем смогу, конечно, помогу.

– Возьмём Альвиру с собой. Она тут совсем одна. Она тяжёло больна.

– Надо же… - он усмехнулся. – Альвира. Имечко какое замысловатое. Только она вовсе не больна.

«Надо же. Я – медик, я поставил диагноз. Знаю эту редкую болезнь, – размышлял я. – А этот амбал считает, что знает лучше».

Но спорить с ним у меня сил не было. Укол сделал своё дело. Я чувствовал, как меня охватывает равнодушие. Всеобъемлющее. Вселенское.

Когда мы вошли в комнату, где в постели лежала Альвира, она сначала вздрогнула, а потом спокойно села, натянула на себя одеяло почти до подбородка, взяла с тумбочки блюдце с ломтиками ананаса, поставила его на кровать перед собой и сказала:

– Я знала, что этим кончится, – потом повернулась ко мне: – Спасибо. Ты подарил мне кусочек счастья перед самым уходом.

Она, как ни в чём не бывало, взяла в руки бокал с коктейлем и принялась его потягивать через соломинку, заедая ломтиком ананаса.

– Ну что? – спросил мой, несколько всё же растерянный, конвоир. – Ты сама ему расскажешь?

И тут я потерял сознание.

***

Очнулся в окружении людей в белых халатах и узнал, что нахожусь в больнице. Уже на Земле.

Целый месяц со мной работал психолог.

– Вся их индустрия была направлена на создание и поддержание женской красоты, – повторял он мне. – В их книгах всё подробно описано. Они достигли фантастических результатов. Пластические хирурги творили чудеса. Но женщины перестали рожать. У них не хватало на это времени. Весь день уходил на поддержание собственной красоты. Надо было шлифовать кожу, менять различные имплантаты, вживлять новые волосы и ногти. Ходить на массаж – болели искусственно удлинённые ноги. В конце концов отменили даже суррогатное материнство. Женщины, что победнее, работали с утра до ночи косметологами и, глядя на богатых, мечтали лишь о том, как стать такими же красавицами. В итоге население планеты вымерло. Внешность вашей Альвиры, после смерти специалистов, помогавших поддерживать юный вид, стала катастрофически быстро деградировать. Вы же не догадывались, что ей уже под девяносто?

– Не верю! – воскликнул я. – Зачем её оставили там? Это преступление!

– Старое дерево не пересаживают. Там она, возможно, года два еще протянет.

***

Я жду, когда меня, наконец, выпустят. Лежу, закрыв глаза, а перед моим мысленным взором стоит Альвира. Она держит в тонкой руке бокал, медленно потягивает через соломинку коктейль, откусывает кусочки ананаса и, задумчиво улыбаясь, смотрит на меня.

«Я обещал тебя спасти, – шепчу я, – и я это сделаю, вот увидишь...».

8. Арсеній Троян СЛОБОЖАНЩИНА ГУБИТЬСЯ В ПОЛЯХ: АВТОБУСНО-ДОРОЖНЯ НОТАТКА

Арсеній Троян

СЛОБОЖАНЩИНА ГУБИТЬСЯ В ПОЛЯХ: АВТОБУСНО-ДОРОЖНЯ НОТАТКА

З вікна автобуса — пейзажі незмінні і безрадісні: поля, ріденькі посадки, поодинокі вишки мобільного зв’язку і нерозорані кургани. Поселень теж мало: після Печеніг про їх наявність вказують лише таблички, часто збиті кимось чи чимось невідомим, що мешкає на цих безкраїх просторах, замінені на саморобні — вони вказують на якесь село з географічною назвою кудись у ніколи не рубані кущі чи поле, безмежне і холодне.

Тут нічого не змінюється ось уже років десять поспіль. Лише навіщось вирубали молоду посадку біля траси в Печенізькому районі, завдяки чому простір став як ніколи безмежним і порожнім. Ну і дороги почало взимку замітати.

Не дивно, що і в автобусі, який везе студентів, охоронців супермаркетів, диверсантів і офісних працівників з хворими спинами додому на вихідні, так само порожньо і сумно. Хоча всі місця зайняті, кілька осіб стоять у проході, грає шатунов, але всі пасажири дивляться у вікна, де сіре поле ніколи не закінчується, тягнеться собі, затягує своєю порожнечею все живе, як вирва в річці.

Автобус раптом доволі сильно струшує і вуха ріже неприємний звук: здається, що це вже не автобус, а паротяг, важкий і неповороткий. Хід стишується. «Колесо пробило, — авторитетно повідомляє хтось із заднього сидіння. — Зараз будуть латати».

«Експерт» мав рацію: автобус зупиняється, водій пропонує пасажирам погуляти, підходить до заднього колеса і бачить на ньому «рану» — кількасантиметровий розріз на брудній гумі. «Тьху!», — плюється водій і йде в салон шукати запаску.

Пасажири тупцяють біля автобуса: вони лише кілька хвилин на вулиці, але холод встиг прокрастися під їхні демісезонні куртки. Весна цьогоріч, на жаль, прохолодна, а тут ще й вітер, дути якому нічого не перешкоджає. Якби не ферма, що мріє в сірому присмерку десь за полем, можна було б подумати, що з живих істот тут часті «гості» лише лисиці та дикі пси.

Водій кілька хвилин возиться в салоні, але потім бере інструменти і пірнає під брудне днище, коментуючи це суржиком і матюками. Біля пробитого колеса збирається «консиліум»: кілька чоловіків — майже місцевих, їм їхати кілометрів з п’ять — сидять навпочіпки, палять «Космос», про щось бубонять — допомагають.

Вечоріє. Повз проїжджають кілька автівок і один рейсовий автобус, пасажири якого, побачивши аварію, усміхаються і махають руками. Але водій все ще щось колупає під днищем; один із помічників — невисокий чолов’яга років сорока з ледь відчутним західноукраїнським акцентом — стріляє бичком у канаву і схиляється до ремонтувальника: «Петь, ну ти що там, заснув?». «Та іди ти… — посилає його водій, чимось грюкаючи. — Болти тут намертво…». «Та це шо, він тільки запаску знімає? — обурюється інший чоловічок, теж невисокий, з хитрими очима. — Во, блін, нам тут ночувати, чи як?». «Та не бздіть, — «заспокоює» водій. — Ідіть лучче болгарку мені найдіть, замість того, щоб триндіть». Чоловіки окидують поглядами місцевість: кілька кущів, чагарники, посадка, поле, а потім ще поле, а далі ще, і ще…

Коли вже добряче сутеніє, а більшість пасажирів переміщується в салон, біля автобуса зупиняється авто. До нього підходять ті чоловіки, які говорили з водієм. В авто — їхні знайомі, які пригощають сигаретами і ще чимось з пластикової пляшки. Низенький чоловік з хитрими очима кілька разів прикладається до пійла, запалює сигарету, повертається до автобуса значно веселішим; це — Саня, комбайнер.

«Видобування» запаски відбувається повільно. Друг Сані світить водієві ліхтариком, вимазуючи джинси, очевидно, парадні, Саня сидить навпочіпки, колупає брудним нігтем асфальт, питає у всіх «сємок», а потім залицяється до дами, яка спостерігає за дійством і більше схожа не на жінку, а на клоуна Морозова із «Кривого Дзеркала». «Мадам, я вас нігдє не відєл? — грайливо говорить Саня до «клоуна», як йому здається, російською мовою. — Ви самі откуда будєтє?». «Мєсна я», — ніяковіє дама. «Прекрасно, — зазначає Саня і підходить ближче. — А у вас сємок нє найдьотса?».

Через добрих двадцять хвилин з-під автобуса брудний водій витягує запаску. Чоловіки відкручують пробите колесо, Саня вже погано тримається на ногах.

І ось автобус їде. За вікном поля вже видно погано, але вони є. Саня спить на підлозі, прихилившись до крісла (поряд — вільне місце), але скоро прокидається, здивовано обводить поглядом салон, витягує сигарету, якийсь час крутить її, але потім все ж запалює. Пасажири регочуть, якась жіночка лементує, друг комбайнера забирає сигарету, обоє виходять через дві хвилини: автобус від’їжджає, навздогін якому лунають радісні крики Сані — він вдома, він — у своїй стихії.

9. Нина Турицына Дети Багеровского подземелья

Нина Турицына

Дети Багеровского подземелья

Нелли Ивановне Ковбасе, одной из 137 детей подземных каменоломен «Шахты-Багерово I», члену Союза бывших узников-жертв фашизма ,

с преклонением за подвиг и благодарностью за воспоминания ,

Валерию Петровичу Барабашу, жителю г. Межгорья в Башкирии, прототипу главного героя .

Редактор – плотный мужчина лет 35-ти в хорошо сшитом костюме и тщательно подобранном галстуке – чуть брезгливо протянул мне мою рукопись:

- Я прочитал. Не подходит.

Как будто туфли в магазине примерял. Где ему, бедолаге, жмет или, наоборот, хлябает?

- А что именно, можно узнать?

- Не именно, а вообще : тема - война. А война давно кончилась. И тема эта уже исчерпана.

Молодой еще, и на должности этой, наверно, недавно, а лицо уже успело приобрести типичное чиновничье выражение вежливого равнодушия. Как они быстро этому научаются!

Я взял рукопись и пошел домой, в пустоту и одиночество. Там меня ждет только Муська – средних размеров серенькая кошка – тихое деликатное создание, не пристающее с расспросами и советами. За семь прошедших лет мы и так научились понимать друг друга, без слов.

Как только я вытащил рукопись и положил на стол, Муська немедленно взгромоздилась на нее.

- Ну вот, - сказал я ей, - хоть тебе пригодилась.

Последние солдаты Великой войны еще доживают где-то свои последние дни. Мы, дети войны, тоже стали уже стариками. Мы - последние, кто видел войну своими глазами, кто пережил ее на своей шкуре . Мы – последние, кто носит ее в своей памяти .

Я пошел в школу после войны. Никто не знал, сколько мне лет. Может, семь. Может, шесть. А может, и все восемь.

Я и до сих пор не знаю свой возраст. Да если б только это! Я не знаю, кто мой отец. Я не помню, какая она, моя мама . После войны, когда беженцы возвращались на родные пепелища, я бегал каждый вечер на дорогу и смотрел, смотрел… Они шли, нагруженные котомками с бедным скарбом. За юбки держались изможденные дети. На что я надеялся тогда? Ведь я не знал, как выглядит моя мама , как ее зовут, у меня не было ничего – ни фотографии, ни ладанки, ни крестика, ни даже пуговицы от ее платья. Как я надеялся ее узнать, если бы она прошла мимо? Об этом я почему-то не думал. Просто стоял и смотрел, пока вечер не опускался на горы. А ночью плакал в подушку: почему меня никто не ищет, почему я никому не нужен?

В начальной школе мы читали повесть Короленко «Дети подземелья».

Учительница подробно объясняла, как тяжело было Валеку и Марусе, как их угнетали проклятые паны и всякие там богачи. Как любой советский ребенок, я , конечно, сочувствовал бедным, притесняемым буржуинами детям, но невольно сравнивал и тогда, еще в школе, пытался понять, кому было тяжелее.

Валек и Маруся могли гулять по окраинам городка, они знали, что никто их не расстреляет, у них была вода, они могли дышать, свободно выходить на поверхность и подставлять лицо ветру и солнцу.

Они знали, как зовут их отца . Только их отец, пан Тыбурций, был бедным, очень бедным.

Первая оккупация Керчи, начавшись в середине ноября 1941, была снята под новый 1942 год.

Фашисты продержалась всего полтора месяца.

Город снова трудился, но уже для своих, для родины.

Металлургический завод имени Войкова был разрушен весь, но и в разрушенных цехах, где не было крыши и даже стен, на январском холоде под ледяным ветром, рабочие трудились круглые сутки, из ворот завода шли на фронт огнеметы, гранаты, железные блиндажные печи, ложи к автоматам и винтовкам.

За два месяца заводские мастерские дали армии 50 орудий и минометов, 50 танков и тягачей.

Три наши армии были сосредоточены на Керченском полуострове, протяженность фронта составляла всего 18-20 километров, но немцы разгромили эти армии в считанные дни. Вслед за Керчью последовало падение Севастополя в июле 1942.

Это была страшная катастрофа , тем более страшная, что наступила она после эйфории наших первых побед: разгрома фашистов под Москвой, освобождения Тихвина и Ростова, после Керченско-Феодосийского десанта, давшего надежду на освобождение Крыма.

Утром 8 мая 1942 года 11-ая армия Манштейна перешла в наступление. Операция носила издевательское название «Охота на дроф».

72-я Кубанская кавалерийская дивизия сдерживала натиск ста фашистских танков.

Наступление врага было столь стремительным, что утром фашисты еще были в пригороде, а в полдень на главную площадь ворвались их моторизованные полчища. Кто выжил, помнит, как сутками гудело над городом небо, как надвигались лавины танков, как, укрываясь от бомбежек, прятались в штольнях старики, женщины, дети.

На металлургическом заводе имени Войкова скрывались под рельсами наши красноармейцы, раненые и те, кто не смог выбраться из горящего котла, в который превратилась Керчь.

Город пылал. Народ бежал к переправе. Кавказский берег виден, до него всего несколько километров пролива! Но каких километров!

Переправа красна от крови. Катера подходили к причалам кормой и даже не заводили концы, чтобы сразу же отчалить, а на палубу тотчас врывался поток людей.

Кто-то пытался наводить порядок, но какое там! Сминали и смели бы любого.

Падали в воду с бортов, рисковали перевернуть переполненные суденышки .

На переправе утонул пароход «Рот Фронт».

В небе - тучи самолетов дивизии Рихтгофена, и прямо в толпе рвутся мины и снаряды.

Тех, кто плывут сами, сносит течением как раз к тому месту, где их уже поджидают пулеметы передовых немецких частей.

На плотах переправляли на Кубань раненых, отступающие войска, тыловые службы. Их прикрывал женский авиаполк, базировавшийся в Темрюке.

Разбило взрывом инкассаторскую машину, но никто не нагнулся, чтобы подобрать с дороги, устланной купюрами, хоть одну бумажку. Вокруг грохотали взрывы, вода кипела от пуль. Раненые, женщины, дети скопились на берегу. Транспорты отплывали перегруженные, а толпа, казалось, не убывала. С мерзким завыванием кружили, как хищные ястребы, самолеты с черными крестами, целились в беззащитных людей, пролетали так низко, что были видны нагло хохочущие пилоты.

В разбомбленных транспортах люди хватались за бревна, доски, тогда бездушные машины из железа с сидящими в них бездушными машинами, сделанными из плоти и крови, снижались и расстреливали плывущих в упор.

На бревне плыл раненый. Рядом в воду снесло дивчину, и она гребла в сильном течении пролива, выбиваясь из сил. Раненый крикнул ей:

- Держись!

Она уцепилась, и оба погрузились на минуту под воду. Вдвоем на бревнышке не доплыть – тяжело.

И тогда он медленно разжал руки.

- Нет! – крикнула ему девушка.

А он еще успел ей сказать :

- Плыви. Мне все равно не выжить. Я ранен тяжело.

Когда она оглянулась через несколько гребков – его уже было не видно…

120 тысяч переправились на тот берег.

250 тысяч пленных – этих несчастнейших из несчастных – остались на этом.

На нашем плацдарме погибли восемь генералов Красной армии.

Говорят (комментарии к военным дневникам Константина Симонова), что когда Лев Мехлис, член военсовета, державший себя, однако, как личный представитель Главнокомандующего , явился после этой страшной катастрофы, виновником которой в большой мере был сам, наряду с командующими фронтом слабым безвольным Козловым, неспособным руководить Куликом , с докладом в Кремль, Сталин встретил его единственной фразой:

- Будьте вы прокляты!

и не пожелал слушать никаких оправданий.

Да и какие могли быть оправдания! Бездарный, но одержимый «административным восторгом» Мехлис пресекал любую инициативу, держа все под личным контролем, который, однако, не простирался далее примитивных зубрежек устава, проверки городских библиотек на предмет наличия в них партпостановлений и выпуска армейских стенгазет. Он запрещал рыть окопы - для него это было признаком паники! Он выдвинул тезис: Каждый, кто попал в плен - предатель. ( Позорная формула, - как охарактеризовал ее потом Жуков, - выражающая недоверие к солдатам и офицерам).

С окровавленным лбом, который он запретил перевязывать, чтоб все видели, что он, командир, тоже побывал под огнем, тоже ранен; в грязной одежде, которую он нарочно не менял, чтоб все помнили, что несколько дней назад он лично помогал вытаскивать машину из кювета, - он являл собою воплощение советской показухи. Но что это меняло!

Противник завладел городом. Как поначалу верил народ, что - ненадолго .

А оказалось – на длиннейшие два года…

Фашисты вывесили свои приказы:

« Всем зарегистрироваться – поставить в паспорт особую отметку комендатуры.

Переписать всю живность до последней курицы. Кто посмеет сам съесть – карается расстрелом.

Сдать все запасы муки и зерна. Несдавшие – тоже караются расстрелом.

Сдать все имеющиеся ценности.

Сдать все оружие ».

Молодым – повестки: «Явиться в комендатуру. Отправят рыть окопы ».

Деньги должны были обменять на оккупационные марки .

100 рублей меняли на 10 оккупационных марок.

Один стакан муки стоил 5 оккупационных марок, хлеб – 10 марок, пирожок – 1 марку, тапки – 1 литр молока.

Настоящего голода все же в Керчи не было: выручала рыба – песчанка, бычок, хамса, - много ее тогда еще было в море. А в погребах рыбацких домов – в Капканах до сих сохранились во дворах такие погреба, их не сразу найдешь, не сразу заметишь - стояли огромные чаны с соленой рыбой : запасы на годы вперед.

Оккупантов ненавидели, но не унижались перед ними.

Все унижения еще впереди! Порой - на всю жизнь.

Женщин заставляли обстирывать немецких солдат, мыть им полы и убирать .

И вот сын такой прачки, двенадцатилетний пацан – папироска в зубах, оставшиеся от отца портки, дважды обернутые вокруг тощих чресл, подпоясанные какой-то веревкой ; на плечах – надетая на голое тело старушечья кофта – с независимым видом стоит возле немецкой солдатской кухни, одна нога выставлена вперед и носок ее отбивает подобие чечетки; стоит и ждет, когда всем солдатам наполнят котелки, а потом громко просит:

- Фриц! Дай супу! Моя мать тебе вошкает!

И показывает руками, как она стирает солдатское белье (от waschen – стирать). И добивается-таки своего!

Боролись как могли. Пусть те, кто пытается нынче принизить даже воспетый двумя советскими классиками подвиг молодогвардейцев, представят себе, каково это – выкрасть в немецкой комендатуре листы чистой бумаги, написать них антифашистские листовки и развесить их под носом у оккупантов. А потом организовать нечто вроде крохотной типографии: вырезать шрифт из резины и делать оттиски с этих листовок, которые развозили даже по окрестным селам, где меняли вещи на хлеб. Была подпольная группа Павла Толстых, помогавшая партизанам. А на чердаке старого сарая по Садовой улице работала наша радистка- разведчица с позывным «Тоня», Евгения Дудник, передававшая сведения о расположении войск противника в Керчи и окрестностях. Потом ее схватили фашисты…

Подполье начиналось с родовых кланов: знали, кому можно доверять.

Первые работы подпольщиков были – устраивать побеги красноармейцев из лагерей для военнопленных. Помочь убежать – только начало . Надо их переодеть в гражданскую одежду, их надо кормить, добыть им документы в комендатуре, переправлять, спасая от угона, от родича к родичу, лечить, если ранен или заболел.

Сумей придать лицу наивное и даже глуповатое выражение, а своим действиям – самое простое объяснение. И не отступайся от него даже под допросом. Именно так и прикатили девчонки с 3-го Самостроя целую бочку хамсы красноармейцам на Войковский завод.

Мать Нелли шила, и хотя квартира ее была явочной, об этом пока не догадались полицаи.

Они ходили с белыми повязками на рукаве, им разрешалось проходить через посты. Фашисты уже второе лето загорали на крымском солнце – ходили голые, в одних трусах, как на курорт приехали. А наши с мая до октября 1942 - в Аджимушкайских катакомбах.

Больше «повезло» тем, у кого стояли солдаты-румыны, они были не такие злобные, иногда подкидывали из своего пайка. Но и из этих, «добрых», молодой солдат- румын одну из наших девчонок избил прикладом так, что она на всю жизнь оглохла на одно ухо. Не угодила ему – сапоги плохо почистила.

Гражданское население оккупантам не нужно. Ну, обстирывают, моют полы,

но ведь только и ждут прихода своих, помогают партизанским отрядам, укрывшимся в разных каменоломнях, а партизан фашисты ненавидели и были к ним беспощадней, чем к бойцам Красной армии: армии по статусу положено воевать .

Отправить их в Германию – пусть трудятся на великий рейх. Там им удрать будет некуда, кругом – чужая страна.

Начали угонять жителей из прибрежной фронтовой полосы вглубь Крыма. Врали: чтобы убрать население от линии боев. На деле: боялись «пятой колонны». Нашим этот угон грозил самым худшим – отправкой на германскую каторгу.

Партизаны уже и в первую оккупацию тайно готовили свои базы в Аджимушкайских и Старокарантинских каменоломнях.

А фашисты вывешивали объявления. Вот подлинное:

« Опасность действия партизан!

Хождение по этой дороге строго воспешается!

Лица, застигнутые на дороге не населенного пункта и в близи ее без разрешения немецкого правления будуть расстреляны!»

А в октябре 1943 начали просачиваться сведения, что скоро, совсем скоро придут наши с десантом. Сведения, хоть и тайные, были правильными. Эльтигенский десант начался

1 ноября, с высадки командного состава десанта.

22 октября 1943 зашли в каменоломни Багерова 850 человек, со всеми семьями, с детьми, со скарбом домашним, даже скот пригнали. Думали, неделя – и все! Освобождение! Зайти должен был только партизанский отряд, но все население устремилось туда же, в скалу!

Командиры решили: не гнать гражданских – все ли смогут под пытками не выдать местонахождение партизан?

В каменоломнях добывали, где - до самого начала войны, а где - когда-то давно - камень-бут для строительства. Говорят, что по сети этих подземных ходов можно выйти из Керчи аж в Феодосии, расположенной за 80 километров!

Каменоломни – это каменный мешок, холод, мрак и ни капли воды, но при этом сразу тебя охватывает промозглая сырость, и уже не отпускает – привыкнуть к ней нельзя. Над головой – 50 метров породы. Скалы (местное название каменоломен) таковы: потухнет свеча или фонарь – все, ты заблудишься, а потом погибнешь.

Что я помню из того времени?

Я чувствовал, что в моей жизни случилось что-то страшное, что так не должно быть.

А как – должно? Слишком мало я прожил на белом свете, слишком мало понимал.

Каким должно было быть настоящее детство – этого я не знаю и не узнаю никогда.

У меня в детстве были - полукруглые своды, нависшие над головой, образующие подобие каморки, а в эти своды вставлены трубочки. Как теперь догадываюсь, по ним

собирали воду. Только по этим трубкам я и смог установить, где, в какой каменоломне я сидел. Расспрашивал экскурсоводов в Аджимушкае, когда был там после войны.

Командиром нашим был Степан Григорьевич Паринов, начальником штаба - Леонид Максимович Рогозин и начальником политотдела Иван Семенович Белов, они организовывали жизнь подпольного гарнизона. Поставили часовых, охрану на запас воды и продуктов . Продуктов должно было хватить на один месяц. А пробыли – четыре. Живыми вышли 85 человек.

Были назначены дневальные, повара. Вели учет продовольствия . При свете карбидных ламп стали составлять списки людей по семьям, каждая семья могла занять себе отдельный отсек. Спали на бутаках – из камня сделанное ложе.

Вели дневник по часам: во мраке подземелья нет ни дня, ни ночи. Потом, когда немцы забрасывали нам свои листовки, писали и на обороте этих бумажек. О том, чтобы сдаться, тогда и не помышляли. Плен – тоже смерть, только позорная.

Поначалу делались вылазки в ближайшие деревни за продуктами. Наверно, так я и потерял своих родителей . Помню, что были мы родом из деревни Джейлав. До войны жили в ней украинцы, татары. Помню деда с деревянной ногой. Наверно, я был все же очень мал, не пяти, а, может быть, только трех лет, потому что не знаю ни имен родителей, ни нашей фамилии. Я значился в списке гражданского населения шахты как «одиночка».

На входе поставили посты. Туда сунулись было два немца с собаками. Одного застрелили, другого взяли в плен – для сотрудничества и пропаганды. Но этот Отто Альберс оказался ярым фашистом. Долго держать его партизаны не могли – это лишнее питание и лишняя охрана. Пришлось через какое-то время его расстрелять. Он долго не падал, и среди нас, детей, пошли страшные слухи, что он ходит по штольням в темноте. Мы называли его «Шкелет» и очень боялись.

Спорили ученые о самозарождении жизни. У нас, если б такой спор и возник, имел бы он не философский, не научный, а сугубо практический интерес: откуда в пустоте подземелья появилось столько вшей? Они ползали везде: по головам, по одежде, а потом и по столам. К ним привыкли так, что если б они вдруг исчезли – то все бы удивились: как будто чего-то привычного не хватает. Мы недоедали – еды почти не было, повар варила баланду из расчета 150 граммов засыпки на человека, а заплесневелый сухарик могли тянуть неделю, не мылись – воды не было даже для питья вдоволь, не раздевались – в холоде подземелий нужно беречь каждую калорию тепла, а они плодились и плодились.

Партизаны ждали десанта, чтоб ударить в тыл врага. Сталин сказал 1 мая 1942:«Надо добиться, чтобы 1942 год стал годом разгрома немецко-фашистских войск».

А теперь кончался уже 1943…

В день Великой Октябрьской революции, 7 ноября, партизанские командиры провели митинг. Все верили, что победа будет за нами. Только когда?

- Когда ж откроют второй фронт?

- Английская и американская болтовня прямо возмущает, народ там слишком малограмотный, привыкли загребать жар чужими руками.

Проводили и политзанятия, и просто читали книжки, кто какие из дому прихватил.

Говорят: А, все у вас политзанятия, все было по указке, никакой свободы.

Но – не было и мародерства, не было и паники – этих страшнейших врагов, и не только на войне. Война – та же жизнь, только в ускоренном темпе. А голод проверяет людей самой безжалостной проверкой . Голод и жажда.

Главный вопрос был: вода. Как ее ни береги, не хватит. Значит, надо рыть колодец. Но как истощенным больным людям долбить горную породу? Решили – взрывом авиабомбы.

Ура! Добрались до воды! Но - потом колодец завалился.

Еще можно было – после дождя собирать сочившуюся по каплям влагу, сосать влажный камень. Ну и рожи у нас были- все черные, только посредине белый от известки нос торчит. Всего в 50 метрах от лаза в каменоломню был на улице колодец. Фашисты знали, что попытки добраться до него – будут. Сидели их снайперы, фонарями ночью освещали, не подберешься. И тогда шла бригада смертников, в расчете, что всех фашисты не успеют перестрелять – и добывала по цепочке ведро воды. Ведро воды ценою жизни десятка героев – добровольцев !

Нам бросали листовки, кричали в рупор:

- Рус! Выходи! Партизанен! Выходи!

Но никто не дезертировал, и тогда нас стали выкуривать как хорьков из нор. Запускали нагнетательные машины, и заползала в подземелье черно- коричневая лавина зловещего газа. Свет ламп в ней тускнел, было ничего не видно в нескольких шагах. Дым хлора и фосгена ел глотки, застилал глаза. Сколько народу погибло, харкали кровью, кто и выжил – болезнь легких на всю жизнь.

Потом у фашистов был обеденный перерыв. Они жрали – с наших же огородов, резали нашу же скотину - и после сытного обеда спали. А вечером снова нагнетали газы. И так – каждый день, с немецкой пунктуальностью.

Больные истощенные люди таскали камни, чтоб замуровать стены и сделать себе газоубежища. Работала даже беременная – родила через три дня. Ее новорожденную дочку я встретил полстолетия спустя. Как она выжила? У матери совсем не было молока, и ей давали размоченный в кашицу хлеб, заворачивая его в тряпочку. Раннее детство ее прошло в немецком концлагере. Отец-партизан погиб, успев наказать перед гибелью:

- Если будет девочка – назови Любой.

Писалось в протоколах –дневниках: «Серьезных болезней пока нет. Только дизентерия и туберкулез. Тифа нет. Если он начнется – выкосит всех».

Помню, как зарезали последнюю корову. Это был скелет, обтянутый шкурой, с огромными печальными глазами. Когда она поняла, что ее сейчас убьют, она заплакала – две огромные слезы выкатились у нее из глаз. Она не пыталась вырваться, сопротивляться, она дала себя убить тихо, может быть, освободясь, наконец, от мук. Тушу взвесили. В ней было 145 килограммов ( когда коровий вес - все 600). В ней ели все – от шкуры до копыт. Откапывали закопанные - в хорошие- то времена первых недель подземной жизни- трупы лошадей, вываривали плесень и вонь, и тоже съедали.

Наши командиры, те, кто закончил военные училища, иногда садились и толковали:

- Во всей военной, да и человеческой истории не было такой жестокости, как у этих фашистов. Ледовое побоище – вышли два войска, кто сильнее. То же – хоть Полтавская битва. А турки даже Петра выпустили за выкуп!

- А им, вишь , Гитлер сказал, что мы все – не люди, а скот рабочий, работать на них должны.

- И со скотом крестьянин так никогда не обращается. У детей в Харькове в их фашистском «детдоме» кровь высасывали шприцами для своих солдат.

Еды все меньше. Дрова достают под пулеметным огнем. Приказ №18 от 11.01. 44: « В связи с сокращением работ на кухне оставить поваром одну Ковбасу». Другую повариху уволили за кражу, она пыталась унести в мешке пшеницу. Трибунал был даже над своим же членом Штаба, но протокол его потом уничтожили.

Самым истощенным разрешили выйти из шахт. Это было гражданское население – бабы с детьми. Фашисты отобрали у них узелки со скудной едой, одежонку – и загнали прикладами обратно в шахту.

В разведке погибла Силина. Никто не брал ее вещей самовольно, была составлена опись ее имущества. Подорвался на мине хирург Шалва Иванович Джанулидзе, у него началась гангрена. Он ампутировал сам себе ногу без наркоза.

И этим людям – героям! - потом ставили в паспортах специальную литеру, что побывал в оккупации , а кто из лагерей сумел вернуться живым - в наши лагеря, «искупать вину»!

Остались дневники партизанского отряда.

«18 января продукты кончились все. Постовые едва стоят на ногах.

23 января – окружены со всех сторон немцами. Света нет. Дров нет. Воды нет. Еды нет.

26 января постовые не могут стоять на ногах. Сил нет совсем. »

28 января начали выходить тайно, но фашисты караулили все выходы, и , загоняя людей обратно под землю, требовали Штаб отряда для расправы.

1 февраля. Совет комсостава и партийной группы решил перейти линию фронта. В запасе отряда – 9 стволов, 1 автомат, 30 патронов. Гражданским – постановление Штаба: всем выйти к немцам и говорить, что партизан в шахте не было. Может, так еще спасутся.

Паринов, командир отряда, уроженец Воронежской области деревни Париново, в 1939 прибыл строить военный аэродром в Багерово (теперь, последние 15 лет, никакого аэродрома уже нет), завел семью: была жена Вера и ребенок маленький.

29 февраля он вышел с остатками отряда и сразу был схвачен. Ему придумали особую казнь – разорвали конями и бросили в шахту.

Был дезертир – 25-летний военнопленный Паклин. В свое время мать Нелли ему устраивала побег из лагеря. Он выдавал людей по личной неприязни: кто ему не дал есть, пить, отказал когда-то в интиме. Но про спасшую его твердо сказал:

- Среди партизан такую не знаю.

И партийных командиров отряда тоже не выдал.

Вышедшие из–под земли представляли жуткое зрелище. У всех был непрекращающийся понос, снимать и надевать штаны уже не было ни сил, ни смысла – лилось как из худых гусят. Построили всех в какое-то подобие колонны и погнали пешком по зимней дороге в Симферополь, где находилась тюрьма гестапо.

В колонне шли дети, потерявшие, как и я, родителей. Жители окрестных сел выходили на дорогу и кричали:

- Ой! То ж мой сынок! То ж моя дочка!

Выхватывали их из колонны и забирали к себе. Немцы не возражали: все равно подохнут, до Симферополя не дойдут. Так и меня забрала семья Максима Кравца. Они говорили мне, что выбрали из всех, потому что я был самый красивый. Я, пока был маленький, верил в свою тогдашнюю «красоту». Но страх мой не проходил. С марта 1944 я боялся, что узнают в селе про партизанский отряд, где я находился. С 1945 стал бояться за деяния моего усыновителя: оказалось, что во время войны он служил полицаем.

После смерти приемной матери начал искать родовые корни.

Кто они, моя мама, мой папа? Какой нации? Русские? Украинцы? Греки?

Я выжил, и линия жизни, которая могла сто раз прерваться, длится и длится пока. Только вся она – ломанная-переломанная…

Много лет спустя, когда мы перестали бояться и дичиться, на встрече в Керчи я увидел Нелли. Она окончила Ростовский университет, вышла замуж, превратилась в красивую статную даму. Уже выйдя на пенсию, но не получая ее полгода, сказала себе: как отдадут эти деньги – поставлю на них памятник всем нашим. Теперь памятная стела стоит на бульваре Пионеров в районе Дворца культуры железорудного комбината.

А в поселке Эльтиген (теперь – Героевское) возвышается на пьедестале подлинный катер с того самого десанта, отреставрированный на кораблестроительном заводе «Залив».

- Значит, у тебя все хорошо, - сказал я ей .

Она горько улыбнулась в ответ.

- В 90-е годы нас, бывших «п iдскальных», было 437 , а спустя 10 лет осталось 148 человек. Для меня война продолжается не только потому, что занимаюсь судьбами ее жертв, - она взглянула на меня пытливым учительским взглядом, - а… не отпускает.

Нас пригнали в гестаповскую тюрьму Симферополя, взрослых поместили отдельно, на время я потеряла маму из вида. Их не выпускали из камер. А нам, детям, разрешались часовые прогулки по тюремному двору. Внутренний двор тюрьмы как каменный мешок, ходишь по кругу. Постепенно я стала приглядываться – большая ведь уже девочка была, 12 лет – а в подвале через зарешеченные окна видны люди, и почему-то они все время стоят. Потом я поняла, что стоят они… в воде! Вода доходила им до груди, и они не могли принять никакую другую позу. Я ходила по кругу и как заколдованная смотрела в подвал. Услышала над ухом тихий шепот:

- Запомни лица, но молчи.

Во дворе валялись окурки, мы нагибались, быстро поднимали их и бросали им в окно, а они ловили их ртом и кивали - благодарили .

Потом нас отправили в лагерь в Семь Колодезей. Там давали баланду по списку, сырую воду и еще можно было ловить крыс и вареных есть их. Иногда бывали и объедки от немцев.

А потом – в вагоны для телят и - в Германию.

В лагере в Штутгарте – бараки под проволокой, блоки – под проволокой. Блоки стоят рядами, передвигаться по лагерю свободно запрещено, только на работы и в барак.

На вышке дежурит охранник, когда ему скучно – развлекает себя: с вышки бросает в толпу окурок, и огромная толпа – полтыщи оборванцев – со страшным гулом несется: кто первый, тому и достанется, у него уже рвать не будут, а то просто раскрошат. Однажды немец принес с собой на вышку банку кильки и свесился, держа ее в вытянутых руках:

- Рус, рус!

Человеческое море взволновалось, изготовилось к рывку, и вдруг один, рванув на груди остатки рубахи, крикнул:

- Братцы! Не бери!

И - остановились! Не стали брать!

А мужчину того расстреляли.

Потом нас отправили в Мюнстер, Вестфалия.

Рабовладельческие рынки - думаете, это Древние Греция, Рим, Кафа? В центре современной Европы нас выбирали немки-домохозяйки, придирчиво разглядывали, чтоб не прогадать. (Они, видите ли, не виноваты : это все проклятый Гитлер, он им втолковал, что славяне – не люди, скот рабочий, а люди – Ubermenschen – только они. Они и не слыхали, что у русских были Толстой, Достоевский, Чайковский, Рахманинов). Наши тоже хитрили как могли: возраст детей уменьшали – легко при нашей худобе – чтоб не забрали на заводы, а лучше – к бауэрам, на свежий воздух. Здесь и встретили Красную армию. Какая была эйфория! Причем в самом прямом, медицинском значении слова: «Благодушно- приподнятое настроение, отнюдь не соответствующее действительности» , что мы почувствовали по той холодности и недоверию к нам. Первый советский офицер, которого мы увидели и плакали от радости, потом на сборном пункте советских граждан допрашивал нас трое суток. Были под оккупацией? Служили немцам? И остались живы - да это преступление!

В лагеря не сослали – все же были с партизанами. Школу окончила уже взрослой девушкой, на 4 года опоздав. На Новогодний школьный вечер дирекция пригласила будущих моряков. Один сразу стал ухаживать, а когда их должны были отправить в Севастополь, попросил мой адрес , и мы стали переписываться . Я любила его первой в жизни любовью. А потом писем не стало. Я послала письмо на адрес части, и получила от руководства ответ, что мне больше сюда писать не следует. Ничего, это зажило…

Другие пострадали больше. Солдатова Раиса Федоровна, медицинская фронтовая сестра. Имела боевые награды. Попала в плен в Севастополе, бежала, попала в облаву, была угнана в Германию. В лагере Освенцим чуть не отправили в печь. После освобождения – СМЕРШ. Потом – Сибирь. Комиссия лишила всех наград, по возвращении – на работу по специальности не брали, пошла матросом на катер – как раз для больной изможденной женщины! Маресьев лично разыскивал узников Освенцима, реабилитировал, заставил вернуть награды.

Елена Енюк, Василий Аваев – сколько их, узников, было и как мало осталось!

В 1988 состоялся Первый съезд малолетних узников фашизма. С него началось создание

Международного Союза. Это Россия, Белоруссия, Украина, Польша, Чехия, Израиль. Малолетних узников концлагерей, репатриированных, Москва не принимала, Киев принял первый эшелон, распределил в детдома. Саратов принял безымянных русских – такими маленькими их угнали.

В 1992 немцы создали Первый благотворительный фонд из личных пожертвований и государственных средств. Название придумали «Взаимопомощь и примирение». Кто там что прикарманил из этих средств, но бывшие узники – кто дожил до счастливого дня – получили – не смехотворную – позорную сумму за свои страдания.

В 1997 – Второй фонд. «Память. Ответственность. Будущее». От Германии – гуманитарная помощь шести странам. Впрочем, детям до 12 лет и сельскохозяйственным рабочим платить отказались. Ладно, мы в 1944 выгадали, когда не пошли на завод!

Ведь были семьи бауэров, которые своих рабов сажали за общий стол и кормили как членов семьи.

Были, были… Я встретил ту, которая попала после каменоломен в концлагерь. Ее было почти невозможно узнать. Она была как существо из другого мира. Вся кожа ее была какого-то серого, неживого, невиданного у людей нашей планеты цвета. Не сразу она стала рассказывать о себе. В том лагере проводили над ними какие-то опыты. У лагерного врача она была любимой «пациенткой». Так людоеды любят своих жертв. Им вводили какие-то растворы, после которых горело все тело, и дети умоляли убить их. Все после одного - двух опытов погибали, а она оставалась жить. И тогда снова ее приводили в медицинскую лабораторию, и снова раздевали и клали на покрытый холодной клеенкой операционный стол, и снова доктор – чудовище склонялся над ней и колол ей вены, изобретая новые пытки. Однажды она увидела, как привели двух мальчиков. Одному доктор сделал небольшой надрез в области живота и аккуратно, руками в медицинских перчатках, вытащил что-то из надреза. Другого мальчика заставили накручивать это на стоящий рядом барабан. Это накручивалось и накручивалось, и только тогда она догадалась, что это кишки. Ребенок орал так, что его крики преследовали ее в ночных кошмарах еще долгие годы.

Потом, уже много позже, она прочитала обращение сынка этого врача с просьбой не считать его отца нацистским преступником: он-де просто проводил научные медицинские эксперименты. Прочитала и содрогнулась. Ведь это – другое поколение, а все - то же.

Когда она вернулась, от нее шарахались, как от ожившего мертвеца, потому что живые люди – такими не бывают.

Я спросил у Нелли :

- А та, что была в соседнем отсеке?

- Она сошла с ума.

- А такая-то?

- Она всю жизнь одинока. Замуж никто не взял.

- А другая?

- Как вернулась – болела и вскоре умерла.

Разв

10. Віктор Васильчук ОСТАННІЙ БІЙ ЗНАЙДЕНЦЯ

Віктор Васильчук

ОСТАННІЙ БІЙ ЗНАЙДЕНЦЯ

Поволі згасав серпневий недільний день. Непомітно й тихо звечоріло. Спека проте й не думала спадати. Усе довкола здавалося, наче з воску. Небо, дерева, трава, і навіть старенька шлакова хата край села ніби втонули у сутінковому мливі...

Колишній газоелектрозварник Борис, який нещодавно осе- лився з дружиною і донькою у дерев`яній колгоспній хаті, сидів на її ганку і розмовляв з молодою кавказькою вівчаркою Альфою. У го- лові роїлося немало різних думок. Позаяк він, як міг, відганяв їх. Собака безтурботно витягнулася біля добротної буди, звісивши рожевого язика на могутню лапу. Ліве вухо було підведене. Здава- лося, що вона ніби й справді слухала чоловіка.

– Був там, у тому житті, Альфо, такий собі Жук, на тебе май-же геть схожий... загубився десь під час нашого переселення... Від-став бідолага... не дали його взяти з собою в автобус. Шукав я його, шукав, але ж... Такий смуток мене огортає, не кажи... Чого ж ти мов- чиш, Альфо? Душно сьогодні, так? Може, водичкою тебе скропити? – підвівся з дерев`яного порога чоловік.

Вівчарка й не ворухнулася. Споночіла духота їй особливо дошкуляла, адже хутро у неї було надзвичайно розкішним і доглянутим.

Раптом Альфа насторожилася, звівши й праве вухо. Борис перехопив той погляд і... почув за хвірткою голос. Знайомий:

– Доброго вечора, Івановичу! Чую, розмовляєш з кимось, тож і я вирішив зайти.

– А-а це ти, Петре! З Альфою я тут... Молодчина вона. Тебе ще на дорозі вчула. Дякую тобі за такий гарний подарунок.

Скрипнула хвіртка і до двору зайшов колгоспний бригадир Петро Сивенький. Вівчарка втягнула повітря, переконавшись, що то свої, крутнула хвостом, ніби вітаючись, і знову поклала обважнілу голову на м'язисті лапи.

– Привіт, Альфо! – гукнув собаці Петро. – Буде ще спекот- ніше, бачу... язик твій, розумниця, кращий за будь-який прогноз...

– Ні, досить! Більше вже нікуди, – заперечив, глянувши вго- ру, Борис, – Все вигорить до біса...

– Не турбуйся, Борисе, – заспокоїв його Петро, – он наш агроном зовсім не бідкається, каже, що все буде гаразд. Дощі у травні пройшли, з початку літа теж дощило... Ще кілька тижнів попече, а там – знову зальє.

– Заспокоїв... У нас завжди так: що не згорить, то вимокне. Думаю, після чорнобильського «салюту» в природі щось зіпсу- валося... Але ти не мудруй, Петре, кажи прямо, чого зайшов…

– Ти вже як і твоя собака, нюхом відчуваєш. Я й справді за ділом, – підсів до Бориса на ганок бригадир. – До колгоспної ферми якийсь пройдисвіт внадився... Ти, Борисе, посторожував би трохи. З Альфою... А там, дивись, і нашого сторожа Степана з лікарні випи- шуть...

– Коли збиратися? – зміряв поблажливим поглядом Борис колгоспного бригадира.

– А що тобі збиратися, зараз і підемо...

– Вмієш ти... знайти підхід... – усміхнувся Борис і обернувся до буди. – То що, Альфо, посторожуємо?

Вівчарка враз втягнула язик, підвелася і махнула кілька разів хвостом вище спини.

– Бачиш, підтверджує, що... вона – найкращий сторож на все село, – кивнув бригадирові Борис. – Кажеш, Петре, дощі підуть... Ти мені краще повідай, як це в чорнобильську зону якісь там... стал- кери... екскурсії водять. І ні спеки, ні дощів не страхаються. І не за наші, а за доляри іноземців обслуговують...

Колгоспний бригадир ніби докірливо глянув на Бориса, від- штовхнув щось уявне ногою у пожухлій траві:

– Ніяк не заспокоїшся... Вже пора й забути... Вибач мені, але твій Жук уже давно... того… околів у тій зоні...

Борис нічого не відповів на те, тільки махнув рукою.

– От... знову задумався, як собака на човні. – пошарпав легенько за вуха Альфу бригадир.

– Ні, ні, все гаразд, Петре, не переймайся. Це я так… зараз тільки води прохолодної в термос наберу й підемо.

Борис не вірив нікому й нічому, коли говорили про його Жука. Серце настійливо підказувало: «Шукай, не слухай нікого». Отож не раз уже він блукав зоною, як ті сталкери. Бачив на власні очі рудий пожухлий ліс, здичавілих корів і коней. Знав про неймовірні «періо-ди напіврозпаду», котрі тривають і тридцять, і... тисячу років. Чув, як тривожно стрекоче лічильник радіації, коли наближався до око-лиць залишеного людьми міста. Там справді панує мертво-воскова тиша. Стоять, ніби ще зелені, але вже неживі, дерева, скрізь валя-ються кинуті речі, дитячі іграшки, двері в квартирах навстіж, вікна потрощені. Тільки настирно дереться до вух стрекотання дозиметра. Загрозливо-тривожне...

Слухав Борис розповіді і знаючих людей, які стверджували те, що оболонка багатотонного саркофага над скаліченим атомним ре- актором може будь-коли завалитися. І тоді все гамузом піде під землю, не витримавши ваги й розрухи.

А ще він просто дивувався величезним сомам і щукам, що ки- шіли в ставку, який називали охолоджувачем реактора. Але ніяк не міг звикнути до своєрідного страшного музею під відкритим небом: квартир, побутових речей, іржавих телефонних будок, розкішних колись стадіона і морського вокзала.

Багато розмовляв чоловік із самоселами, які вже через рік-два після аварії повернулися в покинуті оселі, не побоюючись одержати «дозу». Знався й з такими, хто, не лякаючись лекцій вчених «про маленький реактор, що може будь-коли пробудитися у схильному до радіації організмі», відважно долали колючий дріт зони й через місяць після евакуації, верталися до рідної домівки.

З одним із таких – дідом Толею (так він себе попросив назива- ти під час знайомства) – і здружився Борис, як кажуть, на все життя. Завозив йому іноді хліб, молоко, газети, а, бувало, й пляшку «Жито- мирської». Ось тоді дід Толя, «причастившись», сідав на поріг своєї «відродженої колиски життя», як він говорив, і заводив монолог самосела. А йому було що розповісти...

Колись дід Толя жив в одному з містечок Вінниччини. Мав сім`ю. Працював у тамтешньому радгоспі, затим на заводі. Тепер – звичайний собі літній одинак, яких немало. Та була в нього особ- ливість: володів він незвичною енергетикою. Але, чи не зовсім вмів керувати нею, чи то вдача така – іноді, сам того не бажаючи, наси- лав на людей порчу. Бувало, йде шляхом людина, гляне їй услід Толя – враз падає ниць та людина, корчиться. Ні, чоловік потому «відробляв» свої чари, але ж поголос залишався...

З часом сусіди «просікли» ту «неземну спроможність» і прос-то по-мужицьки натовкли йому носа та нам`яли ребра. Та так, що довелося майже місяць валятися на лікарняному ліжку. Одужавши, Анатолій Петрук перестав взагалі показуватися людям на очі…

А тепер дід Толя дивував зонівських «аборигенів». Піде іноді пізно ввечері за село, де стоїть зруділий гай. Там обніме одну з бе- різок і стовбичить отак кілька хвилин. Через день-два дерево те поволі геть всихало. Ось така у людини біда...

– …а після вибуху на атомній зі мною ще гірше стало, – крекнув дід. – Ні, ти не думай, що я шаман якийсь, лікую я людей... Бувало, прикладу руку до рани, а вона вже наступного дня затягу-ється, прістріт знімаю... Мабуть, треба було докторам показатися... Проте не встигнув, привезли нам переселенців. Трави їм збирав, розраював їх біди, а потім наслухавшись усього того, віддав їм свою хату та й подався сюди, до батькової оселі, подалі від людських очей, спокутувати свої гріхи...

– Я тобі, Борисе, розкажу легенду, – примружує очі, самосел, ніби вгадуючи що його монолог мають перебити запитанням, – яку мій дід розповів. У ній ідеться про гномів, яких люди вигнали з насиджених місць. Довго маленькі обездолені чоловічки блукали, шукаючи нове житло. Ніхто не допомагав бідолагам. Тільки кущик чорниць дав притулок під своїми гілочками. На знак подяки ті гномики розсадили чорниці скрізь. Ось тепер вони й дарують людям свої цілющі ягоди... Я теж ними лікуюсь. І з гномами бачусь... Ох вони й жаліються на жадібність людську... Грибів тут, ягід різних, не повіриш… граблями збирають і везуть до столиці «вітамінізу-вати» люд столичний. А я що?.. Сварився і ганяв нахаб, але ж за всіма не встигнеш... Такі в нас люди… Мало не прибили… А куди було дітися? Ні дружини, ні дітей...

Дід Толя на мить замовкає, дивиться уважно на Бориса, а потім – кудись вдалечінь, через шибку замурзаного віконця, і продовжує стиха свій монолог з тією ж інтонацією:

– Не віриш... Люди й справді дивні. Не вміють іноді цінувати те, що мають. Витрачають і здоров`я, і гроші, і час... на дрібниці. Прагнуть чогось незрозумілого. Здається, живуть нормально, а придивишся – якісь суцільні перегони. У друга – нова квартира, сусіда – дача, автомобіль, у дітей – той... як його… комп...п...нютер. У подруги дружини – закордонна пральна супермашина, у колеги по роботі – страшенно дорога… забув, як її обзивають... збоку не ремінці носять...

– Мобілка, – підказує Борис.

– Так, так... Не життя, а справжній марафон. Автомобілі, квар- тири, меблі, мобілки... І дехто завжди попереду. Непримітне, без клепки в голові. Народився, кажуть... та не в сорочці справа, скажу тобі... І не везіння то зовсім....

– Бізнес, – якось байдуже вставляє Борис.

– Е-е ні, який там бізнес! Помиляєшся, чоловіче. Заздрість, заздрість чорна і байдужість... А ще треба просто вміти красти. Спочатку потроху, бо є ще сором, а потім і він зникає кудись, і все більше хочеться взяти... І зовсім не думається, бо не в те місце мізки перебігли. Засиділи їх геть у своїх офісах...

Так і «союз наш нерушимый» розвалили. Я добре знаю, що винити тепер можна кого завгодно. Згадай ту знамениту слов'янську «трійцю», що розтринькала Союз Радянських... за чаркою «Зубрів- ки», і наших славних комуністів, які патякали про розвинутий соціа- лізм, а самі розікрали все до останньої копійчини. Тепер і нашу неньку-Україну оббирають. Ось і маємо те, що маємо... Живемо, здається, в демократичній державі, але... одні жирують, а другі лед-ве вилузується зі шкіри, щоб звести кінці з кінцями, інші ж манни небесної чекають. Ото – найстрашніший люд...

– Чому? – запитує похапцем Борис.

– Бо байдужий, – відповів без зайвої філософії дід Толя і продовжив. – Раніше не так було, чоловіче... Хоча й крутилися, дай Боже. Але грошенят вистачало на все. Візьми мене, наприклад – «Москвича» навіть прикупити зумів. Потім... клятий атом бабах-нув... Скільки людських доль скалічила ця станція… імені вождя... світового пролетаріату, сказився б він. Хіба не так, Борисе? – пере- рвав монолог самосел і відразу ж відповів. – Знаю, що так, знаю, що нічого вже не повернути, але сприйняти не можу, повір. Чого мовчиш?.. Чекаєш, аби щось про твого Жука розказав... Гаразд... собак, скажу тобі, тут вештається море, але їм така честь, як Сірку на базарі. Я теж скучаю за своєю Муською, але змушений був залишити кицю переселенцям, не брати ж її сюди на погибель...

– З Муською зрозуміло, а діти ваші де, навідуються, чи хоча пишуть?..

– Дорослі вже. Сам не знаю, де вони. Порозбігалися хто-куди... а листоноші сюди не доходять... – дід Толя примовк.

– І що ж тепер?

– Нічого... доживатиму тут… Все минулося, дорогенький. Жили, сварилися, мудрували щось... Гайнули з насидженого місця. Набридло, казала моя жінка Галька, в кизяках ритися... І зовсім непомітно ми теж впряглися в ті «перегони», про які я вже згадував. Спромоглися навіть купити однокімнатну квартиру в місті... Але ж… довкола чужі люди, роботи нема. Галька грошей требує... Подався на завод. Та працював там недовго – закрили. Потім прих...ватизували, замість зарплатні пороздавали папірці на руки. Сказали, що ми тепер всі акціонери – господарі заводу. Проте знай-шлися шустріші «господарі», поскуповували за безцінь у нас прих-ватизаційні папірці, повиганяли тих, хто старіший і пішло-поїхало: суди, мітинги, торгівля акціями... Аж моя половина «загорілася», дерла, як навіженна, горло на тих зібраннях. З транспарантами і я ходив на пару з нею. Уявляєш, нормальні, здається, люди… під до-щем горлопанять різні дурниці... Віддав я той папірець проходімцам за копійки. Правда, знайшлися і тут спритники. При грошах і в пошані. Керують там і зараз, розпродавши все залізяччя із заводу... Микався я скрізь, і на біржі копійки одержував, і на базарі осе-ледцями торгував. Все заспокоював і себе, і Гальку свою... Спо-чатку не витримали син з невісткою. В Москву перебралися. Там – жінчина рідня. А через рік благовірна моя до матусі своєї у Крим махнула...

Дід Толя раптом замовк, а потім витер долонею спітніле чоло. Відкрив пляшку «Житомирської», плюхнув у кухоль горілки і залпом випив, скривившись, ніби ковтнув кисличку.

– А я, бачиш, повернувся до батькової оселі, в своє село... Мо- же, й ти вип'єш, Борисе, кажуть, вона, клята, радіацію виводить?..

– Ні, мені ще шукати Жука, а ви б теж не захоплювалися, то – червоне вино від радіації, а не горілка. Мабуть, поїду вже, діду. Пора... Хотів ще запитати... а як же ваш дар? Власне, цікавить, коли це ви їм заволоділи?

– Та, – махнув рукою дід Толя, то – особлива історія. Ця оказія трапилася під час зливи, блискавка мене вдарила... Дуб згорів, а я, бач, ест...раксенсом став... майбутнє передбачаю. Та... то – старечі забавки, Борю. Не журись, знайдеться твій собака, сердцем відчу- ваю, – підвівся дід Толя. – Ходімо, проведу, а то чого доброго, заблукаєш у цих бур'янах мутованих.

Наступної миті самосел раптом ляснув себе по чолу:

– От… мізки й справді пропив уже!.. Мало не забув... Ти до «екскурсоводів» підійди. Тут у нас неподалік таке собі «турбюро» діє. Особливо для заграничних стараються. А вони, кляті капіта-лісти, мов мухи на мед злітаються, їдуть і їдуть. Викидають шалені гроші... За них і тягають буржуїв всюди столичні «бізснесмени». Рудий ліс показують, обеліск пожежникам, могильники, станцію, мертве місто, гостюють у самоселів. Заїжджали й до мене. Францу-зи... Я навіть їхнього сиру скуштував. Вином своїм пригощали... А ще є тут «бригада», яка відловлює мутантів: хворих котів, собак… То підійди до них, але стережися, не певні вони…

Наслухавшись діда Толю, Борис повертався додому невесе-лий, але з черговою надією. Розповідь самосела була ще однією реальною ниточкою, що повинна була привести до Жука. Борис це просто відчував. Але він ще не знав, що його Жука, заледве живого кавказця, знайшли біля їхньої покинутої оселі саме ті «бригадівці», про яких і згадував самосел дід Толя.

Собаче життя, як людське. Одні живуть у розкоші, інші – ближче до кухні, всіляко догоджаючи хазяїну, окремі силою добува- ють собі шмат м'яса, а дехто... стає «бійцем».

Не здогадувався Жук, лежачи під старою грушею, біля зали- шеної його господарями оселі, що беззоряної чорнобильської ночі потрапить у розряд собачих гладіаторів, так чи інакше одержавши ще один шанс на життя. Не знав нещасний собака, що на любові людей до тварин теж робляться гроші. Ще б пак! Спеціальні корми, ошийники від бліх, штучні кістки, реєстрація в клубах, послуги пе- рукарів і навіть джакузі. А новоспечені бізнесмени навчилися ро-бити ще гроші ще й на смерті тварин. Страшний молох наживи вия-вився лютішим від чорнобильського монстра. Він безжально зас-моктує в багнюку буття, роздирає навпіл людські душі, і не тільки…

Знесиленому довгими поневіряннями чорнобильською зоною Жуку згодилася б навіть штучна кісточка. Але про це йому зовсім не хотілося думати. Хоча, блукаючи, він уже навчився міркувати, бути обережним і спритним. Відтак його змучене тіло аж ніяк не полиша- ла, хоча й квола, собача душа.

…Десь далеко почулося виття вовчиці. Нестерпно-протяжне. Жук звів догори голову, роззирнувся довкіл – рятівного промінчика ніде не було. Намацав лапою щось під своїм знесиленим торсом. То було задубіле кошеня. Підгорнув його до себе, але втямив, що воно мертве і затрусився, як мокре щеня. Ослаблими щелепами спробу-вав розкусити скамянілий шматочок хліба, що лежав неподалік. Не вдалося. Натомість, вивалявши мимоволі його в калюжі, знову захо- дився рогризати. В собачому шлунку забурчало. Здалося, на всю зону...

Бувалий темно-синій «беемве» вперто, ніби фантастичний ба- тискаф, протискувався через густу мряку, вихоплюючи з пітьми щматки реалій зловісної чорнобильської зони. В затхло-прокуре- ному череві пошарпаної іномарки напіврозляглися два шукачі так званих собачих гладіаторів. В хирлявого пасажира на колінах лежав обріз.

– Я жє тєбє казав, Фіксо, шо здесь нічєго нє найдьом, – сер- дився, коротко підстрижений, коренастий водій.

– Нє гані, Лєшій, – заспокоїв його худорлявий із золотою фіксою, виплюнувши через вікно недопалок.

Раптом тусклі фари «батискафа» вихопили з темряви стару на- піввсохлу грушу, а під нею – змучене тіло кавказця Жука.

– Стой, стой! – закричав Фікса, блиснувши золотим зубом. – Лєвеє возьмі, под дєрєвом, відіш, наш клієнт валяєтся!

Наступної миті він майже на ходу вискочив з машини, прихо- пивши обріз. Підбіг до похиленої груші. Копнув обрізаним дулом собаку. Прислухався. Почулося слабке хрипіння.

– Хана єму, Лєшій! Єлє шевелітся! На ньом дажє куска нє заработаєм!

– Тяні сюда, на міло пайдьот, – невдоволено примружив пош- коджене кастетом око Лєший.

Коренастий так звик до свого худорлявого напарника, що іноді навіть ботав його зеківською мовою. Колишньому мічману з незакінченою філологічною освітою подобалися блатні словечка Фікси, котрі незвично різали слух, додавали, як здавалося, впевне- ності. Та й любив він розмовляти, як сам казав, суржиком.

Так вмираючий Жук і потрапив до «беемве» чорнобильсько- зонівських сталкерів, які вже добре знали смак «радіаційної» грош-ви. Нові ринкові потуги реальності вимагали, звісно, й нових підхо-дів. Хто запчастини з кинутих автомобілів продавав, хто залишене поспіхом хатнє начиння, а хто викраденими іконами приторгову-вав. А такі ділки, скажімо, як Льоша Корпусов з Балаклави, він же – Лєший, і Семен Гапченко з Харкова, він же – Фікса, займалися за- бутими в чорнобильській зоні тваринами. Найбільш прибутковими для них були «собачі торги». Про них підприємливий Корпусов казав, «вербуючи» колишнього скокаря:

– Ріска нікакова. А «зєлєнь» сама пливйот в кармани. Всьо очень просто: находіш дохадягу среді чєрнобільських джунглєй, откармліваєш і єдєш в Житомир. Там находіш нужних людєй в нужном падвальчике, дє кіно...лох-х Нікалай за «зєльоний» чєт- вєртной малюєт на кампютєрє і пакуєт в ламінат пристойний паспорт. Сабачій, замєть... Вот і наш дохадяга ужє на разхват. Кому для іміджа, кому – охрана, а кому для «зєлєні»... Фартовиє сейчас собачі бої. Прикинь, мєж собой гризутся пітбуль і ротвєлєр... На всє бока лєтіт крававая слюнь, шєрсть. А кругом – ставки, ставки... За мєсяц «меріна» в гараж поставить можна.

Льоша Корпусов був надзвичайно переконливим. Його «нау- ку» хирлявий Семен Гапченеко вивчив сходу. Розумів, як мовиться, з півслова. Тож і став його тінню, виконуючи будь-які завдання. Так вони і взялися відловлювати зонівських псів. Спочатку просто варили мило з них, але пізніше «загорілися» іншим «бізнесом» – вибирали породистих собак, підгодовували їх і відправляли до сто-лиці на грошовиті собачі бої. Потрапляли до їх рук і справжні бій-цівські собаки.

Проте останнім часом їх ставало все менше. На ринку вони до- рожчали з кожним днем, а зона брала своє, залишаючи все менше здатних для боїв здичавілих псів. Зростали й витрати «корпусов- ської фірми». Ось саме в цей кризовий період і потрапив до їх рук нещасний Жук.

...Кілька днів знайдений собака пив лише воду, розбавлену пеніциліном. Корпусов дбайливо повистригав йому куделі на впалих боках, позаліплював «Рятівником» рани, порозвішував довкола собаки «липучок», щоб не надокуча-ли мухи. Ретельно виконував усі настанови «підмазаного» ветеринара.

– Смотрю на етого урода і думаю, можєт, у тєбя, корєш, кри-ша поєхала... Чєво ти валандаєшся с нім, он жє мутант! – сказав якось уїдливо Гапченко.

Корпусов почесавши неголену мармизу, відповів напарнику:

– Правду ботаєш, фраєрок. Мутантом будєм звать. Кормі собачку, как на сало. Работай, блатной. Відіш, матьорий волчара.

– Понял, нє дурной... Гладіатара сдєлаєм с нєго.

– Баран ти, Фікса, самі фарт спробуєм. Надоєло зону топтать. Поєдєм в Києв под Московскій мост…

Льоша Корпусов останнім часом часто навідувався на Мос- ковський міст, вірніше – під міст. Там годинами спостерігав за при- готуваннями накачаних і коротко підстрижених молодиків, які з'їж- джалися сюди на розкішних іномарках, висаджували з машин здоро- венних собак, іноді й справді потворних. Таких, що в зоні не дово- дилося зустрічати. То були «професійні» бійцівські тварини, при- везені з-за кордону. Навчені миттєво перекушувати не тільки собаче горло, а навіть людську руку...

Корпусов теж не проти був мати подібного «бійця», але на нього не вистачало грошей, тож доля дала йому тільки чорнобиль- ського Жука. Відтак люмпенізований мічман задоволено сприймав швидке одужання собаки, спостерігаючи, як той з кожним днем важ- чає, набирає сил, обростаючи новою шерстю.

Жукові нове життя ніби й подобалося. Не треба було бродити лісом, вишукуючи пташині яйця чи ловити бридких мишей. Йому щодня давали добрячий шмат м'яса. Він навіть дещо погладшав. Лапи знову стали міцними й м'язистими. На вухах, загривку, спині потроху відростала шерсть. Проте собака відчував себе ще не зовсім нормально, завмирав, коли до нього підходив чоловік з пошкодже- ним оком і грубо шарпав за загривок, примовляючи:

– У-у-у, мутант... скоро в бой...

Не подобався Жукові не тільки смердючий незрозумілий за-пах нового господаря – він просто раніше ніколи не чув, як пахне людина після алкогольного перебору – дошкуляли й виснажливі забіги та бридкі щоденні холодні купання, а гірше того – несподі- вані запливи. Лєший брав його в човен, відпливав подалі від берега і нагло скидав у воду. Жук щодуху молотив під собою лапами. У ніс, пащу, до вух дерлася вода, Ці купання були досить неприємними. Проте Жук допливав до човна і спритно видирався на борт. Тоді його знову безжально зіштовхували у воду.

Крім того, новий господар змушував без потреби гарчати на котів, чужих собак. Коли Жук не хотів цього робити, той знімав важкий черевик і боляче бив ним по голові. Жук ставав агресивним, хоча й намагався опиратися. Тоді чоловік з пошкодженим оком кіль- ка днів не приносив до буди м'ясо і не давав пити. Та найбільше роз- дратувався Жук, побачивши якось вже немолодого бульдога. Його охопило двояке почуття: відрази і щось знайоме, рідне й далеке. Жук аж завив. Протяжно і безпомічно.

– Ану цить! – грізно промовив примружений. – Фас, говорю!

– Вот баран тупой, – дико заіржав фіксатий. – Я тєбє говоріл, нічєго нє вийдєт с урода. – Кліф, взять мутанта!

Бульдог грізно загарчав, настовбурчивши загривок, розставив широко свої короткі могутні лапи, готуючись до бійки. Проте Жук дивився на нього спокійно, без боязні. Супротивник нагадував йому сусідського бульдога з простим іменем Сірко. Згадалася йому і німе- цька вівчарка Чорна. Він не раз вступав у бійку з «односельцями» за неї. Жук аж очі примружив від завдоволення, згадавши про неї. Тож йому зовсім не хотілося воювати з цим уже доволі старим і мирним бульдогом. Жук несподівано влігся до нього задом до, заховавши свій писок до буди.

– Ах ти ж придурок плєшивий! – визвірився Корпусов. – Фікса, тяні волину, я єго сам счас замочу…

– По тіхой водє пашлі наші бабки, – промимрив Гапченко.

Корпусов нервово схопився з місця, витягнув за повідець Жу-ка з буди і миттєво перекинув його через гілляку старої яблуні, що дороростала поблизу. Жук спробував вирватися, але шию різко стисло. У ніс вдерся запах смердючих рук, перегару, з очей сипону- ли сліпучі іскри. У вухах задзвеніло. Наступної миті його поглинула імлиста темрява...

– Харе, Лєшій! – закричав злякано Гапченко, – Бері на от-тяжку! Ето жє наші бабки!

Корпусов поволі відпустив повідець. Тріснула гілляка і напів- живий собака важко гепнувся на землю.

– Заскакуй в машину і дуй за доктором, я нє в сєбє...

– Чаво… плохо, братела? – отетерів Гапченко.

– Е-е-е! Нє мнє, а єму... Зєльоних нє жалєй ескулапу, послє боя отоб`єм...

Борис Іванович, відсторожувавши, попросив у бригадира Пет- ра кілька відгулів, щоб знову податися в зону. Користуючись наго- дою, завернув на свою садибу. Вона нагадувала дивну маленьку і безлюдну планету. Зарослу вщерть бур'янами, приземкувату й ско- собочену хатину майже не було видно. Постояв трохи на подвір'ї, поклав під язик пігулку валідолу та й пішов вглиб зони. Через кілька годин він усе-таки знайшов «чорнобильських блукачів», які саме водили за собою рудими лісами чергову групу заморських екстрім- туристів. Довго розпитував у тих бізнес-крутеликів про свого Жука, описуючи його прикмети.

– Їх у зоні, мужик, тьма, – засміявся один з них, довгов'язий, здалося, одноліток, – а який твій, не написано… Дохлих багато… Ти б «кінологів» знайшов. Вони тут давно промишляють, знають лігвища всіх мутантів.

– Яких мутантів? – запитав здивовано Борис.

– Таких, як ти... Думаєш, твій собацюра ще нормальний? Він уже давно мутантом став... – єхидно хіхікнув довгов`язий.

– Хоча могли й відгодувати... для боїв. Або на мило пустили... Зона тут, дядьку... – прогугнявив другий, лисий здоровань.

– А ви... теж мутанти...

Здоровань агресивно рвонувся з місця. Його за рукав камуф- ляжу зупинив довгов'язий. І, підійшовши до Бориса, поплескав його по плечу:

– Нє хамі, мужик! Іди вперьод... Шукай фірмачів. Ми тут іншими дєлами заняти.

А потім ніби комусь додав:

– Тиняються тут, дубарі різні...

Борис зрозумів, що від цієї компанії нічого не довідається, зневажливо скинув зі свого плеча руку «чорнобильського блукача» і пішов, не прощаючись.

– Альо, мужик! – гукнув навздогін довгов'язий. – Розпитай самоселів. Вони іноді допомагають… за бабло чи харчі.

Почувши це, Борис знову подався до вже знайомого діда Толі. Проте той нічого нового не сказав. Але коли вони розпили під вечір пляшку «Житомирської», дід Толя несподівано згадав про бабу Ню- сю, яка жила десь у зонівських гущавинах.

– Подейкують, що вона сама не раз продавала тим варварам бродячих собак, збігаються чомусь вони до неї. – проказав знехотя самосел, а потім додав, – Добре, добре… піду я з тобою, щоб, бува, в якусь халепу не вскочив.

Затим вони довго бродили рудим лісом між покинутих осель. І нарешті під вечір набрели на хатину, вкриту зіпрілою соломою, де й здибали стару як світ, підсліпкувату і горбату бабу Нюсю. Здава-лося, сто років їй. Та ходила вона ще доволі спритно, але спираю-чись на такий же старезний дерев`яний костур.

– Доброго дня, бабцю! – привіталися чоловіки.

Замість відповіді на вітання, баба Нюся пробубніла під носа:

– Нема чого людям робити…

Позаяк спочатку з нею заговорив дід Толя. Потім Борис роз- повів про свою біду. Але старій мов заціпило. Та коли чоловік ви- тягнув з рюкзака шматок присоленого сала, хлібину й пластикову пляшку з молоком, баба пом'якшала:

– З цього б і починали... Сама я тут, бачте, нема навіть кому хліба принести, і мука вийшла... – зробила паузу, Але, не дочекав- шись відповіді, продовжила – Та були якісь зайди. Їли, пили... Напівмертвого вовка... чи собаку з собою тягали... Один з підбитим оком, а другий... Тюрма за ним плаче... Дохлятину, казали, зби- рають, щоб не гнила в лісі, нібито від того менше радіації буде... Казали, в могильник звозять… але той собака, здається, живий...

– Постривайте, бабусю, – зупинив її Борис, – то був кав- казець?..

– Так, один схожий на кавказця... А той, що з побитим оком, мать, тутешній…

– Нюсько, глушман ти, людина не про це… породи такої собачої його Жук, кавказької, – підправив дід Толя.

– Хіба я знаю ті породи, дорогі мої, для мене собака й годі. Великий... А ще все про якусь «драку» торочили, паскудники...

– Баб Нюся!.. Який він з себе... собака? – змолився Борис, сподіваючись на вдачу.

– Не бачила, синку, поночі було. Машина в них велика, не на- ша... А той гицель приземкуватий все підганяв напарника... матю- ками... І по-московськи...

– Не казали, куди їдуть? – аж затрусився Борис.

– Тою дорогою всі на Київ їдуть...

– Точно, Борисе, – підтвердив дід Толя, дивлячись у той бік, куди тицьнула костуром стара. – Ця дорога на Київ. Пішли до мене, там спокійно обмізкуємо, що діятимемо далі.

Повернувшись до оселі діда Толі, вони довго говорили при світлі гасової лампи: конюх Борис і дивний самосел Анатолій Сіро- штан. І хоча відчували неймовірну втому – злипалися обважнілі повіки – чоловіки все міркували, що й до чого. Аж поки дід Толя не дмухнув у гасову лампу і сказав:

– Досить... Я вже й сам не вірю, що мертвий твій Жук. Поспи малість і їдь додому, а потім – до Києва. Можливо, й пощастить... Головне – розпитуй більше, і собачників тих знайди... А свою Аль-фу візьми з собою, мало що...

Та не спалося Борисові. Подумки планував, як шукатиме тих «гладіаторів». Впевнений «на сто» був, що його собака саме в них. «Головне взнати, коли ті собачі бої відбуваються, і де. Тільки за Альфою заїхати треба...».

…Не спалося тієї ночі й Жуку. І не тому, що йому цього разу не дали їсти, і закрили до металевої клітки. Нові господарі спеціа-льно не годували, сподіваючись, що від голоду собака буде набагато злішим. А той, було з усього видно, вже набрався трохи сил, змуж-нів. Проте усім нутром відчував тривогу, наближення чогось неми-нучого. Тинявся з кутка в куток тісною кліткою, тихенько звис-куючи.

Спали міцно тієї ночі тільки Корпусов з Гапченком, осушив-ши звечора три пляшки горілки. Ранком вони мали їхати під Мос- ковський міст. На свій вирішальний бій. Собачий... Компаньйони були впевнені: поєдинок за всіма передбаченнями обіцяв бути прибутковим. З організаторами все домовлено, глядачів вистачить. Зелененькі так і зашелестять у кишенях. Аякже – на ринг вперше вийде чорнобильський гладіатор Мутант. Недаремно стільки грош-ви вгепали в нього.

...Київський ранок видався сонячним. Тож азартних і жадаю- чих видовища, крові й баксів під Московським мостом зібралося немало. Триметровий ринг був засипаний тирсою і обгороджений дротом. Чулося надокучливе цявкання собак, яке раз у раз перери- валося несамовитим гавкотом.

До краю рингу раптом підійшов коренастий, лисий молодик зі свистком на шиї і артистично звів угору руку. Враз стало тихо.

– Шо, пацани, готові?

– Давай! Нє тяни! Стартуй! – заревів натовп.

– Для затравки, як і годиться, випустимо Скіна і нашого без- рідного Косю! – пробасив качок. – Розігрійтеся і готуйте ставочки. По червонцю спочатку. Приймай, Боця, мої, я на Скіна ставлю...

Він витягнув з нагрудної кишені десять доларів і подав кре- мезному хлопцю в натільнику і зеленій бейсболці. Натовп знову завирував. На собачий ринг повільно вийшов п'ятнадцятикілогра- мовий бультер'єр, нервово погойдуючи низько опущеною масив- ною головою. Наступної миті на нього налетіла чорно-біла двор-няга. Хоробрий пес мертвою хваткою вчепився за вухо Скіна, обхо-пивши його широкий, накачаний тулуб. Почулося багатоголосе: «Кося, давай! Рви його!..»

Але вся трагічність моменту полягала в тому, що Кося не був бійцівською собакою. Підібрали його десь на трасі, приманивши шматком напівгнилої ковбаси... Відчув це і бультер'єр. Міцно роз- ставивши пружні лапи, різко тріпонув головою. Дворняга підлетів над нею і впав прямісінько під страшні зуби...

…Щоб витягнути переламану шию Косі з пащі Скіна, дове-лося вставляти йому між щелепи палицю. Тирса на рингу враз почервоніла.

Відтягнувши сміливого «безрідника», лисий знову підняв руку:

– Це було несерйозно, пацани... Розминка, так би мовити. А зараз – новинка сезону! На ринг вийдуть Джек і... чорно-о-биль- ський блука-а-ч Му-у-тант!

Почулися свист, зневажливе улюлюкання, цявкання собак. «Рефері» що-сили засюрчав у свій свисток.

– Даремно, пацани, даремно... Це серйозний бій. Триватиме до смерті.

В натовпі відбулося пожвавлення. Потягнулися руки з дола- рами до зеленої бейсболки коренастого.

– Добре… Випускай! – скомандував володар свистка.

На ринг вибіг білястий пітбуль з продовгуватою поросячою мордою і чорною сливою замість носа. Він тріпонув розірваним вухом і закляк у чеканні супротивника. Жук-Мутант не поспішав. Тоді Корпусов хльоснув його різкою. Кавказець грізно загарчав, войовничо оскалившись. Пітбуль скривив губи, нахнюпив голову і посунув на нього. Міцні боки здіймалися, мов міхи.

Раптом пітбуль Джек зробив карколомний стрибок і стиснув сивувато-червоними щелепами загривок Жука. Той захрипів, але не впав. Почулися схвальні вигуки. Джек став ще лютішим. Було видно, як він зі страшною силою все міцніше стискає свої гострі ікла. Відчувши несамовитий біль, Жук зрозумів, що на нього чекає, і без вагань вирішив прийняти цей останній бій. Наступної миті, блискавично крутнувши пащею, віртуозно вислизнув зі щелеп супро- тивника і вчепився нападнику в праву ногу, ближче до грудей. Пітбуль, не сподіваючись на таку контратаку, послабив свій натиск. На це й очікував кавказець – підігнув свою ліву лапу, а верх-ньою правою, закинувши її на опецькуватого Джека, перевернув його горілиць.

Не чекаючи такого повороту бійки, несамовито заверещав і Корпусов:

– Дєлайте ставку на Мутант-а-а! Сєводня наш деньо-о-к!

Натовп ніби здригнувся і тісніше обволік ринг. А знесилений Жук, зручніше вхопивши ненависного блондина, несподівано підки- нув його вгору і, не даючи гепнутися на спину, майже з льоту стис- нув горло супротивника своїми стесаними чорнобильсько-зонівсь- ким життям іклами...

Боїще враз принишкло. Всі з нетерпінням чекали кривавої роз- в'язки. І серед цієї тиші пострілом пролунав збуджено- ошелешений голос:

– Хлопці, стійте! Що ж ви робите, іроди?!. Це ж мій Жук!!!

То до рингу вже давно проривався між зіваками колгоспний конюх Борис Іванович. А за ним – кавказьська вівчарка Альфа. Чо- ловік вчинив, як порадив йому мудрий дід Толя: завчасно звернувся до райвідділку міліції. Працівників правопорядку зацікавила історія і старої самоселки, і переселенця. А Семен Гапченко, з`ясувалося, вже давно був у розшуку. Зацікавилися слідчі й «чорно-бильського санітаром» Корпусовим. До того ж собачі бої під Московським мостом теж були на контролі. Словом, міліціонери не дрімали, а справно несли службу.

Та Борис, не дочекався оперативників, вислизнув з-під «кон- вою» і подався, так би мовити, на самостійне захоплення злочинців. Підхльостувало навіть не це. Серце підказувало, що його Жук саме там і він сподівався на довгоочікувану зустріч зі своїм кавказцем…

– Анну, розступіться, кажу! – підступив Борис рішуче до рингу.

– Ей, мужик, остинь! Нє відіш, бой ідьот, – скривив посмішку Гапченко, – насмєрть...

– Бачу, ви тут, балбеси, займаєтесь чортівнею, – не вгавав Борис. – Зараз сюди міліція приїде...

– Чєши отсюда, пока цел... – процідив крізь зуби коренастий.

– Жук, до мене! – скомандував Борис. – Альфо, сторожуй!

Кавказець ослабив щелепи. Повів вухом.

– Вот насмєшіл мужик, – чвиркнув крізь зуби під ноги Бори- сові Гапченко, – Ти раскінь мозгамі, я пальцем шєвєльну і твою лох матую шавку в клочья растєрзают. Ти што, нє понял, тєбє жє сказалі, валі атсюда!

– Он, наверно, тожє хочет свою лохматую псіну на ринг за- пустить, – загиготів лисий. – Ми не протів, бросай сюди четверт- ной...

– Жуче, до мене! – твердіше повторив Борис.

Жук, помітно було, вагався. Натомість Альфа різко підвелася і рішуче підійшла до його ніг. Молодики розступилися.

– Ти што, нє понял?!. – наблизився впритул до Бориса агре- сивний Гапченко.

Наступної миті він несподівано підставив підніжку і звалив конюха на землю. Хтось із натовпу хвацько накинув на Альфу сіть.

А кремезний молодик з усього маху вдарив її кийком по спині.

– Альфо! Альфо… взяти їх! – закричав щосили Борис.

Вівчарка лише безпомічно завищала. Натовп почав потроху розсмоктуватися.

Цієї миті щось незрозуміле розривало тіло й душу Жука-Му- танта. Зачувши надзвичайно знайому інтонацію, щемно-рідний го- лос, він зовсім розтиснув щелепи. Підвівся настовбурчений над по- верженим пітбулем. Стиснувся, мов пружина. І кількома стрибками досяг Гапченка. Зваливши вмить його, погрозливо загарчав.

Тим часом з-під сітки вже вибралася Альфа. Оскалилася, во- йовничо наїжачивши свій густий і міцний загривок. Вона теж була готова вчепитися в будь-кого своїми гострими зубами.

...На мосту заверещала міліцейська сирена. Вона за кілька хвилин «очистила» пустирище під мостом. Корпусова, Гапченка, лисого, кремезного та «рефері» міліціонери затримали, і все досить швидко владнали, розпихавши їх в автозаки. Кількох надто агресив- них «бійців» вдалося приспати за допомогою снодійного, інші –розбіглися.

– От і все, лейтенанте, – потираючи долоні сказав майор своєму колезі, – Молодці, таку операцію провернули! А де це наш чорнобилець?..

...Борис лежав горілиць і вдивлявся в небо. Воно було наси- чено-голубим, без жодної хмаринки. З його очей неголеними щока- ми стікали непрохані сльози. Обабіч сумирно лежали дві його улюб- лені собаки: Жук і Альфа. Один – битий долею, пошматований жит- тям і чорнобильською бідою, друга – вірна вівчарка, яка розділила смуток, допомогла не забути Жука. «Чи помиряться? – думав Борис. – Чи знайдуть спільну мову? Ми, люди, й ті не завжди сходи-мося...»

З того часу як повернувся Борис зі столиці, минуло з десяток місяців. Він уже майже забув про свої поневіряння чорнобильською зоною, собачі бої, міліцейський рейд. Сторожує взимку зі своїми собаками в коморі, на фермі. А щойно сповзе сніг з землі, доглядає колгоспних коней, ходячи в нічне. Словом, живе звичними селянсь- кими буднями. Правда, ще сумує за рідною оселею, що залишилася в зоні. І радіє від найменшої звістки від тих людей, яких зустрів у так званому самосельному чорнобильському краї.

Іноді сідає на поріг хати біля собачих буд і читає дружині лис-ти від доньки Юльки. Вона – в Києві закінчує біофак університету. Нещодавно вийшла заміж за гарного хлопця. «Внучок народиться, заберемо до себе, хай поживуть самі, та й диплом на носі...» – ска- зав якось Світлані. «Обов'язково – згодилася вона, – хто ж його ще навчить так любити собак»...

– Піду я в хату, Борисе, – підвелася дружина, – щось зготую на вечерю, а ти теж не барися.

– Агов, Борисе Івановичу! – загукав з вулиці колгоспний бригадир. – Зайти можна?

– Чого питаєщ, Петре, заходь. Листа від доньки читаю?

– Що пише?..

– Добрі новини, до захисту диплому готується. Заходь, заходь, Миколайовичу.

– О-о! Бачу, ще справний старий, потрепаний Жучара, – оки- нув поглядом бригадир знайденця. – Елітних цуценят незабаром продаватимеш.... Мо`, розплідник організуємо в колгоспі, – пожар- тував Петро Миколайович, – нам такі сторожі треба.

– Ти що, Петре! Старий він уже. Та й зона його виснажила, а ще ті варварські бої... Проте тримається, бродяга.

– А що з тими бандитами?

– Кажуть, посадили за знущання над тваринами… Та грець з ними… Краще глянь, Петре, якою красунею стала Альфа. Цілком згоден, треба її на злучку звозити, знатні щенята мають вийти. Отоді й подарую тобі одне. Діду Толі відвезу, бабі Нюсі, живі ще, дякуючи Богові, самосели. Збираюся провідати їх, Миколайовичу... А-а-а... забув геть! Ще Юльці з Віктором подарую. Обов' язково! – ніби сам собі підтвердив Борис і стих, задумавшись на мить. – Що, Жуче, правильно міркую?

Кавказець крутнув хвостом, а потім радісно гавкнув. Його ве- село підтримала Альфа. Позаяк відгукнулися й сільські бобики. І розкотисто покотився суцільний гавкіт поліським селом.

– Здається, все нормально. Життя набирає звичного темпу. Ще подибаємо трохи. Ми ж приречені на життя, і зовсім ніякі не му-танти, – підморгнув Жукові Борис. – А ти глянь на нього, Петре, все дивуюсь, як оце він знає, що я саме про нього кажу...

11. Анастасія Захаркевич Вірші

Анастасія Захаркевич

Вірші

Вже щось в світі не так,
Коли твої очі навпроти.
Шлях - незрячий батрак,
Ламається на повороти;

Доля - німфа земна
Карбує пурпурні рубіни;
Губи, впившись сповна,
Шукають ще краплю морфіна;

Час пробив у набат,
Кров тілом пульсує на сполох;
Компас не знайшов дат -
Збивається з курсу "по колу".

Розум схибив з путі,
Заплутав клубок Аріадни;
Краще б тверде "пусти",
Та я вже собі не підвладна;

З вуст зрони вірний знак -
Він спине мій внутрішній спротив
Вже щось в світі не так,
Коли твої очі навпроти.

Безсила рука пензлем водить полотнами Долі

В обіймах у марень і надрозумових захмарень;

Тамується подих і намертво стигнуть долоні

Від тяжких на серці поранень.

Творець безталанний доводить останнього штриху

На втіху зболілій душі, що виходить із тіла

Крізь віхи віків і зсивілу від мудрості стріху,

Що Їй на коліна хотіла

Схилитись і збавитись від самотини полону.

До долу натомість припала, не стерпівши втрати,

Відбивши Венері останнього свого поклону

В знемозі «кохаю» сказати.

Вона ж зазирала творцеві прямісінько в очі -

Та, в котру останній свій подих навіки уклав.

Обличчя святої над тілом творця мироточить

З полотен життєвих заграв.

Затули мені рота.
Заліпи швидко воском або поцілунком.
Доки з вуст не злетіли вже ті, що назавжди і безповоротно.
Моя вічна голгота.
Йду від тебе і кроки вбиваються лунко
В ті місця, де вже йшли попередні, здобуті і кров'ю і потом.

Лише потім...
...згадаєш і я це почую на кінчиках пальців,
Що здадуть біль і муку нервовим і ледве помітним тремтінням.
Ти хотів мене бачити тінню чи врослим у серце корінням ?
Та я - слово прощальне і порух останнього танцю.

Затули мені рота,
Бо вже чую, що надто, даремно, фатально;
Що від доторку твого залишусь без сили і гідності.
Моя рідна голгото,
Ти казав, що зносився і гинеш морально -
Я скоріше загину, без тебе не маю як виплисти.

Повітря виходить з каналів просохлих легенів.
Хапаю його, немов риба безсила й німа.
Пройшла крізь мільйони, мільярди складних апогеїв -
Спинив один погляд, і ради на нього нема.

У ньому загроза вогнена й священне спасіння.
Обпалює жаром і світлом блаженним горить.
Небесний Месія пророчить душі воскресіння
І ставить свій хрест, там де очі схрестились на мить.

Від погляду твого скувало всі рухи залізом,
Та серце випорхує птицею тобі до рук.
Здійсни страшний суд, одягнувши вершителя ризу:
Тримай, що є сили, чи втоптуй камінчиком в брук.

|Дніпро у вогні|

Форсування Дніпра, Черкаси, листопад-грудень 1943 р.

Водам Дніпра присвячується.

Він чув солодкий запах перемоги,

Коли нестерпний сморід диму бив у ніс.

Він знав – залишені позаду вже дороги,

Які виймають душу й кидають униз.

Стрімкі свинцеві кулі відбивали

На грудях жирні крапки вічного кінця,

А його серце ніби оминали –

Гаряче серце воїна Дніпра.

Так боляче дивитись, як конає

В вогненних пасмах свіжості кришталь.

Дніпро, ми в полум’ї давно фінал чекаєм,

І ти ще зовсім трішки почекай…

А поки…свист й звірячий зойк гармати,

Чи то вже зойки полохливих псів,

Що ледь свої хвости встигають підібгати,

Й тікати з прямим курсом на Берлін?

О Господи, ну скільки ще страждати

Священним водам славної землі?!

Та він вже чув у лютих залпах канонади

Пророцтва перемоги вогняні.

А з того берега вже всі вогні відкрили

Що падають на темні плечі вод

І тягнуть за собою ще сто дві людини,

А, може, тисячу… а, може, і мільйон…

Він відчував десь поряд руку смерті,

І холод її пальців на собі.

І раптом десь в тумані фламенверфер1

Останній постріл дав для нього на війні.

Завмерло все, і вщухли дикі крики,

І вже замовк той, хто «топив сволот!».

Зімкнулись у знемозі втомлені повіки,

Й закляклий палець відпустив курок.

Та у тонких щілинах серед ночі

Він бачив, як Дніпро в огні горить.

І бачив у вогні її зелені очі,

І як сльоза прощання в них тремтить.

То ж саме тут колись вони зустрілись,

На березі широкого Дніпра…

Тоді лише пісок і хвиля бились,

І залпом реготу стріляла дітвора.

Поцілив прямо в серце її чистий погляд,

Залишивши у ньому вогняний рубець.

Солодкій рані цій потрібен її догляд,

Доглянула ж війна, нехай їй грець!

Він згадував далекий сорок перший,

Коли вже в кузові везли їх всіх на фронт…

І на її плечах тонке мереживо,

Й зелені очі, повні синіх вод.

У відчаї кричала: «Зупиніть машину!»

А в нього думка болісна тремтить,

Що очі ці заплакані, мов дві тернини,

Усе на світь зможуть зупинить.

Прощай, Любов, прощай, Дніпро, навіки,

Ви все здолаєте, хай допоможе Бог…

Зімкнулись у знемозі втомлені повіки,

Й закляклий палець відпустив курок.

1 – Фламенверфер (Flammenwerfer) – вид зброї, винайдений німецьким інженером Фідлером у 1901 році; призначений для поразки вогнесумішшю живої сили супротивника, підпалу танків, а також створення вогнищ пожеж.

12. Сергій ДЗЮБА Візьму ваш біль

Сергій ДЗЮБА

Візьму ваш біль

«Я була у відчаї – думала, мені вже ніщо не допоможе… »

Вісімнадцять років тому я написав матеріал про цікаву дванадцялітню дівчинку – Наталю Богулю, юну цілительку з Нової Подусівки, яка творить справжні дива – не одному стражденному допомогла !

І почалися дива…

Тоді найбільше мене вразили відгуки людей, з адресами та телефонами, медичними діагнозами до і після лікування. Ось хоча б такий: «Після травми у мене були поганий сон, головний біль, задишка … Особливо я потерпала від різкої зміни погоди ! Однак, після цілющих сеансів Наталочки , моє здоров’я нарешті покращилося : сон поступово нормалізувався, голова вже не болить, задишка зникла. Величезне спасибі цій дівчинці!» (з листа чернігівки Вікторії Михайлівни Єщенко).

Все почалося зненацька, коли Наталю оглянули лікарі. Ультразвукове дослідження визначило, що у неї – збільшення щитовидної залози третього ступеня. Матуся дівчинки дуже затурбувалася, звернулась по допомогу до відомої цілительки. Та побачила Наталку й промовила: «Знаєте, у вас – дуже гарна донечка!» Ольга Михайлівна ствердно кивнула: «Звичайно, гарна … Добра …» Проте цілителька дещо приголомшила і матір, і дівчинку. Вона наполягала, що Наталя сама може лікувати людей. І не колись, а вже зараз. Бо у неї – дар Божий! Варто тільки спробувати і все вийде.

Взагалі, рідна тітка Ольги Михайлівни – баба Поля (так її називали всі в мікрорайоні Нова Подусівка) – зналася на лікувальних молитвах, відводила «пороблене» … І перед тим, як піти в інший світ, деякі свої знання вона тоді допитливій Наталочці передала. Дівчинка вивчила багато молитов (навіть самотужки переклала «Отче наш» французькою!), почала ходити до храму – особливо сподобалося їй у нашому Троїцькому соборі. Відтоді вона на ніч обов’язково молитву читає, а з хрестиком не розлучається.

І почалися дива! .. Одного разу її бабуся впала і дуже забила руку. А Ольга Михайлівна й говорить: «Наталю, може, спробуєш полікувати бабуню? Кажуть же, що ти можеш». Дівчина приклала свої долоні й бабуся відчула полегшення. Біль минув одразу, а вже після другого сеансу рука повністю загоїлася! Потім Наталочка прийшла на допомогу своїм рідним, добрим знайомим. З того часу до неї щодня заходилися звертатися з недугами люди різного віку …

«Я, Мельник Олена Олександрівна, хочу подякувати Наташі, яка зняла з мене важкий головний біль. Я була в такому відчаї – думала, мені вже ніщо не допоможе… Адже після черепно-мозкової травми протягом трьох років поспіль мене мучили ці нестерпні болі ! Я навіть була звільнена від шкільних екзаменів . Однак, коли мене подивилася Наталя й почала лікувати , сталося справжнє, неймовірне диво! Слава Богу, зараз я – здорова. Дуже дякую тобі, Наталочко ».

Цілителька з Нової Подусівки

Відтоді я певний час цікавився долею Наталочки. Вона на «відмінно» вчилася в школі, цікавилася іноземними мовами, увесь час приймала хворих і багатьом зуміла допомогти. Вступила до Чернігівського педуніверситету, отримала спеціальність психолога і поїхала працювати до Києва.

І ось, зовсім недавно, почув цікаву новину: молода, але вже досвідчена цілителька Наталя Богуля вже повернулася додому і, як і раніше, допомагає людям.

Нині їй – тридцять років. Скромна, старанна, доброзичлива, спокійна, зосереджена… Однак відчувається професіоналізм – спілкується зі знанням справи, почувається впевнено. І їй хочеться довіряти! Заради цікавості, ліг на диван – саме боліло в грудях (необачно оступився напередодні на сходах, у пітьмі, і враз полетів шкереберть додолу, тож неабияк забився) … Тонкого светра знімати не довелося. Навела долоню, ледь торкаючись. Одразу відчув приємно тепло, а невдовзі дошкульний біль зник. Отак і сиділа півгодини… Коли прийняла руку, знову заболіло. Але молода жінка втішила: «Я відчуваю хворе місце, проте нічого страшного, це – не тріщина, а забій, заживе». Втім, якщо маєте час, приходьте завтра, – полікую вас, аби не так боліло ».

Цього ж дня ми з Наталею і поспілкувалися.

– Ким ви працювали після університету?

– Цілителькою … Власне, Київ привабив мене можливістю поглибити свої знання, і я там багато чого навчилася. Взагалі, вчитися ніколи не пізно, і я постійно прагну самовдосконалюватися, цікавлюсь новими методиками . Я й зараз періодичну їжджу до Києва, тепер вчуся допомагати нашим бійцям, котрі побували на війні, захищаючи Батьківщину. Їм поталанило залишитися живими, але у багатьох – психологічні проблеми. Вони погано сплять, і вночі їм часто ввижається страшний бій . Чоловіки запекло стріляють, ідуть в атаку, бачать тіла загиблих друзів… Жити з таким тягарем минулого – дуже важко. Втім, підготовлений психолог може все-таки вивести людину з такого стану.

– Вам вдалося?

– Я ще лише вчуся цьому, та спробувала – витягла зі світу жахів одного вояка. Переконалася, це – цілком реально. А то ж люди не можуть нормально жити, мучаться …

– Наталю, а чому ви повернулися додому?

– Зараз мешкати в столиці – надто дорого. Я ж не мала власного житла. А обирати людей не хочу – щось дадуть на прожиття, то й добре. Власне, це – мій спосіб життя, я вже просто не зможу існувати інакше. Людина повинна займатися тим, що у неї найкраще виходить. Звісно, всяке трапляється. Я ж – не всемогутня казкова фея: комусь, дякувати Богу, допомогла – добре. Таких все-таки – значно більше… А вдома мені – ліпше, тут затишно та й мама – поруч, завжди підтримує мене. І цілком мені довіряє – взагалі не ходить по лікарнях, навіть медичної картки не має. Каже: «Ти – мій лікар».

– До вас лише дорослі приходять, чи й діти?

– Приводять діточок. Зазвичай їм допомогти легше, ніж дорослим. І я ж професійний психолог – в основному, вони поводяться спокійно, не бояться. Я дітей люблю.

– Тобто мрієте про власну родину – чоловіка, дітей?

– Авжеж, хоча наразі я – вільна … Думаю, все можливо, якщо коханий не намагатиметься мене якось переінакшити, змінити мою сутність та спосіб життя.

– Ви й зараз – віруюча?

– Звичайно. І я намагаюся жити за Божими заповідями: не вбиваю, не краду, не обманюю, не зраджую… Я скромно живу, ви ж бачите. І для мене допомагати людям – так само важливо, як і їм. До речі, свого часу, коли я тільки-но почала відчувати хворі місця і гоїти їх, матуся стривожилася: «Ох, Наталочко, а може, то все – гріх?! Кажуть же батюшки, що не можна цим займатися». От мама й пішла до владики Антонія – прямо до нього! Зайшла, все розповіла й попросила: «Благословіть, владико, або скажіть, що дар моєї доні – не від Бога. Як ви вирішите, так ми і вчинимо… Скажете, що то – зло, отже, Наталя назавжди покине лікувати». Він дуже проникливо поглянув на неї, а потім – на ікону … Та й каже: «Відчуваю, що це – Господній дар. Хай твоя доня допомагає людям. А ти їй в усьому допомагай. Я вас благословляю на добрі вчинки». Ось так було. Коли мама мені це розповіла, я заспокоїлася й більше не маю сумнівів.

– Як думаєте, владика Антоній був провидцем, як розказують?

– Так, це – святий чоловік!

– Ви за все беретеся, не відмовляєте нікому?.. Чи є якісь недуги, яких уникаєте?

– Я маю дозвіл від Міністерства охорони здоров’я на те, щоб займатися своєю справою. І там чітко написано, що я не маю права лікувати онкологічні хвороби, хірургічні, психічні та хірургічні захворювання. А ще – інфекційні недуги на кшталт туберкульозу та СНІДу … Тому часом і відмовляюся, хоча комусь би й могла допомогти.

– Що ж залишається?

– Багато чого… Серцево-судинні болячки, мігрень, анемія, шлунково- кишковий тракт (навіть були й документально зафіксовані випадки з таким підступним діагнозом, як неспецифічний виразковий коліт, який, наскільки я знаю, в світі досі практично не лікується), міжхребцеві грижі (це останнім часом – у кожного другого) . Лікувала підшлункову, нирки, бронхіти, а також гінекологію, щитовидну залозу… Буває, за 2-3 сеанси вдається важчу недугу подолати, а інколи і 10-12 разів не вистачає. Ну, не мій пацієнт!.. Я долоню наставляю, а він відчуває холод. І таке трапляється.

– А скарг на вас не було?

– Слава Богу, жодного разу ніхто не скаржився.

– На травах розумієтеся?

– Дещо знаю, але до цього треба ставитися дуже обережно – там же багато протипоказань! А то одне полікуєш, а іншу болячку наживеш… Іноді раджуся з фахівцями, щоб, не привести Господи, не нашкодити людині.

– А ви взагалі своїми методами нашкодити можете?

– Ні, я нічого такого не роблю, щоб людині гірше стало ! До речі, я й не діагностую, натомість дуже уважно вивчаю медичні обстеження, і лише після цього беруся до роботи. Відверто кажучи, є цілителі, які чудово діагностують різні хвороби руками, однак лікувати практично не можуть. А у мене навпаки – прикладу долоню, і людині легше.

– Стомлюєтеся?

– Лише фізично. Спробуйте так посидіти півгодини, а у мене ж не одна людина! Буває, що болять руки, спина…

– І як розвантажуєтеся?

– Зараз ходжу на латиноамериканські танці. Хочу навчитися й бальні танці вправно танцювати. Взагалі, я люблю все красиве, вишукане. Ще дуже люблю читати – просто не уявляю себе без хорошої книжки!

– А енергетично стомлюєтеся?

– Ні, у мене таке враження, що я – просто провідник Божої, космічної енергії. Та й все-таки вже досвід маю, адже з дванадцяти років цим займаюся.

– Як офіційно називається ваша професія?

– Біоенергоінформотерапевт, – посміхається. – Простіше – цілителька.

– Маєте заповітну мрію?

– Хочу створити власний Центр народної медицини.

– Можна вказати вашу домашню адресу?

– Взагалі-то, пане Сергію, ми з вами так не домовлялися. Я – не прагну реклами, бо люди щодня приходять… Ви ж розумієте: хто захоче, той знайте.

– Але ж вийде цей матеріал, і редакцію буквально замучать дзвінками! Хочете, щоб я з самісінького ранку й до пізнього вечора щодня відповідав на них?

– Ну, гаразд … Орловська, 24. Це – Нова Подусівка. А телефон мами: 067- 2950103.

– Успіхів вам, Наталю! Відчуваю, ви – світла, хороша людина. Цікаво буде ще порозмовляти з вами через якийсь час.

– Дякую за добрі слова! Так, звісно, приходьте.

топ

Альманах "Порт-Фолио" был основан в августе 2001	Форум Lingvistica BV
Альманах "Порт-Фолио" был основан в августе 2001	29 июня 2015 8-5-2016

	Домой \| содержание \| Обзорная карта \| значок легенда
	ТЕКУЩИЙ ВЫПУСК 232 Апрель 2016
	PORTFOL@GMAIL.COM PORTFOL@GMAIL.COM