Слон

         Местная шпана обзывала нас «выковыренными». С издевкой словцо, из языкатой базарной толчеи. А по сути верное. Выковыряла нас война из больших, залитых электричеством городов, и раскинула рассыпной горстью

по городам и весям на тысячи и тысячи км.

         Его могло и не быть в нашей жизни, этого пыльного казахского городка,

не будь войны, Гитлера, панической эвакуации в пропахших навозом теплушках.   Маленький город с пересохшими  арыками и тополиной ватой на асфальте , по которому , раскачивая гордыми  головами, расхаживали верблюды, возник из небытия и стал нашим прекрасным и неповторимым военным детством.

         Мы, все четверо, были «выковырями». Вадик Белабаш эвакуировался из Ленинграда , Фира Лошадь  из Житомира, я и Вилька Винокур были в той довоенной  жизни киевлянами. Жили мы все на Ремесленной улице. Не улица ,собственно, а бестолковый лабиринт домишек, самострой из соломы и глины, стоящих вкривь и вкось , одинаковых, как коровьи лепешки. Ни деревца в унылых дворах, ни цветочка. Пирамида кизяков на зиму подпирала обычно стенку сарая. Хозяева изо дня в день, по колено в навозе, месили   новые замесы для новых  кизяков.

          Летом мы весь день кучковались  на речке.   Круто скатываясь с гор, она, разогнавшись, мчалась ледяной струей,  не успевая нагреться, далеко за город. Казахское название ее было Муздай –«ледяная». Быстрое течение далеко относило пловца. Вылезая из воды, с дрыжаками на животе, первым делом сдирали с себя  налипшие холоднючие трусы. И потом, пряча в ладонях  то, что уже приучились прятать, прыгали голяка на одной ноге.

          Слон приходил на речку после обеда.

          -Витаю, хлопаки, -приветствовал он по-польски.

           Огромный по сравнению с нами, он  величественно обнажал свое красивое гладкое тело, покрытое ровным матовым загаром, надевал черные солнцезащитные очки и, сигаретка в зубах, укладывался навзничь. Загорал он четко по науке, поглядывая на часы и  подставляя палящему южному солнцу то мощные плечи ,то ребристый белесоватый бок,  то поджарые ягодицы.

          В то время не то что у пацанов - не каждый взрослый имел часы.

А у Слона были заграничные, точнее Биг-Бена, как он говорил. Но главным их достоинством было то, что они были водонепронецаемыми. После каждого заплыва, едва Слон вылезал из воды, мы окружали его  в надежде увидеть остановившиеся часы и поиздеваться над заморским чудом техники. Черта с два! Слон смачно хохотал над нами, тыча  в глаза  мокрые часы  с живыми подскакивающими стрелками.

          -Читайте, хлопцы, что написано. А…позабыл! Вы ж дойч долбите. А тут по-английски. „Waterproof“.Два слова – вода и защита. Поняли? Для водолазов.

           -А вы что, водолаз? - бесцеремонно хмыкнул Белабаш. - Вы же самый обыкновенный сапожник.

             Слон провел своей могучей пятерней по его льняным кудрям и ничего не сказал. Такой был, помнится, наш  разговор при первом знакомст-ве.

              Слон действительно сапожничал. Мы приносили ему ботинки с оторванными подошвами, туфли со сбитыми каблуками, порванные галоши  и через несколько дней получали довольно приличную обувку, способную еще два-три месяца  защищать от   кочек и камней наши нежные ноги.

             Летом он работал во дворе, с утра до обеда, под козырьком из кровельного железа, защищавшим от дождя и солнца. Вокруг стояли полочки с  деревянными колодками, шильями, напильниками, а сам Слон   восседал на табурете с плетеным сиденьем. Мы усаживались вокруг и смотрели, как ловко орудуют его огромные ручищи, ворочая во все стороны насаженный на лапку ботинок. Как пропитанная варом дратва накрепко  ровным стежком сшивает верх и подошву и на наших глазах стоптанный изорванный ботинок принимает приличный вид чуть ли не модельной обуви.

              Часто к Слону наведывались  девицы. Им он оказывал особое почтение. Откладывал в сторонку работу, шутил, глаза его оживлялись. Замерял ступню, щиколотку –ему это доставляло явное удовольствие. И они напропалую кокетничали с ним –все мужики  ведь были на войне, а Слон  еще не стар,   и от его гладко выбритых щек всегда пахло приятным мужским одеколоном. Выделывались эти девки перед ним вовсю – и платье невзначай трепыхнут   выше коленок, и нагнутся-изогнутся как лебедь на пруду, и хохотнут призывно.

             -Паскуды, хоть  при нас бы не  выдрачивались, - шипела Фира Лошадь.- Проститутки чертовы.

              Однажды, когда Слон пошел на кухню варить клей, Фирка не удержалась и сунула ноги в роскошные кремовые танкетки с плетеным верхом.

             -Ой, мама! – заверещала она.- Красотульки  какие!

             -Скинь, Фирка, тебе Слон сейчас накостыляет,- сказал Вилька.

              Осторожно, будто  входя в воду, Фирка сделала несколько шагов.

              - Такие точно я в кино видела. Барышня немецкая, фройлейн,  в них танцевала . «Розамунда…Розамунда!..»-запела она резко и фальшиво. Закружилась ,будто в вальсе и грохнулась , обрушив  полочку с колодками.

              Мы заржали.

               В дверях домика возник  Слон. Он показался нам каким-то встревоженным.

               -Не надо песни,- негромко, но властно сказал он Фирке.- Никогда не надо. Таких.

              Фирка, уже босая, виновато обтирала танкетки  подолом платья.

              Инцидент был исчерпан, но не забыт.

              - Видали, как он труханул, - сказал Белабаш, когда мы двинулись по домам.- Тут  что-то есть.

               В начале нашего знакомства мы ничего о Слоне не знали. Известно только было, что  поляк, фамилия его Слонимский или Слонский. Поэтому все его звали Слон. Кличка соответствовала  росту и  массивной фигуре с широкими плечами. Двигался  Слон неспешно и как бы лениво. И край любил, когда ему делали массаж.

              За пару дней он обучил нас всем  премудростям массажного дела, от поглаживания и растирания до обливания ледяной водой. Мы освоили все эти «щипчики», «грабельки», «биточки», «гребешочки»  и прочие приемчики.

              Как лилипуты на Геркулеса, мы  с восторгом  наваливались  на громадного, распростертого на прибрежной траве Слона, и кромсали, давили , мяли расслабленные податливые мышцы до тех пор , пока багровела крепкая морщинистая шея и Слон в счастливом изнеможении взывал к нам : «За мало, хлопцы», что означало «достаточно». За этим следовала мелочишка на мороженое, заработанная честным квалифицированным трудом.

                Однажды кто-то из нас, по-моему Белабаш, затеял с ним «душевную» беседу.

                 - Скажи, Слон, ты правда служил в Польской армии?

                  -Было дело.

                  -А в каких войсках? Если не секрет, конечно? - спросила Фирка.

                  -Какой секрет сейчас? Разведка. Хорунжий был чином.

                  -Ты в плен   попал, да? – продолжал допытываться Белабаш.

                  -Ага. Под Ковелем. Вся наша бригада. Окружили, панов офицеров хлоп-хлоп, а нас в теплушки и по лагерям. За колючую проволоку.

                  -Надо было биться с фрицами, как наши, а вы…. -сказал Белабаш и остановился.

                  -А мы к вашим и  попали.

                  -Как так?

                   Слон не ответил, стал кидать вещи в сумку, собираясь уходить .

                   -Кто знает, как так…Вот ты, Вилька, иди сюда. Стань передо мной. И лупи меня по груди. Бей,бей…А ты, Белабашик, колоти по спине. Вот так и было. С одной стороны ваши, с другой фрицы. И не стало Речи Посполитой, все, амба.

                Его светлые голубые  глаза чуть замутились, он подхватил сумку

и пошел.

               Два дня лил дождь, на речке никого не было. Ремесленная улица стала  топким стоячим  болотом. Под ногами чавкало, брызгалось, засасывало по щиколотку. Мы  с трудом добрались до Фирки ,  обмыли перепачканные в глине ноги  и , забравшись в полутемный куриный сарай, стали резаться  в подкидного .

              -Зачем Слону в душу лез? – наставилась  Фирка на Белабаша.- Думаешь, приятно, когда твою страну победили?

               -У него даже слезы были,- сказал Вилька.

               -Много вы понимаете, балбесы! -взвился Белабаш и бросил карты.-Они в наших стреляли. Недаром их в лагеря заграбастали. Мне тетя Лиза  сказала,  им сейчас позволили  жить по свободе, но каждый день отмечайся.

               -Откуда твоя тетя Лиза  знает? - спросил я.

               - Раз говорит, значит знает. В милиции раньше работала. Может, он шпион, говорит,  этот ваш Слон.

                Мы, все трое, заржали.

                Но Балабаш не унимался.

                -А приемничек у него зачем? А?

               -Какой приемничек?- насторожились мы.

              -Маленький, с антенкой, на подоконнике стоял .Я как-то с туфлями приперся, его во дворе нет, я  в комнату зашел ,а он перепугался, вскочил , газету  на него набросил.

              -Ух ты, глазастенький какой, -зашипела Фирка.- И ты про него своей тетке стукнул?

              -Сказал, а что? Она говорит : точно  передатчик.

              -Дура твоя тетка и ты вместе с ней!- толкнул его в плечо  Вилька.- Трепло  несчастное!

              -Не трогай мою тетку!- взвизнул Белабаш.И развернувшись, дал Вильке тычка под нос. Затеялась драка. Заквохтали перепуганные куры.      Хрипло затявкал  старый  пес Жулик.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                         Фиркина мама  ворвалась в сарай и выгнала нас со двора.

              Слона мы увидели на следующий день. Сыпал мелкий дождик, сквозь тучи уже мутно пробивалось солнце, но Ремесленная улица по-прежнему оставалась непроходимой.

           Слон шел в сопровождении мильтона ,за плечами его висела котомка. Шел он медленно, широким шагом, поочередно вытаскивая  ноги из вязкой липкой глины. На обочине, там, где зеленел квадратик  травы, стояла , дожидаясь их, черная «эмка».

           Проходя мимо нас, Слон едва заметно кивнул. И  слегка улыбнулся. Так показалось и мне, и Вильке, и Фирке.