Стихи

* * *

Появилась большая белая птица

…к моим ногам упал большой круглый белый хлеб.

Ю. Вознесенская

Местночтимым поэтам ничейного времени пригоршни

Насыпают в подол и бессмертием кормят из рук,

А я шел через город, до ночи тебя не увидевший,

Полуслеп, близорук.

Но, когда почернев, вдруг подсветится небо софитами,

Убегу и напьюсь, в страшный ливень шагну я, взбесясь,

Только скрипнет калитка, тобой до конца не закрытая,

Потаенная связь.

И в неслышимом мире, где тень, как скала, неподатлива,

Мне дышать тяжело, как зашедшему в воду по грудь.

Ты мне с птицею белой пшеничного хлеба печатного

Посылать не забудь.

* * *

Ночь себя еще проявит

(Ты и каждая — моя),

Только ветер шепелявит:

Шорох, шершень, чешуя,

Чтоб к тебе привел Создатель

Переходное звено.

(Главный правообладатель.

Колесо. Веретено.)

Кириллические сметки —

Многословие чтеца.

Свистопляска, свистоплетка.

След на пальце от кольца.

Но трамваи стали звучней.

Без кондуктора, один.

За случайное созвучье

Мы свободу отдадим.

* * *

За приметами старого быта, такими, как

Молоко в пирамидке (картонный четырехгранник),

Уезжаю в провинцию: глушь, духота, тоска

Раскаленная, как алюминиевый подстаканник.

Но и здесь живут люди, и вечный офлайн ничто

По сравнению с этим страданием и укором,

Но врывается в жизнь, как склоняемое «пальто»,

«Непоганый фильмец» и бумажный стакан с попкорном.

И, когда засыпаю, ночных электричек гул —

Вездесущему мату подспорье и дополненье.

Нестоличное время, в тебя, как в пожар, шагну,

Чтобы вынести слово живым, невредимым, цельным.

* * *

Аукнется мне, откликнется,

Сидится мне и не пикнется,

Который уж год подряд.

От серости и от пресности,

Заплеванные окрестности

И черный, как уголь, сад.

Такая судьба мне выпала,

Голытьба и та мне «тыкала»,

Друзья не пускали в дом.

И сам я — не ножкой шаркаю,

С Петровкой и Пролетаркою

Я думаю об одном.

* * *

Живет под Макеевкой, днем спит,

Хоть и не лыком шит.

А звезды с балкона видит почти

Так же, как москвичи.

А как понаедут к нему друзья

(Мне ведь туда нельзя),

Он обо мне им плетет за глаза,

Мол, у меня шиза.

* * *

Следи за собой, будь осторожен…

В. Цой

У деревьев свое ощущенье времен, и близки им

Ожиданье дождя, сила ветра, дорожная пыль.

Воздух после грозы, как дыхание новой России,

У которой всегда две дороги в один монастырь.

Это слово само появилось и точками Брайля

Проступило, когда от меня отошла темнота.

И встречал я тебя легким привкусом вечного мая,

Лепестками черемух целуя родные уста.

А потом я уснул, как под лед провалился, но сон мне

Не принес облегченья, и я не боролся за жизнь.

Я теперь параноик, и возглас священника «Вонмем»

Для меня означает: следи за собой, берегись.

* * *

Говорят, что полгода назад был другой совсем.

Перемены в себе замечать не хочу. Точка!

Может быть, это продлится до самой осени,

А после уже не смогу написать ни строчки.

Будет страшной зима: пепелищем покажется поле мне,

И, глаза завязав, отвезут меня в кукольный дом.

Я почти не живу, но тебя не боюсь, меланхолия,

Настоящее время хочу отложить на потом.

* * *

Дикое время, пропахшее водкой и потом,

Завтра не будет тебя и меня — ну и пусть.

Будут работать за нас полтора землекопа.

Новое время, я больше тебя не боюсь!

Слово мое догорело и скоро погаснет,

Пепел его не выносят, как сор из избы.

Господи, как это страшное время прекрасно,

Как же обидно его отдавать без борьбы!

* * *

Б. М.

Здесь, в ментальном пространстве, на пересечении улиц,

Как из глины словесной, еще возникают дома.

Тень скользнула легко и затихла, как платье на стуле, —

Это через Крещатик неслышно прошли времена.

Суеверья отбросим! У прошлого нет повторенья.

Если встретимся снова под тенью каштанов твоих,

Ты узнаешь нас, Киев, как будто одно поколенье

Вобрало в себя боль и страдания всех остальных.

* * *

Противлюсь сам, тебя учу тому же

И буду с теми, кто был против нас.

А снег разглажен, будто проутюжен

В последний, может быть, последний раз.

И на меня ее наденут тоже —

Последнюю рубаху бытия,

Но вырвется и улетит, быть может,

Душа непостоянная моя.

За то, что видел дальше, поплачусь я,

А близкого и даром не возьму.

И я хотел прославить захолустье,

Но не прославил, судя по всему.

Я видел мир в просветы между досок,

Чердачной пылью тридцать лет дышал,

Полжизни задавал себе вопросы

И сам на них полжизни отвечал.

И в мире не найдя себе подобных,

Я, если говорить начистоту,

Противиться готов, чему угодно,

Кому угодно — только не Христу.

* * *

Способ письма не исправят строки брекеты,

Чувствую что-то внутри ее аорт.

Бытописатель, сказитель, поэт рэкета,

Жизни, как хлеб, серой (второй сорт).

Может, вернется сама, чтобы здесь стариться,

Чтоб до всего ей додуматься самой.

В утреннем соке тумана дома варятся,

Как же теперь ты несчастлива со мной.

* * *

Я хожу оборванцем, и с Щорса сворачивать

В переулок Орешкова мне как-то совестно.

Собираются осенью дни укорачивать

Или солнце над городом выключат полностью?

Настоящего времени тучи налитые

Ветер тихо уносит, и прошлого нет уже.

Черно-белого фото пространство закрытое,

Будь такою, как есть, обойдемся без ретуши.

* * *

Стану бродягой, чтоб гнали меня взашей

От порога дома с белым заборчиком.

Идти по мосту и бояться летучих мышей,

И писать, словно врач в поликлинике, неразборчиво.

Видеть другую столицу, не ту, которая

Нарисована на коробке конфет «Киев вечерний»,

С теми, кого в пять утра забирает «скорая»

После драки на Гончара у кафе «Харчевня».

И пока не открыли метро, тишина сладкая

Обволакивает, убаюкивает: «Сдайся!»

Но к тебе не добраться никак: ни с тремя пересадками,

Ни с помощью GPS или других девайсов.

* * *

Оплетают меня сомнений змеи,

Разное: «to be» там, «or not to be».

Если взломают пароль емейла,

Повешусь на кабеле USB.

Буду доказывать: «Я не робот»,

Капчу любую осилю враз.

Вдруг резануло: любимую трогать,

Если в последний раз?

Место намолено: здесь и я был

После тебя, до тебя, когда

Вдруг навалился листвой ноябрь

На полусогнутые города.

* * *

О. Е.

Я за рыбным обозом пытался успеть,

Автостопом дойти до Москвы хотел.

А у рыбы, наверное, легкая смерть,

И филе двести граммов на выходе.

Рыбьим глазом смотрел на луну, а в ночи —

Очертанья предметов пугающи.

Громко били крылом, подгоняли сычи

Отстающих и неуспевающих.

А когда добрались (через тысячи верст),

Я мечтал, как здесь все обустроится:

Вверх Останкинской башни поднимется перст,

А под землю шагнут метростроевцы.

* * *

Из дома сбежал я, как будто скатился вниз,

Никого ни о чем не спрашивал.

Потом оказалось: мы сделались трое из Простоквашино.

Вещи собрал за пятнадцать минут: айпад,

Что-то на первое время из шмоток ношеных.

И откуда узнал я: в деревне дома стоят

Брошены.

Родители сразу, конечно, пошли к ментам.

Днем из дома не выйдешь, чтоб мне прокормить

свою братию,

Приходилось ночами ходить по колхозным полям

С металлоискателем.

И пока по ломбардам рассовывал, что нашел,

Брал коту молока, а собаку кормил пельменями.

Так бы длилось и дальше, но Печкин в «АЛЛО» прочел

Объявление.

И пока я на дурке лечился от наркоты

(Потому что я справлюсь, сыночек у мамы умница),

Кот Матроскин жил впроголодь так же, как все коты,

Шарик с клипсою в ухе бродил по холодным улицам.

* * *

Памяти Д. С.

Ситцевым временем не дорожи, изгой.

Междоусобица, осень, трамвай в отстой.

— Ну-ка, построились в очередь, — рев и рык.

Ради забавы Адаму размять язык.

В нерукописное время, в туман людской,

На «единице» от площади до Складской.

Все тебе впору, бессмертие, все как раз!

Выключи прошлое: кухня, угарный газ.