На вселенском сквозняке

***

 Молоко кипятила на кухне. Вставала заря.

 Поумерив огонь,  механически кашу мешала.

 Загляделась на тень, что дрожала в лучах фонаря,

 отлучилась на миг, оглянулась — а жизнь убежала.

 Отлучилась от жизни, легко обернувшейся сном.

 Чтоб души не мутить, я зеркальную гладь не нарушу.

 А прохладные длинные пальцы луны за окном

 мои волосы гладят и манят куда-то наружу.

 Как легко и свободно, себя ощущая никем,

 своей жизни шагрень до фонарного блика скукожа,

 глядя ночи в глаза, на вселенском стоять сквозняке.

 Только холодно очень, особенно если без кожи.

* * *

 Я ёжик, плывущий в тумане

 в потоке вселенской реки.

 Мне звёзды мигают и манят,

 мелькают вдали маяки.

 — Плыви, ни о чём не печалясь, –

 журчит мне речная вода, –

 доверчиво в волнах качаясь,

 без мысли зачем и куда.

 Но только не спрашивай: "Кто я?"

 Не пробуй, какое здесь дно.

 Не стоит, всё это пустое,

 нам этого знать не дано.

 И лунный начищенный грошик

 сияет мне издалека:

 плыви по течению, ёжик,

 и жизнь твоя будет легка.

***

 Обиды — на обед,

 на ужин — униженья.

 Коловращенье бед

 до головокруженья.

 Но помни, коль ослаб,

 про мудрое решенье:

 про лягушачьих лап

 слепое мельтешенье.

 Вселенной молоко

 мучительно взбивая,

 спасёт тебя легко,

 вздымая высоко,

 душа твоя живая.

 ***

 Из телефона голосов

 не услыхать родных.

 Их шифры новых адресов

 отличны от земных.

 И надо, чтоб узнать — уснуть...

 Не размыкая вежд,

 так сладко без конца тянуть

 резиновость надежд.

 Со мною те, кого нигде

 на самом деле нет.

 Душе так страшно в темноте.

 Не выключайте свет.

***

 Волшебный отсвет фонаря,

 в окне мне ветку серебря,

 наверно, дан мне был не зря,

 а для чего-то...

 О кто ты, чью слепую власть

 сегодня ощущаю всласть?

 А день, когда я родилась,

 была суббота.

 Всю жизнь была не ко двору.

 Вся жизнь была не по нутру -

 по прописям, словам гуру,

 по светофорам...

 Но кто-то, прячущийся вне -

 в окне, на облаке, в луне,

 шептал мне о моей вине,

 глядел с укором.

 За что мне это или то,

 в слезах просила я — за что?

 Душа уже как решето,

 мне не по силам!

 Но вновь навстречу январю

 в окно спасибо говорю

 заре, ночному янтарю,

 за всё, за всё благодарю,

 за всё спасибо...

***

 И даже если смерть поставит точку -

 жизнь всё равно прорвётся запятой,

 ростком зелёным, тонким завиточком

 под каменной кладбищенской плитой.

 Взойдёт весна на белом свете этом, -

 а значит без сомненья и на Том,

 окрасит всё вокруг защитным цветом

 и защитит от смерти как щитом.

 * * *

  Осклабилось кладбище, рвы разевая.

  Его ублажает здесь нежность живая.

  Холодную землю укроет венок –

  и мёртвый уже не вполне одинок.

  Пушистое, тёплое слово "Елшанка".

  Измученных путников жизни лежанка.

  Нас всё убывает, а их большинство,

  и смерть здесь справляет своё торжество.

  На мраморе белом – две чёрные даты.

  "Спасибо, что был в моей жизни когда-то."

  Здесь каждый хоть кем-то посмертно любим.

  "Навеки с тобой". "Не забудем. Скорбим". 

 ***

 Ветер, мой побратим,

 вместе мы полетим

 в край, где нас не бывает.

 Чей-то плач позади.

 Сверху молча глядит

 Тот, кто всё понимает.

***

  Безмолвные воды Стикса

  однажды вспугнёт ладья,

  в которой, навеки стихнув,

  уже буду плыть и я.

  И вдруг с тоскою острожной

  взмолюсь: "Дорогой Харон!

  Оставь мне память о прошлом,

  хотя бы её не тронь.

  Не дай ей с водою слиться -

  ну вот тебе горсть монет, -

  оставь мне родные лица!"

  Но он отвечает: "Нет".

  Всё глуше тоска потери.

  Плывёт по волнам ладья.

  Всё дальше и дальше берег,

  где душу оставлю я.

 * * * 

  Хоть всё, что есть, поставь на кон,

  все нити жизни свей,

  но не перехитрить закон

  тебе вовек, Орфей.

  Деревьев-церберов конвой

  не проведёт туда,

  и профиль лунный восковой

  в ответ ни нет, ни да.

  Рассвет поднимет белый флаг

  как знак, что всё, он пас,

  чтоб Тот, кто вечен и всеблаг,

  не мучил больше нас.

***

 Слишком много правды – это больно.

 Я устала от её лица.

 От её речей остроугольных,

 от её тернового венца.

 Пальцы ослабели и разжаться

 могут от холодного свинца.

 Хоть немного лжи – чтоб подержаться.

 Чтобы продержаться до конца.

* * *

 Только одно непреложно: тоска,

  та, что изъедена снами.

  Жизнь – это шахматная доска.

  Кто-то играет нами.

  Шах пораженья, обиды, беды –

  в чьей-то всевидящей воле.

  Все наши путаные ходы –

  только бегство от боли.

***

 И в затрапезной шапке-невидимке,

 в которой не замечена никем,

 сквозь города знакомые картинки

 я прохожу беспечно налегке. 

 Не прохожу – скольжу бесплотной тенью,

 ступенек не касаясь и перил,

 не приминая травы и растенья,

 не отражаясь в зеркале витрин. 

 Грань между тем и этим светом стёрта.

 Никто нигде не нужен никому.

 Как мир живых похож на царство мёртвых,

 но это всё неведомо ему. 

 Я вижу всех – меня никто не видит.

 Как странно хорошо идти одной,

 неуязвимой боли и обиде,

 неузнанной, незванной, неземной.

***

 Лелею в памяти, лелею

 и греюсь, нежась и кружась.

 Тобой по-прежнему болея,

 лелею в мыслях ту аллею,

 где шли мы, за руки держась.

 Как будто бы в преддверье рая

 глаза ласкает синева.

 Лелею, холю, обмираю,

 как бусинки, перебираю

 твои бесценные слова.

 Украшу губы поцелуем,

 в ушах — два шёпота ночных...

 Да, вот такую, пожилую,

 любить взахлёб, напропалую...

 Как терпят нас в мирах иных,

 завистливо взирая сверху

 на жаром пышущий очаг,

 который и за четверть века

 не остудил ещё ночлега,

 не оскудел и не зачах!

 Вот так бы и в минуту злую,

 когда покинет бог огня,

 судьбе пропевши аллилуйю,

 поставить точку поцелуя

 в конце угаснувшего дня.

 ***

 Я радости ращу из бед.

 Я притворяюсь. Претворяюсь

 в то, из чего растёт рассвет,

 внушив себе на старость лет,

 что кроме тьмы ещё заря есть.

 Мне вдруг понравился овал.

 Я примиряюсь. Примеряюсь

 к тому, что Бог не целовал,

 процеживая слов обвал,

 их беззащитную корявость.

 Я об одном судьбу молю:

 не стать притворной и придворной,

 в итоге низведя к нулю

 всё, что любила и люблю,

 смиряя жизни норов вздорный.

***

Тихих звёзд задумчивое вече

ярче, чем сверкающий салют.

День сменяет молчаливый вечер,

суету — покоя абсолют.

И смывают капли дождевые

след случайных черт и лишних фраз.

Всё со мной как будто бы впервые,

потому что всё в последний раз.

Вне времён и шумного пространства -

в тишине взошедшая  звезда.

Вместо дальних вылазок и странствий -

теплота домашнего гнезда.

Вместо микрофона - тихий шёпот,

вместо полных залов - узкий круг.

Стих вдали толпы галдёж и топот

и остался только близкий друг.

Не искать чужих и непохожих

перемен в маршруте и в судьбе.

Нет, не смена маски или кожи,

просто - возвращение к себе.

***

 Мне кажется, что есть такое место

 в каком-нибудь нездешнем далеке,

 где я - какою Бог задумал, вместо

 той, что живу синицею в руке.

 Где дни мои, обдутые от пыли,

 осуществились — лучше и нельзя,

 где любят те, кто раньше не любили,

 и дружат не предавшие друзья.

 Где новый день — как чистая страница,

 а улицы нетронуто тихи,

 и я прохожих утренние лица

 читаю словно первые стихи.

Утро

 Серовато-розовое небо,

 переливы цвета жемчугов...

 Вот такое платье если б мне бы

 иль обложку к томику стихов!

 Нарисуешь — не поверят — что ты!

 Неправдоподобно хорошо.

 Как стишок по гамбургскому счёту,

 где не виден ни единый шов.

 Эти серо-розовые ноты —

 тайная мелодия всего...

 Как любви широты и длинноты,

 что не ищет в мире своего.

 Это утро лишь для нас с тобою

 нарядилось — выглянь, посмотри -

 в палевое, серо-голубое,

 с пояском из розовой зари.

Четверостишия

***

 Вся жизнь моя – это письмо,

 длинною в её дорогу.

 Кому-то, себе самой,

 а в сущности – Богу.

***

Постучится дождик в сером пальто.

Я спрошу: кто там? А в ответ: никто.

Каждый год приходит он по весне

и целует сквозь крышу меня во сне.

***

 Хоть время метит,

 (на лицах – борозды),

 Все люди – дети

 разного возраста.

***

 Наш ужин скуден и нехитр:

 овсянка, сэр. Сырок, кефир.

 О трапеза и затрапеза!

 Да, далеко же нам до Креза.

 ***

 Моешь, драишь, чистишь –

 ужас моих утр.

 Это вам почище

 всяких камасутр!

***

 «Проходит молодость, проходит», –

 вздыхала Гурченко в гримёрке

 на семьдесят четвёртом годе,

 а журналист глядел в восторге.

***

 В реанимации, в рай не доехав,

 очнувшись, спросила: «Пойман бен Ладен?»

 Так вот и надо жить, кроме смеха.

 Полною грудью дышать на ладан.

***

 Сокол окольцованный в ужа

 превратится, извиваясь юзом.

 И вольно ж Вам, певчая душа,

 пресмыкаться в творческих союзах.

***

 Не найти на Родине спасенья,

 хоть иди на север, хоть на юг, –

 молодым везде у нас растленье,

 старикам везде у нас каюк.

***

 Хамелеоны всё хамеют.

 В России надо жить до ста.

 О, это так они умеют! –

 убить – и целовать в уста.

***

 Душа моя, пожалуйста, нишкни!

 Не жалуйся, хозяева – они.

 Уткнись в пальто, молчи себе в кулак.

 Ты здесь никто, и звать тебя никак.

***

 На сотни тысяч вёрст –

 о, где их только нету –

 разбросан бисер звёзд

 пред свиньями планеты.

***

 Средь множества людей

 всегда найдётся тот,

 кто будет не злодей,

 а просто идиот.

***

 Любимым – любви моей мёд, нектар,

 а недругам – не обессудьте.

 Я вся, по сути, – ответный удар.

 Но вся я – как дар, по сути.

 ***

 На аккуратных рытвинах аллей –

 замедленные взрывы тополей.

 Сегодня даже мирная земля

 напоминает минные поля.

***

 Хозяин неба и земли

 однажды скажет смерти: «Пли!»

 И что тогда предстанет глазу –

 с овчинку небо иль в алмазах?

***

 Со страхом жду, когда придёт мессия,

 и мир уже предстанет без прикрас.

 В какой же цвет окрасится Россия

 на этот раз?

 ***

 Планета не для чистоплюев.

 Давно преступлена черта.

 Бог (или чёрт) зарю малюет,

 автограф кровью начертав.

 ***

 Жизнь расколота, как льдина.

 Стой и холодей.

 Это непереводимо

 на язык людей.

***

 Стих пахнет кровью, а не мёдом,

 когда не врёт.

 Залью чернилами, как йодом.

 Пусть заживет.

***

 Вся суета, вся злость и грязь

 бессильно выпадет в осадок.

 Очищенный от пут и дрязг,

 вкус жизни первозданно сладок.

 ***

 Пусть это лето длится, длится…

 В душе с него снимаю слепок.

 Гляжу вослед любимым лицам:

 о, только бы не напоследок.

 ***

 Они ушли в глухую небыль.

 И глаз их слеп, и рот их нем.

 А надо мною только небо,

 неумолимое ко всем.

 ***

 Разгадывать звёздный ребус,

 подслушивать Божий глас...

 Мне кажется, что всё небо –

 из чьих-то любимых глаз.

***

 Всё живое Господом прополото.

 Я стою одна, дрожу от холода.

 Снега манна? Дождика плевки?

 Жизнь и смерть играют в поддавки.

 ***

 Вместо шелеста деревьев –

 одинокие пеньки.

 Вместо счастья и доверья –

 одинокие деньки.

 ***

 А к тому, что в жизни не сбывается,

 не тянись и руки убери,

 ибо двери счастья открываются,

 к сожаленью, только изнутри.

***

 Душное, топкое слово «тоска»

 Мушкою тонко жужжит у виска.

 Ряской болотной пахнуло во мгле.

 Как я неплотно стою на земле.

***

 Холодно, холодно жить на ветру.

 Птаха лесная,

 Скоро ли, скоро ли тоже умру?

 Скоро узнаю.

 ***

 Стою одна среди могил,

 Разбросанных по белу свету.

 Здесь каждый жив, любим и мил.

 И лишь меня на свете нету.

***

 Что делать? Как спастись? Пустырник пить.

 Пустую жизнь пытаться полюбить.

 На стёкла, запылённые паршой,

 дышать окоченевшею душой.

***

 Больничной зимы негашёная известь

 Не выбелит – выжжет тебя добела.

 О Боже, спаси мою душу и вызвездь!

 Высокого света прошу, не тепла.

***

 День прожит, проскользнул, как вор,

 Украв, чем быть могла богата.

 И вечер пишет приговор

 Кровавым почерком заката.

***

 У меня собачья тоска,

 Что не знает, куда излиться.

 У людей звериный оскал.

 У собак человечьи лица.

 ***

 От заездившей тоски

 Не уедешь на такси.

 А немилый сердцу мир –

 Он везде и сер, и сир.

***

 Следит недрёманое око,

 Чтоб радость вечно вышла боком,

 Чтобы даров не перепало,

 Чтоб зла не показалось мало.

***

 Долька радости ушла,

 мандариновая долька.

 Кто мне скажет, сколько их

 там ещё осталось, сколько?

 ***

 Обогащаюсь – и нищаю, –

 Шагреневый закон ума.

 Чем больше мир в себя вмещаю,

 Тем меньше делаюсь сама.

***

 Мы слова порой бросаем всуе,

 Прикрываясь ими, как плащом.

 – Как живёшь? – Мучительно живу я.

– Эй, как жизнь? – Не кончилась ещё.

***

 Вдоль дорог и аллей – фонарей многоточья

 тихий свет изливают во мгле.

 Как инъекции в тело простёртое ночи,

 чтобы теплилась жизнь на земле.

 ***

 Чем, какою уловкой

 нам выжить совместно –

 чечевичной похлёбкой

 или манной небесной?

***

 То, что прежде было – где ж ты?

 Одиноким стал рассвет.

 Утро красит в цвет надежды

 то, чего на свете нет.

***

 Вечно понимаю всё превратно,

 довожу до белого каления.

 Не туда иду и не обратно,

 а в каком-то третьем направлении.

***

 Дар ли се небес?

 Иль попутал бес?

 Невозможность с,

 невозможность без.

***

 Солнцу – не грей, огню – не гори,

 ветру – не вей, морю – замри,

 сердцу – не бейся. Отбой.

 Вот что творю я с собой.

***

 Отрада моя и растрава.

 Я вся – лишь любви оправа.

 Растрескавшаяся рама,

 где вместо картины – рана.

***

 Вздыхаю, вглядываясь в черты:

 и я была хороша...

 От всей когдатошной красоты

 осталась одна душа.

 ***

 Не прихорашивается для встречи

 любовь. Речей её просторечье

 не выдаёт в ней ума колосса.

 Стоит боса и простоволоса.

***

 Мне приснился чудный сон невнятный –

 то, чего на свете быть не может.

 А сегодня стало мне понятно:

 этот самый лучший сон мой – прожит.

 ***

 Как ничтожен зазор меж любовью,

 её счастьем и горькой бедой.

 Это всё лишь одно троесловье,

 что нельзя разделить запятой.

***

Не приручится Феникс-птица,

журавль далёкий в небе тонет.

Но где ты, где моя синица,

что льнёт доверчиво к ладони?

* * *

Облетели листья, потемнели дни.

Вот мы и остались на земле одни.

Я тебя жалею. Я тебя лелею.

Я тобой болею. Боже, сохрани.

***

 Свой мир лелея и лепя,

 жила в себе и из себя.

 Теперь, устав от пустоты,

 моя душа – не я, а ты.

 ***

 К тебе летит мой каждый час и сон.

 Мы переходим плавно в сны друг друга.

 Наш общий сон нас держит, невесом,

 с надёжностью спасательного круга.

 ***

 Я буду с тобой, пока буду жива.

 А пока я с тобой – не умру.

 Так думает сердце, проснусь едва

 на твоём плече поутру.

***

 Обнимай же меня без роздыха,

 чтобы между тобой и мною –

 даже слабой полоски воздуха,

 посеребрённой луною.

 ***

 Нет посвящений над стихами,

 но нужно ли тебе оно?

 Ведь вся я вместе с потрохами

 тебе посвящена давно.

 ***

 Ни о чём не печалься на свете,

 чёрной бездною вечно влеком.

 Всё прекрасно при утреннем свете,

 а до вечера так далеко.

***

 «Постарею, побелею...»

 Заболею, околею.

 Вешние воды, тёмные аллеи…

 Ни о чём не жалею.