Поющие золотые птицы

Рассказы, сказки и притчи о хасидах

Окончание

Хана и Ханох

     Раби Яков, цадик из города Божин, рассказал сию историю своим хасидам со слов жены Голды, которая знала эти события не понаслышке, а была их свидетельницей пока жила в доме отца и матери, мир их праху. Голде очень хотелось держать речь самой, и раби Яков готов был потрафить супруге и уж было заколебался, но соображения строгости, осторожности, праведности, верности традициям – всего, чего угодно – взяли верх, и цадик не дерзнул дать слово женщине в мужской аудитории. Люди предпочитают старые истины и неохотно привыкают к новым. Итак, на исходе субботы, раби Яков поведал собравшимся за огромным столом в горнице его дома хасидам следующую повесть.

     Хана – девица прелестная лицом, мягкая нравом, мечтательная и вовсе не практичная. И нет ей нужды обременять нежную головку прозой заботы о будущем. Почему? Да потому, что Хане повезло родиться в богатом, даже очень богатом доме. Отец нашел ей достойного жениха и жаждет породниться с его семьей, соединить капиталы, сделаться еще богаче и, конечно, дать счастье любимой дочке. А Хана вовсе и не ищет выгодной партии, мысли ее все только о любви. Хана любит Ханоха, высокого и плечистого красавца с черными кудрями и карими глазами. Хана вполне уверена, что отец не выдаст ее замуж против воли, ведь она как-никак – единственное дитя.   

     Ханох, возлюбленный Ханы, живет далеко от нее, в другом городе. Бедняга рано осиротел и кормился от щедрот общины. А подрос – и отдали его в помощники к местному торговцу. Ханох парень хваткий. Торговец заметил таланты ученика и вскоре произвел его в приказчики, а затем и в старшие приказчики. Ханох сделался незаменим на службе. Большим стал мастером: завлечь покупателя, расхвалить до небес торговый дом, продать товар по хорошей цене – в этом старший приказчик превзошел хозяина. Ханох повсюду разъезжает по торговым делам. Так вот и повстречался с Ханой, и, кажется, полюбил девицу.

     - Яков, разве такими словами я говорила тебе о любви Ханоха? Тебя послушать – он вовсе и не любит Хану! – с досадой прервала Голда самозванного рассказчика.

     - Милая Голда, разве это беда, если я вижу дело несколько иначе и позволяю себе кое в чем сомневаться? – возразил раби Яков, отстаивая право на собственную интерпретацию.

     - Всякий рассказчик – это интерпретатор, - словно читая мысли учителя, произнес хасид Шломо, получивший европейское образование и знающий много лишнего.

     - Ты сомневаешься в очевидном, мудрец! Ну, будь по твоему, - оставила Голда за собой последнее слово, а цадик продолжил.

     Любовь Ханы и Ханоха – все больше в письмах. Но и это неплохо для начала. Что приплыло в руки Хане само собой и без труда, того нет пока у Ханоха и того он алчет пуще всего – богатства. Уж много раз думал старший приказчик, что хорошо бы жениться на дочке богача: приданое, родня, любовь, наконец, - и все разом! Годы сиротства и ученичества, однако, не приучили его к легкой добыче. Знает Ханох, чтоб такая женитьба состоялась, требуются исключительные обстоятельства. 

     Отец Ханы не так-то прост, его вокруг пальца не обведешь. Знает богач: золото трудно приобрести, да легко потерять. За дочкой нужен глаз, не то уплывут из рук и дитя и приданое. Охотников много. А посему бдительный отец вступил в тайный сговор с корыстным почтальоном. Письма в оба конца читаются прежде адресата. Все знает хитрец, но молчит до поры до времени.

***

     Худая весть пришла к Ханоху: городской голова сговорился со своими приспешниками, и задумали злодеи изгнать из города всех евреев. И отцы города душевно понимают

и поддерживают своего предводителя. Горюют городские евреи, горюет хозяин торгового дома, горюет Ханох. “Все, что трудом завоевано – все пойдет прахом. Хозяин мой стар, на другом месте нового дела не начнет. А моего капитала не хватит, чтоб торговлю открыть. Значит, нужно начинать карьеру сначала”, – тяжко думает Ханох и вспоминает о Хане. “Теперь уж забыть придется любимую мою Хану. За бездомного неудачника она не пойдет. Ах, впрочем, что за глупые мысли у меня в голове, ведь она так любит меня. Стоп! А не явились ли наконец-то нам с Ханой исключительные обстоятельства?” – размышляет Ханох.

     И пишет старший приказчик своей возлюбленной чрезвычайное письмо. Сообщает о надвигающейся на него беде и излагает свой план. “Избранница моя! Сговоримся, когда и где встретиться, и убежим подальше от родительского дома. Я найду раввина, что согласится поженить нас. Отец твой - человек практический, пересилит горе и не бросит нас на произвол судьбы. И станем мы счастливейшими людьми на свете. Решайся, Хана. Сейчас, или никогда!”

     И прочитала Хана письмо, и захватило у нее дух от страха и восторга, и немедленно ответила она: “Да, мой милый, да, да, да!” А еще, подумавши, добавила, что о месте и времени встречи сообщит не письмом, а через верного человека, ибо великую тайну нельзя доверять бумаге, правда на чужой язык и уши полагаться тоже небезопасно, но выбора нет. Выходит, не такая уж и непрактичная она девица.

     Посвященный в тайну заговора, богач погрузился в глубокую думу. Как отвести беду? Где путь к спасению от позора? Неужто золото уйдет в чужие руки и не умножит самое себя? И совета у людей не спросишь. Права эта ветреная чертовка, нельзя доверять тайну ни бумаге, ни языкам, ни ушам. Но супругу свою решил уведомить – не помешает матери получше знать, что на уме у непутевой дочки. Богач сообщил жене драматическую новость, привел ее в сознание после неизбежной потери чувств, но, к досаде своей, не встретил безоговорочной солидарности. Как-то раз довелось родительнице видеть этого черноволосого стройного красавца. Хоть и содрогнулось все нутро ее от страха, но, кажется, понимала она отчасти и никчемную дочь свою. Видя, что помощи ждать не приходится, изобретательный богач самолично составил дьявольский план спасения и первым делом установил слежку за Ханой.

     - Странно ты выражаешься, Яков. Похоже, мужчине не дано внять мукам материнского сердца, - сказала Голда.

     - Прости, женушка, я, кажется, увлекся, - виновато ответил раби Яков, пряча улыбку в усах.

     - Не отвлекайся, раби! Рассказывай! – загомонили хасиды.

     - Ну, слушайте дальше, друзья.

***

     Быстро несутся кони. Летит коляска, уносит Хану и Ханоха все дальше и дальше. Миновала опасность отцовской погони. Страх сменился нетерпением. Молодые сердца бьются в унисон. Любовь переполняет обоих. Мчатся влюбленные навстречу чуду, что случается в жизни лишь только раз. Уверены оба: верный слову раввин приведет их к вратам рая.

     Подъезжают к станции. Время подкрепиться, отдохнуть, сменить лошадей. А там – снова в путь. Сидят за столом, смотрят друг на друга влюбленными глазами, говорят без умолку. О чем беседуют заврашние молодожены? Мечтают, должно быть. А вокруг – еще столы. Едят и пьют люди. Кому завтрак несут, кому ужин. В дороге все смешалось.

     Гости входят и выходят. Вот зашел рыжебородый еврей, черная ермолка на голове. Огляделся по сторонам, присмотрел себе место неподалеку от наших голубков и уселся за стол в компанию себе подобных. Вступил в общий разговор. Что обсуждают незнакомые евреи, встречаясь в пути? Жалуются на беды и гонения. Хвастаются друг перед другом, кому солонее приходится.

     Голос новичка громче других голосов, и можно разобрать слова в общем шуме. Ханох поневоле прислушался. Рыжебородый в черной ермолке рассказывает, как в соседней волости городской голова задумал выселить евреев, и отцы города были с ним заодно. И ясно стало сынам Израиля, что беды не миновать, и пришло время кончать дела,  повыгоднее продавать имущество и бежать без оглядки из проклятого города. Но случилось непредвиденное: самый рьяный и неподкупный городской патриот подал свой голос против изгнания. А без единогласия в таком деле – нет и указа. Так устроены справедливые законы Империи. И замысел злодеев не осуществился, и евреи одурачены, и самые расторопные едут назад.

     “Вот, значит, как дело-то повернулось, – думает Ханох, и лицо его бледнеет, - прежний путь наверх вернее нынешнего. Нельзя спешить. Я должен позаботиться о том, чтобы мой грош превратился в золотой, а уж золотой позаботится о себе сам. Тогда и жениться можно. А сейчас надо возвращаться.”

     - Надо возвращаться, милая Хана! – горячо говорит Ханох.

     - А как же... А как же все-все-все, что мы задумали? – шепчет Хана, губы дрожат, глаза полны слез.

     - О, любимая, дай только на ноги встать. И мы поженимся, и не будет в мире никого счастливее нас! А про побег наш ни одна живая душа не узнает.

     И горят новой надеждой глаза Ханоха, и беззвучно плачет Хана.

     - Я думаю, Ханох прав, предпочитая конвенциональную свадьбу, - вновь желая блеснуть, сказал образованный Шломо.

     - Какая неспокойная публика у меня сегодня, - недовольно заметил раби Яков, - прошу не перебивать, я продолжаю.     

***

     Глубокая ночь. В доме богача никто не спит. Свечи горят повсюду. Хозяин расхаживает взад и вперед по большой зале. Нет в сердце его ни растерянности ни страха за судьбу беглянки дочери. Он уверен в себе, он полководец, ждущий донесений с поля брани. Стук в дверь.

     - О, это, верно, мой долгожданный слуга, открой ему, - командует хозяин своей неуемно плачущей супруге.

     Та послушно встает и открывает дверь. Входит слуга.

     - Говори, быстрей, не томи! - рычит ему навстречу богач.

     - Все отлично, хозяин, все – как ты задумал.

     - Едут назад?

     - Едут, хозяин.

     - Молодец, дружище, отлично провернул дельце. Вот тебе за труды.

     - Покорно благодарю, хозяин, - сказал слуга, отправляя в карман горсть золотых монет и откланиваясь.

     - Да сними ты эту рыжую бороду и усы, даже я тебя с трудом узнаю, - крикнул богач вслед слуге.

     Богач просветлел лицом. Вновь заходил по зале, злорадно потирая руки.

     - Если я не вижу средств достижения цели, я создаю их. Я был уверен: он захочет вернуться к своему корыту, как только угроза минует. Я вижу насквозь этого молодчика!

     - Хвастун, что мне до твоего Ханоха! Дитя наше верни домой, Хану мою ненаглядную!

     - Не реви! Вернется Хана жива и невредима. И тут же выдам ее замуж. Довольно с меня ваших женских прихотей! И без того голова лопается от забот. Знала бы ты, женушка, сколь облегчил мою казну добродетельный христианин, пока согласился вступиться за тамошних евреев, - в сердцах посетовал богач и подумал про себя: “Жажда золота иссушает души наших гонителей, хулящих нас за алчность. Какое счастливое сходство!” 

***

     Ханох и Хана держат обратный путь. Тихо и уныло в карете. Как может, Ханох утешает Хану. “ Да, милый, ты прав, милый” – только и слышит он в ответ.

     - Еще два-три часа дороги, и ты – дома. Ночь темна, соседи не увидят, - говорит Ханох.

     - А ты, милый?

     - Я продолжу путь, к утру доеду. Напишу письмо.

     - Буду ждать, - почти беззвучно произнесла Хана, - Опять письмо... Сердце писем не пишет.

***

     Как обещал богач жене своей, так и сделал – без промедления выдал своенравную дочь замуж и согласия ее не спросил. И довольны мать с отцом – гора с плеч. И прошли годы. Ханох хоть и шибко продвинулся в делах своих, но скромно полагает, что на ноги пока не встал. “Чтобы дойти – надо прежде всего идти”, – вот его слова. Зато жених он завидный. Присматривается. Для сватов – лакомый кусок. И совсем забыл свою Хану. А Хана помнит былого красавца и черные его кудри.

     - Яков, ты снова сочиняешь. Разве ты слышал от меня такое? И поварачивается у тебя язык говорить так о замужней женщине? – прервала мужа Голда.

     - Да я ничего плохого не имел в виду, Боже сохрани. Так, для красного словца присочинил. Хасиды, ведь правда, вы ничего дурного не подумали? – обратился раби

Яков за спасением к своим слушателям.

     - Конечно, раби, не подумали. Продолжай!

     - А на этом история кончается, друзья. Какое тут может быть продолжение?

На иную хитрость станет и простоты

     Реб Арон – хасид из города Добров. Проездом оказался он в городе Божин. Местный цадик раби Яков уговорил его погостить в Божине в субботу, соблазнив сказками, о которых наслышана вся округа.

     На исходе субботы реб Арон с немалым аппетитом съел тарелку борща – ложка в правой руке, ломоть халы в левой - и польстил Голде, хозяйке дома и жене раби Якова, попросив добавки. С гордостью поставила она перед гостем вновь наполненную тарелку. Почему с гордостью? А потому, что Голда по справедливости хотела, чтобы не только сказками, но и чудесным борщом, ею изготовляемым, славился бы их дом.   

     - Дорогой реб Арон, - обратился раби Яков к гостю, завершавшему трапезу в одиночестве, - ты польстился на наши традиционные сказки, а традиция этого дома требует, чтобы первая сказка звучала из уст новичка.

     - Подчиняюсь неизбежному, раби, - сказал реб Арон, - ведь вся ткань нашей жизни соткана из нитей старых и новых традиций.

     - Так вот, мой красноречивый друг, если ты чувствуешь, что достаточно подкрепил свои силы, - продолжил раби Яков, - то мы, божинские хасиды, будем рады выслушать историю, которую ты нам расскажешь. Отрабатывай борщ, любезный!

     Хасиды за столом добродушно заулыбались, а реб Арон, сбросив на скатерть крошки с бороды и усов, и, нимало не смущаясь новой аудитории и улыбкой ответив на шутку раби Якова, начал рассказ.

***

     На перекрестке больших дорог стоял трактир. Хозяйничал в трактире еврей. Дела шли бойко. Во-первых, место выгодное во всех отношениях, во-вторых, хозяин – мастер торговать, а в-третьих, жена его отменно готовит, щедро на тарелки накладывает и до самого верху стопки наливает.

     У хозяина была юная красавица-дочь по имени Оснат. Отец не позволял девице на выданье появляться в общей зале на виду у лихих гостей, и сидела Оснат, затворница поневоле, в своей девической комнате одна-одинешенька. Мать возражать не смела, а про себя думала: “В одиночестве и святой дьяволом станет”.

     Найдя достойное сравнение для чудной красоты дочери, отец полагал, что от множеста взглядов сияющие грани алмаза мутнеют, а если хранить драгоценный камень в бархатном футляре и подальше от глаз людских, а потом в нужный момент извлечь его на свет – он заблестит с нерастраченной силой. А что обо всем этом думала Оснат? Вот этого-то мы и не знаем! 

     Раз нездоровилось хозяйке, а гостей в трактире, как на грех, хоть отбавляй. И пришлось отцу призвать на помощь невидимку Оснат. Оживление в публике было столь велико, что в голове трактирщика мелькнула предательская догадка о нераскрытом потенциале его заведения. Однако, добронравный отец в гневе на самого себя изгнал из головы алчную мысль.

***

     - Заходи, Гриша, не мешкай, - раздался голос у порога.

     Двери широко распахнулись, и через минуту в зале шумела веселая братия богатых молодых людей, все купеческие да барские сынки. Гуляют в свое удовольствие. А вот и Гриша появился – сын помещика. Все навеселе. Уселись за столы. Хозяин тут как тут: “Чего изволите, господа?”

     И вышло так, что Грише подавала кушанье Оснат.

     - Ой, быть недоброму! – прервала рассказчикa Голда.

     - Не пророчествуй понапрасну, Голда, судьба смеется над предсказателями,- остановил жену раби Яков, - продолжай, реб Арон.

     Уставился Григорий на Оснат, глаз оторвать не может. Видит перед собой чистой воды бриллиант, и в лучах его взгляда сверкают драгоценные грани и не тускнеют от горячего взора. Гриша ослеплен красотой Оснат. Полюбил ее с первого взгляда, и все смотрел на нее, а сердце его страшно колотилось в груди. А что чувствовала Оснат, нам, конечно, неведомо, но для предположений основания есть, ибо не заметить его восхищенного взгляда она не могла.    

     Отпировали молодые баре, покинули трактир и уехали восвояси. Григорий сам не свой, вся душа всколыхнулась, мысли в голове путаются. Явился домой и с порога выложил все отцу.

     - Отец, я нашел свою суженую. Я полюбил и хочу жениться!

     - Кто она, избранница твоего сердца, сын мой?

     - Дочь трактирщика, отец.

     - Но ведь трактирщик еврей! Ложись, Гриша, спать. Не иначе, переусердствовал ты сегодня с друзьями. И впрямь, пора мне тебя женить, оболтуса. Довольно уж погулял.

     На утро, однако, когда мысли Григория, казалось, должны были бы проясниться, отец услышал от сына все тот же бред. Крутой отцовский отказ был ответом неразумному бездельнику.

     Лишенный надежды, юный влюбленный слег и таял день ото дня. Вердикт доктора был жесток для страдающего отца: если не уступить сыну – умрет от любви.

***

     Стал помещик думать, как горю помочь. “Дам сыну благословение. Но устрою так, чтобы решение мое заблаговременно и невзначай дошло до трактирщика. Тот, небось, еще меньше меня хочет такого брака. Евреи – народ хитрый и изворотливый. Узнает в чем дело, непременно изобретет трюк и расстроит свадьбу. Пусть воюют другие! Зато мой простак останется с отцовским благословением и не солоно хлебавши. А мне того и надо”.  

     Гриша пирует с друзьями на радостях. Скоро, скоро явится он к отцу Оснат просить руки дочери. Да, что там просить – требовать, коли в руках у него письменное благословение всевластного родителя его, самого помещика. А тем временем, тайно подосланный барином человек доложил трактирщику о намерениях Григория.

     - Господи, милосердный, за что такое горе мне!? – возопил хозяин трактира, узнав о беде, - жена, скорей сюда, послушай-ка, что нас ждет!

     - Думай, думай, как выпутаться из беды, - сохраняя хладнокровие, отвечает супруга.

     - Ведь как берегли, глаз не спускали с нее, и вот поди ж ты...

     - Будет причитать, давай думать вместе.

     Думали, думали и придумали.

***

     Вот приехал жених свататься. Во дворе трактира полно народу. Одни евреи кругом. Нарядные, веселые. Музыка играет.

     - Заходи, молодой барин, уважь наш праздник, выпей с нами чарку, - кричит трактирщик Григорию, а лукавую улыбку в усах прячет.

     - Какой праздник сегодня у евреев? – спрашивает жених

     - Свадьба у нас, дочку замуж выдал. Раздели нашу радость.

     Побледнел Гриша. Отшатнулся. “Опоздал”, - подумал. И ушел прочь.

     А трактирщик дождался, когда гости разойдутся, и призвал к себе в комнату новоиспеченного мужа.

     - Спасибо тебе, дружище, - сказал трактирщик и, озираясь, сунул в карман зятя перевязанный крест-накрест маленький сверток.

     Новым родственником хозяина трактира стал его давнишний друг - пожилой, вдовый и бедный меламед из соседнего города, за гроши учивший ребятишек Святому писанию.

     - Мы с тобой берем грех на душу, приятель, - сказал меламед другу и тестю.

     - А отдать дочь в жены христианину – не грех? Мы грешим оттого, что несчастны. Из двух грехов я выбираю меньший, - возразил трактирщик и значительно поднял вверх указательный палец.

     - Поживешь у меня несколько дней. Отдельная комната для тебя приготовлена. А там, с Божьей помощью, раввин рассмотрит ваше с Оснат дело, и получите развод, - добавил хозяин трактира.

     - Да, да, с Божьей помощью, - криво усмехаясь, заметил меламед, имеющий репутацию человека праведного.

     План трактирщика удался на славу. Живя в доме тестя, новобрачный ни разу не уединился со своей молодой красавицей женой. И не искал уединения, ибо уговор и деньги - дороже пустяков. А потом, как и было задумано, к делу притянули раввина. И тот, под давлением законных и диктующих недвусмысленное решение причин, развел молодоженов.

     - Ай да трактирщик, ай да хитрец, еврейская голова! – радостно воскликнула Голда.

     - Не торопись, Голда, послушаем лучше, что нам скажет реб Арон, - урезонил жену раби Яков.

     И рассказчик продолжал.

     Не долго торжествовали два отца, два хитреца. Неведомо как, но дошли до Григория все детали краткого супружества Оснат. И по справедливости и без предрассудков пришел он к счастливому выводу, что, в сущности, ничто не препятствует ему взять в жены возлюбленную им девицу. “Прочь сомнения! Осторожность в любви губит счастье”, - сказал Гриша своей избраннице.

     И сговорились промеж собой Оснат и Григорий, и сбежали вместе, и поженились.

     - Ой, Боже! – не удержалась от восклицания Голда и в ужасе закусила нижнюю губу, - наверное, мучил негодяй бедняжку, беспутную эту, а потом обманул и бросил!

     - Нет, Голда, - сказал реб Арон, - от многих людей доходили вести, что поселились молодые в большом столичном городе, подальше от знакомых глаз, и жили в любви и счастьи.

     - Трудно поверить. Что их роднит, реб Арон? – возразила Голда и вытерла слезы, - да и живут они одни, а счастье в одиночестве – неполное счастье.

     - Кто рассудит, Голда, что доставляет счастье в любви: то, что нам известно, или то, чего мы не знаем? – загадочно возразил реб Арон, рискуя нейтралитетом рассказчика. Затем продолжил.

     Итак, Оснат сбежала. Пришла беда. Трактирщик разодрал на себе одежды, и объявил дочь свою умершей, и сидел дома положенные дни траура. Да и помещик горевал не меньше.

     Со временем притупилось отцовское горе. Частенько заходит помещик в трактир. Усядется за стол. Трактирщик сядет напротив. Жена его, как прежде сказано, щедро наполнит тарелки отменной едой и доверху нальет водку в стопки. Мужчины пьют. Едят. Молчат. “Родственные души. Осел об осла трется”, - думает хозяйка.

     - Есть новости? - спросит помещик.

     - Никаких, - ответит трактирщик.

     - Скажи жене, пусть снова нальет.

     - Сам налью.

     На этом реб Арон закончил рассказ. Хасиды сидят, задумавшись. Верить или не верить? Хорошо или плохо кончилась сказка? Вопрошающе смотрят на раби Якова. А тот благодарит рассказчика и просит его передать привет своему другу раби Меиру-Ицхаку, цадику из города Добров. 

На Бога надейся – не оплошаешь

     В одном местечке евреи были поделены на две партии. Одна половина – хасиды, а вторая половина к хасидам пока не примкнула. Хасидов возглавлял, как положено, горячо любимый и почитаемый ими цадик, ответная любовь которого распространялась не на одних лишь его обожателей, но на всех евреев местечка (и не только местечка). Раби полагал, что хасидами неизбежно станут все его местные единоверцы, ибо притягательность правоты неодолима. Ну, а те евреи, что еще не открыли свои души чистому потоку новых идей, продолжали, как их отцы, деды и прадеды молиться в старой синагоге и весьма ценили и уважали своего мудрого раввина. Любопытно, что цадик и раввин были большими друзьями. Возможно, не принципы, а лишь различие  темпераментов удерживало жизнелюбивого цадика и основательного раввина на их неодинаковых позициях.

     В пользу оптимистического прогноза цадика касательно прибавления полку хасидов говорил тот факт, что год от года раввин все больше завидовал другу и его питомцам, наблюдая всегда веселую и никогда не сомневающуюся в благополучном исходе любого дела братию. В жизни, однако, результат бывает противоположным прогнозу мудреца. Поживем – увидим.

     - Больше простой веры, больше надежды на Бога, - говаривал другу цадик.

     - И это, милейший, ты говоришь мне, раввину, денно и нощно изучающему Святые книги! – с притворной обидой возражает раввин.

     - Не кипятись, дружище! Есть у меня один хасид, что живет в селе на окраине нашей волости. Он – арендатор у помещика, и никогда не торопится отдавать долги хозяину, хоть и знает какие кары грозят должнику. Ибо уверен он, что Бог не оставит его и поможет в самую последнюю минуту. Вот уж много лет надежда на Господа выручает его. Не хочешь ли познакомиться с ним?

     - Много лет, говоришь? Это убеждает. Чем дольше мы смотрим назад, тем яснее видим, что ждет нас впереди. Непременно поеду и погляжу своими глазами на небывалое чудо – храброго арендатора, что не боится своего злодея-хозяина, - сказал на прощание раввин.

***

     - Это ты и есть тот самый арендатор, вечный должник у своего хозяина и отчаянно смелый хасид, не страшащийся изверга помещика? – с такими словами обратился раввин к арендатору, входя в дом.

     -Не знаю, что слышал ты обо мне, уважаемый раби. Сейчас ты мой гость, и прошу за стол. Ужин как раз поспел. Правда, женушка? – обратился хозяин к раввину и к жене, хлопочущей у печи. Женщина приветливо улыбнулась гостю и, не отвечая на вопрос мужа, принялась накрывать на стол.

     - Цадик рассказывал о тебе с восхищением, вот я и приехал познакомиться с исключительным представителем вашего хасидского товарищества, - сказал проголодавшийся в дороге гость и с довольным видом занял место у стола.

     - Я – не исключение, я – как все наши. За ужином и поговорим. А тем временем, что ты совершаешь молитву и омываешь руки, дорогой раби, на белой скатерти появится все лучшее, что есть в доме.

     Расселись за столом гость, хозяин, его жена и дети. За трапезой разговорчивый хасид рассказывал о своем житье-бытье и, наконец, подошел к настоящему моменту.

     - Я должен хозяину две тысячи золотых. Вот продам собранный с арендуемых мною полей урожай зерна, что хранится в хозяйских амбарах, и отдам долг.

     - Сколько же времени тебе осталось до уплаты? – спросил гость.

     - В запасе у меня целая неделя - бездна времени.

     - Всего неделя? И ты весел и спокоен? А если за неделю не найдется покупатель? Я слышал, помещик твой жесток чрезвычайно и не терпит ни дня просрочки. Может за долги и дом забрать и в тюрьму упрятать. Не лучше ли, чем ждать чуда, поискать покупателя самому? – сказал раввин и тут же пожалел о своих словах, видя, как побледнела женщина, и притихли детки.

     - Я помещика не боюсь. Жестокость обручена со страхом, а во мне страха нет. Я надеюсь на Бога. Оставайся у меня, дорогой раби, поживи неделю и сам все увидишь. Спасение придет в последнюю минуту. Господь ни разу не оставлял меня на произвол лютого хозяина все те многие-многие годы, что мы здесь живем. Я не ошибаюсь, женушка?

     - С радостью приму приглашение, - сказал раввин и покосился на упорно молчавшую женщину.

     На утро арендатор отправился осматривать поля, а гость расположился с книгой в саду возле дома. Послышался стук лошадиных копыт на дороге. Всадник на коне остановился у ворот.

     - Где хозяин? – зычно закричал разодетый по-лакейски наездник.

     - Муж в поле, - сдавленным голосом тихо ответила жена арендатора.

     - Эй, ты, любезная, передай своему Хаиму, что хозяин послал меня напомнить - срок уплаты долга через неделю ровно, до захода солнца. А просрочит хоть час – пусть пеняет на себя! – выпалил слуга и умчался, так что пыль столбом.

     Тут расплакалась жена хасида, и дети заголосили, на мать глядя.

     - Почтенный раби, вот уж третий год живем мы здесь и арендуем землю у помещика, - сквозь слезы обратилась она к раввину, вызвав его удивленный ответный взгляд.

     - К несчастью, - продолжала она, - мне не передается мужнино спокойствие. В позапрошлом году у мужа не было денег к сроку уплаты, да помещик как раз в это время выдавал замуж дочь. Пока они там гуляли в имении – о долге забыли. Тут нашелся покупатель зерна. Хоть и опоздали на неделю, но хозяин на радостях и не заметил. А в прошлом году хлынули проливные дожди, река разлилась, мост смыло, и помещик не добрался до нас. Тем временем, что вода спадала и мост новый наводили – удалось продать зерно. Опоздали на полмесяца, да отговорились наводнением. Что нас в этом году ждет, раби? - спросила жена хасида и на глаза ее вновь навернулись слезы.

     - Надо надеяться на лучшее. Бог даст, все устроится, - успокаивает гость бедную хозяйку, сам не слишком уверенный в своих словах. 

     Вернулся домой хасид, и гость пытается пробудить в нем беспокойство: мол, надо искать покупателя, чрезмерная уверенность ведет к беде. Даже помощь свою предлагает. Но арендатор и слушать не хочет. “Бог не оставит меня. Чем крепче вера, тем счастливей судьба”, – отвечает.

     За день до срока уплаты долга, когда покупателя все еще нет, а тревога в доме стала невыносимой, снова раздался топот копыт, и снова примчался на коне господский слуга.  
     - Где арендатор? – злорадно завопил все тот же лакей.

     - Муж в поле, - со страхом произнесла женщина.

     - Напомни своему Мойше, что последний срок уплаты долга – завтра с заходом солнца – выкрикнул всадник и скрылся.

     Настало утро, последний день. Стук в дверь. На пороге стоит мужчина. Это – проезжий купец, хочет купить зерно. Хасид многозначительно смотрит на жену и на раввина. Арендатор и покупатель торгуются. Купец дает одну тысячу золотых, арендатор требует две тысячи. Каждый стоит на своем. Ни один не уступает, и купец уходит. Арендатор, сохраняя спокойствие, как ни в чем ни бывало, отправляется в свой ежедневный сухопутный круиз по полям. На этот раз гость, не справляясь с волнением, следует за хозяином.

     До захода солнца остался один час. Вдруг кто-то окликает наших героев. Оглянулись – их догоняет повозка, а в ней все тот же купец, держит в руках мешок.

     - Эй, хасид, стой! Повезло тебе! – говорит купец, - бери свои две тысячи золотых, все арендаторы в округе зерно продали, кроме тебя покупать не у кого, - сказал купец, протягивая мешок с деньгами.

     - Давай сюда золотые, купчина, да пойдем скорей к помещику – я долг ему отдам, а ты зерно заберешь, - промолвил арендатор, не обнаруживая ни радости ни волнения.

     - Ну, что я тебе говорил, почтенный раби!? Пойдем с нами, познакомишься со славным  моим хозяином. До захода солнца успеем, если поторопимся, - продолжал хасид, обращаясь к раввину.

     - Ты, хасид, в рубашке родился, да и я тоже. Не удрал бы я давеча от разбойников – не вернуть бы тебе долга, а мне – головы не сносить, - сказал купец.

***

     - Милости прошу! Я слышал, ты побывал в гостях у моего хасида? Рассказывай! – обратился цадик к своему старинному другу раввину, который, пройдя в горницу, уселся поудобнее на стуле.

     - Ты прав был, друг. Воистину он удивил меня уверенностью и спокойствием, этот арендатор, - сказал раввин.

     - Он расплатился с помещиком?

     - Я чрезвычайно тревожился, бедная жена его была в панике. Казалось, не миновать беды. Покупатель явился в последний момент. Слава Богу, все кончилось хорошо. Твоему хасиду улыбнулось счастье, но он думает иначе. Воистину, удача сама слепа и любимцев своих ослепляет, – сказал раввин.

     - Да пойми же, друг, что не в удаче здесь дело. Что удача? Случай, случайность. Хасид не на случайность надеется, а на Бога, и не ошибается. Урок многих лет подтверждает его правоту. Согласна со мной, женушка? – сказал цадик, обращаясь к раввину, а затем к жене, появившейся на пороге горницы. 
 

Два взгляда на звезды

     - Пора по домам, евреи! Кончились на сегодня сказки, - сказал раби Яков, цадик из города Божин, своим хасидам, сидящим за знаменитым на всю округу огромным столом в горнице в его доме. И то верно: время к полночи близится, раби устал рассказывать, да и у жены его Голды уж глаза слипаются.

     - Раби, ты сегодня в ударе, одна сказка лучше другой, не всякий раз на исходе субботы нам выпадает такая удача. Расскажи последнюю, хоть самую короткую сказку! – словно малые ребятишки запросили в один голос хасиды.

     Раби Яков удовлетворенно улыбнулся: кто из нас не любит похвал?

     - Ну, что ж, разве что самую короткую? Так и быть, слушайте. А тебе, Голда, я подам чаю – приободрить тебя, - сказал цадик, собственноручно налил чаю из самовара, поставил чашку перед утомленной своей супругой и принялся рассказывать.

***

     Жила в еврейском местечке бедная и немолодая уже вдова. Сваты терпели неудачу за неудачей и никак не могли найти подходящую пару для одинокой женщины. Вот и получалось, что не на кого ей было опереться, кроме как на единственного сына.

     Беда, однако, с этим парнем. Сверстники его женаты и детей имеют, а этот все над книгами сидит, из дома носу не кажет. Людей боится, что ли? Два занятия у него: то Святое Писание читает, то мечтает. А ночью иной раз выходит во двор и глядит на звезды, словно разговаривает с ними. Никакую работу делать не умеет, все из рук валится. В общем – ненормальный сын у вдовы. Соседи так и говорят о нем: сумасшедший. Имя его – Шмулик, хотя некоторые называют его Шломик, а кое-кто, не стесняясь, говорит Шломиэлик. Почета большого ему, понятно, не положено. Но Шмулик человек незлобивый, обижаться не умеет. “Это без имени человек – не человек. Какая разница, Шмулик ли, Шломик ли? И то и другое - имена”, – с мудрым спокойствием говорит себе юноша.

     Может ли бедная вдова в старости на такого сына полагаться? А ведь вдовы – самые незащищенные сушества на свете.

     Не с кем Шмулику поговорить – ни одной родственной души в местечке. Люди с утра до вечера заняты тем, что добывают хлеб насущный. Или ссорятся, или завидуют, или козни друг другу строят. В крайнем случае любят. И никому нет охоты слушать, что вычитал Шмулик, и как объяснил необъяснимое и как истолковал неистолкованное. Не любят люди мечтателей. И оставалось ему, безумному, глядеть на звезды и разговаривать с ними.

     - Вот, скажем, задумал бы Господь заново создать человека. И пусть бы поселил его вон на той звезде, - рассуждает Шмулик, – На земле люди грешны. А на звезде этой Господь не сотворил бы соблазнов, и жили бы все праведной жизнью. Интересно, какой может быть жизнь без греха? Богата или бедна событиями? Брат не убил бы брата. А как выглядели бы десять заповедей? Что было бы в Торе о той звезде написано? С утра начну все это обдумывать, а потом запишу, - воодушевился Шмулик.   

***

     - Пойдем, Шмулик, к раввину нашему посоветуемся, как из тебя человека сделать, - сказала сыну вдова.

     - С удовольствием, матушка. Раввин, должно быть, человек умный, интересно будет с ним поговорить, - ответил Шмулик.

     У раввина гостил его старший брат, большой богач.

     - Раби, ты мою беду знаешь. Вот привела к тебе сына. Поговори с ним, послушай его речи, авось присоветуешь что-нибудь, - сказала вдова.

     - Давно я ждал, что придешь ко мне за советом, почтенная женщина. Постараюсь помочь тебе, сделаю, что могу, - ответил раввин.

     Пока вдова была занята беседой с женой раввина, трое мужчин уселись в комнате раби. Он расспрашивал, Шмулик отвечал, а брат раввина слушал. Пока Шмулик излагал свой замысел изобразить жизнь людей на звезде, раввину казалось, что он слышит бред. Но вот неисчерпаемый на выдумки мечтататель заговорил о своих талмудических новациях, и раби сперва насторожился, затем поразился пронзительной глубине мысли, и, наконец, бледный, прервал юношу, с трудом скрывая испуг. Он поспешно вернул вдове ее чадо, попрощался с гостями, пообещав помочь, и уединился для беседы с братом.  

     - Я невеликий знаток Святого Писания, но, мне кажется, в голове у этого блаженного бродят глубокие мысли. Не думаешь ли ты, что если люди раскусят парнишку, то станут ходить за советом не к тебе, а к нему? Не от того ли ты побледнел, брат мой? – ехидно спросил богач. Но раввин лишь сосредоточенно молчал в ответ.

     - Я думаю, - прервал, наконец, молчание встревоженный раби, - мечты о звездах и глубины Писания – это материя не для сына бедной вдовы. Его уделом должны быть приземленные занятия.

     - Но у парня необычайной силы ум! – возразил богач.

     - А нельзя ли этот ум приложить к чему-нибудь иному, более земному? – задался вопросом раввин.

     - Кажется, я кое-что придумал, брат. Пусть твой мечтатель приходит ко мне в контору, - сказал богач и подмигнул раввину.

***

     Как сказано, брат раввина был чрезвычайно богат. А деньги требуют счет. Пять счетоводов корпят день-деньской в его конторе: что купили, что продали, сколько дохода, сколько убытка – только и слышно, как щелкают костяшки счет, да как скрипят перья по бумаге.

     Вот сидит владыка мамоны в своей рабочей комнате. Ковер персидский. Стол дубовый. Кресло плюшевое. Чернильница хрустальная. Перо золотое.

     - Бери стул, юноша, усаживайся напротив, - говорит богач вошедшему Шмулику, - и расскажи, что ты умеешь делать.

     - Ничего не умею делать, - добродушно ответил посетитель, нимало не смущаясь ни роскошью обстановки, ни своей бедной одеждой, ни своим ответом.

     - А счету ты обучен? – полюбопытствовал богач.

     - Пожалуй, нет.

     - Многообещающее начало, - заметил хозяин, - я сам дам тебе несколько уроков.

     Быстро-быстро овладел Шмулик искусством обращаться с цифрами, и занятие это так ему понравилось, что он потянулся к книжным полкам в комнате богача в надежде проникнуть вглубь темных наук о величинах, кругах и линиях. Таков уж он, Шмулик: если что придется по душе – отдается этому до конца. Если задача трудна для острого ума – тем лучше: значит, это интересно. Ушел с головой Шмулик в новые книги и позабыл о Святом писании. Наши увлечения не в нашей власти.  

     - Ты совсем забросил учение Торы, так хоть молитвой не пренебрегай, - сказал богач своему одаренному ученику, – Это во-первых, а во-вторых, пожалуй, вернемся на землю. Жить фантазиями – прозевать жизнь. Начнем-ка изучать счетоводство.

     И снова Шмулик преуспел и поразил учителя своим талантом.

     А вскоре в комнате, где прежде усердно трудились пять важных, многоопытных и искусных счетоводов, незаметно и скромно приютился в уголке за маленьким столом бедно одетый парнишка и выполнял с легкостью работу пятерых. Остерегаясь поранить юную душу своего нового работника, деликатный и сострадательный хозяин не открыл ему, что это никто иной, как он сам, то есть Шмулик, явился невольной причиной того печального, но неизбежного обстоятельства, что достойные мужи, доказавшие свою верность хозяину многолетней образцовой и беспорочной службой, получили расчет и остались без заработка.

     Шмулик держал все цифры в голове. Записи ему были не нужны. Хозяин требовал вести книги прихода и расхода на случай беды: если приедет ревизор, Боже сохрани. Молодому начинающему счетоводу, вчерашнему ученику, хозяин по справедливости положил половинное жалование.  

***

     Ах, как счастлива вдова!

     - Наконец-то мой Шмулик прилепился к настоящему делу, стал земным, стал человеком, - думает мать, утирая слезы радости, - а кто помог? Наш раввин и его брат. Дай Бог им обоим здоровья и жизни до ста двадцати лет!

     - Вот еще бы женить парня – я бы при внуках была. Счастливая теплая старость, - размечталась вдова.

     Шмулик отдает матери все свое жалование до последнего гроша – на что ему деньги? Вернется со службы домой, поужинает, выйдет во двор и предается любимому своему занятию, которому хранит верность с прежних времен – глядит на ночное небо. Такая уж эта вещь, звезды: чем больше размышляешь о них, тем глубже благоговение, рождаемое ими в нашей душе.

     - Вот звезды надо мной, весь небосвод усеян. Попробовать их сосчитать? – размышляет Шмулик, – А что, если каждая звезда, как наша земля? Кто первый сосчитает звезды и даст каждой из них имя – тот и владелец их. А что полезного может быть на звездах? Растет ли там строевой лес, текут ли реки, по которым можно его сплавлять, есть ли в глубине уголь, можно ли добыть золото? А чтобы ответить на все вопросы нужна огромная подзорная труба в три обхвата с гигантскими увеличительными стеклами. Стоит попробовать подсчитать цену такой подзорной трубы. Пожалуй, дело оправдает себя. Если не для нас, так для потомков, которые доберутся до звезд. То-то правнуки моего хозяина разбогатеют! Непременно расскажу ему об этом, – думает Шмулик.

     Богач с серьезной миной на лице выслушивает проект своего юного счетовода. “Гению требуется сочувствие”, – думает хозяин.

     - Интереснейшие идеи рождаются в твоей голове, Шмулик. Я непременно посоветуюсь с братом, - говорит богач.

     От души посмеявшись, братья задумались.

     - А ведь чудесное превращение нашего Шмулика пошло на пользу нам обоим, не правда ли, брат? - Спросил богач, дружески подтолкнув локтем раввина.

     - Мы способствовали свершению добрых дел, брат. Помогли вдове. Наставили на верный жизненный путь ее сына. Но будем скромны, и нам зачтется, - достойно ответил раввин.

***

     Вот вам, дорогие друзья, история о звездах. А теперь, хасиды, - по домам! – Сказал раби Яков и решительно хлопнул ладонью по столу.

     - Минуточку, Яков, ты, кажется, упустил самое главное, - воскликнула Голда.

     - Что я упустил, Голда?

     - Ты не сказал, женился ли Шмулик.

     - Разумеется, Голда, он женился и в самом скором времени. И у него народились детишки, а вдова нянчила внуков, и у нее была тихая счастливая старость, - великодушно ответил раби Яков.

     - Вот теперь-то я вижу, какая это чудесная сказка, - с удовлетворением заметила Голда, бросив на мужа укоризненный взгляд.

Два этрога

     Осень. Праздник Кущей на носу. У цадика, наставника городских хасидов, забот не перечесть. И главная из них – этрог. Другими словами, нет этрога ни у него самого, ни у одного из его хасидов. Уж все домохозяева поставили шалаши. Кто во дворе, кто в огороде, а вот этрога нет ни у кого. Что же это за праздник Кущей – без этрога? Нарушить важную заповедь? Этого допустить нельзя. Оно, конечно, верно – заморский этот плод дорог и редок в северных краях, но это не причина, чтобы в славный осенний праздник обходиться без такого важного его атрибута. А чем же так чудно пахнет этот этрог? Лимоном? Розой? Утренней свежестью? Пожалуй, и тем, и другим, и третьим. Хотя, главное, конечно, не запах, а заповедь.

     Есть у раби еще печаль. Возник как-то летом раздор между двумя хасидскими домами. О чем вышел спор – не так уж и важно. А важно то, что стал он крепнуть и разрастаться все дальше и шире и захватил чуть не половину городских хасидов. И перерос спор в ссору. А ссора длится долго, ибо вина никогда не лежит на одной стороне. Очень горюет из-за этого цадик. На Судный день урезонил он своих евреев. Но чувствовал раби, что огонь хоть и погашен, но угольки тлеют. Перемирие – еще не примирение, оно всегда временно и не умиротворяет людей. Однако, это все потом, потом. А сейчас главное – этрог. Поэтому послал раби своего помощника на постоялый двор, чтобы встречал всех приезжающих и высматривал бы еврея, который везет этрог, и вел бы гостя поскорее к нему.

     Сидит себе посланец цадика на постоялом дворе, болтает с хозяином и его супругой о том о сем, а сам внимательно разглядывает всех входящих: не несет ли кто желанную вещь. И вот дождался. Вошли два еврея средних лет, весьма прилично одетые. Люди хоть и не богатые, но и не бедные, а так себе, средней руки. По разговору их можно заключить, что это добрые знакомые, а то и друзья. Главное же, что каждый из них бережно держит в руке этрог. Уселись за стол, заказали обед. Тут подсел к ним порученец раби и завел тонкий разговор. “Хорошее обхождение – путь к сердцу незнакомца”, – вспоминает помощник слова учителя. Спрашивает, откуда, мол, да куда путь держите, любезные гости нашего города, где праздновать собираетесь и так далее и тому подобное. И расположил к себе двух довольных жизнью и довольных собой бородачей. Предствился им, и они ему имена свои назвали: одного зовут Ури, другого – Узи.

     - Какие чудесные плоды, каков аромат! – неподдельно восхитился помощник цадика.

     - Мы купили их на ярмарке, – сказал Ури.

     - Сейчас везем их домой, пусть жена и детки порадуются, – добавил Узи.  

     - Я думаю, друзья, наш раби был бы счастлив познакомиться с такими интересными людьми, как вы. Я как раз иду к нему, не согласитесь ли сопровождать меня?

     - Говорить с цадиком – большая честь, - воодушевленно и разом ответили Ури и Узи.

     И все трое направились к раби домой.

***

     Цадик встретил гостей радостным приветствием. Сразу выложил им свое дело.

     - Оставайтесь с нами, друзья, не раскаетесь. Узнаете, что такое праздник Кущей у хасидов. Сделайте милость, подарите мне ваши этроги, и в каждом шалаше вы будете желанными гостями. А мы, хасиды, выполним с вашей помощью важную заповедь.

     - Нас дома ждут, раби.

     - Я пошлю гонца сообщить о вас.

     - Я согласен, - сказал Ури.

     - И я согласен, - сказал вслед за ним Узи, секунду помедлив.

     Цадик просиял лицом. Сразу два этрога! Но почудилось ему сомнение в голосе Узи, словно жалко тому расставаться с этрогом. И задумался раби, и вспомнил другую свою заботу – примирение хасидов. И соединил одно с другим.

     - Дорогие мои Ури и Узи! Пришла мне в голову кое-какая мысль. Есть у меня беда: ссора разделила моих хасидов на два лагеря. Если я дам им оба ваших этрога, то каждый лагерь возьмет себе плод, и станут хасиды праздновать порознь и укрепятся в ссоре. А если будет у нас только один этрог, то поневоле все сойдутся вместе и, Бог даст, общая радость помирит их, - поделился своей идеей раби.

     С изумлением слушали Ури и Узи мудрую речь цадика. Итак, цадик возьмет этрог только у одного из них. Новое положение породило и новое направление мысли. “Конечно, здорово, привезти домой ароматный заморский плод, пусть даже и после праздника, но оказать услугу цадику куда важнее. Хорошо бы раби предпочел мой этрог”, – подумал Ури. “Прекрасно помочь цадику в серьезном деле, но все же не порадовать домашних для меня слишком тяжело. Пусть бы раби оставил мне мой этрог”, – подумал Узи. А мысли, что пронеслись в головах двух друзей, цадик прочел на их лицах.

     - Дорогие гости! Я вижу, вы оба хотите помочь доброму делу. Поэтому, чтобы ни одного из вас не обидеть, я возьму этрог наугад, - сказал раби, прикрыл одной рукой глаза, протянул другую руку к столу, на котором покоились чудесные плоды, и взял этрог Ури, подглядывая через незаметную щель между пальцами.

     - Завтра, с Божьей помощью, начнется праздник Кущей, и оба вы, Ури и Узи, приглашены в наши шалаши, – сказал раби, сердечно обнял обоих и оставил их одних.

     И только раби сделал свой выбор, как странная метаморфоза произошла в душах его почетных гостей. Ури, которому минуту назад казалось необычайно важным угодить цадику, с горечью подумал, как будет разочаровано его семейство, не получив желанного этрога. А Узи сожалел об упущенной возможности сблизиться с раби, и, что обидно, из-за пустяка – этрог-то и следующей осенью не поздно домой привезти. Ужасно огорчились они оба, но себя не выдали.

     - Как хорошо! Я, верно, пулучу благословение раби, - промолвил Ури.

     - А я предвкушаю, как бросятся мне навстречу жена и детки, и я не обману их ожиданий, - сказал Узи.

     Зависть кладет начало раздору. Тяжело человеку смотреть на чужую радость, и уж воистину несчастен он, если и тот, кому он завидует, завидует ему.  

***

     Вот и наступил осенний праздник – праздник Кущей. И молились, и пели, и танцевали, и ели, и пили в шалашах хасиды, а с ними их любимый раби и его дорогие гости. У всех было хорошо и весело на сердце, и только у Ури да у Узи кошки скребли на душе. И безосновательные подозрения искали себе основания, и все холоднее один к другому становились друзья.

     - Мне кажется, Ури, да, что там кажется, я своими глазами видел, как ты слегка подтолкнул к цадику свой этрог! А еще друг! – не выдержал, наконец, Узи.

     - Ты лжешь, Узи! Я наблюдал за тобой и заметил, как ты отодвинул подальше от раби свой этрог! Друзья так не поступают! – вспылил в ответ Ури.

     Трудно сказать, куда бы завел бывших друзей такой разговор, но тут вошел цадик и давай их обоих горячо благодарить, и все хасиды стали с ними прощаться – окончился праздник Кущей. И раби был особенно счастлив в этот день, ибо расчет его подтвердился, и он прочно помирил своих хасидов, и никто из них о былой ссоре не вспоминал и вспоминать не собирался. А то, что Ури и Узи, неразлучные прежде друзья, поссорились, так в этом никто не виноват, вернее, никто не виноват, кроме них самих. А, возможно, и их вины нет, ведь из двух ссорящихся виноват тот, кто умнее, а Ури и Узи во всем равны. Они и виду не подали, что раздружились, и раби даже не узнал об этом.

Рука помощи

     “Все расселись? Все сыты? Все довольны?” – с такими словами обращается раби Яков, цадик из города Божин, к своим хасидам. Вопрос звучит риторически, ибо хасиды давно и прочно сидят за столом, отменно сыты борщом, которым их потчевала Голда, жена раби Якова, и не скрывают своей радости, предвкушая еженедельное развлечение – сказку на исходе субботы. “Прошу унять веселье. Вы услышите страшную историю о том, как в некую семью пришла беда, а за ней еще и еще. И только цадику было под силу спасти от гибели еврейские души”, – высокопарно и многообещающе изрек раби Яков и начал рассказ.

     У одного еврея арендатора была красавица жена по имени Хава. Чета молодая, дети еще не народились. Арендатору во что бы то ни стало хотелось побыстрее разбогатеть, и потому трудился он денно и нощно, не щадя себя. То ли от непосильной работы, то ли от слабости здоровья, то ли еще от какой скрытой от нас причины, а только охотник до богатства надорвался, заболел и вскоре умер. И оставил после себя молодую вдову.

     Хава безмерно горевала о потере любимого мужа.  И даже после года вдовства и слышать ничего не хотела о новом браке, к которому склоняли два ее брата. А жила Хава далеко от ближайшего города, на хуторе, где стояли всего несколько домов – покойного арендатора, братьев Хавы, да еще два-три дома.

     Проходит еще год. Хава тоскует одна-одинешенька в большом пустом доме. Имущество, что осталось от мужа почти все распродано, а других доходов у нее нет. Братья всегда рады помочь, да только не деньгами – жен своих гневить не хотят – а добрым советом или хорошим сватовством. Пустыня в душе молодой женщины. Нет ни любви, ни ласки, и опереться не на кого. “Бедняжка!” – непроизвольно вырвалось у Голды. Строгий взгляд мужа восстановил порядок.

***

     Раз в темную зимнюю ночь, когда завывал ветер, и мела метель, раздался стук в дверь. Сердце Хавы сжалось от страха. Молодой мужской голос просит впустить.

     - Откройте, люди добрые! Я сын помещика. Сбился с пути. До костей промерз. Лошадьми не могу править – сами везут неведомо куда. Из последних сил от саней до крыльца дополз. Не впустите – я погиб! – доносится глухой голос снаружи.

     - Как могу впустить я вас, барин? Вы мужчина, а я одинокая женщина. Что люди скажут? – вопрошает Хава из-за двери.

     - Не будет вам от меня дурного, госпожа! Не дайте молодой жизни пропасть. Протяните руку помощи, сто крат добром отплачу!

     У Хавы не каменное сердце. Открыла двери терпящему бедствие путнику. И эта минута положила начало решительной метаморфозе в жизни ее. Моливший о спасении вовсе не был злоумышленником. Только лишь с помощью Хавы несчастный сумел добраться до кушетки в горнице. Ноги и руки отморожены, тело дрожит, как в лихорадке, сильный жар.

     Как умела, Хава лечила своего найденыша. Неделя-другая, и молодой помещик встал на ноги. И настало время гостю уезжать восвояси, да он не торопится. И Хава не гонит его. И совсем не трудно догадаться о причине такой медлительности: меж молодыми возникла любовь. Добрый и честный барин предложил Хаве руку и сердце, а та плачет в ответ горючими слезами.

     - Как же я выйду за тебя, мой милый? Семья от меня отступится, община меня проклянет, да и как я изменю вере отцов?

     - Ничего не бойся, любимая Хава. Я знаю священника, что согласится без свидетелей обвенчать нас, и тайна эта навеки останется между нами, и брак наш будет Богом благословен, и ты сохранишь свою веру.              

     И доверилась Хава мечтателю-жениху, и уехала с ним, хоть на душе и скребли кошки. Вышло же дело плохо, и рухнул дом на песке. Отец прознал про сыновний план и пригрозил, что лишит сына наследства, если тот обвенчается с нехристианкой. Тогда молодой барин зовет Хаву за границу: “К чему нам обряды? Прочь предрассудки! Будем жить друг для друга ради нашей любви, дорогая Хава.” Преисполненная благочестия, с болью и гневом Хава отвергла безумный замысел и, разочарованная и обманутая, вернулась домой. 

     “Воистину несчастна я. А за беспутство нет мне прощения. Что скажут благородные и праведные братья мои?” – думала горемычная. “Блудница! Падшая! Распутница!” – наперебой поносили Хаву братья и их жены, пронзая воздух безжалостными и справедливыми словами. “Позор семье, позор нашей вере!” – немилосердно гудел беспощадный набат. Хотя для чего эта брань? Сила и без того на их стороне.

     Обхватила голову руками, опустила лицо, молчит грешница.

     Стихла буря. Блеклые дни слагаются в тусклые недели, а те выстраиваются в безжизненные месяцы, и проходит год. Нет во всем мире человека несчастнее Хавы. “Родным я не нужна, любви не достойна, и надежды нет. И никто не подаст руку помощи”, – так рассуждала бедная Хава и уж задумала оборвать нить своей жизни.

     Не успела. Возникла новая фигура. И опять христианин. Купец и богач, горячий и непреклонный. Он влюбился в Хаву без памяти, тотчас признался ей в этом и, не шутя, заявил, что убьет и себя и ее, если получит отказ. Угроза, впрочем, была излишней. Истосковалось безмерно женское сердце. Любя, Хава бросилась в объятия счастливого купца. Быстро обо всем сговорились. Купец уезжает устроить дела. Через неделю вернется и забрет Хаву. Они обвенчаются в церкви. А перед венчанием Хава примет христианскую веру. Главное – хранить замысел в тайне.

     У стен есть уши. У женщин есть языки. Еще купца след не простыл, а уж бдительные жены братьев донесли мужьям о надвигающейся катастрофе. Столь быстро пришло решение, что, казалось, братья ждали чего-то в этом роде. “Не подадим виду, что знаем. Через неделю подкараулим беглецов на пустынной дороге, зарежем обоих ножами, прихватим с собой вещи из саней и скроемся в темноте. Когда бездыханные тела обнаружат, подумают, что разбойники с большой дороги ограбили и убили. А нас и не заподозрят. И конец беде и позору.” Вот что затеяли братья.    

     Добравшись до этого драматического пункта, раби Яков сделал паузу. Окинул взглядом слушателей, внимательно заглядывая в лица. Кое-кто из хасидов побледнел. На Голде лица нет. “Евреи, я вижу, вы все взволнованы. Успокойтесь. Хава не станет на путь разврата и нашу веру не предаст, а братья ее не совершат злодейства. Вас ждет счастливая развязка”, – сказал раби Яков. Но хасиды по-прежнему возбуждены, словно требуют подтверждения. Раби продолжил.

***

     В ближайшем к месту событий городе жил некий хасид, праведник, сердце которого не равнодушно к страданиям ближних. Дошли до него страшные слухи, и он, не медля ни часа, отправился на хутор. Первым делом цадик зашел в дом к одному из братьев и застал его за преступными приготовлениями – тот точил нож. Позвали второго брата. Оба, разумеется, сознавали, что готовят жуткое злодеяние, но нужны были слова мудрого праведника, чтобы остановить безумие. Оставив братьев, цадик пришел в дом к Хаве. Рыдая, Хава рассказала хасиду свою горькую историю от начала и до конца. Как овдовела, как тосковала в одиночестве, как бедствовала, как не было ей, слабой женщине, ни от кого поддержки, как полюбила молодого помещика и обманулась, как вновь пришла любовь, и вот, она готова бежать  с купцом и совершить неискупимый грех ради него. И снова цадик нашел незаменимые слова. Такие слова, что только в устах праведника способны свернуть человека с пути греха. Раби выслушал  покаяние Хавы. “Если ты искренне раскаиваешься, то бедам твоим придет конец, и счастье не минует тебя”, – сказал ей на прощание цадик и в тот же день вернулся к своим хасидам.

     Слушатели заулыбались хорошему концу сказки. Получили подтверждение. Лишь Голда полна недоумения и недоверия к счастливой развязке.

     - Никак не возьму в толк моим женским умом, Яков, чем же помог твой цадик несчастной Хаве? – решилась на дерзкий вопрос Голда.

     - Пойми, Голда! Цадик великодушно протянул грешнице руку помощи и тем самым остановил зло. Он дал ей новую надежду, - ответил раби Яков.

     - Помогать тому, чьи грехи безмерны? – с сомнением спросил один из хасидов, известный строгий моралист.

     - Справедливость требует помогать страждущему, не взвешивая его грехов, покуда тот страдает, - возразил слывущий либералом другой хасид.

     - А не вдохнуть ли нам морозного воздуха, дорогие друзья! Взгляните только, как блестит свежий снег и светит луна! Давненько мы не водили хоровод и не пели наших веселых песен, - обратился раби Яков к своим хасидам, первым вышел на мороз, подавая пример, и все дружно высыпали вслед за ним.             

Ревекка и Эдмунд

     Эту сказку рассказал хасидской братии Шломо-Европеец, как прозвали своего товарища ученики раби Якова, цадика из города Божин. Такое прозвище Шломо заработал, вернувшись из дальнего и долгого путешествия по Европе. 

     Случилось это в Северной стране в давние-давние времена, когда еще и хасидов-то на белом свете не было (в Северной стране их и сейчас нет). Евреи, разумеется, там жили, и чаша их горестей была полна не менее, чем в наши дни и в наших местах.

     Правил в Северной стране Монарх. Однако, Монарх был не единственный властитель в своем государстве. Наравне с ним, если не выше, стоял Верховный жрец по имени Ивилдор. Среди подданных Монарха было немало евреев: богатых торговцев, врачей, ювелиров, ремесленников разных мастей. Обложив евреев высоким налогом, Монарх недурно пополнял свою тощую и шаткую казну.

     Если бы не жрецы, никто бы и не вспоминал евреев. Ивилдор, озабоченный более чистотой веры нежели монаршей казной, видел в евреях источник всякого зла. И задумал он очистить страну от иудеев, дабы все подданные государства придерживались правильной веры. И вот Монарх по наущению Ивилдора издает указ, в котором иудеям предоставляется жестокий выбор: или принять правильную веру или покинуть границы Северной страны. Плач в синагогах. Посты и молитвы. Петиции и депутации. Золото и подкуп. Все напрасно. Монарх разводит руками. Ивилдор неподкупен и непреклонен.        

     Избранный Богом народ сбить с пути невозможно. Народ знает свою великую миссию и, невзирая ни на что, намерен осуществить ее и получить обещанную Господом награду. Вопя и плача, евреи бросают насиженные места, оставляют могилы предков, продают имущество, порой за бесценок, нанимают подводы, снаряжают корабли. С презрением отвергая чужую веру, люди  отправляются в изгнание, изливая проклятия на головы гонителий.Ушел народ, но не отчаялся. Изгнанники живут надеждой. Были среди богачей и такие, что не нашли в себе силы оставить богатство и земли, и приняли правильную веру. Но в тайне, в глубокой тайне, хранили иудейство.

***

     У Монарха три сына. По закону Северной страны королевство делить нельзя. Только старший сын получает корону. Пришло время, и Монарх умер. Старший сын наследовал трон и стал Королем. Средний отправился в путешествие, а младший, юноша восемнадцати лет, остался на родине. Имя его – Эдмунд.

     Среди придворных Короля выделялся умом, хитростью и преданностью Первый министр. Не было такой каверзной задачи, которая оказалась бы ему не по плечу. Любую государственную тайну мог доверить ему Король. Звали Первого министра Эхаданус, и происходил он из богатой еврейской семьи, которая приняла правильную веру во времена царствования Монарха, но скрытно хранила иудейство. Тайна Эхадануса была известна Королю, но он слишком ценил своего советника, чтобы разглашать ее. Возможно, Ивилдор тоже догадывался, но молчал до поры до времени.

     Вернулся из путешествия средний брат. И рассказал он Королю, как в далекой Южной стране коронованный владыка почитает своих евреев. Никто не посмеет обидеть их. Много высших чинов в государстве отдано им. Евреи же платят верностью и золотом, и всегда полна казна. Хватает денег и на роскошные пиры и на вечные войны. Призадумался Король: “Не пора ли отменить глупый отцовский закон и вернуть евреев в Северную страну?” Обратился, как водится, за советом к Первому министру, но не торопится с ответом осторожный Эхаданус.   

***

     Овдовел Эхаданус в молодости и не женился снова. Росла у него дочь Ревекка, а других детей не было. Отец без памяти любил единственное дитя. Приглашал для дочери лучших учителей и воспитателей. Незаметно Ревекка выросла, и в свои семнадцать лет высокая, стройная и темноволосая девица поражала красотой и волновала юношеские сердца. “Зачем молодой девушке так много знать?” - так Король спрашивал Эхадануса иной раз, - и гордость наполняла сердце счастливого отца. Придворные поэты и те завидовали чудесным стихам, которые слагала Ревекка. Она знала язык Южной страны и древний язык своих предков. В самой дальней комнате в доме Первого министра стояли книги Священного Писания. С тех пор, как Эхаданус посвятил дочь в семейную тайну, Ревекка увлеклась древними томами и, как истый ученый муж, умела толковать трудные места. Но разве могут книги целиком завладеть душой молодой девушки?

     Эдмунд, младший брат Короля - благородный молодой рыцарь. Белокурые волосы, голубые глаза, великолепное сложение, неприступная рыцарская гордость. И при том его незлобивый нрав, доброта и непорочная душа. Ему не было равного в травле кабана или на соколиной охоте. А как он владел луком и копьем! Ревекка видела его триумф и, сама того не замечая, засматривалась на знатного юного красавца. Эдмунд же был слишком снедаем жаждой рыцарской славы, чтобы замечать взгляды девичьх глаз.

     Ради Ревекки Эхаданус собирал у себя молодежь. Благородные девицы и доблестные рыцари веселились в пиршественном зале роскошного дома. И на бардов не скупился щедрый отец. Нельзя было не заметить, как среди гостей выделялись Ревекка и Эдмунд. Блистали они, впрочем, каждый сам по себе, ибо были едва знакомы между собой. Да и робел юный рыцарь. Но в воздухе висело всеобщее предчуствие: случай неизбежно сведет эти юные сердца.

     Божественное вино Южной страны и крепкое пиво страны Северной кружили молодые головы. Взявшись за руки, юноши и девушки составляли широкий круг и водили хоровод. Ревекка и Эдмунд замешкались и оказались в центре круга. Зазвучали голоса и инструменты бардов. Чья-то рука протянула Эдмунду лютню. Сказать по правде, с луком и стрелами он управлялся ловчее, чем с лютней, но красота девушки вдохновила его. Эдмунд тихо заиграл, и Ревекка встрепенулась. Барды смолкли, чтоб слышны были звуки лютни. Эдмунд заиграл быстрее. Кто-то закричал, и хор голосов подхватил: “Танцуй, Ревекка, танцуй!” Эдмунд заиграл во всю силу, и понеслась в танце Ревекка. Развеваются по воздуху роскошные волосы, грациозно мелькают тонкие гибкие руки, сияют глаза. Для кого танцует Ревекка? Кончился танец. Крики восторга. Казалось, даже завистников нет в толпе.

     Молодежь продолжает веселиться. Эдмунд и Ревекка тянутся друг к другу. Они незаметно удалились в тень. Уселись на скамейку. Сначала молчали, потом осмелели и разговорились, и Бог знает, о чем шла нескончаемая беседа. Они увлеклись друг другом, изысканная парочка. Затем стали встречаться наедине и, казалось, говорили обо всем на свете. Лишь о двух вещах они молчали: с уст молодого рыцаря не сорвались пока слова любви, а благородная девица не открыла семейную тайну.

***

     Случилась беда. На рыцарских состязаниях конь под Эдмундом споткнулся на всем скаку. Страшная сила выбросила всадника из седла. Друзья-соперники доставили домой тяжело раненого Эдмунда. Чтобы спасти брата, Король собрал лучших лекарей. Ревекка узнала о несчастье от отца. Эхаданус насторожился, увидев, как побледнела дочь. Всякий раз, когда Первый министр отправлялся навестить брата своего господина, Ревекка находила предлог сопровождать отца.   

     Тянутся дни, а раненому не становится лучше. Сердце девушки сжимается от тревоги и

и страха. “Неужели лучшие врачи бессильны? Он не умрет, он должен жить. Кто сам не делал зла, не подвержен злу,” - думает она с надеждой. Ревекка закрылась в дальней комнате, где стоят на полках священные книги, и стала искать спасительное средство у древнего еврейского мудреца. И вот, кажется, она нашла рецепт нужного снадобья. Сама собрала целебные травы, сама высушила их над огнем, сама растерла и смешала с особым маслом и получила чудодейственную мазь. 

     На следующий день у постели раненого с разрешения Короля, врачей и отца она приложила повязку с мазью к незаживающей ране. Через сутки наступило улучшение. Успех окрылил юную целительницу. Каждый день она меняла повязки. Рана затянулась. К Эдмунду вернулся дар речи. Он уже встает на ноги, ходит. Больше нечего таиться от глаз королевского двора – все давно уже поняли, что Ревекка и Эдмунд созданы друг для друга. Вот только Эхаданус мрачнеет с каждым днем. У него для дочери и по секрету от нее сосватан еврейский жених в Южной стране.                 

     Кажется, юный рыцарь созрел для любви. Сердце Эдмунда наполнилось горячим чувством к молодой деве и он сказал ей о нем в самых романтических и пылких выражениях, которые вынес из книг, что она приносила ему во время болезни. Он просит ее руки. Не передать восторга Ревекки, услышавшей долгожданные слова. Но разве так просто ее положение? Ревекка сообщает Эдмунду то, что кроме ее самой, ее отца и Короля не знает ни одна живая душа в Северной стране. Рыцаря это новость ничуть не пугает. Он обнимает свою возлюбленную и клянется ей, что уедет с ней хоть на край света, хоть в Южную страну, и готов принять веру ее предков, только бы жениться на ней и жить с ней весь век. Молодые решают просить родительского благословения.

***

     Тем временем Король готовится к тому, чтобы отменить старый отцовский указ, запрещающий евреям исповедовать их веру, и намерен вернуть их в Северную страну. Ивилдор стал на пути Короля. Он не допустит, чтобы алчность властителя возобладала над чистотой священной правильной веры. Видя, что Король - это орешек покрепче чем его отец, Ивилдор замышляет заговор против властителя. Он хочет убить Короля и усадить на трон своего человека. Уже найдены руководители и исполнители злодеяния. Хитрый Ивилдор остается в тени, и почти никто из заговорщиков не знает, что замысел заговора принадлежит Верховному жрецу. Разработан план и назначен роковой день.

     Эхаданус выходит из дворца после утреннего доклада Королю о текущих государственных делах. Мысли его мрачны и тревога гложет душу. Накануне вечером к нему явились Ревекка и Эдмунд и выложили все начистоту. Осторожный в словах и делах, он взял время на размышление. Вдруг он слышит за спиной чьи-то поспешные шаги. Эхаданус оборачивается. Перед ним стоит богато одетый мужчина. “Кажется, он мне знаком. Это придворный ювелир. И, я думаю, он придерживается моей веры,” - мелькнуло в голове у Первого министра. “Мне необходимо поговорить с тобой, почтенный господин!” - взволнованно произнес человек.

     Ювелир ошеломил Эхадануса страшным известием: готов заговор против Короля. Он был приглашен в дом к одному из королевских сановников, чтобы обсудить с его женой заказ на брильянтовое колье. Ожидая в приемной, он случайно услышал за соседними дверями голос  сановника и другие знакомые голоса. Забыв об осторожности, заговорщики говорили слишком громко. Тут ювелира пригласили в покои богатой заказчицы, и никто не узнал, что он стал случайным свидетелем тайной встречи. Оправившись от потрясения, Эхаданус обнял и расцеловал своего осведомителя, и, не желая напрасно терять ни минуты, бросился назад во дворец предупредить Короля о нависшей над ним смертельной опасности.

***

     Король ликвидировал заговор молниеносно и беспощадно. И суток не прошло, а уж мертвые тела вчерашних заговорщиков украшали виселицы на площади перед дворцом. Ивилдор поздравил Короля с раскрытием заговора и благословил его на справедливую кару злоумышленникам. “Заговорщики редко пожинают плоды своих заговоров”, – процедил он сквозь зубы, пристально глядя на Короля. Оставшись наедине с Эхаданусом, Король благодарил его со слезами на глазах. Он сказал своему спасителю, что один из изменников под пыткой признался, что вдохновил заговор сам Ивилдор. Но рука Короля не простирается на Высшего жреца. Ивилдор предостерег Короля, что если тот не отступится от своих намерений, то он прибегнет к крайней мере, и тогда со всех амвонов зазвучит призыв к черни защитить правильную веру, и поднимется общая смута, и Король будет свергнут своим собственным народом.

     Видя печаль на лице Первого министра, Король сказал ему: “Ты спас мне жизнь, Эхаданус, и можешь требовать какую хочешь награду.” В ответ Эхаданус откровенно рассказал своему господину историю Ревекки и Эдмунда. Король задумался. Наконец он сказал: “Я думаю, Ивилдору известна твоя тайна и он не допустит этого брака в Северной стране. Молодым необходимо покинуть ее пределы. Мой дорогой Эхаданус! Я знаю, в жизни твоей нет ничего дороже Ревекки и ее счастья. Расстаться с дочерью для тебя равносильно смерти. Ты спас меня, и я обещал тебе любую награду. Я иду на самую большую жертву, какую только могу принести: я готов лишиться своего мудрейшего советника и спасителя. Я отпускаю тебя с Ревеккой и Эдмундом. Прикажи готовить корабль и сам назначь срок отплытия.”

     Эхаданус покинул королевские покои и вернулся в свой дом. Погрузился в раздумья. Жизнь и карьера. Сладкая власть над людьми и огромное богатство. “Моя Ревекка, я не могу потерять тебя. Ни за что на свете не расстанусь с тобой!” - с этой мылью заснул Первый министр.

     Наутро Эхаданус явился к Королю и объявил ему свое решение: “Мой господин, молодые пусть едут, а я остаюсь с тобой.” Изумление на лице Короля сменилось радостью. “Я, кажется, понимаю твой выбор”, - сказал Король пожимая Эхаданусу руку, а про себя подумал: “Кто хочет съесть ядро, должен разбить орех.”

     На пристани собралась толпа провожающих. Король, его брат, придворные, молодые рыцари, друзья Эдмунда и юные девицы, подруги Ревекки. В стороне виднелась фигура Эхадануса. Корабль отплывал. Эхаданус смотрел в сторону моря, пока не скрылся за горизонтом сияющий белый парус.  Повернулся и двинулся навстречу блеклым белым колоннам в тени огромного дома, почти равного по красоте и роскоши королевскому дворцу.                               

Иосиф и Юсуп – друзья пираты

     Жил себе в еврейском местечке бедняк хасид по имени Иосиф. Хоть и молод еще был, но обременен семьей. Да-да, именно обременен. В тягость ему слушать жалобы жены и плач ребятишек. Ремесло сапожное ему наскучило. Заработки грошовые, и постыло и немило ему сидеть от зари до зари в полутемной каморке и стучать молотком, и колоть шилом, и тянуть дратву. Хоть кого из соседей или товарищей его хасидов спросите – всякий скажет: “Наш Иосиф ни красив, ни богат, ни умен. Ничего в нем примечательного.” А еще сочувствуют жене и детишкам: “Не избавит их несчастных от нищеты этот непутевый хозяин.”

     Пуще всего тяготила Иосифа хасидская праведность. Воли хотелось. Мир посмотреть, на людей поглядеть. Такие мятежные мысли он, однако, держал при себе. Никто и не догадывался, что душа бунтует в сером этом человечке.

     Как-то раз прослышал Иосиф, что два праведных еврея из соседнего города собираются совершить паломничество на Святую Землю. “Это – судьба. Или сейчас, или никогда!” – сказал себе Иосиф, а жене и раби своему заявил, что отправляется паломником с теми двумя. Жена – в слезы: “Совсем без средств к существованию нас оставляешь.” А Иосиф отвечает: ”Пойдешь в богатую семью прислуживать, так и проживешь до моего возвращения.” Хасиды удивляются: “Откуда взялись святость и набожность у нашего Иосифа?” Но будущий паломник непреклонен. Быстро собрался в путь и отбыл с попутчиками в дальние края на Святую Землю.

***

     Прибыли все трое в портовый город Яфо. Иосиф сказался больным, а двое праведников направили свои стопы в Иерусалим, где захворавший спутник обещал их нагнать, как только поправит здоровье.

     Вот скрылись за поворотом дороги порядком надоевшие попутчики, и Иосиф, вдохнув полной грудью чистый морской воздух, сказал: “Вот она мечта моя, свобода!” Непроизвольно провел ладонью по глазам – нет, глаза сухие. Сентиментальным Иосиф не был.

     Наш искатель приключений остановился на постой у некоего еврея, торговца рыбой, который скупал улов у рыбаков мусульман и продавал его на рынке. Хозяин нашел занятие постояльцу: помогать в торговле, носить пудовые корзины с товаром и все такое прочее. Иосиф сроду тяжелую работу не любил, но чудесная сила Святой Земли вселила в него новый дух. Трудится и не ропщет, пожалуй, даже рад своему положению. Дома его способным к учению не считали, а вот здесь, под южным солнцем, за год выучился с мусульманами на их языке говорить, да как бойко! А кто бы назвал Иосифа хорошим семьянином? Никто! А он пишет письма домой часто и регулярно. Вся община следит, на каких святых местах паломник уже побывал и куда дальше путь держит. 
                                                                        

***

     Как-то, утомившись после дневных трудов, сидит себе Иосиф в духане, пьет крепкий и ароматный восточный кофе, курит кальян и размышляет о том, что будет с ним дальше. Вот бы разбогатеть! Порадоваться свободе еще год-другой и богатым вернуться домой. Осчастливить жену и детей, утереть нос насмешникам, жить в достатке и счастливо до самой старости и с миром встретить то, что приходит вслед за ней. 

     Размечтавшись, Иосиф не сразу разглядел сквозь клубы табачного дыма, как напротив него уселся незнакомый мусульманин одних с ним лет. Приветливо так улыбается, здоровается: “Мир тебе, добрый человек, меня зовут Юсуп.” Назвал себя и Иосиф. Рассказали каждый свою историю. Юсуп происходит из богатой семьи. Надоела ему родительская опека. Хотелось бы в бурную жизнь окунуться, поскорее разбогатеть и не зависеть от отца. А еще мечтает Юсуп о приключениях. Он ждет от них ощущение жизни во всей ее широте и силе.

     Как достичь скорого обогащения на пути приключений? Только морским пиратством. Когда судьбы разные, а души родственные, единство духа превалирует. Быстро обо всем сговорились тезки. Сложили вмести капиталы, и хватило им денег, чтобы зафрахтовать небольшое парусное судно и нанять команду матросов – молодчики, как на подбор. Судно дрейфует подальше от порта, подальше от глаза людского. Приготовления закончены, впереди – дорога к мечте.

***

     Роскошна летняя ночь над южным морем. Небо безоблачно. Звезды льют ровный свет на водную гладь. Легкий бриз. А воздух какой! Прекрасна Святая Земля, а море, ее омывающее, еще чудесней. Но пиратам Иосифу и Юсупу не до красот Божьего мира. Есть вещи поважнее. Вот завидели они впереди торговый корабль. Эх, захватить бы такой – богатая была бы добыча! Увы, это не под силу. Вооруженная охрана, пушки на борту. А вон в той стороне – рыбацкий парусник. Это цель по зубам. Догнали парусник. Иосиф, Юсуп и вся команда действуют слаженно – не впервой. Улов перенесли на свое судно, а рыбаков отпустили целыми и невредимымыми, утверждая гуманность профессии. Утром рыба продана оптом тому самому еврею-рыботорговцу, у которого Иосиф когда-то был на постое. Сделка выгодна для обеих сторон, и сторожил Яфо душевно рад успехам новичка, бывшего своего постояльца.

     Так идут дни за днями, месяцы за месяцами. Крепко сдружились Иосиф и Юсуп. Овладели мастерством. Да и стоит оно того: это ведь не тяжелые корзины перетаскивать с места на место на рыбном рынке. У обоих завелись кое-какие деньги, источник удовольствий. Доступны теперь и сладость вина и романтика нежных чувств. Все испить и все испытать должны холостой мусульманин Юсуп и женатый еврей Иосиф. “Будет что вспомнить в старости”, – думал каждый, вкушая свой сладкий  запретный плод. Бездна порока глубока, притягательна и бескорыстна.

***

     Когда есть все, хочется еще. Задумались друзья пираты, как бы достичь настоящего богатства. Вокруг много золота, но оно в немногих руках, и это ранит чувство справедливости. В пределах досягаемости пиратского судна есть в море остров. Живут на острове главным образом христиане. И вдобавок имеются две богатые общины: мусульманская и еврейская. Остров этот – родина Юсупа. Там его отец и все его богатство. “Если меня похитят пираты и потребуют выкуп за мое освобождение, отец даст огромные деньги, лишь бы вернуть сына живым, наставить его на путь истинный и избавить семью от позора”, – вслух размышляет Юсуп. “А если со мной случится подобное, то раввин не пощадит ни сил своих, ни денег богатых сограждан своих, дабы исполнить нашу важнейшую заповедь, и вызволить из неволи пленника и тем украсить историю общины”, – вторит другу Иосиф.   

     Скелет идеи обрастает плотью воплощения. Разработан план. Испытан маршрут. Изучено место. Куплен реквизит. Написаны письма. Можно действовать.

     Судно Иосифа и Юсупа приблизилось к острову на расстояние видимости. Спустили паруса. На мачте взвился черный пиратский флаг. Близится заход солнца. На воду спущены две шлюпки. В каждой сидят два матроса и посланец с письмом. Одна из шлюпок направляется к северной оконечности острова, где живут мусульмане, другая - к южной, где живут евреи. Иосиф и Юсуп стоят на палубе и глядят в подзорные трубы.

***

     С острова видят пиратский корабль и шлюпки. Гадают: что будет? К мусульманскому берегу причаливают непрошенные гости. Требуют вызвать самого богатого жителя – отца Юсупа. Посланец вручает знатному мусульманину написанное его сыном письмо, в котором тот молит отца  согласиться на все условия пиратов, выкупить его и тем спасти молодую жизнь. Он кается в недостойном своем поведении и клянется вернуться в семью и стать ее гордостью в будущем.

     - Это рука нашего бедного сына, - рыдая воскликнули отец и мать Юсупа, прочитав письмо.

     - О, всемогущий Аллах, чем прогневили мы тебя? – добавил плачущий отец, а несчастная мать в отчаянии стала рвать на себе волосы и заламывать руки.

     - Когда должен быть готов выкуп? – успокоившись, спросил отец.

     - Ровно в полночь твоя лодка с одним гребцом должна подойти к нашему кораблю. Мы поднимем на борт золото, а взамен опустим на дно лодки Юсупа, живого и здорового, но закованного в цепи по рукам и ногам и с завязанным ртом. Лодка вернется назад, и ты получишь свое чадо, - сказал посланец и приказал матросам отчаливать.

     А в то же самое время другая шлюпка пристала к еврейскому берегу острова. Мудрый раввин, предчувствуя беду, дожидался на пристани в окружении своих помощников – самых почетных и богатых членов общины. Раввин принял из рук посланца написанное рукою Иосифа письмо с мольбой о выкупе и избавлении от смерти.

     - Сколько дней есть в нашем распоряжении для обсуждения положения? - спросил раввин посланника.

     - Считанные часы, - отрезал посланник.

     - Примите во внимание, почтенные господа пираты, сейчас тяжелые времена, и сумма выкупа непомерно велика для нашей бедной общины. У нас нет таких средств, необходимо уменьшить выкуп вдвое, - сказал раввин, и окружавшие его помощники и советники горестно развели руками в знак согласия. 

     - Тело вашего соплеменника ищите на дне морском, - сказал посланник и, круто повернувшись, направился к шлюпке.

     - Остановитесь, глубокоуважаемый господин пират, горячность недопустима в богоугодных и денежных делах. Называйте ваши условия, - вернул посланца раввин и получил от того 

разъяснения, из которых следовало, что время доставки выкупа евреями на половину часа позднее прибытия лодки с мусульманского берега. В остальном – тот же регламент.

     Если ноты хороши, и инструменты настроены, и музыканты в ударе – какая чудесная музыка звучит! Подходят к кораблю лодки с мусульманского и с еврейского берега – каждая в назначенный час. Матросы поднимают на борт мешки с золотом. Иосиф и Юсуп пересчитывают – все честно, солидно. В одну из лодок опускают искусно изготовленное чучело мусульманина, в другую – чучело еврея. Каждая лодка отплывает к своему берегу. “Вот дождемся рассвета – и наутек”, – потирают руки возбужденные успехом пираты. Ан нет, ликовать рано.

***

     На острове ни мусульмане ни евреи не смирились с мошенничеством дерзких пиратов. И обратились за помощью к христианской военной охране, каждая община – к своему отряду.

     Незадолго до рассвета от мусульманского и от еврейского берегов отплыли охранные христианские суда. На кораблях – вооруженные до зубов матросы во главе с лихим капитаном. Каждый из них, оценив невеликую боевую силу пиратского корабля, подумал, что сделает непростительную глупость, если, покончив с мошенниками, вернется на остров. Однако, блеск золота в воображении бравых командиров потускнел в то самое мгновение, как они заметили друг друга. “Делиться добычей? Нет! Доблестный бой до конца? Да!” – не колеблясь решили оба.

     А на пиратском судне Иосиф и Юсуп дрожат от страха, видя превосходящие силы погони.  На счастье обманщиков и на горе обманутых алчность и доблесть берут верх над здравомыслием. Корабли преследователей сближаются, и между ними завязывается бой. “Пусть ни один из них не возьмет верх, пусть бьются до конца!” – обращают к Небу свою мольбу смертельно напуганные пираты. А пушки палят, и тела убитых падают в море.  

     Бой стих. Пороховой дым рассеялся. Осмелев, Иосиф и Юсуп приблизились к безмолвным кораблям преследователей. “Настоящие воины. Бились до последнего матроса”, – то ли с почтением, то ли со злорадством подумали наши герои. Хорошенько обследовав осиротевшие корабли, Иосиф и Юсуп приказали экипажу перенести на свое судно все ценное, что было обнаружено, чем и удвоили добычу.

***

     Вот такие приключения на Святой Земле выпали на долю Иосифа и Юсупа.  А как расстались наши друзья пираты, судьбы их сложились розно. Звезда удачи все устраивает к выгоде тех, кому она покровительствует. Беспутный мусульманин Юсуп остался верен неправедному ремеслу и под конец, доставив горе, розорение и позор семье и роду своему, сгинул неведомо где в морской пучине. А его антипод, благородный еврей, хасид и паломник Иосиф вернулся в родные места в лоно семьи. И вышло все, как мечталось: осчастливил жену и детей, натянул нос насмешникам и жил припеваючи в богатстве и довольстве. А сверх того стал всеми уважаемым членом общины и занял в ней почетную и доходную должность, как первый в местечке богач. И не удивительно: имеющий деньги обретает почет, а почет обращается в деньги.

     С годами не столько золото, сколько воспоминания о приключениях молодости сделались радостью его бытия. А чтобы похождения эти не забылись, Иосиф без устали рассказвал о них своей многострадальной в прошлом супруге. Приключения могут быть и безумными, герой же обязан оставаться разумным. Лишь один сорт приключений он не оглашал вслух. Впрочем, волнующие те события и без рассказов о них не изгладятся из памяти романтичного Иосифа.

Михаль

     Бедность да тяжкий труд, слабость здоровья да годы вдовства привели нестарого еще хасида на смертный одр. “Не насытился я днями жизни, но вот, истекают они”, – с горечью думает еврей, ворочаясь с боку на бок на жестком своем ложе. Он вспоминает детство и юность, женитьбу и рождение сына, череду одинаковых лет, болезнь свою.

     У постели отца сидит сын его Давид, или попросту Дуди, и с жалостью смотрит на больного. “Слушай мое слово, Дуди”, – едва слышно и с трудом говорит умирающий, – “Я и матушка твоя, мир праху ее, всю жизнь прожили в бедности и не много видели радостей. Оба мы люди малограмотные, и большим умом Господь не наделил нас. И думаю я, сын мой, чтобы счастливо жизнь прошла, в семье обязательно должны быть богатство и ум. Достоинствами этими может обладать один из супругов, или оба вместе, или у одного – одно, у другого – другое, это не важно. Главное, чтобы благодать эта была. А ты, Дуди, уж не взыщи, и достатком и умом следуешь родителям своим. Из этого поймешь, какую жену тебе надобно для счатья.” 

***

     Жалеют хасиды сироту Дуди. Помогают. Кто добрым словом, кто на субботнюю трапезу пригласит, а кто и заработать даст. Раби печется о парне больше всех: говорит, что нужно профессией овладеть, и, конечно, жениться. А еще цадик мечтает усадить Дуди за книги, чтобы учил Тору, набирался ума. Тот, однако, не спешит следовать словам наставника.

     Дуди парень видный. Даже очень. Высокий, широкоплечий, светлые кудри, голубые глаза. Нравится ему одна девица. Веселая такая, все хохочет. Правда, она не из красавиц. Правда, она из бедной семьи. Но юному сердцу не прикажешь. Нравится. Или даже влюблен. Не раз уж Дуди думал, не обратиться ли к цадику, чтоб помог со сватовством, но всякий раз откладывал просьбу: девица к нему равнодушна. Должно быть, кто-то другой поселился в ее мечтах.

***

     На главной улице городка стоит дом местного богача. И живут в этом большом доме, кроме прислуги, трое: отец, то есть сам богач, мать, то есть жена богача, и их дочь по имени Михаль. Единственное дитя в богатой семье. Ничего не жалели родители для своего чада. И вознаграждением их родительскому рвению и безмерной любви стала ответная любовь необыкновенной во всех отношениях юной Михаль. Преданная, заботливая, доброго нрава и собой недурна. И не в последнюю очередь радовала она мать и отца проницательностью ума. А уж про образованность и говорить нечего. Одним словом, на плечах родителей лежит приятная забота – найти дочке достойного жениха.

     Случилось как-то Михаль быть на ярмарке. Там впервые она увидала Дуди. Другой раз столкнулась с ним на улице. Дуди заметил красиво одетую девицу. Заметил также, что и она его заметила. Однако, прагматизм говорит ясным языком очевидного. Простой парень не стал занимать свои мысли фантазиями о дочери первого в городе богача. И забыл о ней.

     А Михаль не забыла высокого белокурого и голубоглазого красавца. Сохнет по нему. Потеряла аппетит, похудела, книги – в сторону, подушка мокра от девичьих слез. Родители в тревоге: что случилось с дочкой? Наконец, Михаль призналась матери.

     Что тут скажешь, беда пришла в дом. Мать умоляет дочь отступиться – нет результата. Отец говорит с ней, с безрассудной – не помогает. Оба родителя разом втолковывают ей очевидные вещи – все напрасно. Ответ дочки прост и убивает родительский здравый смысл: “Люблю его, не жить мне без него!” Здравомыслие наше подвержено случаю, как и мир вокруг нас. Вопрошает отец: “Где ее благоразумие, где ум ее? Возмутительное сумасбродство! Выпороть девчонку!” Но в ужасе кричит мать: “Боже нас сохрани от такого варварства!” Вообще, родительница стала менее тверда, чем ее непреклонный супруг, когда сама поглядела на дочкиного избранника.

     Что решено на Небесах, то непременно свершается на земле. “К свалившемуся на меня счастью прибавляется спокойная совесть – я выполняю завет отца”, – думает Дуди.

***

     Итак, Дуди и Михаль – супруги. Не такого мужа хотели для своего единственного чада богатые родители. Теперь утешаются мечтою о том, что, Бог даст, откроются у зятя незримые ныне достоинства, и произойдет чудо, и прославит безвестный сирота их семью и умножит ее достояние. Мечты о будущем подслащивают горечь настоящего. Они хороши и полезны, если только не забывать, что они – мечты.

     Пытливый и беспокойный ум Михаль требует деятельности. Веря в грезы и желая угодить непутевой, но от этого не менее любимой дочери, богач помогает молодым супругам открыть небольшую торговлю: галантерея, материя, дамское платье. Он же преподает первые уроки коммерции начинающим торговцам. Нет ничего бескорыстнее родительской любви.

     Хваткая она, эта Михаль. Любое дело в руках горит. Не добавить ли к первым успехам торговлю оптом? Куда как прибыльнее. Тут, наконец, и для Дуди нашлось достойное применение. Разъезжает по городам и весям. Подешевле купить, подороже продать – немалое искусство. Товар у Дуди такого рода, что дела он имеет все больше с особами прекрасного пола. Коммерческий успех сам в руки идет к молодому с иголочки одетому красавцу.

     Зерно зла, как всякое зерно, ежели попадет в добрую почву, может прорасти.

     А дома царит любовь. Михаль счастлива. Народились детки. Не столько на домашних учителей, сколько на себя надеется молодая мать – сама учит, сама воспитует. Есть ей, что детям передать. Дуди на ребятишек меньше влияет. Во-первых, он часто в отъезде, а во-вторых, не мужское это дело. У стариков на сердце потеплело. Кажется, все будет хорошо.  

***

     Беда грянула не вдруг. Она притаилась. Она подкрадывалась. Она откусывала своими острыми зубами незаметные маленькие кусочки от пирога хрупкого счастья.

     Дуди ездил далеко и надолго. И дела у него, как сказано, все с дамами. Попался в сети: смуглянка, красавица. И компания у нее веселая – молодые купцы да офицеры. Приняли еврея, как своего. Трактиры, цыгане. Богатый еврей щедро платит. И на возлюбленную свою не скупится. А та, как на грех, золотые серьги предпочитает серебряным, жемчужные бусы – стеклянным, и все в том же роде. Банальное неуничтожимо, и его труднее всего избежать.

     Михаль – главный пункт надвигающейся катастрофы. Разве женщину обманешь? Тем более любящую. И убежденную в том, что любимую. Молчит Михаль, не подает виду, что догадывается. Только вновь, как в годы девичества, подушка мокра от слез. Горе есть, а мысли о мести нет.

     Беда в доме богачей празднуется широко. Любоваться страданиями сильнейшего – это счастье, доступное всякому. Торжествующе ползут радостные слухи. С сочувствием и тревогой спешат доброжелатели донести новости до Михаль и ее стариков. Обманутая жена держится стойко. С отцом и матерью видится редко, говорит с ними наспех – боится услышать вопрос или намек.

     Цадик сам пришел в дом к Михаль и без обиняков сказал, что ему все известно, и спросил чем можно помочь. Да ведь это и долг его первостатейный – увести еврея от греха, вернуть заблудшую душу в родной стан. Так и вере отцов изменить можно, Боже сохрани нас от такого несчастья. А Михаль в ответ: “Спасибо, раби, на добром слове. Обещаю, я сама с бедой справлюсь. Прости мне мою дерзость, раби, но молю тебя: молчи и других к разговору сему не поощряй!”

***

     - Ох, спасибо тебе сердечное, милашка ты мой, Демид, - восклицает смуглянка и смотрит сияющими глазами на смущенного Дуди, - какая великолепная материя! Платье выйдет всем на зависть! – продолжает она, завернувшись в голубой шелк и любуясь на себя в зеркало, - как раз под цвет твоих глаз! Теперь нам разлучаться никак нельзя, - игриво добавила красавица, бросившись к Дуди в объятия и кружа ему голову горячим поцелуем, что пьянит сильней вина.

     - Погоди, Демид, я одеваюсь, и мы едем в театр. Сегодня премьера. Я занята во втором акте. Роль маленькая, но все мои поклонники, кто видел меня на репетициях, предсказывают успех. Кстати, ты не ревнуешь, дружок? Не дуй губы. Шуток не понимаешь? – прощебетала любезная нашему герою особа.

     Закончен спектакль, и веселая молодая компания шумит за столом – отмечают успех начинающей актрисы. Море цветов. Шампанское и водка. Устрицы и раки. Ах, Дуди, Дуди...

     - Я провозглашаю тост за талант виновницы торжества, - кричит молодой купец, и все аплодируют. Пьют, едят, поют, дым коромыслом.

     - Всех благодарю сердечно, и поднимаю бокал за здоровье моих бескорыстных друзей и, в особенности, за вернейшего из них – Демида! – воскликнула раскрасневшаяся от похвал актриса.

     - Браво, ура! – раздаются громкие возгласы.

     - Позвольте, господа, не присоединяться к этому тосту, - с трудом выговаривая слова и раскачиваясь на неверных ногах произнес цветущего вида и могучего телосложения офицер. Слова эти проникли в затуманенное сознание Дуди и насторожили его.

     - Прошу это объяснить, поручик! – гневно выкрикнула молодая актриса.

     - Нечего тут и объяснять, и так все ясно. Взгляните, господа, на Демида попристальней. Зачем он здесь среди нас? Он и взаправду Демид? Или этот Демид – Давид? Наш генерал говорил, что имена выражают природу вещей, – глубокомысленно произнес поручик.

     Кровь бросилась в голову Дуди. Мигом очутился он возле обидчика, схватил его за лацканы и давай яростно трясти, нарушая суровую красоту военного облачения. Но куда уж тягаться нашему Дуди с бывалым армейским офицером, окруженным к тому же верными товарищами!

     Печален был конец этого празднества. Лишившуюся чувств смуглянку увезли домой ее верные друзья. Офицеры, защитив честь мундира от никчемных посягательств чужака, с победой покинули поле сражения. А у Дуди хватило сил лишь на то, чтобы добраться до ближайшей синагоги и сообщить раввину название своего городка. “Унижение сделает тебя мудрее”, – сказал едва живому гостю незнакомый раввин и распорядился отправить его домой.

***

     Вызванный из столицы профессор молча выходит из комнаты больного. Его окружают встревоженные домочадцы. Лицо врача сурово. “Надежды на выздоровление нет. Слишком тяжелы раны”, – глухим голосом выносит он свой беспощадный приговор. Старики и дети в слезах. Михаль бледна, как полотно. Она уводит плачущих. Возвращается в комнату мужа. Садится у постели, берет его за руку, гладит. “Доктор считает, ты скоро поправишься, Дуди. А цадик молится за тебя”, - говорит Михаль.

     Дуди молчит. Он знает свое положение: он не жилец. Глаза его закрыты. Язык не слушается. Избитое тело онемело. Боль от ран мутит сознание. А еще сильнее боль от великодушия Михаль. Великодушие превращает нас в должника. Он облагодетельствован ее любовью. Он не в силах вернуть долг. Эта мысль горше мысли о смерти.

     Как и отец его, Дуди, умирая, вспоминает свою жизнь. Бедность. Смерть отца. Сиротство. Вот он видит ту веселую и смешливую девицу, что так нравилась ему. Он отступился. Она вышла за такого же, как он, бедного парня. Ремесленник. Хозяин в доме. Вместе встали на ноги, хоть и не богаты. Дуди застонал от боли.

     “Что сказать на прощание детям? Те же слова, что сказал мне отец, лежа на смертном одре? Но дети мои умны и богаты. Об этом позаботилась их мать. Обо всем позаботилась Михаль. Мне нечего сказать.”     

Пурим сегодня!

     Хасид Хаим – бедняк. Дома – хоть шаром покати. Дети голодные, жена на судьбу жалуется. Хуже всего Хаиму в праздники: у людей на столах еда всевозможная, а в доме бедняка, как в будний день, лишь хлеб да лук. А пережить веселый праздник пурим совсем невмоготу. Тут уж нищету свою не скроешь. Как водится, получает Хаим на пурим гостинцы, шалахмонесы то есть, от своих друзей хасидов, да и от самого раби тоже. Надо отблагодарить тем же, послать шалахмонес от себя. А как угощение испечь, коли дома не только меда и изюма нет, простой муки на хлеб не хватает? Принесут в пурим шалахмонес, дети набросятся на коврижки да на пряники, на коржики да на печенье, а Хаиму с женой только и достанется, что по рюмке праздничного вина пригубить. Тяжело оставаться в долгу. Горьки Хаиму эти сладости.

     Цадик, разумеется, говорит Хаиму слова утешения, не вешай, мол, носа, будет и тебе удача. Хасид только вздыхает в ответ.

     - На то ты и цадик, чтобы в меня надежду вселять, - говорит Хаим.

     - На то ты и хасид, чтобы верить, не отчаиваться и Бога благодарить, - говорит раби.

***

     Вот как-то в пурим выпил Хаим рюмку вина и говорит жене, словно оправдываясь: “Ты же знаешь, жена, в этот праздник еврею положено радоваться и пить вино. Ведь пурим сегодня!” А жена, вопреки обыкновению, добродушно так отвечает: “Не стыдись перед людьми нашей бедности, Хаим. Что люди говорят – безделица, не превращай песчинку в гору. Живем ведь как-то. Иди к своим хасидам, веселись и гуляй. Пурим сегодня!” Окрыленный добрым словом, выпорхнул Хаим за дверь.    

     На улицах шумит веселый праздник. Клейзмеры играют на своих скрипках, дети в масках, трещетки и хлопушки, угощение, тут рюмка, там рюмка – веселись еврей, пей вино, пурим сегодня. От выпитого вина бегут, исчезая, заботы, бедняк собирается с духом, проходят грусть и морщины на лбу. Кто побогаче, старается ублажить бедняка, угощает: во-первых, раби так велит, а во-вторых, приятно это. Один день в году и скупец щедр. 

     Встречает Хаима знакомый хасид, лавочник-мясник. Зовет к себе в дом, потчует. И на дорогу дает полную корзину всякой снеди. Знает Хаим, каково это угощаться у тех, кто богаче тебя. Отплатить им тем же – совсем по миру пойти. Да разве в пурим от приглашения откажешься! Хаим подозвал мальчишку на улице, послал с ним корзину домой. И зеленщик, и булочник, и бакалейщик – все угощают бедняка. “Однако, уж немало я шалахмонесов домой переправил, - думает Хаим, - не сказать ли жене, чтоб из полученного угощения ответные посылки составила? Нет, не годится это. Городок маленький, люди узнают свое, смеяться станут над моей хитростью. Пусть уж лучше жена и детки полакомятся.”  

***

     Вечер близится. Сейчас предстоит самое главное удовольствие пурима. Ученики ешивы покажут на сцене веселый спектакль, пуримшпиль. Хаим почти забыл о плохом, думает о хорошем. Отлично день прошел. На душе тепло. В желудке непривычная благодать. Хаим уселся на пол – не велик барин – поближе к сцене. Что душа чувствует лишь смутно, артисты выразят в ярких словах. Поначалу все про царицу Эстер, да про Мордехая – это давно известно Хаиму, это каждый год представляют. Сделали перерыв. Заиграли клейзмеры. На сцене происходит что-то смешное. “Ага, над нашим городом шутят, то-то все хохочут”, - подумал Хаим и тоже для порядку засмеялся. Прислушался получше, да так и обомлел: ведь артисты-то говорят про клад, что спрятан за кладбищенским забором. То самое золото, что сто лет назад зарыл в землю один богач, да неожиданно умер и не успел никому сказать, где это место. “Как хорошо, что я близко к сцене сел, все слышу, - думает Хаим, - все вон, захмелели, гогучут себе. Кажется, кроме меня, никто ничего не слыхал.”

     Тихо и незаметно выскользнул Хаим наружу. Раздобыл лопату и верным твердым шагом направился к заветному месту у забора. Темно. Страшно. Вдалеке огни, музыка слышна: пурим сегодня. Хаим роет землю. Вот и сундук. Под крышкой золото блестит при слабом свете звезд.

Хаим плачет от счастья: “Вот и пришла мне удача. Прав наш цадик. Как он знал? Мудрец!”

***

     Кончился веселый праздник пурим, и на следующий день начались для Хаима и его жены приятные заботы. Деньгам надо дать должное употребление. Первым делом - пожертвовать хасидской общине. Синагогу давно пора ремонтировать. У городских богачей средств для этого нет. А у Хаима есть. Второе – построить новый дом для семьи. Большой дом. Хаим с женой не старые, Бог даст, еще детишки народятся. Главное, конечно, деньги к делу пристроить. Посоветовался Хаим с цадиком. Купил мельницу. Приобрел сахарный завод. Завладел переправой через реку. Теперь чуть не все городское хозяйство от Хаима зависит. Но Хаим скромен. Молится много. Бога благодарит. Цадика слушает.

     Вот уж год почти прошел, как свалилась на нашего хасида неслыханная удача. Дела идут исправно. Доходы хорошие. Все завидуют и дивятся: откуда у бывшего голодранца такая сметка? Словно смолоду деньгами ворочал!

     Просторно и тепло в новом доме. Жена нарядно одета. Прислуга у нее: справься-ка одна с таким домищем! Дети ухожены. У каждого свои ботинки, а не одна пара на всех. А еда какая вкусная! Никак не нарадуются сытости. И праздники теперь Хаиму в радость. Стол, белая скатерть, яства всевозможные. Отдых.

     Пуще всего радуется Хаим приближающемуся пуриму. Это первый его пурим, с тех пор, как Господу было угодно одарить его счастьем. Задолго и оснавательно готовится к празднику Хаим. Все закупил, все заготовил. За неделю до пурима остановил мельницу, закрыл сахарный завод, прекратил переправу через реку. Благо, своя рука владыка. Иссякнет в лавках мука к празднику – а мельница не работает. Кончится сахар у хозяек – а взять негде. Мед, изюм, вино – как доставить в город, коли переправа закрыта?  

     Вот и праздник наступил. Хаим шлет шалахмонесы один за другим. Всем, всем, всем. Никого не забыл. И какие шалахмонесы, какие гостинцы! А в ответ ничего не получает: обнаружили вдруг горожане, что, как на грех, опустели лавки. Идет Хаим по улице, поздравляет встречных хасидов, сам поздравления принимает, а вместие с ними и извинения, что не послали ему ответных гостинцев. Хаим великодушно прощает. Зовет к себе и мясника, и зеленщика, и бакалейщика, и булочника. Угощает их дома по царски и с собой каждому огромную корзину дает: берите, люди добрые, пурим сегодня! Гости ведь угощению друзья, а не дружбе. Ах, как сладко на сердце!

     Главное удовольствие, как сказано, – пуримшпиль. Хаим, почетный гость на представлении, уселся в середине зала, поближе к музыкантам. Сначала артисты царицу Эстер, да Мордехая представляют – это все Хаим каждый год слышит. А потом заиграли клейзмеры. Ох, и здорово же играют эти музыканты, заслушаешься. А скрипачи видят, что самому Хаиму нравится, и еще больше стараются. Через чур стараются. Громко слишком, даже голова заболела. “Эй, ребята, потише играйте, голова болит!” – кричит музыкантам Хаим.

***

     - Не кричи, Хаим, - говорит жена, - удивительно было бы, если бы у тебя не болела голова.      

     - Где я? – вопрошает спросонья Хаим, и со страшной быстротой настигает его разочарование.

     - Не помнишь, любезный муженек, как друзья твои хасиды доставили тебя с пуримшпиля? Говорят, уснул на середине представления.

     - Пурим сегодня, - мрачно сказал Хаим и потянулся за рюмкой вина.

     - Пурим кончился вчера, дружок! – со знанием дела возразила супруга, не останавливая, впрочем, мужниной руки.

Яшка-цыган

     Жаркий полдень. У ворот тюрьмы стоит с раннего утра цыганский фургон. В тени под навесом прячутся от палящего солнца трое: молодая женщина и двое детишек четырех-пяти лет, мальчик и девочка. Жара усыпила детей. Глаза цыганки красны от недавних слез. Но даже признаки несомненного горя не вредят красоте ее смуглого лица.

     Вдали показалось облако пыли. Подъехала черная тюремная карета, из которой вышли два жандарма с ружьями, а за ними – молодой цыган: будущий арестант доставлен из суда в тюрьму.

     - Яша, Яша, дорогой! – закричала женщина и, не обращая внимания на охрану, бросилась на шею к цыгану.

     - Роза, любимая! – воскликнул цыган и горячо обнял молодую красавицу. Слезы покатились

по щекам обоих. Мальчик и девочка проснулись и стремглав бросились из фургона навстречу отцу, обхватили его за ноги и стали по-детски всхлипывать. В нарушение тюремного устава жандармы не посмели помешать столь бурному излиянию чувств.

     - Заключенному предостаствляется один час для прощания с семьей, - предупредил один из жандармов, должно быть старший по должности.  

     - Будешь ждать меня? Будешь верна мне, Роза?

     - Неужто сомневаешься во мне, Яша? Кроме тебя никого и никогда не любила и не полюблю. Навеки я твоя!

     Детей вновь сморил сон. Яшка-цыган и Роза, не стесняясь, сидели обнявшись на виду у жандармов и вспоминали, как полюбили, как поженились. Впервые увидели друг друга на ярмарке. Любовь с первого взгляда. Вскоре – шумная свадьба. Родились дочь и сын. Подруги завидовали Розе: “Повезло тебе с Яшкой – верный парень!”

     Яшка-цыган торговал лошадьми. И не только торговал. Красть лошадей куда как доходнее. И стыдиться тут нечего: без удобного случая не было бы и вора. Опасностью Яшка пренебрегал – надеялся на смекалку свою, на силу и на быстрые ноги.

     Однажды подкараулили крестьяне дерзкого вора, схватили его на месте преступления, побили жестоко, связали и сдали жандармам. И вот, Яшка у ворот тюрьмы. Прощается с возлюбленной женой своей Розой. Впереди разлука. Письма и короткие встречи – это слишком мало для двух молодых любящих сердец. Одно лишь хорошо, что в минуты свиданий и разлуки люди узнают, как много любви вмещают их души.

***

     Воры и бродяги, грабители и разбойники, мошенники и фальшивомонетчики – всех их приютил огромный тюремный каземат. На свободе занятия у всех постояльцев тюрьмы были разные, а свела их судьба под одной крышей, и неплохо сошлись друг с другом попиратели всевозможных законов. Только двое держатся особняком: Яшка-цыган и еврей средних лет, обвиненный по ложному доносу. Отщепенцев, известное дело, нигде не любят. Цыгана тюремная братва не трогает – силач он, да и мести боятся, когда на волю выйдут. А вот еврею туго приходится. Ест он отдельно, не богохульствует, ни с кем не разговаривает, все только молится по своим книгам. Кому такое понравится? Насмехаются над ним, дразнят, за бороду и за пейсы дергают. Кроме Яшки-цыгана все над ним куражатся.

     Как-то раз тюремные постояльцы сумели найти путь к сердцам неподкупных стражей. Добыли себе вина и браги, охмелели и принялись по обыкновению своему насмехаться над евреем. Разгоряченные шутники повалили хасида на пол и давай его бить. Тут Яшка-цыган не усидел в своем углу. Бросился в самую гущу, разбросал в разные стороны озорников, и долго еще они прикладывали пятаки к синякам и унимали кровь, что сочилась у кого изо рта, а у кого из носа. С этого дня даже самые неуемные и дерзкие из них предпочитали обходить стороной Яшку-цыгана, а слабосильный хасид обрел покой под крылом непререкаемой силы.

     Понемногу хасид и Яшка стали сближаться. Цыган услышал печальную историю безвинно осужденного еврея, а тот, в свою очередь, узнал тайну своего спасителя. Цыган-то оказывается вовсе и не цыган, а соплеменник хасида. Яков осиротел малым ребенком, жил на милость общины. А как минуло парнишке тринадцать лет, отдали его в помощники к извозчику. С этих пор община мало им интересовалась, а еще менее наставлял его на путь праведности и истины необразованный возница – воспитатель его. Яков перенял у учителя своего любовь к лошадям. Любовь эта свела безнадзорного сироту с цыганами. Так Яков превратился в Яшку-цыгана. 

***

     Потрясающее открытие зажгло сердце праведного хасида неодолимым стремлением вернуть Якова к родному очагу еврейской веры, возвратить несчастному утраченный им Божий дар избранности. В чем коренится такое рвение? То ли в корысти заслужить награду на Небесах, то ли в простой вере в свою миссию водворять по мере сил духовное на назначенную ему Господом высоту? Впрочем, не задаваясь праздными вопросами, хасид приступил к действию.

     “Помнишь ли ты, Яков, отца и мать своих?” – вопрошает хасид. “А не забыл ли ты, как получал карманные деньги в подарок на хануку? Хоть пару грошей доставалось тебе от общины? Помнишь, как последние дни праздника красиво горят ханукальные свечи у приоткрытой двери?” А в другой раз говорил хасид: “Припомни-ка, Яков, как клейзмеры играли на пурим. Должно быть, скрипач и флейтист большие мастера были переплетать веселую цыганскую музыку с нашими грустными песнями. Язык музыки у всех один.”

     Так длинными тюремными вечерами говорят вполголоса двое друзей. Долго еще взбудораженный Яков не может уснуть, ворочается с боку на бок, и забытые картины встают перед его мысленным взором. Даже сиротское детство чуть сластит, если вспоминаешь его через много лет. “Как добр этот хасид, как понимает мою душу!” – с благодарностью думает цыган.

     “Яков, дорогой, - обращается к другу хасид, - а ведь в цыганской твоей жизни ты, должно быть, совсем забыл о нашем еврейском законе соблюдать святую субботу?” Яков задумывается. “Почти забыл, - признается Яков, - да и как соблюдать субботу с чужими?” Видя, как взволнован собеседник, ободренный хасид продолжает: “Как славно это, после недели трудов праведных, в пятницу, ближе к вечеру, выйти из дома, когда жена еще хлопочет на кухне, отправиться в синагогу, помолиться от души, поговорить с Богом, пожелать всем друзьям и недругам доброй субботы, и с обновленной душой вернуться домой. А посередине горницы уже стоит накрытый стол, накрахмаленная скатерть сверкает белизной, а на скатерти - плетеная хала в корзинке, вино для благословения, да и водка в графине – тоже не лишняя. Домашние собираются за столом. Эх, да что тут говорить! Суббота дана еврею Богом. Сердце радуется. Благолепие и благодать!” 

     “Ах, как прав хасид, - думает Яков, - как любит он меня, как прост и бескорыстен. Он желает мне добра. Но как обрести счастье, что положено мне по праву рождения? Я люблю мою Розу и деток моих. Цыганка и курчавые ребятишки в еврейском доме? Как примирить такое? Почему сердечный мой друг ни слова не молвит об этом? А знает ли хасид, как дорога цыгану воля?” В смятении душа Якова, Яшки-цыгана. “Он мучается, сомневается. А коли сомневается, стало быть, не отвергает!” – удовлетворенно отмечает про себя хасид.

***

     Три известия пришли в тюрьму в один и тот же день. Уведомление об оправдании  хасида, распоряжение освободить цыгана и еще письмо цыгану. В один день выходят из тюрьмы друзья. Мигом каждый собрал свой мешок. Тюремные ворота остались позади. Впереди дорога, свобода, жизнь. Топают двое по пыли, молчат, онемели от счастья.

     - Яков, а ведь тебе письмо есть! Забыл на радостях, дружище? – спросил хасид.

     - И то верно, друг. Из дому, должно быть, от Розы. Зайдем в тень, отдохнем, прочитаем письмо, - сказал Яков.

     Друзья свернули в лесок. Уселись в тени. Хасид достал фляжку с водой, отхлебнул, дал другу напиться. “Так неожиданно пришло освобождение. Между нами еще ничего не условлено. Взойдут ли семена, что я посеял в его душе?” – подумал про себя хасид.

     - Читай, Яков, свое письмо, потом поговорим. Есть о чем.

     Яков достал из мешка конверт. “Это из дома. Почему, однако, адрес написан незнакомой рукой?” – кольнула Якова тревога. Он торопливо разорвал конверт, стал читать.

     - Что случилось, Яков? – воскликнул хасид, видя, как задрожали губы и побледнело лицо друга. В ответ Яков испустил страшный вопль отчаяния. Упал на траву, кричит неведомо что, бьет по земле кулаками. Хасид в ужасе смотрит на происходящее. Яков воет по-звериному, не может человеческого слова вымолвить. Хасид подобрал с земли лист бумаги. Отец Розы сообщал зятю страшную весть: Роза с ребятишками ехала на лошадях по горной дороге. Их застигла гроза. Лошади испугались, понесли. Фургон сорвался в пропасть. Все погибли.

     Настала очередь хасида побледнеть.

     Хасид отложил в сторону исписанный неровными буквами лист. Отвернулся от Якова, принялся за молитву. Яков устал бесноваться, стих. А хасид все молится и молится.

     - Вот он, твой добрый Бог, хасид! Слышишь меня? Вот он твой добры      й Бог! – закричал Яков.

     Хасид не отвечал и не оборачивался, кончил молиться, и бормотал что-то, словно разговаривал сам с собой. Яков прислушался. “Сие случилось неспроста. Сие знак Небес. Он перетерпит горе, и я верну его в лоно еврейства. Я исполню великую заповедь. Нет более препятстви й этому. Теперь он мой, теперь он наш”, – донеслись до цыгана слова хасида. Ярость захлестнула Яшку.

     - Ты рад моему горю, негодя      й! – взревел цыган. Он выхватил из-за пояса кнут и стал что есть силы бить еврея по тщедушной спине. Тот с воплем бросился бежать, Яшка за ним. И бьет, и бьет его, осатанев от ярости. Хасид упал. Цыган отшвырнул в сторону кнут, бросился на траву, затих. Еврей, весь в крови, встал, преодолевая боль, заковылял по пыльной дороге прочь, не оглядываясь. “Прежде испытай друга, каков он в гневе”, – и утешал и корил себя хасид.

     Яшка-цыган лежал тихо, не шевелился. Более никогда не виделись друзья.

Хасиды, разбойники и жандармы

     Богатый хасид торговец возвращался с ярмарки. День выдался удачный. Солидная выручка в кошельке. Устал. Скорей бы добраться до дому. Направил лошадку напрямик через лес, хоть и не безопасно это: настроение повелевает человеком. Мурлычет себе под нос какую-то песню и думает только о хорошем.

     Если не случается ожидаемое – случается неожиданное. И вот, там где узкая тропа едва заметна в лесной глуши, появляется из-за кустов огромный мужичина самого свирепого вида. Он останавливает лашадь, взяв ее под уздцы, и говорит пьяным голосом: “Стой, еврей, приехал! Покажи-ка, что у тебя в карманах?” И, не дожидаясь ответа, стащил с повозки беднягу хасида, сгреб его в охапку своими здоровенными ручищами, повернул головой вниз, а ногами вверх, и вытряхнул на землю кошелек. Пересчитал деньги и спрятал кошелек у себя.

     Мужичина этот был одним из разбойников, шайка которых обосновалась в лесу. Успешно завершив ограбление, разбойник уставился на дрожащего от страха хасида и стал размышлять: “По уставу, обработанный объект должен быть доставлен в наш лагерь, а добыча поделена между членами братства. Однако, куш больно уж солидный, жалко делиться. Прикончить его? А если крик поднимет? Лагерь близко, могут услышать. Лучше я его живым отпущу. Побежит, только пятки засверкают.” Так и сделал. И пошел прочь неверным шагом.

     А хасид, видя удаляющуюся фигуру, сообразил, что жизнь его более вне опасности. И мысли его сменили направление от вечного к суетному, и пронзила его горечь утраты. “Разбойник хоть и силен, но пьян. Если подкараулю его и нападу неожиданно сзади, да еще с дубинкой – справлюсь с ним и денежки свои верну”, – подумал хасид. Привязал лошадку к дереву и скрылся в лесу, не теряя из виду разбойника и обгоняя его. 

     Ах, если бы знали грабитель и его жертва, какую страшную цепь роковых последствий породят хитрость одного и жадность другого! Вот, скажем, убил бы разбойник хасида – и сказке конец. Или смирился бы хасид с потерей, и вышла бы банальная история, не заслуживающая пера. Но произошло то, что произошло, и поэтому продолжим следить за развитием событий.

     Разбойник и хасид – каждый действуют по своему плану: один потихоньку приближается к своему стану, а другой следует в отдалении и выбирает место для засады. А разбойничий лагерь, как сказано, расположен неподалеку. И случилось так, что разбойник и хасид вышли одновременно на лесную прогалину. А в центре ее горит костер. Над огнем подвешен котел. А в котле что-то бурлит и распространяет вкусный запах. Вокруг костра сидят за неторопливой беседой люди. Лица и одежда сидящих, а также содержание беседы намекают на род их занятий. Увидел разбойник прямо перед собой хасида, метнулся к нему, схватил за шиворот и кричит, обращаясь к честной компании: “Вот, ребята, привел человечка, и с добычей.” И при этих словах он швырнул кошелек на пень, что на краю поляны. А что ему еще оставалось делать? И очень сурово порицал он себя в сердце своем за то, что не убил еврея, проявляя чрезмерную осторожность. Что касается хасида, то он был не менее самокритичен в этот момент.

***

     После обеда справедливые разбойники поровну поделили между собой содержимое кошелька. 

     - Молодцы, правильно распределили добычу: солнце светит всем, - одобрил главарь шайки.

     Затем принялись обсуждать, как помочь хасиду в решении его судьбы.

     - Ясно, что в сети к нам попался богатый еврей: вон сколько денег при нем! Давайте-ка, ребята, потребуем за его освобождение хороший выкуп, а пока пусть остается нашим заложником, - сказал главарь шайки, попыхивая послеобеденной трубкой.

     - Правильно говоришь, командир, мы согласны, - загомонила братва.

     - Завтра его непременно начнут искать: хасиды своих не бросают в беде. Утром выведем его на опушку леса на видное место. Привяжем к дереву, как приманку. Двое наших молодцов с ружьями спрячутся неподалеку и будут наблюдать. Появятся на опушке его приятели или родичи и тотчас обнаружат пропажу. Хасид наш объяснит своим избавителям, что отвязать его никак нельзя, ибо место это под прицелом. А чтоб ему освободиться, придется им прийти снова и принести с собой мешок денег в определенное место и время. Получим деньги – вернем заложника. Нравится вам мой план, ребята? – обратился вожак к разбойникам, благоговейно слушавшим его с открытыми от восхищения ртами.

     - Здорово придумано, командир! – раздались дружные голоса согласия.

***

     Задумано – сделано. А поутру появились на опушке шестеро младших братьев нашего хасида. Без длинных объяснений они все поняли. Обняли поочереди своего старшего брата, и слезы выступили у всех на глазах.

     - Ты наш старший брат, ты нам вместо отца. Какой выкуп за тебя просят злодеи? Все, что есть отдадим, из под земли достанем!

     - Не торопитесь, братья, с золотом расставаться. Не своим ли умом и руками мы наше богатство нажили? – сказал хасид тихо-тихо, чтобы стража его слова не услышала, – У меня есть план. Я скажу похитителям моим, что вы принесете выкуп. А вы, шестеро моих верных братьев, не золото, а ружья с собой возьмете. Проберетесь неслышно в лагерь и застигните насильников врасплох. Перестреляете их всех, и меня спасете, и деньги наши будут целы, - выложил свой замысел хасид.

     - Страшно, брат. Какие из нас, евреев, воины? Лучше откупимся, - взмолились младшие.

     - Стыдитесь, братья! И мужайтесь. Мне тут в разбойничем логове страшнее, чем вам. А сейчас ступайте и делайте по моему слову, – непреклонно и твердо отрезал старший брат.

     Вернулись братья домой понурые, но ослушаться старшего не смеют. Отправили жен и ребятишек к родне от греха подальше и стали добывать ружья. Не такое простое это дело разом столько ружей заполучить. Немного замешкались.

***

     Вот уж минул назначенный час, а те, кого ждут – не пришли. “Где евреи с деньгами?” – с нетерпением думают разбойники. “Где братья с ружьями?” – с тревогой думает заложник. Главарь подозвал к себе того разбойника, что привел в стан хасида.

     - Ты, верно, знаешь характер нашего пленника. В чем, ты думаешь, причина задержки? – спросил командир.

     - Больно он до денег жаден. Боюсь, замыслил против нас что-нибудь, - прозвучал ответ.

     Глубоко задумался вожак. Наконец, просиял лицом и подошел к хасиду.

     - Ты заготовил хитрую каверзу против нас, негодяй! Не золото, а свинец ты прочишь нам. Не такие мы болваны, чтобы дожидаться здесь твоих вооруженных братьев. Мы все вместе с тобой отправимся к тебе домой. Ты покажешь нам дорогу и место, где спрятаны деньги. А если нас ждет засада, первая пуля – твоя. Ясно тебе? – спросил хасида главарь.

     - Ясно, - потухшим голосом ответил связанный пленник.

     - А вы что скажете, братва? – обратился главный разбойник к верным товарищам своим.

     - Лучше не придумаешь, командир. Евреи – к нам, а мы – к ним. Придут, нас не найдут, зайцев постреляют и обратно уйдут, – загоготали разбойники.

     - Слышишь, трус, я разгадал твой подлый агрессивный план, потому что я умнее тебя, хотя ты и уверен в обратном, - Вновь обратился главарь разбойников к хасиду, - Теперь всем вам несдобровать. А всему виной ваша страсть к деньгам. Не зря в книгах пишут, что... эээ, как это бишь ... ага, вспомнил, пишут, значит, что золотой червь вечно точит душу жида. – с торжеством произнес главарь, и при этом достал из кармана широчайших своих шаровар потрепанную от постоянного чтения книжку и потряс ею перед носом хасида. Разбойники с восторгом и гордостью глядели во все глаза на своего командира так, словно видели его впервые: у него есть книга, он ее читает, он из нее помнит!

     - Образованность божественна и бессмертна в нас, - многозначительно заключил вожак.

     - Наш раби тоже говорит, что многократное чтение одних и тех же книг указывает на глубину ума, - не удержался от фальшивой похвалы хасид.

***

     Вот приехали разбойники со своим проводником на место. Это - хутор. Семь добротных домов, у каждого брата – свой. Все деньги хранятся в доме старшего брата. На хуторе тишина. Хозяева, вооружившись, держат путь в лес – освобождать пленника. Их жены и ребятишки находятся в безопасных местах.

     - Показывай, где деньги спрятаны. Веди нас в закрома, дружище! – обратился вожак разбойников к хасиду.

     - Ничего нет. Все, что было, вы накануне забрали, - хладнокровно ответил хасид и ощутил при этом прикосновение холодного металла к затылку.

     - Говори, если жизнь дорога, - зарычал главный разбойник.

     - Честное слово, нет денег, хоть весь дом обыщите. Отпустите, Бога ради! – На сей раз уже взмолился пленник и упал на колени.

     - Первый выстрел в воздух, второй – в голову, - сказал командир и выстрелил вверх.

     - Первый выстрел в воздух, второй – в голову, - как эхо подхватили разбойники, и каждый выстрелил.

     Поняв, что с ним не шутят, хасид сделал то, что от него ожидали. А потом сидел на лавке и смотрел, как главарь пересчитывает деньги, и слезы катились по его щекам.

     А неподалеку от хутора находилась жандармская застава. Услыхали жандармы выстрелы, и вооруженный их отряд немедленно отправился на место происшествия. Видят служители закона: разбойники грабят граждан. Жандармский офицер предложил грабителям добровольно сдаться и тем самым облегчить свою будущую участь. Но командир разбойников решительно отклонил недостойное предложение, скомандовал своим людям стойко держать оборону и во что бы то ни стало сохранить выпавшее на их долю богатство.

     Обученные жандармы, действуя по всем правилам боевого искусства, умело окружили хутор и, не понеся никаких потерь, подавили сопротивление противника и убили всех без исключения разбойников. И бедного нашего хасида нашла шальная пуля.

     Жандармский офицер стал обыскивать тела убитых, изымая пистолеты и патроны. У главаря разбойников он нашел мешок с золотыми монетами. Каждому из своих доблестных бойцов, еще не остывших после выйгранного боя, он вручал по золотой монете, сопровождая этот дар выразительным жестом - прикладыванием указательного пальца к губам: молчок, мол. Основную же часть содержимого мешка он рассовал по карманам.

     Уложив тела убитых на подводы, жандармы, выполнившие свой служебный долг, направили лошадей в сторону заставы.

***

     Вернулись из лесу братья. Видят: дома разгромлены, деньги разграблены. А самую горькую весть они получили от посыльного с жандармской заставы.

Месть

     Описанные ниже события случились в местечке Станиславичи в ту давнюю пору, когда некоторые из тамошних евреев впервые прониклись духом благословенного хасидизма и сплотилилсь вокруг своего первого предводителя раби Шмуэля, недавно скончавшийся сын которого, также по имени Шмуэль, был преемником отца, знаменитым праведником и другом раби Якова, цадика из города Божин. За давностью времен никого из героев тех лет нет в живых, а посему можно абсолютно честно, без суетной лести и напрасной хулы рассказывать эту историю. Поведавший ее раби Залман, нынешний станиславический цадик, внук раби Шмуэля-старшего, утверждает, что это вовсе и не хасидская сказка, а хасидская быль. А кто усомнится в правдивости рассказа, пусть хорошенько задумается о неодолимой власти страстей над душой человеческой.

     Среди немногочисленной паствы раби Шмуэля-старшего два хасида пользовались особым его расположением. Прозывали их Хозяин и Слуга. Хозяин – самый богатый еврей в Станиславичах. Цадик любил его за простоту нрава и очень ценил щедрые пожертвования богача в хасидскую общественную кассу. Слуга подкупал раби глубиной ума, рассудительностью и терпением. Цадик частенько ставил его в пример другим. Таков был первый глава станиславических хасидов раби Шмуэль-старший – искал и находил в людях хорошее.

***

     У Хозяина – дом богатый, полная чаша. Правда, детей долго не было, но, слава Богу, услышали на Небесах его молитвы и молитвы раби, что истово просил за своего хасида. И вот, жена Хозяина должна в скором времени разрешиться от бремени. Хозяин – человек без премудростей, с людьми запросто,           как говорит о нем раби. Он же – грубиян и невежда, как говорят за его спиной враги и друзья его. К Святым книгам у него любви нет. “На что мне это, коли и без учения у меня сундуки полны добра. Ни отец ни дед мой не тянулись к мелким буковкам, а в делах преуспели. Чем я их хуже?” – говорит он иной раз себе в оправдание. 

     В услужении у Хозяина был Слуга. Любую работу он обязан делать, ни какой прихоти грубого Хозяина и капризной его супруги он не смеет прекословить. Всегда безотказный и неизменно послушный Слуга – слуга в третьем поколении. Отец его служил отцу Хозяина, а дед – деду. Слуга слыл человеком пытливого ума. Только выдастся свободный час – он за Святую книгу, читает при свече. А потом обсуждает с раби. И дивится цадик проницательности своего хасида.  

     “Что толку тебе в твоих познаниях, коли ты был, есть и будешь голодранцем? Мой пример тебе не наука?” – втайне завидуя, кричит Хозяин Слуге. Осмеяние умного – сладкий жребий невежды. Скрывая ненависть в глазах, Слуга молчит, низко опустив голову, и смутное сознание правоты обидчика лишь удваивает бессильный гнев. За правоту же, как известно, надо мстить.

     “Какой ты немощный, целиком вязанку дров не можешь на второй этаж унести, по два-три полена берешь. Смотри, грамотей, как я с этим легко управляюсь! Только из жалости я держу тебя в услужении”, – веселит гостей розовощекий пышуший здоровьем Хозяин, выхватывая поленья из рук обескураженного Слуги. Насмешка оставляет в душе смертельные уколы, если есть в ней хоть капля правды. Знает Слуга, что снося обиду, вызывает новую, да нечего возразить. Пуще всего боится он остаться без места, ведь и у него жена на сносях. Хил, узкоплеч и узкогруд Слуга, но и в слабой груди умещается мятежный дух и сердце гордеца. Ничего не вожделеет он так страстно, как мести обидчику.

***

     Родила сына хозяйская жена. Суета и радость в доме. Несть числа приказаниям Хозяина. К вечеру Слуга не держится на ногах от усталости.

     - Отпусти меня домой, Хозяин. Ведь и моя жена рожает, я нужен дома, – взмолился Слуга.

     - И ты сына захотел, лоботряс? Ну–ну, со временем будет моему наследнику человек в услужение. Иди уж, да воспитай из него слугу получше, чем его папаша, – великодушно согласился счастливый отец. К утру и в бедную избу пришла радость – родился сын. “Удивительно похожи между собой младенцы – не отличишь, а судьбы впереди разные”, – размышляет Слуга, разглядывая красное тельце и безволосую головку. “Похожи, очень похожи”, – повторяет он про себя. Словно врезались в мозг эти слова. И молнией блеснула в голове дьявольская мысль о мести. “Нет, нет, это невозможно! Ты хасид, ты правоверный еврей, стыдись!” – говорит он себе. А через минуту помимо воли своей обдумывает план. Он гонит от себя безумную мысль, но не гаснет огонь вожделения. “И я, и отец мой, и дед мой служили этим гнусным самодовольным богатеям. Неужели и сын мой обречен сносить насмешки невежд?” – думает он, утирая слезу и жалобно глядя на спящее в убогой колыбели дитя. “Страшным неискупимым грехом ты погубишь свою душу, негодяй!” – твердит себе Слуга, но уж он не в силах противиться страсти.

     Темной ночью, когда смертельно усталая жена его крепко спит, и младенец замолк в своем уголке, неслышно подкрался Слуга к колыбели, осторожно взял в руки дрогоценный сверток и выскользнул на улицу. Мигом домчался он до дома Хозяина, проник через задний ход в комнату, где спал хозяйский новорожденный сын, убедился, что и там царит тишина, ловко поменял младенцев и вернулся домой.           

     Когда необратимое свершилось, Слуга успокоился и даже повеселел. “Это будет наша с тобой тайна. Только ты и я посвящены в нее. Слышишь, ты, не вздумай проболтаться!” – сказал он, глядя в зеркало и подмигивая самому себе. “Посмотрим, чей сын над чьм сыном будет насмехаться, и кто кому станет прислуживать. И не беспокойся, в себе я уверен, в моем сердце любви хватит на обоих”, – закончил Слуга диалог со своим отражением.

***

     Хозяин назвал младенца Дам, а Слуга дал имя ребенку Зар. Беда пришла в дом богача: умерла супруга его. И стала жена Слуги кормилицей и Даму и Зару. Молока, слава Богу, малюткам хватало. Выкармливая их, женщина любила обоих. Ну, а Слуга, как известно, большую часть дня проводил на службе в доме Хозяина и поневоле много видел Дама и любил его равно, как и Зара. Горе не смягчило нрав Хозяина. Правда теперь, выслушивая насмешки, Слуга утешался предчувствием скорого торжества.      

     Дам и Зар растут каждый в своем доме. И год за годом впитывают дух дома. Слуга счастлив видеть Зара за книгой и отвечать на вопросы мальца, а Хозяин рад буйным играм Дама и не омрачает нудным учением его привольное детство. “Где твой Зар болтается целыми днями? Завтра приходите на службу вместе. Его долг с детства приучаться к труду. Пусть твой бездельник помогает моему славному мальчику, несчастному сироте.” – как-то сказал Хозяин Слуге. Достойный воспитателя, Дам бесцеремонно обрушивал на сверстника приказания, хоть и ненужные, но приятные для нарождающегося властолюбия. Зар покорно выполнял. “Вот и настало время моего торжества, и долгожданная месть начинает пожинать плоды. Кажется, этого я хотел?” – подумал Слуга.     

     Дни текли своим чередом. Хозяин и Дам командуют, Слуга и Зар выполняют. Как-то прибыл царский гонец из столицы и огласил указ Государя: объявлен военный призыв, и каждый второй юноша обязан идти на войну. Жребий пал на Дама. Богач устроил дело так, что под ружье встал Зар, а не Дам. Глядит Слуга на безутешно плачущую жену свою, и душа его в смятении.

***

     Настал час, и заболел Хозяин, и врачи единодушны в своем страшном приговоре: “Дни больного сочтены.” Но и на смертном одре Хозяин уязвляет Слугу. Человек с годами не менятся, и время не исцеляет обиды. “Вот умирает злой мой мучитель. Отчего не рад я кончине врага? Вернул ли я ему то зло, что он чинил мне много лет? Успел ли отомстить? Судьба дает мне последний шанс насладиться, причинить ему смертельную муку. Расскажу ему о подмене детей. Отравлю его душу горечью правды: всю жизнь ласкал и любил он презренного отпрыска презренного слуги, а на смерть обрек своего наследника. Жутким станет его последний час.” – так думал Слуга. На сей раз не хватило ему духу, как прежде, на себя одного взвалить все бремя поступка, и решил он спросить совета жены. Но для этого придется раскрыть чудовищную тайну, другими словами не миновать тяжкого признания.

     Услыхав историю Дама и Зара, несчастная мать побледнела, как полотно, и без памяти рухнула наземь. Слуга привел жену в чувства и, не дав бедняжке оправиться от первого удара, выпалил ей свой новый проект. Выслушав, так ответила: “Совершенное тобой – ужасно. Неужто не сыт ты бесплодной местью?” Слуга, понурив голову, молчит, а жена его продолжает: “Уйми гордыню и будь благоразумен. Кто лелеет месть, лишь бередит собственные раны. Хозяин должен умереть, не ведая правды. После его смерти все богатство достанется Даму, которому ты и покаешься в содеянном. И он великодушно простит тебя, опьяненный счастливым известием: отец и мать его живы! Он возьмет нас к себе, и будет у нас безбедная и теплая старость. И ежели Господь соизволит вернуть нам любимого Зара живым, то мы и о нем позаботимся. А пойдешь на поводу у мести и откроешься Хозяину, он обезумеет от горя, и, чего доброго, отдаст наследство в чужие руки, за неимением своих. Ведь отлично известно тебе, муженек, как щедр он к раби и всей вашей хасидской общине.” Нехотя, Слуга согласился.

     Свершилась воля Небес, и Хозяин отдал Богу душу. Наследство получил Дам. По скончании траурных дней Слуга явился к наследнику – все нутро его трепещет – со страшным признанием и счастливой вестью.

     - Радуйся, сынок, родители твои живы и мечтают окончить дни свои, живя под одной крышей с тобой, родное наше дитя, – завершил Слуга обращенную к Даму речь.

     - Не знаю как теперь величать, тебя, почтенный, - холодно возразил Дам, - но даже если фантастический твой рассказ правдив, не рассчитывай ни жить у меня, ни на долю в наследстве. У меня другие намерения. Я продаю все имущество и уезжаю за границу, – решительно прибавил он.

     - Верить ли мне ушам моим? Как передам я жестокие эти слова твоей матери, Дам? – вскричал Слуга.

     - И остерегаю, тебя, милейший, от огласки, - словно не слыша вопроса отца, продолжал сын, - пойдешь в тюрьму за свое преступление. И на этом прощай, – отчеканил Дам и повернулся к отцу спиной.

     Каких только похвал не возносят благоразумию, но далеко не всегда оно бережет нас от превратностей судьбы.

***

     Потрясенный, покинул Слуга богатый дом и вернулся в свое бедное жилище. Собрался с духом и все, как есть, рассказал жене. Бедняжка беззвучно плачет, только плечи вздрагивают. “Зачем я, глупец, спросил твоего совета, женщина? Мы у разбитого корыта. А я вновь посрамлен и вновь не отмщен”, – упрекает он несчастную жену свою.

     Дам продал имущество и уехал, не сказав ни единого слова прощания. Старики остались одни. Но пробился луч счастья сквозь черные тучи горя. Вернулся с войны Зар. Хоть и без ноги, а живой. От казны положен ему пенсион, как ветерану-инвалиду, проливавшему кровь за царя. Пенсион да выручка от огорода, что возле дома, - вот и весь доход на троих. Можно жить скудно, но не тужить, если не поминать прошлого и не загадывать в будущее. Так проходит год, за ним другой. Зар по-прежнему в неведении. Однако, время уподобляет тайну сухому пороху, и страх ее обладателя растет.

     - Послушай, жена! Кровный сын Дам отрекся от нас, а воспитанный нами Зар, хоть и чужой, но верен до конца. Он не посвящен в тайну, и, выходит, мы неблагодарно обманываем его. Разве не заслужил он знать правду? – обратился к жене Слуга.

     - Право, не знаю, милый, - сказала она.

     - Не лучше ли покаяться и очистить душу? – вновь подступает с вопросом муж.

     - Решай сам, дорогой, - отвечает женщина, потупивши взгляд. 

     “Так как же быть? Открыться или нет? В чем меньше греха?” – вновь и вновь спрашивал себя Слуга и не находил ответа.

Диспут

     - Хасиды, - обратился раби Яков, цадик из города Божин, к своим верным почитателям, - на исходе этой субботы вы услышите историю из уст раби Меира-Ицхака, моего лучшего друга.

     Меир-Ицхак, старый еврей с молодыми глазами и веселым взглядом расположился по правую руку от хозяина дома, раби Якова. У себя в Доброве цадик Меир-Ицхак за простоту и доброту пользовался безраздельной любовью своей паствы. Добровские хасиды считали его превосходным рассказчиком. Сейчас же он сидел напротив избалованной и разборчивой аудитории раби Якова и нимало не сомневался в предстоящем успехе.

     - Начнем, пожалуй, - сказал гость.

     - Одну минутку, - прервал гостя хозяин и обратился к своим хасидам, - имейте в виду, друзья, что раби Меир-Ицхак приготовил для нас сюрприз, и я, также, как и вы все, не знаю, что нам предстоит услышать. А сейчас прошу тебя, дорогой Меир-Ицхак, начинай!

     Искушенный рассказчик привычным самоуверенным взглядом скользнул поверх голов нетерпеливой публики и начал свою повесть.

***

     Двадцать лет назад жил у нас в Доброве молодой еврейский парень по имени Берл. И, представьте себе, был он по профессии вор. Да, да, вы не ослышались: вор. Разумеется, при таком роде занятий, хасидом он стать никак не мог, но любил я его ничуть не меньше, чем самых верных моих питомцев. За что любил, спросите? Ну, во-первых, Берл – еврей. Стало быть, семена святости брошены в почву его души от рождения. Так все мы, хасиды, думаем, не правда ли? Во-вторых, он слыл находчивым, веселым и верным парнем, а такие мне всегда нравились. А в-третьх, в-четвертых и так далее – то же, что и во-первых, ибо это – главное.

     Задумал как-то Берл ни много ни мало – обокрасть церковь. Добыча вырисовывалась завидная: золоченые иконы, драгоценности всякие, ткани дорогие. Лишь бы хватило духу на такое дело, но Берлу храбрости не занимать. Собрал озорник своих верных и надежных друзей, и отправились добры молодцы пытать счастье. 

Спустилась ночь. Берл расставил помощников вокруг церковной ограды, чтобы вели наблюдение и, в случае опасности, подали условный сигнал. Сам же мастер легко и ловко взобрался наверх, беззвучно открыл раму маленького окошка на стене и благополучно проник вовнутрь. Полдела сделано. Бесстрашный авантюрист перевел дух и стал дожидаться, когда глаза привыкнут с ночному полумраку, нарушаемому лишь пробивающимся сверху лунным светом.    Наконец разглядел он золоченые иконы, дорогие, отделанные драгоценными камнями занавеси. А что в тех сундуках? Берл пошире раскрыл мешок. “Неужели я выбьюсь из нищеты? Неужели ненаглядная супруга моя и горячо любимые детки всегда будут сыты и одеты? Клянусь, пожертвую щедро на синагогу и, Бог даст, сменю профессию!”

     Невозможно человеку знать и предчувствовать когда и откуда ждать беды. Внезапный скрип открывающейся двери прервал сладкие мечты. На пороге стоял со свечой церковный  ночной сторож. Человек немолодой и недужный, но трезвого поведения, он известен был многолетней беспорочной службой. Берл остолбенел. Произошло непредвиденное, что смешало его планы и повергло в минутную растерянность. “Мое будущее – в моих руках!” – мелькнуло в голове доброго семьянина, и он молнией бросился в сторону того, кто мог разрушить чудный замысел. Молодость и быстрота одержали верх в короткой рукопашной схватке. Сторож лежал связанным по рукам и ногам. Караулившие снаружи надежные друзья правильно расценили шум наверху, как опасный поворот событий и, не сговариваясь, все, как один, бросились наутек и растворились в ночи. Иной раз по слабости характера, а не по обдуманному намерению совершаются предательства.      

     - Не вздумай поднять крик, – сказал Берл сторожу и решительно погрозил ему ножом.

     - Меня не запугаешь, еврей, - прохрипел сторож.

     - Давай, поделим добычу пополам. На что тебе эти идолы? – стал хитрить Берл, приноравливая мечты к новой реальности.

     - Я веру свою не продаю. Это не идолы, а святые наши иконы. Я молюсь на них.

     - Что толку тебе в них? Они немы, глухи и слепы. Как услышат они твои молитвы, гой? От того-то ты беден, несчастен и немощен.

     - А ты кому молишься, еврей?

     - О, я – совсем другое дело! Я молюсь настоящему живому Богу, а не идолам!

     Сторож ехидно усмехнулся и приготовился что-то ответить хозяину положения, но тут в церковь ворвались жандармы, и вечный диспут об истинной вере поневоле угас.  Откуда взялись жандармы? Их привлек подозрительный топот многих ног – это убегали верные товарищи нашего Берла.

***

     Дойдя до сего поворотного пункта рассказа, раби Меир-Ицхак от волнения почувствовал сухость в горле, закашлялся и попросил стакан воды. Слушатели воспользовались паузой, чтобы высказаться. Хасиды в большинстве своем разделяли теплые чувства раби Меира-Ицхака к герою его рассказа. Однако, самый образованный из них, Шломо, много живший и учившийся в Европе, был более сдержан и даже упрекнул товарищей в недостатке объективности. Раби Яков испытывал беспокойство, подозревая неблагоприятный, а то и трагический ход дальнейших событий.

     Напившись воды, рассказчик продолжал.

***

     Судили двух преступников вместе и равной мерой. Несчастный сторож не мог доказать своей невиновности.

     - Ты спал на службе, ты не помешал гнусному злоумышленнику-иноверцу пробраться в нашу святую церковь, ты не поднял тревогу. Кто знает, не будь измены в рядах заговорщиков, и не услышь доблестные жандармы, как спасаются бегством дружки грабителя, и не захвати они вас обоих в церкви, может и вступил бы ты в подлый сговор с евреем. На основании этих тяжких улик ты, жалкий старик, приговариваешься к сорока ударам плетьми, – сказал свою суровую речь судья и ни слова не дал возразить бедному сторожу.

     - А ты, негодяй, - обратился судья к Берлу, - злоумышлял похитить наши святыни и продать их корысти ради. А еще, ты глумился над нашей истинной верой, и посему нет тебе никакой пощады, и приговор тебе – сожжение огнем.

     Громким ликованием и громким плачем были встречены беспощадные слова непреклонного судьи.

     - Вот перед вами те самые иконы, которые удалось спасти, - обратился служитель закона к приговоренным, - падайте ниц и молитесь на них о спасении ваших душ. Молитесь каждый по своему, но вместе. Бог у всех один.

     Упал на колени и истово молился и плакал старик, и с ним плакали жена его и дети его и внуки. А Берл, зная, что нет ему спасения, поднял высоко голову и молчит.

     - Молись на наши святые иконы! – возопил судья и в гневе затопал ногами.

     Берл начал молитву, но отвернулся от икон. Тут встал со своего места священник, пошептался о чем-то с судьей и многообещающим взглядом уставился на незадачливого вора, дожидаясь, пока тот кончит молиться.

     - Берл, - ласково обратился человек в рясе к еврею, - ты молод, тебя без памяти любит красавица-жена и обожают дивные, не по годам развитые детишки. Не может человек в твоем положении желать смерти, да еще такой жестокой. И всего-то, что от тебя требуется – это отказаться от твоей варварской веры и принять веру истинную и милосердную - христианскую, - сказал священник, проникновенно глядя в глаза осужденному. Ласковый имеет дар пленять.

Ошеломленный неожиданной метаморфозой в его, казалось бы, однозначной перспективе, Берл впервые за время суда задумался. Он взглянул на немые ряды соплеменников, и каменные их лики подсказали ему единственный ответ.

     - Я веру свою не продаю, - повторил Берл недавно слышанные им слова.

     - Одумайся, еврей, не губи себя. Примешь нашу веру – мы сделаем тебя уважаемым и богатым человеком, - сказал уже с некоторым раздражением священник.

     Берл вновь взглянул на своих. Лица жены и детей несчастны и мокры от слез. За ними – плотная стена бород и ермолок. Десятки и сотни глаз буравят его, Берла, мозг.

     - Мне нечего добавить к моим словам, христианин, - глухо произнес Берл.

     - Палачи! – вскричал жрец правосудия, - доставьте обоих на лобное место и исполняйте мой вердикт!

     Первым карают сторожа. Да разве вынесет старик сорок ударов плетьми! После первого же удара упал бедняга на землю, а после второго – дух из него вон. Стоны и плач родных неслись вслед палачам, уносившим прочь бездыханное тело. Настала очередь вора принять лютую смерть. Костер дымится. Колени осужденного на казнь дрожат, но голова поднята гордо. Он точно знает, как надлежит ему умереть, и слабым голосом произносит молитву “Слушай, Израиль.” Гул висит в воздухе – это единоверцы Берла вторят его священным словам. Рассеялся дым. Отлетела святая душа.

     Схоронили обоих. Бедную могилку и осиновый крест оставили на попечение родных сторожа. Хасидская община сделала чрезвычайный сбор и установила каменную плиту на могиле праведника. Христиане жалели старика. Евреи гордились молодым. Не обошлось, как водится, и без проницательных скептиков. “А что если и вправду сторож замышлял вступить в сговор с подлым негодяем?” – подозревая в мертвом больше, чем он скрывает, догадывались одни. “Бедняга хотел добыть немного денег, а не венец героя”, – тихо-тихо шептались другие, остерегаясь дурной славы инакомыслия.

     Минули два десятка лет, но горожане и доныне помнят своих мучеников.

***

     - Вот какой праведник жил некогда в нашем городе. Как видите, друзья, нам, добровским хасидам, есть кем гордиться, - закончил свой рассказ раби Меир-Ицхак. Начались дебаты, которых он ожидал.

     - Думайте, что хотите, евреи, а только мне жалко старого сторожа, - сказала Голда, жена раби Якова, единственная женщина среди присутствующих.

     - Какое нам до них дело! - загалдели хасиды.

     - Ловкий парень!

     - Какой муж, какой отец!

     - Неподкупный и честный герой, не изменил нашей истинной вере!

     - Остановите ваше славословие, хасиды, - подал голос молчавший доселе Шломо, - вы забыли, что Берл – вор. Примите также во внимание, что он имел намерение надругаться над чужими святынями. Ваш энтузиазм проистекает из неведения. Я много жил на Западе, хасидов там нет вообще, а евреи ведут себя осторожнее. Вам мало бед?

     - Ты мешаешь людям радоваться, Шломо, - недовольно сказал раби Меир-Ицхак, – и, как ты выражаешься, прими также во внимание, что твои осторожные западные евреи - обычные лицемеры, - со своеобразным патриотизмом заметил добровский раби.

     - Дорогие мои гости, - энергично вмешался раби Яков, - я не хочу, чтобы споры омрачали исход субботы. Рассказ раби Меира-Ицхака и без полемики хорош, - примирительно заявил хозяин. Раби Яков отметил про себя, что, пожалуй, он согласен с мнением своего любимого

ученика Шломо, но умолчал об этом, дабы не огорчать друга и дорогого гостя раби Меира-Ицхака, цадика из города Добров.  

Исполнение желаний

     Кто не знает хасида Лейба? Всем известен этом бедняк и праведный еврей, который содержит жалкую лавчонку, не приносящую почти никакого дохода. Жена его ведет торговлю, а Лейб сидит в стороне для солидности и занят тем, что читает Святые книги. В этом занятии он преуспел больше, чем в коммерции.

     А ведь знавал Лейб иные, лучшие времена. Был богат. Был хозяин. Торговал оптом. Случайность перевернула все. Заключил он как-то отличную сделку, вложив все свое состояние. Причин для беспокойства не было, риска никакаго, дело верное, и партнеры надежные.

     Поехал Лейб в город к стряпчему подпись свою поставить и заверить ее, и весь капитал – при нем. Остановился заночевать на постоялом дворе. Заперся на два замка и для верности спрятал свое добро под подушку. Помолился на ночь и спокойно уснул. Скажите на милость, люди добрые, разве чего-то не учел Лейб? В чем-то не остерегся? Нет, ничего не упустил, во всем обезопасил себя и судьбу предприятия им задуманного. Человек до конца выполнил свой долг и заслужил право на спокойный сон.

     Мирный покой нашего дельца был прерван криками в ночи: “Горим! Пожар! Спасайся, кто может!” Очнулся Лейб, огляделся. Cквозь щель под дверью густой дым так и ползет в комнату, дышать уж нечем. Снаружи шум, грохот, что-то рушится. “Боже, спаси, не дай погибнуть!” – возопил Лейб, рванулся к окну, высадил раму плечом, и через мгновение очутился в одном исподнем среди толпы таких же, как он, погорельцев. Рухнула крыша, сгорел постоялый двор, дымится пожарище. Все кончено.

     Правда, жизнь спасена. Стало быть, все обошлось хорошо. Рано заключать, что судьба не благосклонна к человеку, пока жизнь его продолжается. Видно, Господу не угодно, чтобы хасид Лейб благоденствовал в богатстве и неге. Другой путь предназначен Лейбу. “Садись за книги, учи Тору. Будешь бедным, но ученым. Отвергнешь соблазны, но станешь праведником. Такая твоя планида”, - сказал раби своему хасиду. Разве не прав цадик? Ведь кто вознамерился стать праведником, должен забыть о купле-продаже.

***

     Есть у Лейба дочь Веред. Девушка тихая, скромная, и собой недурна. Уж два, а то и все три года, как надо бы выдать ее замуж, да где ж бедняку хасиду взять денег на приданое? Не унимаясь, болит материнское сердце. “Так и завянет наша розочка в домашней темнице, никому не достанется. Протянем еще, и не найти жениха вовсе!” – горюет мать. “Отправляйся-ка, муженек, к цадику за мудрым советом, пришло время получить новое наставление раби”, - говорит жена Лейбу.

     - Слушай меня внимательно, Лейб, - обращается цадик к хасиду, - с тех пор, как я усадил тебя за книги, народ по праву видит в тебе большого знатока Торы и не меньшего праведника. И награду получишь по заслугам – выйдет замуж Веред, и счастье дочери осветит  жизнь родителей.

     - Да ведь то-то и горе, раби, что приданого нет, и взять его негде!

     - Я получил благоприятный знак Небес. Поезжай в губернский город и поселись в доме для приезжих.  

     - И какими же деяниями я смогу приблизить желанную цель? - нетерпеливо перебил хасид.

     - Сиди себе в комнате, Лейб, и учи Тору по своему обыкновению, и ты увидишь, как жизнь чудесным образом переменится.

     Лейб прибыл на указанное место, нанял комнату и привычно погрузился в книги. День, другой, неделю, другую сидит Лейб, запершись в одиночестве, и читает книги. И отсутствие событий не наводит тень сомнения на внушенную цадиком уверенность в удаче.

     По городу поползли слухи о странном постояльце, книжнике и праведнике. Многие близкие ему по духу евреи приходили познакомиться и засвидетельствовать почтение. Вот явился как-то к хасиду скромно одетый благообразного вида человек. “Меня зовут Акива”, - произнес гость. Лейб благожелательно осмотрел фигуру вошедшего и в ответ назвал свое имя. Пожалуй, преувеличением было бы считать Акиву молодым, но назвать его старым – это уж вовсе несправедливо.

     Новые знакомые разговорились, и Лейб по достоинству оценил просвещенность гостя и благонравие его дел и духа. Хотя, казалось, над Акивой тяготеет нечто невысказанное. Как старший, осторожно и остерегаясь обидеть, Лейб доброжелательно, но настойчиво и не без доли любопытства, старался вывести гостя на прямоту.

     - Я был парнем хоть куда, не о знаниях и праведности мечтал, а о богатстве и выгодной женитьбе, - сменив, наконец, осторожность на откровенность, сказал Акива, - а если сердце пусто и карман пуст – не миновать беды. Подстрекнул меня дьявол, и обокрал я человека, обобрал до нитки, - признался Акива, и лицо его потемнело от нестерпимых воспоминаний.

     - Однако, с тех пор многое переменилось... – холодно заметил Лейб.

     - Я глубоко раскаялся и обратился к одному известному цадику за помощью. Он поверил мне, из жалости смягчил муки совести, сказав “Случай делает человека вором”. И во искупление греха наставил меня на путь учения и праведности.

     - А отчего же ты, Акива, не сделал то, что проще всего – не вернул украденное?

     - О, Лейб, в том-то и беда, что я не знаю того, кто стал моей жертвой!

     - Я не понимаю.

     - Я украл на пожаре, что случился на постоялом дворе. Ворвался в пустую комнату, выхватил кошелек из-под подушки, а тут крыша стала обваливаться, еле ноги унес.

     Сердце у Лейба защемило, как вспомнил старое. Родилась в голове надежда на чудо.

     - И что сталось с теми деньгами?

     - Веришь ли, дорогой Лейб, я не прикоснулся к ним. И не было бы для меня в жизни большего счастья, чем найти человека и вернуть кошелек.

     - На каком постоялом дворе это случилось? – выкрикнул хозяин, яростно вцепившись в лапсердак гостя.

     И Акива ответил. И радость захлестнула душу Лейба.

     - Ты нашел этого человека. Он - перед тобой!

     Гость недоверчиво посмотрел на хозяина.

     - На медной застежке кошелька вырезано имя моей дочери Веред.

     Услыхав это, Акива, словно змеей ужаленный, вскочил и с грохотом бросился прочь из комнаты. И не успел Лейб переварить случившееся, как бывший вор влетел обратно и,тяжело дыша, положил на стол перед Лейбом знакомый кошелек. Они бросились друг другу в объятия.

     - Как я счастлив! - воскликнул один, - мое желание исполнилось!

     - И я... И мое... – вторил ему другой.

     Долго сидели они за столом и глядели с обожанием друг на друга.

     - Удивительно проницателен и мудр был мой раби, когда отправил меня сюда и уверил, что здесь, в награду за праведность, я обрету приданое для дочери!

     - А мой раби сказал, что вскоре я найду свою жертву, верну украденное, и, совершенно и окончательно отмывшись от греха, удостоен буду его помощи в сватовстве. Он даже намекнул, что есть у него на примете хорошая девушка. Правда, она дочь бедняка, но разве это имеет значение?

     Читатель, подготовленный к любому невероятному повороту событий тем неслыханным чудом, что случилось давеча с нашими героями, отнюдь не удивится, узнав, как Лейб и Акива вскоре обнаружили, что говорят они об одном цадике, который сватал одну невесту, девицу по имени Веред. Потому Лейб и Акива не просто друзья, но будущие счастливые тесть и зять.

***

     В доме цадика собрались все без исключения. Лицо раби светится неподдельной радостью человека, осчастливившего достойных. Завтрашние жених и невеста уже успели обменяться робкими взглядами. Женщины ушли. А мужчины на радостях выпили по стопке-другой водки, а затем, как водится, углубились в солидный книжный диспут. Когда хватились – уж ночь на дворе. Порешили встретиться на другой день и обсудить приготовления к скорому торжеству.

     Когда мы стремимся к исполнению желания, то видим результат лишь в радужном свете. Но вот достигнута цель, и открываются нам и колют нас ее острые шипы.

     Не встретились хасиды на другой день. И на следующий день, что за другим днем, они тоже не встретились. И вообще они не встречались более. И не сыграли свадьбу Акива и Веред. Ибо подумал про себя Лейб: “Вот, вернул мне этот мошенник деньги, а теперь, хитрец, получит их назад, с дочкой в придачу. Да с моим золотом я для Веред честнее и богаче жениха найду!” И ученый Акива свои соображения имеет: “Вот, я прошел нелегкий путь. Я согрешил и я раскаялся. Я стал знатоком Торы. Я подтвердил свое раскаяние делом – вернул украденное. И никто не усомнится в моей праведности. Разве не достоин я невесты получше? Дочери раввина, скажем?”

     Быть праведником может любой простак, но стать успешным праведником под силу лишь умному.

     Сказку эту рассказал один из гостей раби Якова, цадика из города Божин. По давней традиции на исходе субботы собрались в доме раби его хасиды и рассказывали и слушали сказки. Открыв слушателям тонкие соображения Лейба и Акивы, рассказчик хотел было добавить несколько заключительных слов, но увидел заплаканное лицо Голды, жены раби Якова, и умолк. А что он мог присовокупить? Разве только то, что плакали Веред и мать ее, как Голда сейчас плачет. Вот и все.      

Два скрытых цадика

     Холодным, ветреным, дождливым октябрьским днем в дверь дома богатого хасида раздался робкий стук. Слуга открыл. На пороге стоит бедный еврей, а с ним женщина. Тут и хозяин подошел. Поздоровались.

     - Проходите в дом, люди добрые, небось замерзли и промокли? - спросил хозяин.

     - Благодарствуем. Мы наслышаны о твоей доброте: никогда путника за дверью не оставишь, – сказал еврей, и двое вошли.

     - Кто вы, откуда и куда путь держите?

     - Я был извозчиком, но лошадь пала, подводу из-за нужды продали, и теперь мы с женой идем к старшему ее брату. Авось, он нам поможет снова стать на ноги, хоть он и не шибко богат.

     - Сделайте привал у меня, люди добрые. Обогреетесь, одежду просушите, отдохнете. Завтра суббота. Не откажите в любезности быть моими гостями.

     Три дня прожили путники в доме хасида. Ели и пили все лучшее, что есть в богатом доме. Подтверждая репутацию сказочно щедрого и добродетельного богача, хасид на прощание подарил бедной чете лошадь и телегу, на которую нагрузил без счету одежду и всякий домашний скарб. Растроганный гость обнял хозяина.

     - Хасид, слушай мое слово и верь ему. Нет у тебя полного счастья, ибо нет детей. Через год Господь осчастливит тебя сыном. И вырастет сын и станет большим знатоком Торы и великим праведником, – торжественно провозгласил гость.

     - Кто же ты на самом деле, добрый человек, коли можешь так далеко глядеть вперед? – спросил восхищенный хозяин.

     - Придет время – услышишь обо мне, а пока – прощай, - сказал бедняк, помог жене своей взобраться на телегу, и гости тронулись в путь.

     Растроганный богач со слезами на глазах смотрел вслед удалявшемуся прорицателю.

     - Извозчик оттого посулил нам самое желанное, что сам получил от тебя это же, - авторитетно заметила жена хасида.

     - Нет, женушка. Это я предвидел, что услышу от гостя самое желанное, а посему и не поскупился на дары.

***

     Таинственный гость был скрытый цадик, который вскоре обнаружил себя во всем величии мудрости и святости и стал известным повсюду хасидским раби. И вот диво: сбылось предсказание мудреца, и жена богача родила через год сына. Мир не просто существует, он наполнен тайнами.

     Младенцу нарекли имя Дов. Мальчик подрос, и изумительными успехами в учении и не по-детски благородным поведением продолжал подтверждать светлое пророчество. А что сталось с отцом его? С годами померкла звезда удачи богатого хасида, и он обеднел. Пришел его час, и умер он, успев, однако, сосватать Дову богатую невесту.

     Женившись, юный муж жил на хлебах у тестя и днями напролет сидел за книгами и поглощал мудрость Святого писания. А тесть, человек хоть и состоятельный, но простой и малограмотный, гордился почетом, принесенным в его семью ученым зятем. 

     Как-то тесть призвал к себе затя и говорит: ”Любезный мой Дов! Я старею, и трудно мне одному управляться с торговыми делами. Не пора ли тебе стать верным моим помощником, а затем и наследником? Сумей вместить в часы свои вечность Торы и бренность прихода-расхода. Благословен тот, кто нашел свое место в жизни, а большего и не надо. Молодому же все по силам.” Задумался зять: “Тесть прав. Пора спускаться на землю.” И очень скоро и очень недурно преуспел на новом поприще.

    В местечке, где жил Дов, своего раввина не было. Но не станешь ведь по всем поводам, а их не мало, ходить к городскому раввину! Вот и обращались евреи к просвещенному земляку с любыми вопросами – ведь он образован в Священном писании, успешен в делах и праведен в жизни. И всегда уносили с собой дельный совет. Задумали люди избрать его раввином. Но одно дело послушать человека и высказать мнение, а другое дело занимать пост и быть мудрецом и советчиком по должности. Чтобы решиться на такое, сам советчик нуждается в совете. Поэтому отправился он к великому цадику, тому самому хасиду, вещее слово которого предварило появление на белый свет будущего кандидата в раввины. 

***

     Дов сидит напротив седобородого мудреца. Высокий лоб в морщинах. Выцветшие от старости, но всевидящие глаза. И добрая улыбка.

     - Раби, я прожил у тебя неделю. Ты говорил со мной и слушал меня. Я весь открыт перед тобой, как на ладони. Я вновь задаю тебе мой вопрос: “Достоин ли я быть раввином?”

     - Дорогой мой Дов! Ты весь передо мной, как на ладони. Я вижу, что не ошибся, предсказав твоему покойному отцу, мир праху его, большое будущее сына. Не торопись становиться раввином в твоем маленьком местечке. Ты станешь раввином в большом городе. Но твоя миссия в этом мире значительнее любой почетной должности. Твое призвание – целить человеческие души.

     - О, раби, не слишком ли высоко ты меня возносишь? – спросил Дов, чувствуя, как сердце его переполняется радостью и гордостью.

     - Нисколько, мой мальчик. Я ясно вижу твой путь.

     - Как мне следовать этим путем, раби?

     - Взгляни на самое большое, самое мощное, самое заметное дерево. Как оно стало таким? Когда-то оно было маленьким жалким семечком. Оно лежало в земле, и люди попирали его ногами. Дерево было “ничем”. Так и тебе, Дов, чтобы исполнить уготованное Небом предназначение, придется испытать, что значит быть “ничем”.

     - Раби, я должен отправиться в добровольное изгнание, ходить в рубище по городам и весям, творить добро людям, стать скрытым цадиком?

     - И я прошел этот путь, мой мальчик. Учись терпению. Не вожделей значительности, если положение твое ниже твоих достоинств и бойся ничтожности в положении, что выше их.

***

     Уж не первый год скитается Дов. Помогает простым людям. Собирает пожертвования на богоугодные дела. Убеждает богачей не скупиться на помощь, а бедняков не стыдиться принимать ее. Вселяет надежду в души страждущих. Утешает немощных и больных. Забывшим стыд сыновьям напоминает о бедствующих матери и отце. Невежественных отцов вразумляет, чтоб отдавали сыновей учить Тору. Да разве есть предел добрым делам? Нет, как нет недостатка в грехе и зле. Увы, куда ни кинь – везде уместно приложить добродетель.

     Многие, очень многие знают странствующего праведника. Его ждут, на него надеются, о нем говорят. В мире, где столько бед, у доброй молвы вырастают крылья. Все верят, что праведник творит чудеса. Отдав свое сердце людям, все реже гостит Дов в собственном доме. Жене тяжело. Бедность – ее удел. Ропщет ли она? Никто не знает. Община помогает женщине и двум ребятишкам.

     Завертела, далеко увела дорога скрытого цадика, и чем дальше уходит он от родных стен, тем громче зовут и нетерпеливее ждут его люди. И год, и два, и три он в пути. “Слава приобретенная – лишь залог еще большей славы будущей. Хотя, прочь эти мысли! Ведь известно, что истинная добродетель не озирается на славу”, – думает неутомимый путник. “Не забыл ли обремененный великой миссией муж облик жены своей?” – думает, утирая слезы, его супруга.

     Дошли до Дова слухи, что оставленное им местечко сказочным образом преобразилось. Проложена дорога, рубят лес, дымят высокие трубы, шумит ярмарка, кипит торговля. Не местечко, а город. В памяти всплыли кое-какие слова цадика. “Вот уж семь лет, как я, поступая по слову великого раби, всем сердцем стремлюсь исполнить предназначенное мне Небом. Не пришло ли время для новой беседы с мудрецом? – размышлял Дов.

***

     Вечер. В доме раби не светится ни одно окно. “Странно, что раби не сидит над книгой в этот час”, подумал Дов. Долго стучал он в дверь, наконец выглянул седой человек со свечой в руках.

     - Кого тебе надобно, странник? - сросил человек.

     - Я пришел к раби.

     - А кто ты такой будешь? – вновь спросил человек и осветил свечой лицо путника.

     - Я ученик его, - сказал Дов и увидел, как задрожала рука старика, и отражение огонька свечи забилось в двух крупных слезах на его щеках.

     - Нет более с нами раби, покинул нас великий цадик, мир праху его.

     - Аминь, - неосознанно сорвалось с языка Дова, и тут он вполне проникся страшным смыслом свершившегося. Похолодело нутро, прошиб холодный пот, сердце замерло от ужаса.

     - Как зовут тебя, добрый человек?

     - Дов.

     - Проходи в дом. Незадолго до смерти раби приготовил для тебя конверт.   

     Трепетными руками Дов взял конверт, сломал печать. Не письмо, а короткая записка. Обращаясь к равному себе, мудрец не расточает слова. “Твое местечко превратилось в большой город. Раввина достойнее тебя не найти.”

***

     Вот показались родные места. Все знакомо и незнакомо ему. Радость растворила горе в сердце скрытого цадика. Скоро, скоро встретит его на пороге дома любимая супруга, и как дым растает мучительно долгая тоска по милым чертам. И зазвенят детские голоса. 

     При въезде в бывшее местечко, там, где стояла старая ветхая синагога, выросла новая – бревенчатая и двухэтажная. “Здесь я буду говорить с людьми, здесь люди будут говорить со мной”, – подумал Дов и вошел в дверь. Все тот же слуга при синагоге.

     - О, неужели это ты? Вернулся? – воскликнул слуга, и испуг промелькнул в его глазах.

     - Я вернулся, чтобы более не покидать родных мест. Не узнаю наше местечко!

     - Да, да, много воды утекло. Как долго не было тебя с нами!

     - Почему ты отводишь взгляд, не смотришь мне в глаза?

     - Давай присядем, Дов, - сказал слуга, сел на лавку и указал собеседнику на место рядом с собой. Тревога шевельнулась в сердце вошедшего. Он остановил на слуге вопрошающий взгляд.

     - Как долго не было тебя с нами, слишком долго, - повторил слуга.

     - Не томи! Немедленно говори!

     - Ты овдовел, Дов, - сказал слуга глухим голосом. Воцарилось долгое молчание.

     - Как это произошло?

     - Кто знает? Бедняжка ни на что не жаловалась. Только все говорила, что душа болит. Доктор подтвердил.

     - Где дети?

     - Их забрали к себе ее старики.

     - Проводи меня на могилу.

     Они вышли из синагоги. Шли молча. По дороге на кладбище им навстречу промчалась нарядная карета.

     - Это едет наш будущий раввин, - сказал слуга и, словно извиняясь, добавил: “Слишком долго тебя не было с нами, Дов.”

     “Он прав. Слишком долго. Хоть поступал я по предписанному мне, но результат, как видно, от судьбы. Теперь мне здесь не место”, – подумал скрытый цадик.     

Поющие золотые птицы

     Проводив царицу-субботу и досыта наевшись традиционного борща, приготовленного женой раби Якова, цадика из города Божин, хасиды потесней уселись за неизменным огромным столом и стали ждать появления самого раби. Вот-вот он возникнет на пороге своей комнаты, пройдет в середину горницы, займет хозяйское место за столом, погладит привычным движением ладони бороду, откашляется и начнет рассказывать сказку. Предвкушая еженедельное развлечение, собравшиеся с нетерпением поглядывали на дверь. Наконец-то дверь отворилась, из комнаты показался раби, и далее он проделал все, как ожидали преданные его хасиды, и только в последнем и главном пункте отклонился в пользу новизны.

     - Слушайте меня внимательно, евреи, - торжественно произнес раби Яков, - сегодня я не намерен рассказывать сказку. Не делайте разочарованные физиономии. Сказка прозвучит обязательно, но не из моих уст. Соизвольте отдать честь всеми нами любимому Шломо, моему ученику и вашему товарищу. Этот хасид, как вам известно, жил прежде в Европе, в самом Париже, где набрался всевозможной мудрости и сказок в том числе. Шломо признался мне, что горит желанием поделиться с нами сочиненной им сказкой в восточном духе. Прошу, тебя, Шломо, занимай место рассказчика и начинай, - закончил раби вступительную речь и поменялся местами с Шломо.

     Усевшись на стул раби и нимало не смущаясь, самый начитанный хасид строгим взглядом потребовал тишины и, хоть и не добился желаемого вполне, начал рассказ.

***

     В одной восточной стране жил себе Султан. Много лет не было у него детей. И только под старость Бог осчастливил его дочерью. Дочь, конечно, не сын, тем более если дочь – одно единственное дитя, но кто мы такие, чтобы спорить со Всевышним? И Аллах знает лучше.

     Ребенок растет, окруженный роскошью дворца, мудростью учителей и безбрежной любовью Султана. Девочка превратилась в девушку, красотой затмевающей полную луну. Никто, как Царевна, не мог слагать такие горячие, но целомудренные любовные стихи, не было ей равных в сладкозвучной игре на лютне, и соловьи почтительно умолкали, слушая ее пение. Царевна столь совершенно постигла мудрость Священного Писания, что на тысячу вопросов тысячи мудрецов она могла ответить, да так, что и самым великим мудрецам было чему поучиться из ее ответов.

     Султан старился и дряхлел с каждым годом. Надо торопиться выдавать дочку замуж, дабы царский престол перешел в твердые мужские руки. Царевна, любя и жалея родителя, тем не менее решительно заявила отцу, что выйдет замуж только по воле сердца. И стал Султан созывать женихов из ближних и дальних царств – кто завоюет сердце его дочери? Из почтения к отцу Царевна терпеливо выслушивала признания бесчисленных искателей ее любви и отвергала всех, хотя среди поклонников ее достоинств встречались и бескорыстные влюбленные. Девица незаурядная, она и страсти хотела незаурядной. “Есть только большая любовь, маленькой любви нет”, – твердила она себе. Каждый следующий отказ терзал душу престарелого Султана. “Время неумолимо, а наследника престола все нет. Что ей, беспечной девице до отцовского горя, она и не тужит. Отчего не приходит любовь к умнейшей моей дочери? Уж не книжники ли да мудрецы заморозили девичье сердце?” – с такими тяжкими думами отходит ко сну по вечерам и пробуждается по утрам бедный старик.

***

     Среди бесчисленных подданных Султана есть один богатый Купец, торговец заморскими тканями. Лавка его расположена в самом выгодном месте столичного рынка – на перекрестке всех путей. Всяк зайдет в лавку к Купцу, и богатый и бедный. Уж если и не купить чего, то поговорить либо с ним, либо с женой его, смотря по тому, кто посетитель – мужчина или женщина.

     Для обольщения покупателей Купец давным-давно обзавелся одной диковинной вещью, которую купил за тридевять земель, когда был молод и смело плавал по дальним морям. Под потолком его лавки на шелковом шнурке висит серебряная клетка. На серебряных нитях внутри клетки привязаны серебряные жердочки. А на них сидят золотые птицы. Всех в мире поэтов собрать – и не хватит у них слов описать чудесную красоту этих птиц. Из чистого золота сделаны перья, украшенные витиеватой резьбой. Разноцветная эмаль окаймляет края тончайшей выделки крыльев. От дуновения ветра тонко позванивают золотые лепестки на крутых грудках. Не встретить таких птиц ни в лесу ни в поле. Прихотливая фантазия мастера создала этих пташек. Зеленые изумруды, красные рубины, фиолетовые аметисты – какие только самоцветы ни вправлены причудливыми узорами в длинные хвосты. Черными агатами блестят глазки и коготки. Стальным ключиком Купец заводит стальную пружину, что прячется в двойном дне клетки, и птицы приходят в движение: переступают лапками на жердочках, закидывают назад головы, открывают клювы – словно поют. И хоть песня и не звучит, но любопытных собирается предостаточно. Надивившись чуду в лавке Купца, зеваки превращаются в покупателей.

     Хоть и велика столица у Султана, а все ж со временем все почти жители повидали золотых птиц. Все меньше любопытствующих, и меньше тканей продает Купец. Надо бы изобрести новую затею.

***

     Зашел как то в лавку незнакомый Юноша. По одежде и по разговору Купец тотчас признал в нем иноземца. Благородные манеры выдавали высокое происхождение покупателя. Хозяин с готовностью принялся раскладывать перед вошедшим товары, но Юноша остановил его. Ему не нужны ткани, он ищет занятие, ибо остался в пути без средств и должен заработать денег на обратный путь к себе на родину. Не возьмет ли его Купец в помощники? Хозяин лавки спросил чужестранца, что тот умеет делать. И Юноша, краснея, сказал, что он слагает стихи и недурно читает их, а еще он обучен пению и может подражать голосам любых животных и птиц. Тут только Купец заметил, как необыкновенно красив Юноша. Высокого роста, с широкими плечами и тонкой талией, он прелестью нежного лица заслонял красоту солнца на закате. Купец не стал спрашивать Юношу, отчего так бесконечно грустны его глаза, а взял в руки стальной ключ, завел им стальную пружину и предложил ему показать свое исскуство. Золотые птицы в серебряной клетке пришли в движение, а Юноша спрятался за ширмой и стал подражать голосам пернатых певцов. Поневоле изумились Купец и его жена: так слажен с движением птиц был человеческий голос, что нельзя было не поверить, что это поют золотые птицы.               

     И остался прекрасный Юноша служить у Купца. Один заводил пружину, а другой из своего укрытия сладкозвучно пел. Купец доволен – снова толпы любопытствующих, а, значит, и покупателей.

     Вот заходят в лавку двое: молодой богач, должно быть, сын важного сановника, а с ним чудная видом девушка. Богач просит показать своей спутнице самые лучшие ткани: мол покупай, что душе угодно, за ценой дело не станет. Пока девушка со скучным лицом равнодушно перебирает шелка и парчу, богач шепотом рассказывает Купцу, что, вот, купил эту девушку за большие деньги, любит ее всем сердцем, ничего для нее не жалеет, а она к нему холодна. Юноша за ширмой слышит шепот богача и видит сквозь щель все, что происходит. Купец завел пружину, и Юноша засвистал соловьем. Девушка взглянула на поющих золотых птиц, перевела взгляд на своего хозяина, и глаза ее оживились – словно в душе проснулась любовь. “О, любезный мой господин, вот эта ткань мне по душе.” – сказала девушка, нежно глядя на своего спутника, осчатливленного неожиданной переменой.   

     В другой раз появились в лавке мужчина и женщина средних лет. Мужчина уселся на стул, мрачен, не говорит ни слова. Женщина пристроилась к прилавку с самыми дешевыми тканями, выбирает, что попроще. Тихо жалуется жене Купца на своего мужа. Вот, дескать, много лет в любви прожили, всегда супруг баловал меня, все лучшее мне покупал, а теперь стал равнодушен и скуп. Уж не собирается ли взять в дом вторую жену, молодую? А Юноша за ширмой все видит и слышит. Тут настало время птичьего пения. Встрепенулся мужчина от нежных звуков, взглянул на свою верную подругу, и потеплели его глаза. Он нежно взял ее за руку, подвел к прилавку с лучшим товаром и сказал: “Вот здесь выбирай.” И понял прекрасный лицом Юноша, какое удивительное действие оказывают на людей поющие золотые птицы: они пробуждают новую и возраждают угасшую любовь. Выходит, любовь рождает песни, а песни рождают любовь. Быть может, и для него самого не все еще потеряно?

***

     “Неоценимые услуги оказывает мне мой помощник. Как отблагодарить мне Юношу? И какая печаль его вечно гложет, и не могу ли я ему помочь?” – так подумал Купец и завел с ним отеческий разговор. И горько-горько заплакал Юноша, так что не мог произнести ни слова. А когда унял рыдания, поведал Купцу свою историю. Он сын султана далекой страны. Прослышал о сказачной красоте Царевны и приехал добиваться ее любви. Царевна отвергла безответно влюбленного, и нет на всем белом свете человека несчастнее его.

     Опечалился Купец, видя плачущего Юношу, и встревожился за судьбу его любви. Ведь любовь – это нежный цветок, и если орошать его слезами, он непременно увянет. “Я протяну тебе руку помощи, о, Юноша. Я знаю одну хитроумную Старуху, которой ничего не стоит проникнуть во дворец к самому Султану. Она встретится с Царевной и уговорит ее прийти в мою лавку. Ты снова увидишь свою возлюбленную, а дальше многое будет зависеть от твоего искусства”, – сказал Купец Юноше и зажег в его душе искру надежды. 

     Купец сдержал слово. “Познакомься с этой многоуважаемой женщиной, доверься ей, и она кое-что сделает для тебя”, – представил Купец своему помощнику высокую, тощую, с крючковатым носом и хитрыми глазами Старуху, одетую во все черное. Юноша повторил Старухе ту же историю, что поведал давеча своему покровителю. “Дай мне два динара на расходы, и я принесу тебе желанную новость”, – сказала Старуха и, сунув деньги в карман юбки, проворно исчезла, словно испарилась.

     Прошла неделя, и старая сводница явилась с торжествующим лицом. “Меня приняли во дворце Султана. Я уговорила Царевну купить товар в этой лавке. Она прибудет сегодня”, – сказала Старуха и вновь пропала.  

     Сердце Юноши затрепетало. Он вновь увидит возлюбленную и вновь попытает счастья. В полдень к лавке подъехала роскошная карета. Из нее вышла прекрасная Царевна, охраняемая двумя стражниками-евнухами. Царевна вошла в лавку, евнухи стали у входа. Пока царственная покупательница перебирала шелка, Купец взял стальной ключ, а Юноша занял привычное место за ширмой. Послушные пружине, золотые птицы пришли в движение, а вдохновленный новой надеждой влюбленный чудно засвистал. Смотрит Царевна на поющих золотых птиц и не может оторвать глаз от дивного зрелища. Вот кончился завод пружины, замерли обитатели серебряной клетки, и смолк голос за ширмой. Юноша бросился из своего укрытия навстречу Царевне и пал перед ней на колени, заставив встрепенуться суровых стражников. “О, возлюбленная! Узнала ли ты меня?” – вскричал он. Царевна замешкалась с ответом, слишком многие искатели любви промелькнули, не оставив следа в ее памяти. Не желая обидеть находчивого поклонника, и, пробормотав невнятно “Кажется, припоминаю”, дала знак стражникам, и вся процессия удалилась. Только пыль столбом за каретой.

     Юноша поднялся с колен. Горько ему. Даже золотые птицы не пробудили в Царевне любовь. “Кто страдает – тот помнит, а кто не помнит – тот заставляет страдать.” – подумал он. А назавтра вновь явилась бойкая Старуха и потребовала у Юноши десять динаров за труды: второй раз заманить в лавку Царевну – задача посложнее. И пришла Царевна, и все повторилось, как накануне. “В чем же секрет золотых птиц? Ведь я воочию дважды видел и слышал, как пение их пробуждает и возрождает любовь!” – лихорадочно думает Юноша и не находит ответа. Вновь и вновь он воскрешает в памяти молодого богача с девушкой и мужчину и женщину средних лет. И тут блеснула догадка: тот, чьей любви домогаются, должен не только слышать пение птиц, но в сей же момент глядеть на того, кто любви его жаждет. “О, горе мне! Царевна не узрит моего лица, пока слушает птиц, ведь их пению я должен подражать из-за ширмы!” – ужаснулся он своему открытию.

     И вот опять стоит на пороге неугомонная Старуха. “О, несчастный Юноша! Молись, чтобы Царевна по душевной доброте своей согласилась прийти сюда в третий и последний раз. Трудненько мне будет убедить ее. Приготовь сто динаров”, – сказала корыстная посредница, и унесла с собой последнее, что было у ее подопечного. И когда вновь пришла дочь Султана, и началось обычное представление, обезумевший от безответной любви Юноша кинулся навстречу Царевне – в последний раз увидать прекрасное ее лицо. И свершилось чудо. Царевна глядит на поющих птиц, переводит взгляд на Юношу, и прекрасный лик ее светится любовью. Не веря своим глазам и ушам, ошеломленный счастливой переменой, Юноша оглядывается на серебряную клетку: золотые птицы поют. Сами поют!

     После свадьбы не долго правил старый Султан, но в могилу сошел со спокойным сердцем. Бывший Юноша унаследовал престол. И прожили новый правитель и его горячо любимая и любящая супруга долгую и счастливую жизнь, покуда не пришла к ним смерть-разлучница, что разъединила их души в этом и соединила вновь в ином мире.

***

     Этими высокопарными словами Шломо закончил рассказ.

     - Простите, у меня глаза на мокром месте, - сказала Голда, жена раби Якова, - Какие чувства, какая любовь! И долгая счастливая жизнь в награду. О большем нельзя и мечтать, - умиленно закончила благодарная слушательница, шмыгнув носом и поднеся к глазам мокрый от слез платок. Раби Яков не удостоил ни взглядом ни замечанием впечатлительную свою супругу. Он пристально глядел на рассказчика. Хасиды замерли в тревожном ожидании суда цадика.

     - Горе тебе, о, Шломо! – произнес раби, - уж в который раз я слышу из твоих уст непотребные небылицы, которые не годятся для хасидских ушей. Где наша праведность, где нравоучение, где еврейских дух, наконец? – вопрошал цадик, глядя с притворным гневом на Шломо. И хасиды уставились на рассказчика, некоторые с непритворным гневом.

     - Но ведь это любовь, Яков! – не выдержала Голда. Тут раби снисходительно взглянул на жену.

     А Шломо понял, что большинству слушателей сказка понравилась, и учитель не сердится, и поэтому он сидел себе, широко улыбаясь, довольный собой.