Викентий Зимнев

Лирический герой вне

О крайствовании поэтического сознания

 

Поэт ощущает вневеяние, не предназначенное для это мира – не случайно стих является ему на порубежье того, что обычно называют сном и явью, мёртвыми и живыми водами. Его ум скользит как водомерка по амальгамам потусторонности, но не является ли отражение более подлинным, чем зримый и передаваемый образ? Стих рождается из духа музыки, но кому он предначертан, кто её дирижёр? Это не праздные вопросы, которые мы задаём при помощи категорий вневизма. В русской философской традиции почти нет мышления отвлечённого – это положено судьбой, или такова инерция нашего матричного общества – отражать некие социальные идеи и призывать народ к лучшей жизни – впрочем, это всегда кончается катастрофой. «Не я и не он и не ты...» - писал Иннокентий Анненский под псевдонимом Ник. Т-о в стихотворении «Двойник». Лирический персонаж либо сам автор, либо его двойник – это является аксиомой в рассмотрении стиха. На самом деле, всё может быть гораздо сложнее. Лирический герой может находиться и «в

сияньи одеревененья», как писал Георгий Иванов: «И наблюдаю с безучастием, Как растворяются сомнения, Как боль сливается со счастием В сияньи одеревенения». Боль – его человеческое начало, сиянье говорит о причастности иным сферам. Набоков говорит о подобном опыте трансформации: «…мой дух преображался: / на тысячу колец, / вращаясь, размножался / и замер наконец // в хрустальнейшем застое, / в отличнейшем Ничто, / а в комнате пустое / сутулится пальто». Безусловно, о мире потустороннем, вторгающемся в поэтический опыт, писалось не для красного словца. Трудно осознавать «Из пламя и света / Рождённое слово», - оно ослепляет и не позволяет детально рефлексировать над самим процессом стихотворения, подобием земного мира.

Герой Вневизма (само понятие героики здесь условно, и конечно, не имеет отношения к земным подвигам) может представлять не просто персонифицированное начало, но тень тени, тень идеи образа, и даже то, что укоренено в тёмной материи и по какой-то неведомой причине предвосхищает процесс проявления эфирных слоёв в материи. Автор сочиняет автопортрет со стихами, силясь уловить тот процесс крайствования – то есть стремления перенести границы сознания в бездну, и даже – посмотреть на мир оттуда, куда человеку путь заказан. «Перешагни, перескочи, Перелети, пере- что хочешь…» - заклинал В. Ходасевич – или его Двойничий. «Вневизм-анализ» стиха (термин М. Куденко) всегда присутствует в ткани произведения, но находится в глубине, как приём мышления. Именно мысль выступает перводвигателем стихотворения. Если персонаж, который пишет стихотворения, вложенное в оболочку формы, приходит извне, то извне прибывает и мышление? Постановкой этих проблем занимается недавно утверждённая Академия Вневизма, постепенно обретающая и материальные черты, воплощаясь, как всякая идея. Итак, герой может существовать  вне причинных смыслов, рождающийся из пелены, савана, ткани, - музыки, мысли, формы (ритма), - порождающей его ипостаси триедина. И тем не менее в самых далёких абстракциях мы видим человеческое начало и подразумеваем внекатегории через внеперсонажи или отсутствующие маски:

Ещё не набрана - к кому

строка обращена вне ока?

Я в зазеркалье потону,

ища читателя глубоко.

 

Без электронных миражей,

на белой неба плащанице

восходят рифмы в сон стрижей,

где перепутаны страницы.

 

...Не он ли по складам стихи

бормочет вишням на рассвете?

Меж веток, призрачно-тихи,

внимают образы столетий.

 

Я для него рифмую сон

земного бытия с нездешним,

и каждый стих заворожён

читателем в раю мятежном.

А.Филимонов

«А читал ли он стихи по скважинам, как надо читать стихи?» - задаётся

вопросом герой Набокова в романе «Дар», выкликая идеального читателя. Кто он – читатель извне? Мистическое литературоведение может попытаться определить и того, и другого, брезжащих в мире. Внеидея уравновешивает идею, дабы та не впала в материю, не исказилась, разлагалась вместе с ней. От диалога вокруг предмета и образа к диалогу вне предмета, когда напряженность дискуссии об идеях не спадает, но обретает черты самостоятельности и саморазворачиваемости. Диалог ведётся на внеязыке – не на цеховом языке избранных, но на языке внеусловностей внематериального мифа. То, что проявлено – перестает существовать, возможно, вопрос о некоем  вневизме поднимался бы и раньше, если его можно было бы проецировать через мир материи. «Счастлив я / Что твоя душа, Вергилий, / Не твоя и не моя» - писал И. Бунин. Вневистика - Анти-матрёшка, развоплощающаяся и пересотворяемая вне, вне, вне… Для символистов понятие символа было центральным, фундаментальным, но ведь символ только знаменует причастность к единству. Поэзию - инструмент познания мира, познания в процессе, когда символ значит то, что ещё предстоит открыть.

Внимайте вневесомым стихам в пустоте! Когда человек доверяется вневизму, на него устремляется поток идей. И в этом  внеперсональном начале луч будущей жизни, проецирующей душу на экран времён. Я слегка почувствовал, как совершаются открытия теорем или таблицы Менделеева, над которым долго работаешь, в мозгу происходит что-то вроде паники, затяжной, или стресса, и разум ищет решение внутри себя и вне.

Есть очевидное невидимое, пропущенное звено в структуре, которое можно ощутить лишь кончиком интуиции, через мерцание косвенным взглядом и сверхпровидение, потому что целое состоит из различных временных измерений, как человек, дом, деревья… Используйте лифты в материи. Из амальгам в ином свете сквозь идеалистические сумерки, прорастают звуки, оплодотворяя мир теней и объединяя «там» и «здесь». Поэзия – это вневизм, когда при взгляде со стороны все окрашивается новым светом и предметы предстают в подлинном виде, обретая символы и суть снов через музыку стиха на краю бездны. Такова морфология крайствования – в вечном поиске рая среди слов.