Путь зеленого человечка

Хомодо шагал по пыльной грунтовке и считал шаги на всех языках этой негостеприимной планеты. Один, два, три – ити, ни, сан – ан, цвай, драй… Это помогало держать ритм. Солнце нещадно жгло его темно-зеленую балаклаву, серый камуфляж, кожаные перчатки, тяжелые берцы и бронежилет весом в 11 кг. Но всё это сложное обмундирование отлично защищало от жары, благодаря влажным слизистым ворсинкам внутри. Он чувствовал себя хорошо. Сорокаградусное пекло в полном облачении не ощущалось, накладки на глаза и ротовую щель закрывали чешуйчатую кожу от горячей пыли. У Хомодо не было оружия. Жить ему осталось 4 часа, 48 минут и 17 секунд. Скоро ворсинки высохнут, и он умрет от обезвоживания. Каждая секунда его жизни уходила вместе с шагами, которые он впечатывал в пыль. Неожиданно с дороги метнулась серая ящерица, но Хомодо тяжелой подошвой пригвоздил ее к каменистой почве. Ящерица вывернулась и уже без хвоста юркнула в сухую траву.

Хомодо  не хотел умирать, но так получилось. У него никогда больше не будет биокапсулы. Он подумал о недалеких аборигенах, которые смертельно боялись полицейских автозаков с решетчатыми оконцами, не подозревая, что в них штабелями стояли биоконтейнеры для Хомодо и ему подобных, восстанавливающие функции организма за 2 часа местного времени. Капсула дарила им 24 часа жизни, которые тратились на войну. Если во время боя кто-то из соплеменников Хомодо был ранен, нарушение внешней оболочки приводило к стремительному обезвоживанию. Он быстро погибал, растекаясь бесформенной лужей слизи.

На этом острове они оказались после очередного приказа Императора. Хомодо вспомнил главную площадь захваченного города, в центре которой громоздился гигантский розоватый камень в виде старого лысого аборигена с протянутой вперед рукой. Для местных он был символом полузабытого вождя, указывающего путь. Хомодо и его товарищи стояли, широко расставив начищенные берцы, и держали руки в перчатках на прикладах автоматов. Они охраняли периметр главного здания, в котором прятались восставшие, – те, кто заключили сепаратный договор с Императором. Хомодо знал местную историю, но предпочитал не держать в памяти весь этот древний хлам. Информация складывалась в дальних кластерах его мозгового компьютера и была всегда доступна, если понадобится. Вид камня с протянутой конечностью, как и город, не воодушевлял. Слишком много крови. Аборигены легко убивали себе подобных, и часто делали это с явным садистским удовольствием.

Хомодо не испытывал эмоций, его голубые глаза в линзах были бесстрастны. Зато он ощущал все оттенки, запахи и цвета окружающего мира. Еще лучше он «видел» чувства аборигенов: до мельчайших нюансов. Его мозг, способный перерабатывать биллионы бит информации в миллисекунду, чаще всего отмечал вожделение молодых самок. Они подходили, бесстрашно трогали автомат и его перчатки, хихикали, быстро говорили друг другу несуразные и совершенно нелогичные глупости. Даже те, у кого были детеныши. С холодным отвращением Хомодо отмечал, что вызывал у них не страх, а желание размножаться. Он этого не понимал. Просто фиксировал и снова складывал информацию в каталоги памяти как возможно важную. Правда, страх иногда появлялся у самок старшего возраста – оплывших или высохших, с некрасивыми лицами и бугристой кожей, с черным комом бед и забот, которые они несли на себе, как Хомодо свой обязательный боезапас.

 …Дорога казалась бесконечной. Она петляла мимо высохших под ненавистной звездой степей. В небе носились мелкие крылатые создания и верещали. Эти звуки раздражали, хотелось тишины. В сухой стерне шмыгали серые тени и попискивали, вторя звукам над головой. Купол атмосферы был огромным и бескрайним. Как в городе на его родной планете, надежно защищенном от излучений космоса. Хомодо знал, что аборигены видят купол голубым, но его зрительные анализаторы давали успокаивающий оттенок индиго – глубокий, похожий на тень. Тень... Он хотел бы видеть только тень. До конца жизни оставалось 3 часа 15 минут 13 секунд.

Он вспомнил, как прибыл сюда почти 100 лет назад по местному кругообороту планеты вокруг звезды. Был большой взрыв где-то в центре материка, на севере. Посадка оказалась аварийной. Их быстро обнаружили аборигены, собрали в биоконтейнеры, назвали зелеными человечками и спрятали в лабораториях. Многие погибли от перегрузок, агрессивных химических реакций во время приземления, от исследований местных ученых. Часть пришельцев замуровали в бункерах и оставили в анабиозе. А Хомодо и его соплеменники, как биологически наиболее приспособленные к местным условиям, стали служить Императору. По иронии космической судьбы именно здесь, на этом сухом острове, оказались законсервированными два межпланетных корабля. Один – в скалистом холме, напоминающем неуклюжее животное у моря, а другой – на сухом плато в горе, похожей на армейскую палатку. Когда соплеменники Хомодо так неудачно высадились на планету, корабли покинули орбиту, вошли в атмосферу и, включив аннигиляторы пространства, погрузились в толщу породы на маленьком незаметном острове. Там они и оставались до лучших времен. Император о них не знал. Время от времени над вершинами возникали магнитные вихри, путешественники сбивались с дороги, им мерещились странные фигуры, после чего некоторые сходили с ума. Но, к счастью, никто о происходящем не задумывался. Аборигены этой планеты были достаточно тупы, чтобы не придавать значения очевидному.   

 …Он не должен был остаться в пустыне один, без оружия. Это было запрещено. Кто-то из аборигенов установил растяжку, и Хомодо при взрыве вылетел через открытый люк на поверхность пыльной дороги, разбитой гусеницами бронемашин. Когда его анализаторы снова заработали, он увидел только степь. Осмотрел себя. Защитный камуфляж оказался цел, иначе бы он уже умер. Мысленно связавшись со спутником, просканировал местность. До базы и биокапсулы времени не хватало, даже если бежать. Средство связи вместе с оружием осталось в машине. Зато хватало времени с избытком, чтобы дойти спокойным шагом до моря. И Хомодо повернул прочь от базы. Он устал существовать. Эта ситуация оказалась ему на руку, чтобы избавиться от усталости раз и навсегда. Биокапсула не восстанавливала силы до конца, а жидкости на этой планете были смертельны. Так утверждали хозяева планеты и к морю пришельцев не подпускали. Небольшие видеоролики на тепловизорах убедительно демонстрировали в разных вариантах, как соплеменники Хомодо, оказавшись в насыщенной чужеродными микроэлементами воде, за 40 секунд превращаются в желе. И это хорошо, – думал Хомодо, – 40 секунд боли можно вытерпеть ради того, чтобы навсегда исчезнуть вместе со всеми анализаторами и перестать видеть эту мерзкую каменистую пустыню.

 …Воздух стал более прохладным, влажным и соленым. До моря было еще 40 минут ходьбы, жить ему осталось 1 час, 5 минут и 2 секунды. Последние 22 минуты Хомодо решил насладиться вечерним небом цвета индиго и вспомнить свою планету. Он был преступником, и его преступление состояло в отказе от стерилизации. Клан отвечал за того единственного, кто имел редкую способность размножаться. Его члены также становились преступниками и подлежали уничтожению. Поэтому все родичи Хомодо ушли вместе с ним. Хомодо искал новую планету для основания цивилизации, а нашел эту – с аборигенами-садистами, вечными войнами, мертвым океаном и палящей звездой. Поэтому Хомодо стал солдатом и уничтожал чуждый ему биоматериал без эмоций.  Чтобы сохранить свой. Втайне от Императора. Внешне Хомодо ничем не отличался от своих соплеменников, но он был главным – из оставшейся в живых тысячи. А ведь Хомодо многому мог бы научить даже этих малоразвитых аборигенов, которые чванливо кичились своей допотопной генной инженерией и атомным оружием. Но его время, похоже, вышло.

Навстречу медленно двигался старый абориген с желтоватой спутанной растительностью на сухой коричневой коже. Его глазные щели слезились от ветра. Он катил металлическую конструкцию с двумя колесами, через раму которой был перекинут мешок с местными корнеплодами. За аборигеном бежало мелкое четырехлапое животное, которое яростно кинулось на Хомодо, пытаясь вцепиться белыми клыками в конечность. Нельзя было позволить нарушить целостность камуфляжа, и Хомодо швырнул в животное невидимый для аборигена импульс из мелкой фиолетовой крошки. Животное заскулило и завертелось на месте. Абориген остановился. Хомодо тоже. Он почувствовал на себе цепкий оценивающий взгляд, увидел беспомощность мышц, хрупкость костей, полуразложившиеся от местного веселящего яда внутренности и его близкую смерть.

«А ведь ты не местная тварь, сынок», – абориген, прищурив глазные щели, сказал это также обыденно, как доктор, ежедневно укладывая Хомодо в капсулу. И, равнодушно отвернувшись, покатил свое сооружение дальше. Животное, поскуливая и припадая на задние лапы, поковыляло за ним. Хомодо отметил, что доктор никогда не называл его «сынок». Детеныш, по-местному. Информация напомнила о потомстве, которое скоро умрет вместе с ним, была неприятной и имела легкий оттенок печали. Той самой печали, от которой у аборигенов из глазных и дыхательных щелей выделялась жидкость и повышалось давление тела. Хомодо не должен был ничего чувствовать. Он хотел ответить, что солдат и отстал от части, но вспомнил, что у него всего 22 минуты для прощального ритуала. И молча двинулся мимо старого аборигена, так сильно выделяющего запах скорой смерти. Внезапно, впервые за столько планетных лет, Хомодо почувствовал настоящее сожаление. Даже среди соплеменников он всегда был один, ему поклонялись, его боялись. Нет, не один. Внутри ждало своего часа его будущее потомство, способное заселить планету с подходящими жизненными условиями за несколько оборотов времен года. Но с планетой ему не повезло.

Впереди показалось море. Оно перекатывалось под палящей звездой расплавленным металлом и вызвало у него страх – впервые за тысячелетия жизни. «Впрочем, – подумал Хомодо, – перед смертью мне можно всё: сожалеть и даже бояться. Сейчас погибнет будущая раса, потому что я – единственный, ради кого состоялся перелет сквозь космос, ради кого погибли и погибнут родичи. Целая раса высокоразвитых, идеально приспособленных к жизни и мощному интеллектуальному развитию существ уйдет вместе со мной». Он вспомнил пропахшего смертью старого аборигена, но у того не было страха. Он умирал один.

Осталось 20 минут. Хомодо сидел на кремниевой крошке, смотрел на закатное небо цвета индиго и совершал ритуал. Он разговаривал с предками и своими потомками, которые никогда не родятся. Он вспомнил всех аборигенов, которые падали под пулями его автомата и мысленно попрощался с ними. Они, в отличие от него, оставались живыми, только теряли свое несуразное слабое тело и переходили в другое состояние, им невидимое, незнакомое и пугающее. Потом он подумал о черном бездонном космосе, о зарождающихся и исчезающих галактиках, о великой богине, которая миллионы лет назад дала его расе возможность бесконечно размножаться и заселять пригодные для жизни планеты.

Хомодо вспомнил своих товарищей, погибших в смертоносной жидкости, легко поднялся, скинул бронежилет и вошел в прибой. Его берцы намокли. Он ожидал появление обжигающей боли, но ее не было. Двигаясь вперед, он погрузился по пояс, по плечи, скоро под поверхностью жидкости скрылась зеленая балаклава. Вдруг Хомодо понял, что может дышать. Он остановился в тяжелой толще грязноватой от бурой растительности воды, и его тело стало наполняться той самой влагой, которую он каждый планетный день получал в биокапсуле. Но здесь были микроэлементы, которых ему так не хватало: йод, бром, фтор, сера, углерод. Тело стало наэлектризованным, сильным, мощным, жабры раскрылись полностью. Хомодо сорвал балаклаву с накладками для анализаторов и ротовой щели, его сморщенная чешуйчатая кожа расправилась, стала гладкой и блестящей. Одним движением вывернувшись из камуфляжа, он сбросил силиконовые псевдоконечности с электроникой, которая приводила в действие пальцы и ступни. Его длинный черный хвост выпрямился, а по хребту развернулся веерообразный гребень. Вместо конечностей выплеснулись белые тонкие щупальца, похожие на нити актиний.

Хомодо несколько раз резко обернулся вокруг оси, внимательно осмотрел хвост, в котором гнездилось потомство. Тот самый хвост, который он не дал уничтожить и унес с собой через мрак космоса, чтобы спрятать на этой безжизненной планете. Всё было на месте. Хомодо с силой выпрыгнул из воды, взметнулся над ней мощным телом, расправляя затекшие в камуфляже и псевдоконечностях мышцы, и уже через секунду стремительно мчался вдоль дна в свой новый мир. Он не заметил, что волна, поднятая его прыжком, накрыла бронежилет и выплеснула на берег камуфляж и останки созданного аборигенами для его сородичей тела. А если бы и заметил, это его уже не интересовало. 

…Полковник Кунтяев, брызгая слюной, орал матом на сержанта Осокина, который потерял Хомодо, и крыл на чем свет стоит его сержантское разгильдяйство. Осокин таращил глаза и даже не вытирал кровь, обильно капающую с разбитой скулы на камуфляж. Когда машину тряхнуло на фугасе, он был пьян, ничего не помнил и единственное, что сделал – это нажал на газ, чтобы уехать с гиблого места. Как же ему надоели эти напичканные электроникой клоуны, эти безмозглые биороботы!  Одним меньше, одним больше – хрен с ним. Осокин много раз видел, как эти твари при попадании в них пуль или осколков превращались в медуз. Им даже чип нельзя было вживить. Умирали, скоты. Этот тоже? До капсулы не довезли? Ну, так туда ему и дорога. Сдох, тварь инопланетная! Осокин не мог себе признаться, что смертельно боялся Хомодо и его соплеменников и спокойно чувствовал себя только тогда, когда они «отдыхали» в автозаках. Жить Осокину осталось 30 минут. Кунтяеву – чуть меньше часа.

К берегу моря подъехала черная бронированная машина. Солнце упало за горизонт, и в тревожном алом закатном свете был хорошо виден мокрый камуфляж, бронежилет и псевдоконечности, выброшенные волной на берег. Ворсинки на внутренней стороне тканевой поверхности сморщились и стали похожи на сухой мох. Кунтяев с омерзением пнул кучу ногой. Сзади незаметно материализовался невысокий человек в штатском с застывшим невыразительным лицом.

– Ну что, упустил? Ты хоть понимаешь, скотина, что это значит?

Полковник, резко развернулся и, вопреки уставу, согнулся в поклоне и застыл, подобострастно глядя в живот штатскому. Опускать глаза ниже он побоялся. Это могло быть неправильно истолковано.

– Да, Император!

– Да? – с издевкой передразнил маленький человек, с ненавистью уставившись в шелестящий прибой. – А ведь мы его оттуда уже не вытравим. Скоро он предъявит свой ультиматум.

Он поднял взгляд от воды и с тоской посмотрел на темнеющий горизонт, превращающийся в многоцветную панораму с фиолетовыми обрывками облаков на фоне небесного занавеса цвета индиго.

– Ну ладно, у нас есть время. Подготовимся, – и достал оружие.

Через минуту от Кунтяева, камуфляжа и силиконовых останков Хомодо не осталось даже пылинки. Император долго стоял без движения у кромки прибоя, невидящим взглядом глядел на темнеющий горизонт, запрещая себе думать о возможном проигрыше. Но четкое логическое мышление уже разложило по полочкам последствия случившегося. Один из тысячи зеленых человечков, – о которых он знал так мало, но которых держал в жестких рамках, так эффективно и долго использовал, – ушел.  И мир для Императора на этой планете отныне стал другим: враждебным, непредсказуемым, некомфортным. Появился новый фактор – водяная тварь с неизученным интеллектом, случайно попавший в идеальную для выживания среду. А если для размножения? Но он, вроде, один…

Вскоре маленький человек уехал, оставив на берегу мрачную тень смертельной тоски. Он хотел бы жить вечно и понимал, что это невозможно. Небо стало черным, на нем зажегся Млечный путь, родина Хомодо. Путь зеленого человечка закончился. Хомодо теперь предстояло жить столько, сколько просуществует планета с палящей звездой, сухими степями и закатным небом цвета индиго.