Встречи Ов.Туманяна с военачальниками русской армии в годы Первой мировой войны

            Ованес Туманян был одним из наиболее влиятельных армянских национальных деятелей первых десятилетий ХХ столетия.

            Поэт по природе своей был очень активной натурой, он никогда не удовлетворялся ролью слушателя и очевидца. Как общественный деятель он занимал исключительное, уникальное место среди других выдающихся деятелей нашей культуры, поскольку всегда был в самой гуще, в эпицентре событий, там, где решались судьбоносные для армянского народа вопросы.

            В июле 1914 г.[1], когда началась Первая мировая война, Туманян находился с семьёй на отдыхе в Дзагвере. Прервав отдых, он незамедлительно вернулся в Тифлис, чтобы принять участие в работе Национального бюро и оказывать посильную помощь в создавшейся обстановке.

            1-го августа 1914-го г. писатель обращается к уездному начальнику Лори и Борчалу Василию Гаврилову и, отбросив в сторону воспоминания и обиды по поводу многолетних незаслуженных политических преследований за его миротворческую деятельность в 1905-1906 гг., вновь предлагает свою помощь. «Прошу учитывать, что я готов прийти к Вам, на мою родину, и помогать чем смогу».

            29-30-го октября 1914 г. Турция объявила джихад странам Антанты, в ответ Россия 2-го ноября объявила войну Турции. До этого Турция 16-го октября напала на Феодосию, турецкие корабли зашли в Севастополь и фактически к тому времени война между Турцией и Россией уже началась. Тем самым было положено, по определению Туманяна, начало «общенационального бедствия» для всего армянства.

            В сентябре-октябре 1914 г. в армянских политических кругах было принято решение командировать Туманяна в Россию для ведения переговоров по армянскому вопросу в официальных кругах, а также для встречи с императором Николаем Вторым.

            В течение первых восьми месяцев войны поэт дважды побывал в зоне боевых действий – в Игдире, в районе Баязета, в равнине Алашкерта, в «Долине трупов», Басене, Диадине, Зеткане, Арцапе, в Зире, Караклисе, Тагличае, в поле Абага, в Ване, в Мосуне, Сарикамыше, Александраполе и других местах, чтобы выяснить отношения командирского состава русской армии к армянским добровольческим отрядам и армянскому населению.

            В первые дни ноября 1914 г. Туманян побывал в Баку, куда он отправился с целью оказания поддержки добровольческому движению и организации сбора пожертвований. Его воодушевлённое выступление сыграло свою роль в отправке 5-го ноября из Баку на фронт большой группы армянских добровольцев.

            Оказывая содействие созданию добровольческих отрядов, русское правительство вместе с тем препятствовало их деятельности, беспокоясь по поводу возможного требования автономии со стороны армян. Конечно, беспокойство это не было беспричинным и необоснованным. По свидетельству будущего маршала Ованеса Баграмяна, созданные шесть добровольческих отрядов и седьмое запасное воинское подразделение вошли в состав русской армии «с целью освобождения Западной Армении»[2]. С одной стороны, из уст царского наместника звучали многочисленные обещания, с другой стороны, в российских официальных кругах распространялись клеветнические измышления и сплетни о самоотверженно сражавшихся за родину повстанцах. То есть делалось всё, чтобы дискредитировать армянских добровольцев и армянское население. Распространялись ложные слухи, что якобы армяне плохо сражаются, плохо обращаются с турецким и курдским населением, грабят его, что не подчиняются русскому командованию, что притворяясь ранеными, они позорным образом обращаются в бегство, что приграничные армянские сёла укрывают их и т.д. В их глазах армянские воины были «сепаратистами», «автономистами».

            Необходимость выяснения, уточнения подобного отношения русских генералов вынудила руководство Армянского национального бюро и Католикоса сформировать по выбору председателя Бюро Месропа Тер-Мовсисяна группу из видных армянских духовных лиц и представителей интеллигенции и отправить её на фронт. В составе группы были М.Тер-Мовсисян, Ов.Туманян, Ширванзаде, епископ Хорен Мурадбекян (впоследствии католикос), инспектор Нерсисянской гимназии Овсеп Хунунц, Смбат Хачатрян (впоследствии мэр Еревана), священник Никогайос Бавоян (Тер Никол). Самсон Арутюнян предоставил Туманяну для этой поездки своё пальто.

            Группа выехала из Тифлиса 15-го ноября и вернулась 15-го декабря. Предполагалось проехать через Игдир и Карс в район Баязета, в долину Алашкерта, Басен, Делибаба, Хорасан, Зивин, Сарикамыш, Александраполь. Целью поездки было побывать в тех местах, где сражались армянские добровольцы, лично удостовериться, что происходит на самом деле на фронте. Именно во время этой поездки Туманян, встретившись и пообщавшись с некоторыми русскими офицерами и генералами, впервые узнаёт о вопиющих фактах несправедливого, предвзятого отношения высокопоставленных русских военных к армянам.

            В Игдире офицер запаса, прапорщик Аршо Шаххатуни сообщает, что генерал Пётр Огановский готов в любое время принять членов делегации. 18-го ноября с 10-и часов утра Туманян дважды встречается и беседует с командиром корпуса, генерал-лейтенантом русской армии Огановским. Первая беседа проходит в присутствии генерал-лейтенанта Владимира Ляхова, который на протяжении всего разговора хранит терпение. Ляхов в годы Первой мировой войны был главным генералом штаба Первой армии, а в 1917 г. – командиром Первого Ковказского корпуса. Он был убит в Батуме не установленными лицами. Туманян писал о нём в своих дневниках: «Ляхов – известный по Тегерану Ляхов. Он армяноненавистник и не скрывает этого» (Ов.Туманян, ПСС, т. 8, стр. 351. В дальнейшем будут указываться только том и страница этого издания). Это был первый случай, когда Туманян использовал определение «армяноненавистник» применительно к русскому генералу, и ему предстояло в последующие годы довольно часто повторять его, характеризуя других высокопоставленных военных чинов русской армии. На протяжении всей беседы, хотя Ляхов и хранил молчание, однако у него было такое выражение лица, которое со всей очевидностью выдавало его высокомерное отношение. Туманян заметил, что адъютант Огановского Азол (Озол) положительно относился к армянам, а «Ляхова совершенно не любил». По утверждению Туманяна, «епископ Месроп вёл беседу с большим тактом» (8, 351). 48-летний Огановский внешне принял армянскую делегацию довольно «любезно». Он сразу же поручил Шаххатуни сопроводить группу в качестве телохранителя до Арцапа. Огановский отдавал явное предпочтение храбрости и боевым качествам русских солдат, когда же разговор касался армянских добровольцев, он проявлял определённую дипломатичность: подчёркивая некоторые их достоинства и преимущества, не опровергал при этом распространяемые лживые слухи, давая тем самым понять, что они соответствуют действительности. По его утверждению, русская сторона предоставила в распоряжение армянских повстанцев Игдира 900 винтовок, «400 винтовок Мосина, 500 берданок», причём последние были выданы для бесплатной раздачи с целью самозащиты, а некоторые из армянских добровольцев якобы «продавали их в окрестностях Сурмалу по десять рублей за штуку». По этой причине было сделано замечание начальнику армянского штаба в Игдире Сааку и было начато расследование для выявления хозяев берданок. Огановский признавал важное значение армянских повстанческих групп, то, что они хорошо знали местность и язык населения, благодаря чему они и приносили пользу русским войскам, однако в присутствии Ляхова выражается по возможности сдержанно.[3] Огановский высоко оценивал роль генерала Андраника, его мужество и опыт и именно с ним связывал надежды на взятие Вана. Однако даже сдержанная оценка, даваемая Огановским армянским повстанцам, вызывает нескрываемое неудовольствие и возмущение его коллеги Ляхова, и он открыто выражает своё недоумение по этому поводу.

            Вторая встреча с генералом Огановским происходит в тот же самый день в Игдире, когда Огановский вместе со своим адьютантом Бекдабековым навещает с визитом армянскую делегацию. На этот раз генерал пытается выглядеть более доверительно; желая подчеркнуть свою объективность и непредвзятость, он упоминает о своём армянском происхождении, говоря: «Я искренне симпатизирую армянам… Знаете, в моей крови также есть немного «Карапета»».[4] Он снова заверяет, что относится к армянам с большой симпатией и выражает желание, чтобы проблемы «турецкоподданных армянских братьев» были окончательно решены. Вечером Туманян посещает бараки армянских добровольцев, где встречается с сотней армянских повстанцев, которым предстояло соединиться с отрядами бойцов, сражавшихся на передовой линии фронта. Среди них были как опытные воины, принимавшие участие в русско-японской войне, так и «безусые, безбородые студенты», ремесленники и рабочие. Был среди них и известный в своё время русский оперный певец Волгин,[5] который разъяснил членам делегации, что приехал сражаться за свободу маленького многострадального армянского народа. Была на встрече и студентка, сестра милосердия Сатеник Погосян, которая через несколько дней у Сарикамыша вместе с составом санитарного поезда должна была попасть в руки турков и чудом спастись – после нескольких дней отчаянной борьбы.

            В тот же день, 19-го ноября, по дороге в Оргов, куда делегация отправилась на девяти лошадях, Туманян встречается с верблюжьими караванами, везущими военное продольствие. Чтобы избежать соседства с караванами, один из проводников меняет маршрут, и группа оказываетс в заболоченной местности. Туманян, Ширванзаде и Хунунц были вынуждены слезть с лошадей и провести их через топь. Вместе с делегацией в трясине оказывается также целый верблюжий караван. . Можно только предположить, каким неимоверным страданиям подвергся часто болевший, легко простужавшийся поэт за те три с половиной часа, проведённые в холоде и сырости, пока им, наконец, удалось выбраться из трясины и взобраться на вершину Оргова. Это был крайний пограничный пункт, удерживаемый русскими военными. Там они встречаются с Арш. Шаххатуни и десятью русскими бойцами, которые выражают удивление, что армянской делегации удалось пройти через болота без потерь. Туманян и другие члены комиссии оказываются очевидцами ареста одного местного армянина, который с использованием полученного для самозащиты оружия собирался везти на продажу рыбу из Игдира в Баязет. Разъярённый командир грозился доложить об этом генералу – с тем чтобы «армян разоружили».[6]

Переходя горный перевал Чингиля (Каркар) в условиях снежной бури, по обе стороны дороги делегация видит погибших лошадей и волов, а также караваны верблюдов. Шагая по оставленным на снегу верблюжьим следам, группа видит то самое место, где впервые произошло вооружённое столкновение между русскими и турками.

В полдень, в половине первого, делегация добирается до турецкой таможенной станции Кара, которую русские переименовали в Каре. Покидая станцию, турки успели разграбить казну и привести в негодность, «испортить» водоканал. Станция к тому времени служила временным пристанищем для раненых и больных воинов, которых переносили с поля боя без носилок. Туманян посещает служившее «госпиталем» полуразрушенное строение с земляным полом и замшелыми сырыми стенами. Писатель отмечает, что «вокруг ближайших курдских поселений обработанных земель нет. Вспашка и засев оставлены армянским крестьянам».[7] Ничто не остаётся вне пределов его внимания: ни стаи куропаток, ни жалкие, превратившиеся в руины курдские поселения, в которых остались только заготовленные на зиму дрова, ни развалины дворца Ахмада-аги, ни разруха и грязь вокруг. А по наблюдению Ширванзаде, «грешно называть эти берлоги человеческим жилищем. Это, скорее, серые кучки навороченных камней, которые издали производят впечатление кладбища».[8] Туманян вместе с другими членами группы сходит с лошади и заходит в какое-то низенькое и полуразрушенное строение, где их встречают удивлённые русские офицеры и врач-еврей. Дорога в Арцап проходила мимо курдского села, близ которого произошло второе сражение русских воинских частей с турецкой регулярной армией, состоявшей из гамидиевских солдат и 1500 аскеров. Потерпев сокрушительное поражение, турки в течение нескольких часов отступили из этого места в район Диадина, а курды, успев разграбить Арцап, скрылись в горах. Преодолев за шесть с половиной часов расстояние в 32 версты, снова попав в болотистую местность, армянская делегация во второй половине 20-го ноября добирается до Арцапа, где в сознании поэта запечатлевается построенная на возвышенности древняя церковь со своим большим изогнутым куполом, а также исходящий из села дым.

Арцап стал первым западноармянским селом, куда ступила нога Туманяна. Он увидел крепость окружённую полуразрушенными стенами, разрушенную церковь Св. Григора, а также Цахкаванк, который процветал вплоть до конца 19-го века. Женщины и дети вышли из домов, чтобы встретить незнакомых гостей. В селе не было школы, всюду царила нищета. Каждый дом имел от тридцати до девяноста наделов земли. Узнав о продвижении русского войска, арцапцы поначалу обрадовались, поскольку в их селе находились 1500 турецких солдат. Застигнутые врасплох, турки-гамидиевцы успели перед бегством разграбить армянскую церковь и несколько армянских домов, увели с собой восемьдесят голов крупного рогатого скота, а также многое из того, что попадалось на глаза по дороге. Турки захватили в плен 90 армянских воинов, 82-м из которых удалось бежать. Русские почти всем арцапцам раздали ружья, однако жители села были недовольны. Причины были вполне понятны: русские солдаты проживали в домах армян, в которых комнаты были «маленькие, тесные и бедные».[9] Солдаты бесплатно использовали все запасы дров, а древесины в селе не было, дрова приходилось привозить из Игдира. Столь же быстро расходовались другие виды топлива, в том числе  коровяк, а также корма для скотины – высушенная трава, сено. И если бы не поступило помощи извне, то «народ натерпелся бы из-за холода, а скотина вся погибла бы».[10]

Однако жители были недовольны не столько усугублявшимся из-за русских военных бедственным положением, что в те роковые дни стало для них обычным явлением, сколько причинением беспокойства их женщинам. «В каждом доме живут солдаты, вместе с семьёй, - пишет поэт. – Жалуются, что трогают женщин. И керосина нет, бывает темно».[11] Но в глазах поэта женщины выглядели достаточно смелыми. О посягательствах на честь армянских женщин со стороны русских солдат свидетельствует в беседе с Туманяном житель армянского села Горганан, которого прозвали Орманом – в честь католикоса Магакия Орманяна. «Рассказывает, что солдаты, действительно, приходя ночью, заходят замёрзшие и залезают к ним в постель, но это частные случаи».[12] Примечательно, что об этих случаях свидетельствовал армянин, который пользовался доверием и уважением среди русских.[13]

Во время путешествия самое угнетающее впечатление производили рассказы очевидцев об изнасилованиях армянских женщин. В дневнике Туманяна читаем: «Изнасилования женщин повсюду, без разбора – курдиянок, турчанок и армянок, совершались в ужасающих размерах – отступая, насиловали гамидиевцы, затем казаки, до сих пор, потом все без исключения погромщики. Хачатур говорит: своими глазами видел, жёны известных людей в Мосуне просто лежали и не могли встать, их настолько насиловали, подряд, по меньшей мере, 40 человек; в Диадине были слышны вопли женщин. А в домах армян солдаты и казаки спят вместе с хозяевами. И все деревни переполнены».[14]

Армянской группе в Арцапе было предоставлено большое помещение с земляным полом, глиняными стенами, овальным деревянным потолком, железной печкой. Измождённым от дороги, от холода и вьюги членам комиссии эта комната показалась залом, «царскской гостиной», тем более, когда им подают чай в маленьких чашечках для вина. Пришёл старый приходский дьякон и стал рассказывать о грабежах и бесчинствах, которые чинили вначал турки, затем курды. Безоружные молодые армяне были вынуждены скрываться в горах. К счастью, погромщики не убили женщин и детей. Затем пришли русские. Армяне открыли свои закрома и ничего не жалели для них, хотя к этому времени у них не было ни пшеницы, ни овса и сена, не говоря уже о топливе.

Грабежи русских происходили как напрямую, в открытую, так и в форме вымогательства. Они конфисковывали продовольствие и выплачивали мизерную часть его стоимости. Туманян пишет о следующем приказе командира размещённых в Караклисе и Таглиджане полках Волжской и Тверской казаческой армии полковника Тускана и его помощника Цугулуева: «Брать овёс в виде реквизиции за 30 и сено за 15 (цена овса была 70, а сена - 30). И таким образом грабят. Это стало обычным делом».[15] Были также случаи, когда русские грабили и во избежание наказания сваливали свою вину на армян. Так, например, русский офицер Свирин рассказывал Туманяну: «Казаки отобрали 40 овец и передали их какому-то армянину – дескать, отведи в село, а там передашь нам, будто бы это наше. Дело было раскрыто, более 100 солдат возмущаются против офицера. Тем не менее, 8 обвиняемых отправляют в Караклис – в полевой суд».[16] Можно только предположить, какого сурового наказания удостоились ни в чём не повинные армянские крестьяне в караклисском полевом суде, где всеми делами заправлял известный армянофоб генерал Абациев.

В Арцапе местным жителям-армянам удалось обезоружить курдов. «Турецкоподданые армяне преимущественно проявили большую храбрость при разоружении курдов, в том числе и в Арцапе».[17] Однако вскоре Туманян узнаёт, что от русского командования «последовал приказ разоружить всех, как армян, так и курдов».[18]

Утром 20-го ноября члены комиссии идут в церковь Арцапа, где собралось армянское население села. В Арцапе все дома через стены сообщались друг с другом, с целью предупреждения о возникшей опасности. «Можно с одного конца села войти в первый попавшийся дом и выйти в другом конце, не видя улиц».[19] Курды разграбили церковь полностью, унесли кресты и хоругви, все настольные украшения, книги и полки, унесли даже вмонтированные в стены деревянные предметы, то есть всё, что могло гореть. «Это старая церковь, - пишет Туманян. – Народ пришёл. Жалкий, съёжившийся. Дьякон-беженец. Епископы Месроп и Хорен прочитали молебен. Первое, что бросилось в глаза, была могила, могила убитого семью выстрелами отца Ормана. Говорил епископ Месроп. Сказал, что это лишения временные, пройдут и т.д. Говорили из народа – о топливе, о скотине, о еде… И впервые был прочитан имперский молебен в древней армянской церкви Арцапа и были прочитаны соответствующие молитвы».[20]

Утром комиссия отправляется из Арцапа в окружённый огромными скалами и кажущийся неприступным Баязет.[21] По дороге повсюду можно было видеть трупы павших от холода, голода и усталости лошадей, верблюдов и ослов и сгрудившихся на них ворон и других стервятников-падальщиков, а также части разбитых экипажей.[22] Поле сражения было настолько близко, что входя в Баязет со стороны Мосуна была слышна канонада и разрывы артиллерийских снарядов. Одна из двух крепостей находилась в самом конце города, другая крепость – вне города, среди скал. Между тем из неприступного Баязета турки по военным соображениям бежали, не сделав ни единого выстрела. По утверждению Туманяна, турки и курды унесли и спрятали часть своего имущества и бежали сами – с тем, чтобы вскоре вернуться и учинить расправу над армянами, однако начавшаяся уже на следующий день страшная буря и метель помешала им реализовать свои намерения и, таким образом, город в течение трёх дней оставался в руках у армян. Некоторые турки оставили свои ружья на хранение армянам, а некоторые вообще спрятались в армянских домах.

У самого города армянскую делегацию встретила группа всадников, которыми руководил дьякон. Пришедшее навстречу местное население встретило пришедших хлебом и солью, хотя и настороженно. Сразу же многочисленной толпой направляются в полуразрушенную и разграбленную церковь города, где звучат утешительные слова епископа Месропа. Туманян свидетельствует также о террористических планах турецких военных. Когда турецкая армия оказалась вынуждена отступить, вместе с ней бежало также турецкое население. Однако перед уходом турки разграбили имущество армян; они намеревались также подвергнуть резне всё население города численностью 3700 человек, однако успели убить только четырёх. Они собирались также арестовать и «задушить» 51-го известного представителя армянской интеллигенции. «У них была большая программа террора, - пишет Туманян. – 51-го человека убить в Баязете, а отступая стереть Арцап и Мосун».[23] Однако осуществить очередную свою кровавую программу туркам не удалось по двум причинам. Во-первых, армяне поставили об этом в известность курдского руководителя Мамед-бега, который, по определению армян, был «редкостным» вождём, ну и, во-вторых, к тому времени подоспела весть о том, что русские войска вплотную подошли к окраинам Баязета.

В Баязете Туманян узнаёт сразу несколько жутких известий – одно страшнее другого. В частности, о том, что турки вырезали всё население армянского села Хачан, в котором насчитывалось более шестисот домов.

Туманяна навещает также корреспондент газеты «Мшак», начальник полиции Баязета Абгар Тер-Абрамян. Он от имени кавказских армян просит организовать приём у уроженца Еревана, всегда служившего среди армян генерала-губернатора Дрягина (Баядина).[24] Беседа проходит сперва в кабинете губернатора, затем в гостиной, за обеденным столом. На встрече присутствовал также бывши российский консул Акимович, являвшийся к тому времени секретарём генерала. Он разъяснил, что часто происходят досадные недоразумения из-за незнания русского языка со стороны западноармянского населения, и предложил предоставить армянам переводчика. Туманян с горечью отмечает, что кроме влиятельных курдских деятелей, например, Бако, русских настраивают против армян также грузинские служащие. «Против армян настроены грузинские служащие, и вообще много заявлений с тяжкими обвинениями пошли высокому руководству».[25] Без какой-либо серьёзной причины могли быть брошены в тюрьму те люди, которые протягивали армянам руку помощи. Туманян рассказывает: «Какой-то мельник, который является порядочным человеком, помогал армянам, обвиняется в том, что он якобы имел умысел убить русского офицера и свалить вину на курдов - арестован».[26]

Дрягин замечает, что армяне притесняют курдов. Когда ему возражают и говорят, что всё обстоит наоборот, что угнетёнными являются именно армяне, он отвечает: «До сих пор – да, но теперь армяне стали притеснять курдов».[27] Хотя с лица губернатора не сходит улыбка, он озвучивает угрозу: «После этого в этой стране будет действовать закон, а не насилие».[28] Можно только предположить, каким было недоумение и разочарование поэта при таком откровенном выражении намерения наказать невиновных армян. И сколько бы генерал не обещал: «Во всяком случае можете верить, что я ваших многострадальных соотечественников не оставлю без защиты»,[29] и как бы он ни улыбался, настроение писателя не могло от этого измениться и озабоченность не могла уменьшиться. В эти же самые дни был получен приказ о разоружении как курдов, так и армян. Однако Дрягин успокаивал членов комиссии, убеждая, что приказ относится только к курдам, которые весной становятся угрозой для всех.

Епископ Месроп в свою очередь поднял беспокоивший русских вопрос об автономии армян, отметив, что об этом говорили русские власти и давали обещания, а сами армяне такого требования не выдвигали. Комиссия попыталась также выяснить причины обыска домов армян и изъятия у них оружия со стороны русских. Объяснение было более чем нелепым. Генерал-губернатор ответил, что якобы турки и курды при бегстве отдали своё оружие на хранение армянам – с тем, чтобы по возвращении получить обратно, и поэтому у армян конфискуется вражеское оружие. Естественно, комиссия не могла поверить словам Дрягина, поскольку, как отмечает поэт, поскольку армян всё-таки разоружали русские. Он записывает: «В районе Баязета оружие у армян не отбирают, но Караклисе собирают».[30]

Утром 22-го ноября Туманян встречается с курдским полковником Маммад беком Амар ага оглы. Он вместе с 800-ми курдских всадников и со всем своим родом сдался русским властям. Дом Маммад бека в селе Мирзаджан обыскивают – это было связано, вероятно, с теми распространившимися слухами, что он и его жена на протяжении продолжительного периода времени перевозили оружие для дашнаков.[31]

В тот же день совершается церковный молебен в церкви Баязета в присутствии русских войск и генерала-губернатора Дрягина и его помощника. После выхода из церкви местные юноши сопровождают Туманяна и его спутников в одну из крепостей, находившуюся на восточной окраине города и переоборудованную в казарму. Туманян встречается с несколькими турками, которые не только не бежали, но и пришли выразить своё дружественное отношение к армянам. Хозяин дома с уважением представляет писателю известного помещика и члена суда Исмаила эфенди Налбанд Заде, который являлся членом комитета самообороны армян и спас многих от верной гибели.

Среди армянских повстанцев выделялись две группы. Первую составляли сформированные на Кавказе добровольческие отряды, которые сражались вместе с русскими войсками и имели в своём распоряжении ружья-мосины, а вторую группу – отряды самообороны, сформированные из местных жителей и вооружённые берданками. Именно последние осуществляли дело возврата расхищенного имущества своих родных. Возможно, они забирали также оставленные врагами пожитки в качестве трофеев, руководствуясь чувством мести и стремлением восстановить справедливость.

Туманян свидетельствует, что когда армянам удавалось вернуть назад своё похищенное имущество, и русские, и грузинские военные служащие представляли письменные жалобы властям о «грабежах» армян. Поэт пишет: «Курды ограбили армян до прихода русских. Прошёл месяц, теперь, когда армяне идут и возвращают своё имущество, эти люди приходят и жалуются, что армяне нас ограбили. А армяне не придают этому особого значения, тогда как этим создаётся настрой».[32]

Писатель, вполне возможно, не верил в тенденциозность русских, но он, тем не менее, считал, что об этом следует говорить во всеуслышание и поставить в известность как Национальное бюро, так и русские власти. ««Автономия» чрезвычайно раздражает правительственных чиновников, - отмечает поэт, - и часто с иронией спрашивают: Ну как, скоро у вас будет свой царь, да?.. Военный командующий свидетельствует, что армяне, бойцы сражаются подобно львам и очень храбрые, а курды – стадо баранов».[33] Что же касается грабежей, то в таких военных условиях, когда отступает то одна сторона, то другая, грабежи и вымогательство были обычным явлением. Причём грабежами и мародёрством занимались не только турки и курды, но и сами русские, причём довольно открыто. В записях Туманяна встречаем также следующие факты: русские забрали из дома старосты села Мейрамана Татоса Сафояна продовольствия на несколько сотен рублей, отдав ему только 18 рублей. В Баязете взяли у Ованеса Крмояна овса на 300 р., а отдали только 60 р. и при этом ещё и избили хозяина дома. У крестьян забрали 12000 пудов сена совершенно бесплатно. Истина была настолько очевидна, что даже русские властители признавали, что русские солдаты и офицеры чинят, мягко говоря, «беспорядки», имея в виду их проживание за счёт крестьян и причинение беспокойства их женщинам, однако при этом заверяли, что не имеют никаких возможностей призвать распоясавшихся солдат к порядку.

Перед отправлением армянской комиссии из Баязета в Диадин русские перековали лошадей. Генерал-губернатор Дрягин, имея в виду ожидавшиеся возможные опасности, доводит число сопровождающих группу солдат до двадцати пяти. В трудной дороге, несмотря на наличие телохранителей, Туманян ни на минуту не расставался со своим тяжёлым маузером. Епископ Хорен и Смбат Хачатрян также были вооружены. Фактически вся группа, кроме Ширванзаде, была вооружена, и самое тяжёлое и «самое ужасное» оружие было в руках Туманяна.

В окрестностях Диадина снова встречаются павшие лошади, верблюды, волы, различные части сломанных повозок, а также трупы турков и курдов, погибших в сражении 22-го октября и остававшиеся незахороненными почти месяц. Была слышна канонада и артиллерийские залпы. Многие раненые скончались из-за холода, поскольку ночами некоторые курды приходили и крали одежду у своих соотечественников. Туманян свидетельствует: «По обе стороны дороги, близ Диадина, мы увидели трупы павших курдов гамидиевцев, некоторые были полуголые, некоторые в одежде. Они были убиты месяц назад, в сражении 22-го октября».[34] «Долина трупов» производит угнетающее впечатление: после сражения в Диадине курды не только не похоронили своих соотечественников, но и снимали одежду с раненых, вместо того чтобы их спасать. В Кызыл-Дизе группа встречает сотенные отряды русских, которые распевали песни, возвращаясь после расправы с курдами окрестностей Мосуна, до основания уничтожив семь курдских сёл. Причиной карательной операции послужило то, что курды убили двух русских солдат.

23-го ноября группа уже была в Диадине, большом курдском селе у подножия маленькой горы, где были также родники с минеральной водой. Село это не было исключением во всеобщей картине ужасающей бедности и нищеты. Дома курдов, по описанию писателя, были маленькие, тёмные, глиняные, с низкими дверями, узкими окнами и страшно грязные. Из 400 домов только 14 принадлежали армянам. Группа ночует в доме старосты («старшины») села Мелкона Манукяна. На протяжении трёх-четырёх ночей беспрестанное «хоровое» завывание собак бежавших курдов не давало никому покоя.

Через Диадин прошла турецкая армия численностью в 6000 человек, но она не причинило большого вреда местным жителям, вероятно, потому, что в основном это были курды.

Из Диадина группа продолжает свой путь через пролегавшую между двух горных хребтов долину Алашкерта, по берегам Евфрата, в котором уже плавали куски льда. Редкие деревья вдоль дороги напоминали о варварском отношении диких орд к природе. Малочисленные армяне пытались сажать деревья и сады, а соседние племена их рубили. Какой-то местный житель рассказал о том, как курдская разбойничья банда уничтожала недавно засаженный армянином сад.

«- Почему вы это делаете? – спрашивает хозяин.

- У нас нет садов, пусть и у вас не будет, - отвечают курды».[35]

И действительно, замечают, что деревьями засажено только армянонаселённое село Учкилиса. Деревья обнаруживают и в удостоившемся трагической участи, полностью разрушенном и прекратившем своё существование армянонаселённом селе Зеткан.

По дороге, ведущей из Диадина в Тагличай и Неркин Суфле, группа встречает 30-40 арабов и турецких пленных в лохмотьях. Перед своим отступлением они разграбили церковь Св. Ованеса в селе Учкилиса, сожгли все книги, а церковь превратили в конюшню. Местное население, вернувшись, оказало русскому подразделению прохладный приём, и это очень удивило и возмутило какого-то офицера-грузина. Жители пояснили: «Мы вспомнили о предыдущих отступлениях и о том, что случилось с нашим селом из-за этого».[36]

В селе Зиро, населённом армянами и курдами, группа посещает армянскую церковь, которая трижды подвергалась грабежам и в которой осталось только изображение Богоматери с маленьким Иисусом на руках. Здесь Туманян узнаёт, что даже русские принимали участие в разграблении церкви и совершенно не считались с армянскими святынями. Поэту рассказывают и о случае в Караклисе, когда русские солдаты, обнаружив во время обыска в одном из армянских домов две серебряные чаши для причастия, переданные на хранение католической церковью, реквизировали их и впоследствии выменяли «на четыре хлеба».[37] Католический служитель церкви был страшно удручён и опечален потерей этих чаш и без конца сетовали жаловался по этому поводу. Члены комиссии выкупили эти чаши за 12 рублей и вернули католической церкви.[38]

Туманян имел также беседу с генерал-губернатором Ардагана, и тот подтвердил факты грабежей армянского мирного населения со стороны русских, и объяснял это тем, что русская армия не была в достаточной степени обеспечена продовольствием и даже военными запасами. Жители села Хази были недовольны отношением русских и говорили: «Мы находимся на развилке дорог, у всех под ногами. Что-то разграбили, что-то потребовали – мы отдали. Больше у нас ничего нет. Всё время требуют, а мы и языка-то не знаем, чтобы понимать, нас избивают».[39]

В селе Зиро слышат также историю о похищенной 18-летней армянской девушке по имени Гюзал и о её возвращении родителям русскими солдатами.[40] После Зиро следуют сёла Йонджалу, Еринджа.

Наконец поздно вечером они добираются до Караклиса, большого центрального населённого пункта, в котором в это время находился штаб русского военного подразделения. В Караклисе крестьяне натерпелись не только от бесчинств турецких янычар и гамидиевцев, но и от грабежей и произвола со стороны русских солдат и офицеров, которые чинились при попустительстве и подстрекательстве генерала Абациева.[41] Туманян пишет: «Русские казаки разграбили и разорили полностью 250 магазинов. Теперь в 50-и остаётся войско».[42] В этом районе население было настолько настроено против русских, что сравнивало их с турками и даже особенно подчёркивало гуманные действия отдельных турок. Начальник отряда повстанцев (хмбапет) Хачатур заверял Туманяна, что «турки при отступлении защищали имущество и жизнь армян, даже оружием».[43]

В эти же дни выясняется, что русские войска готовятся к отступлению. На тот момент обязанности командира Второго добровольческого отряда исполнял Армен Гаро, поскольку 30-го октября на фронте получит ранение Дро (Драстамат Канаян), в подчинении у которого в должности заместителя сражался Армен Гаро.

Следующей целью комиссии было пройти из Караклиса в Дутах, чтобы встретиться с армянскими повстанцами, а оттуда поехать в Басен. Абациев решительно противится, утверждая, что без официального перемирия не может позволить армянской группе перейти границу фронта. Члены группы продолжают настаивать на своём решении, говоря, что именно для присутствия в военных сражениях они предприняли своё опасное путешествие и оказались там, что они не боятся попасть в плен. Однако генерал был настроен решительно. Все понимали, что он просто не хотел, чтобы группа встретилась с повстанцами. Абациев также запретил группе пройти в Даяр (Дахар), который находился всего лишь в двух днях пути, и всячески препятствовал встрече группы с армянскими повстанцами. Абациев с нескрываемой иронией и высокомерием отзывался об армянских добровольцах, обвинял местное ар[44]мянское население в том, что оно занимается одними только грабежами, и требовал, чтобы комиссия вернулась по той же самой дороге, по которой пришла, и добиралась до Сарикамыша через Игдир. На встрече присутствовал также генерал главного штаба Лебединский, который во всём соглашался с Абациевым и просто повторял все его слова.

Туманян почти дословно приводит всё, что сказал во время встречи преисполненный злобы и ненависти по отношению к армянам генерал русской армии: «Армяне заняты грабежами и ограбили все дома курдов и турок… Мы заставляем расстреливать курдов и турок за грабежи, но никого из армян при этом до сих пор не наказали, рука не поднимается, чтобы распорядиться о расстреле, и у нас есть приказ, чтобы армян опекать особо и давать им оружие».[45] Абациев откровенно лгал, утверждая, что русские разоружают только курдов и турок, «а армянам мы даём оружие, и не было ни единого случая разоружения армян».[46] Комиссия уже убедилась в том, что больше всех армян разоружали именно в Караклисе. Абациев клеветал также на армянских повстанцев, утверждая, что якобы они «также занимаются грабежами».[47] Когда же члены комиссии приводят очевидные примеры грабежей со стороны курдов, Абациев возражает: мол, армяне «разграбили у несчастных курдов всё имущество и увели всех лошадей».[48] Абациев даже не пытается скрывать свою антипатию в отношении армянских повстанцев, которая была обусловлена очевидными успехами добровольцев и многочисленными примерами беззаветной храбрости и героизма в сражениях. Армянские повстанцы неоднократно доставали для русской армии продовольствие из армянских и курдских сёл, а генерал представлял это как расхищение и не скрывал своё нежелание видеть армянских повстанцев на поле боя. Создавалось впечатление, что мусульманин Абациев вовсе не имел желания сражаться против армии турок-мусульман. Поэт записал также следующее клеветническое заявление Абациева об армянских добровольцах: «Идя следом за нами, начали брать из турецких и курдских сёл сено, еду и прочее для своих нужд, и это очень вредит нашему престижу… Сложилось впечатление, что всё это делается с нашего ведома. Вот поэтому я и предложил им: если хотите, идите впереди нас, а следовать за нами, в нашем тылу, мы не позволим подобных вещей. И даже сказал им: если вы собираетесь продолжать в таком же духе, то лучше пусть вообще вас не будет».[49]

В Караклисе покровительством Абациева пользовались руководитель курдского племени Селим паша, который якобы «сдался» русским, а двое его сыновей – Саид и Расул – продолжали при этом воевать против русской армии. Он «породнился» с русскими только потому, что исход войны всё ещё был неясен. О Селиме паше говорили, что он ежедневно передаёт туркам секретную информацию о каждом шаге русской армии.

Селим паша встретился также с Туманяном и другими членами комиссии и с помощью переводчиков Абациева – юного Хачатура, торговца по имени Мигран и Акоба аги – с азиатской льстивостью разглагольствовал о дружбе народов, о братстве Евангелия и Корана, о любви и мире.

На самом же деле главной целью прихода курдского паши к членам комиссии было желание уговорить влиятельных армян, чтобы они, используя свой авторитет, заставили местных соотечественников вернуть ему его скотину. Он был одним из тех, кто грабил и разорял армянские сёла, и армяне всего лишь вернули своё имущество. В рамках влияния и давления, оказываемого Абациевым, армяне столь часто обвинялись в организации грабежей и наказывались, что многие из армян-заимодавцев боялись получать свои долги в виде натуральных продуктов, что в те годы было общепринятой нормой взаиморасчётов.

Абациев своими измышлениями и инсинуациями больше всех остальных беспокоил Армена Гаро, заменившего в это время Дро на посту командира Второго добровольческого отряда, требуя, чтобы тот предпринял меры против повсеместных грабежей. Гаро 20-го ноября издал приказ и запретил местному населению заниматься грабежом. Но он при этом не имел в виду армян, поскольку в качестве командира армянского добровольческого отряда он никогда не мог относиться с доверием к какому-либо слову Абациева. Об этом свидетельствует Туманян, ссылаясь на письмо Гаро: «Генерал Абациев заверял нас, что наш отряд находится не на передовых позициях, а следует за авангардным войском. В своем письме от 20-го числа Гаро утверждает обратное и заверяет, что генерал Абациев имеет предвзятое отношение и ведёт прокурдскую политику (курсив наш – С.О.)».[50]

Согласно наблюдениям поэта, во многих сёлах русские защищали курдов намного больше, чем армян. Речь шла в первую очередь о воинских подразделениях Абациева. Одного разговора с генералом оказалось вполне достаточно, чтобы Туманян пришёл к выводу, что он является убеждённым армяноненавистником, который кроме притеснения армян и клеветнических обвинений и инсинуаций в их адрес, всячески старался приласкать курдов и убедить их в том, что русские войска сражаются ради них, хотя при этом ему так и не удалось завоевать их доверие. Туманян отметил, что главный генерал воинского подразделения Еревана в своих действиях руководствовался исключительно указаниями курдов, тогда как «те же самые курды объединились и разбили русских. Абациев мноих курдов снабжал записками, что будет руководить ими. После сражения казаки обыскивали карманы, доставали из карманов убитых и раненых курдов такие записки. Абациев – армяноненавистник (курсив наш – С. О.)».[51]

Туманян не переставал удивляться, что генерал, имевший мусульманское происхождение, в этой войне командует главными войсками русской армии, что, по мнению поэта, не исходило также из интересов России.

Об Абациеве поэт знал и был наслышан ещё в Игдире, до прихода в Караклис, однако личная встреча с генералом и общение с ним ещё раз убедили его в предвзятом отношении Абациева к армянам и переполнили чашу терпения писателя.

О бесчинствах, жестокостях и грабежах, чинимых регулярной турецкой армией в дневнике Туманяна есть множество упоминаний. Например, о том, как двухтысячная турецкая армия, отступая через долину Алашкерта, осуществляла грабежи и погромы по всему периметру долины.[52] Ширванзаде, в свою очередь, свидетельствует, что армяне «всё, что имели, отдавали русским войскам и отдавали бесплатно. Но их при этом ещё и грабили».[53] 

Как бы велико ни было разочарование от всякого рода абациевых, Туманян, в силу своего жизненного принципа видеть во всём хорошее, стремился видеть также примеры доброжелательного отношения русских войск к армянам. Он записывает рассказы Хачатура Ереванци о внимательном и чутком обращении русских к армянам окрестностях Мосуна, в самые первые дни и недели войны. В некоторых местностях русские солдаты в большей степени чувствовали необходимость поддержки армянского населения, просили, чтобы они сопровождали их в турецкие и курдские сёла, старались по-настоящему покупать продовольствие у армянских крестьян, а не вымогать или грабить. «Овца продавалась за 30-40 копеек. В Мосун пришла одна бедная женщина, сказала, мол, моего мужа турки забрали в армию, у меня маленькие дети, дайте мне одну овечку – не дали. Офицер приказал дать пять овец, дали – увела».[54]

25-го ноября по дороге от одного сторожевого пункта к другому провожатый рассказывал о различных способах ограбления армян со стороны русских. Туманян пишет: «Говорит, казахи собрали 500 овец, ограбили, продали, в тот же день отобрали снова, продали другим, и так с утра до вечера несколько раз продавали, снова отбирали и продавали».[55]

Перед отъездом из Караклиса 27-го ноября было получено письмо от главного полковника штаба Лебединского, согласно которому дорога в Делибаба была опасна и намечалось нападение врага на Сарикамыш. Фактически за 14 дней до нападения Абациеву было известно об этой информации, между тем он либо по беспечности, либо нарочно не поставил в известность военное руководство Сарикамыша. На следующий день, пройдя мимо села Ириц, слыша с левой стороны шум сражения в Дутахе, а с правой стороны – оружейные выстрелы вышедших на грабежи и погромы курдов, под сильным снегопадом армянская комиссия отправилась в Алашкерт. В небольшом отдалении от передовой линии фронта, происходили вооружённые столкновения между армянами и курдами. При противодействии разбойничьему нападению курдов на село Хачлу на помощь армянам пришли казаки, и они, потеряв двух бойцов, обратили курдов в бегство. Село спаслось благодаря русскому войску. «Крестьяне говорят, что вчера, если бы казаки опоздали на 20-30 минут, курды полностью разрушили бы Хачлу».[56] Комиссия ходатайствует о том, чтобы тела двух убитых молодых алашкертцев с помощью русских солдат были вывезены из села Хачлу. Командующий удовлетворяет ходатайство, и по свидетельству Ширванзаде, «несколько часов спустя трупы были привезены в изуродованном виде. Курды не забыли осквернить их, и осквернить самым омерзительным способом. Рот у одного был полон крови и забит…».[57] При этом перестрелку начали родственники Селима паши. Туманян свидетельствует также о нападении курдов из селений, находившихся под сильнейшим влиянием Селима паши и фактически руководимых им, на армянонаселённое село Хиябек, которое находилось ниже Хачлу. 28-го ноября всё население села нашло убежище в Алашкерте. К Туманяну подходят чудом спасшиеся во вчерашней битве представители села Хачлу и жалуются, что у них нет оружия для противостояния нападениям. В этом районе, где находилась армия Абациева, армян не вооружали, а, напротив, разоружали. Более того, даже противнику было известно, что в лице Абациева у них есть надёжный союзник против армян. Туманян пишет: «Крестьяне Хачлу, в минувший день застигнутые и разграбленные курдами, рассказывают, что курды гамидиевци нам сказали, что вот, мол, у нас есть бумага от Селима паши, что он получил право от караклисского генерала (Абациева), чтобы нас, армян, убивать и разорять наши сёла».[58]

 28-го ноября в четыре часа пополудни армянская комиссия прибыла в Алашкерт. Хозяин приютившего их дома турок Аджи Ибрагим Фейгулла оглы во время нападения курдов спрятал в своём доме одиннадцать армянских семей и тем самым спас их от гибели. Свои услуги комиссии предлагает какой-то курдский юноша по имени Низамаддин, родители которого, спасаясь бегством, оставили на попечение армян. В Алашкерте поэт беседует с одним из русских офицеров. Туманян отмечает: «Здешний командир казаков, довольно симпатичный человек, безоговорчно признавал важность наших добровольцев, в особенности из-за их знания страны, языковых обычаев и знакомства с расположением сёл и домов. Мы, говорит, совершенно не знакомы со всем этим».[59] Туманян, описывая маленькую хижину-церквушку одного из армянских католических сёл, на которой всё ещё оставались остатки сожжённых икон, рассказывал о тех армянских крестьянах, которые обращались за помощью к армянской комиссии, чтобы вернуть хотя бы часть своего имущества, отобранного у них русскими. «Некоторые из ограбленных, - пишет поэт, - дом которых был разграблен до основания, просили о ходатайстве перед грабителями, чтобы им вернули одно одеяло или мешок муки, чтобы жить».[60]

Группа посещает могилу духовного выпускника Нерсисянской гимназии Овсепа Тер-Минасяна, рукоположенного в дни войны священником, убеждённого гуманиста, всю жизнь проповедовавшего мир и согласие между народами. Как только в Алашкерт приходит известие о приближении русской армии, первой жертвой становится священник, отец четырёх несовершеннолетних детей. «Турки схватили его, избили, стали глумиться, подвергать истязаниям. Затем обезглавили его, выкололи глаза и поместили на какой-то жерди и три дня и три ночи водили по улицам Алашкерта».[61] Отец Никол над могилой исполняет песню-псалом «», которая вызывает слёзы у всех собравшихся. Отец растерзанного турками армянского священника также был священнослужителем в Карсе и из-за «неимения денег на дорожные расходы» не смог увидеть ни тело, ни могилу сына.

29-го ноября члены группы, направляясь из Алашкерта в сторону села Хастур (Хазмир), заблудились, и чуть было не стали жертвами обстрела русских солдат. Группа делает промежуточную остановку в селе Хастур, чтобы дать отдых лошадям, накормить и напоить их. В Хастуре было 150 армянских семейств, одна половина которых придерживалась просветительского направления, а другую половину составляли католики. Группа посещает как просветительскую, так и католическую церкви. Католическая церковь была значительно более благоустроенной, чем просветительская, и объяснялось это тем, что до войны католическая церковь находилась под опекой европейских консулов. Село Хастур было в относительно благополучном и обеспеченном состоянии, поскольку сын Мустафа-аги Гасан-ага вместе со своими братьями сумел отстоять село и спасти население от резни и погромов. На протяжении пятнадцати дней они с оружием в руках защищали армянских крестьян и укрывали их в своих домах.[62] Туманян здесь переживает минуты радости и гордости, узнав, что всё армянское население села «без исключения» грамотное, и даже каждый знает французский язык, поскольку Объединённое общество Константинополя всегда заботилось о сельской школе и опекало её.

Из Хастура группа отправилась в село Зеткан, до которого добралась к пяти часам вечера 29-го ноября. Жители села бежали, однако во время продвижения русской армии часть населения вернулась.

Зеткан находился в долине, со всех сторон окружённой невысокими холмами, и был очень лёгкой мишенью для противника. Вслед за курдами в село вступили русские, которые, в свою очередь, ещё больше усугубили бедственное положение населения. Туманян свидетельствует: «Русские всё берут и ни за что не платят. И забрали большое количество муки, коровяка и сена. Около 2000 повозок, каждая повозка по 80 пудов. Некоторые научили своих детей говорить «Ей богу нет» и только это и знают, как только увидят казака, говорят «Ей богу нет»».[63] Крестьяне вообще не имели представления о стоимости рубля, и обманывать их было очень легко; а когда они понимали, что три рубля не составляют даже 40 курушей, оказывалось уже слишком поздно. В этом селе не спешили воодушевляться по поводу побед русской армии. Так, крестьянин Погос Мурадян спрашивал: «Русские уже два раза занимали нашу страну и оставляли, уходили. Снова должны оставить?».[64] В это время многие не верили, что предчувствие старого крестьянина станет реальностью, и гости, члены армянской комиссии, призывали своих соотечественников набраться терпения и быть более оптимистичными. Старик доверился знатным и авторитетным представителям комиссии и пообещал, что «в таком случае мы забудем обо всех наших бедствиях».[65]

Туманян замечает, что крестьяне Зеткана более образованы, нежели население восточно-армянских сёл. Жители села искренне радуются, увидев в гостях знаменитого поэта, чьи произведения они прекрасно знали, и не только в этом селе. Туманян пишет: «В разных селениях случалось так, что ко мне подходили юноши, молодёжь, говорили о моих стихотворениях».[66]

Встречаясь с любимым писателем некоторые жители, в особенности женщины и девушки, плакали от радости, просили оставить им что-нибудь на память. Они с гордостью показывали бережно хранившиеся в их домах книги Туманяна. Сейчас мы не можем сказать, что именно оставлял писатель на память своим почитателям, но то, что он выполнял эти просьбы, не подлежит сомнению. И никто никогда об этом не узнает, поскольку уже через одну-две недели все члены армянской группы будут вспоминать о Зеткане с ужасом и содроганием.

30-го ноября армянская комиссия получает два письма от Абациева, в которых сообщается, что село Даяр (Дахар) оказалось в руках у курдов и что туда можно идти только в сопровождении солдат. Одновременно предлагалось подождать соответствующего транспорта или вернуться в Караклис. Группа остаётся в Зеткане ещё один день. На следующий день она пытается отправиться в направлении села Башкёй (Дели-Кеой), однако выясняется, что оно осаждено курдами, так же как и селения Дахар и Хачлу. Принимается решение по горным дорогам Мосуна вернуться к пограничной территории и через Сарикамыш пройти к фронту. Через неделю после того, как армянская комиссия покинула Зеткан, русские войска получают приказ покинуть долину Алашкерта. Устрашённое армянское население оставляет свои дома и уходит вместе с русской армией. Находящиеся в глубине Алашкерта сёла Зеткан и Молла-Сулейман оказываются не в состоянии присоединиться к потоку беженцев и полностью истребляются курдами. Считаные дни спустя все девяноста армянских семейств Зеткана, каждое из которых состояло в среднем из тридцати членов, прекратили своё существование. «Остаются только руины села и, кто знает, возможно, воющие на них собаки».[67] Когда русская армия после очередного своего отступления снова возвращается в Молла-Сулейман и Зеткан, то видит там ужасающие картины резни. Очевидец последствия этих погромов сообщает: «Не смог вынести горечи сцены и ушёл».[68]

В селе Молла-Сулейман картина была ужасающей. «В первый день наши казаки собрали на окровавленных улицах трупы семнадцати стариков, девятнадцати женщин и двадцати пяти детей, - рассказывает очевидец. – И в каком состоянии, Бог мой! Обезображенные, поруганные, осквернённые. Здесь головы, там ноги и руки. Здесь груди женщин, там их тела. У стариков выколоты глаза. Ручонки детей изрублены, видимо, чтобы оторвать от подолов матерей. И нужно видеть, как плакали наши казаки, вытирая слёзы своими рукавами. Люди, чувства которых были закалены в крови и огне, смягчились, словно дети…».[69] То же самое произошло и в Зеткане.

Отойдя на несколько вёрст от Зеткана, члены группы встречаются с Арменом Гаро и его бойцами, с которыми проводят около двух часов. Наконец комиссия получает ответы на волновавшие её вопросы напрямую от армянских повстанцев. Согласно заверениям Армена Гаро, среди армянских повстанцев есть такие, которые сражаются хорошо, но есть среди них и неопытные, но все они – и западно-армянские и восточно-армянские добровольцы – сражаются вместе дружно, согласованно и беззаветно.

1-го декабря кроме известия об отступлении русских в Дахаре, члены комиссии узнают от командования села Хастур о том, что дороги в горах Хачлу стали особенно опасными. Их уверяют, что даже отряд из ста сопровождающих солдат не может гарантировать безопасность группы при продвижении по дороге в Башкёй.

В тот же день, отдохнув около часа в сёлах Хаскер и Чилкан, группа снова возвращается в Караклис. Здесь Туманян беседует с Ованесом Потикяном, который снова сообщает писателю огорчившую его весть о разоружении армян со стороны русского военного командования и приводит конкретные примеры этого. Так, согласно Потикяну, 20 дней назад «казаки вошли, произвели обыск, изъяли три пистолета, три ружья, а также золотые, серебряные украшения из сундуков. Пришёл командир, стал угрожать пистолетом, но не смог ничего вернуть».[70] Армен Гаро, в свою очередь, свидетельствовал о случаях дезертирства русских солдат, о том, что некоторые из них избегают сражений и только тем и занимаются, что отлынивают от службы. Туманян пишет: «Армен Гаро говорит – русские солдаты сражаются для видимости и избегают опасностей, как бы между прочим отстают и остаются в траншеях на корточках, якобы стараются выбраться, и остаются в этом положении».[71] На следующий день Армен Гаро, увидев тяжёлый маузер Туманяна, уговаривает его и забирает пистолет себе. Гаро хотел вернуться на передовую линию фронта, и для этого просил выделить ему всего лишь пятьдесят бойцов и «двадцать человек интеллигентов».[72] И опять же Абациев делает всё, чтобы армянская комиссия не могла встретиться с армянскими добровольцами, а повстанцы, в свою очередь, не могли объединиться и действовали отдельными, разрозненными группами, были в отдалении друг от друга и никоим образом не были связаны с русскими войсками. Армен Гаро жаловался Туманяну, что Абациев посылает его отряд не сражаться, а нести сторожевую службу. «Мы вынуждены выполнять караульную службу, к которой мы не имеем отношения. Во-вторых, он посылает нас в места, которые совершенно отрезаны от них – в Дерекор и Тунцин… о чём знает генерал Савицкий[73]. Теперь нас хотят разделить на две части и послать на зимовку в Комар и Бирюск. А мы хотим вернуться в долину Алашкерта – организоваться и очистить тыл».[74] Комиссия обещает вступиться и передать письмо генералу Огановскому.[75]

Дорога в Башкёй была не безопасна, поэтому группа в 4 часа пополудни 2-го декабря делает остановку в селе Тахлича. Было больно видеть, что в условиях войны ни для одной из сторон нет ничего святого. Разница заключалась только в размерах и в степени варварства, изуверства. Так, русские солдаты превратили турецкую мечеть в конюшню для своих лошадей. По заверению Туманяна, в этих же местах «турки и курды, конечно, ещё хуже обошлись с армянскими церквями – не только завели туда лошадей, но и разграбили, сожгли и целились ружьями в глаза Христа».[76]   

С группой в 50 человек Туманян преодолевает высоту Диадина, затем спускается в ущелья и снова поднимается на лошади до склона Мосуна, где все оказались вынуждены спешиться и преодолевать метель, снег и лёд пешком. Напряжения не выдерживали даже лошади – то и дело падали на льду и с трудом снова поднимались.

Вечером 3-го декабря группа добирается до армянонаселённого села Мосун, которое разделило участь многих других армянских поселений: убийства, грабежи, изнасилования. Ночуют в селе, и так же как и везде и всюду, здесь тоже членам комиссии приходится выслушивать скорбные стенания и жалобы. Стенания и жалобы относились также к русским, которые и здесь «ничего не платят за всё то, что забирают».[77] Но, видимо, даже этого им показалось недостаточно, и русское военное начальство распространило циркулярное письмо, которое предписывало «не делать никаких различий между армянами, турками и курдами…».[78]

На следующий день рано утром выезжают из села и отправляются в Оргов, Игдир. В Игдире члены группы снова встречаются с Огановским и узнают от него, что получено распоряжение о представлении объектиного рапорта о грабежах и хищениях. Помощник генерал-губернатора Дрягина Фёдор Подгурский[79] свидетельствовал, что в краях Ардагана «казаки грабят не только сёла армян, но и молоканские сёла».[80] Огановский, в свою очередь, рассказал один эпизод, когда из беседы покупателей похищенных товаров выяснилось, что грабителями были не армяне, а русские. Одним из утешительных известий, услышанных от Огановского, было то, что общее командование Кавказского фронта приняло решение не верить курдам, арестовать зачинщиков, вытребовать у них оружие и лошадей.[81] Кроме этого, был отдан приказ о предоставлении 500 ружей-берданок армянам Алашкертского фронта для самозащиты. Огановский признаётся в том, что русские солдаты занимались грабежами и предпринимали другие неправомерные действия в отношении армян. Сперва армян грабили турецкие солдаты-гамидиевцы, затем, когда с приходом русских армяне идут, чтобы получить своё расхищенное имущество обратно, русские войска выступают в качестве посредников и начинают сами заниматься продажей разграбленного имущества армян. Особенно тяжело приходилось армянским сёлам, находившимся вблизи проезжих дорог. Русские войска не только грабили их, но и разоружали. Из слов Огановского становится ясно, что «даже то, что делали русские войска, приписывалось армянам».[82] Генерал делал попытки оправдываться, говоря, что в смутной, хаотической ситуации трудно утверждать со всей определённостью, кто является в действительности убийцами и грабителями. Он предложил довести численность армянской добровольческой армии до 10000 и привезти для них оружие из Японии.

Положение действительно было смутным и хаотичным, однако чинимые войсками грабежи носили настолько повсеместный характер, что не замечать этого было попросту невозможно, так что было самоочевидно, что обвинение в грабежах армян в этот момент исходило из беспокойства по поводу усиления армян, а также из колониальной политики царизма.

Армянам, проживавшим на линии Алашкертского фронта, поначалу раздали 500 ружей-берданок, затем часть этого оружия изъяли – на том основании, что оружие это якобы используется для грабежей. А в районах Баязета и Диадина общая численность оружия достигала 70000. Тем не менее, политика, проводимая в отношении армян в Игдире, была значительно более доброжелательной, чем, скажем, в Караклисе. Здесь, безусловно, свою важную роль, ко всему прочему, сыграло различие подходов генералов Огановского и Абациева.

5-го декабря вконец разочарованные, измученные от бесконечных душевных и нравственных страданий члены комиссии возвращаются в Эчмиадзин. Два дня спустя они едут в Ереван, а оттуда – в Александрополь, с тем, чтобы оттуда отправиться в Сарикамыш.

9-го декабря Католикос Геворг Пятый проезжал в поезде через Александрополь, и группа, воспользовавшись этой возможностью, встретилась с ним. Патриарх возвращался из Тифлиса, обнадёженный российским императором Николаем Вторым, с которым встретился в Тифлисе в период времени с 26-го по 29-ое ноября.[83] Он выехал из Тифлиса 7-го декабря и 9-го декабря встретился с членами комиссии на станции Калтахчи и обнадёжил их. В это время русские власти старались угождать и задабривать армян, чтобы привлечь их на свою сторону и тем самым обеспечить победу русской армии на фронте. Следовательно все измышления, инсинуации и сплетни об армянских добровольцах не были актуальны, им просто не придавали никакого значения. А это означало, что важнейшая цель поездки армянской комиссии на фронт также потеряла свою актуальность.

Однако, как это видно из письма Туманяна от 10-го декабря Пилипосу Вартазаряну, писатель вовсе не обнадёживался, разочарования и угнетающие впечатления от встреч с русскими генералами и высокопоставленными чиновниками значительно преобладали. О своём беспокойстве, связанном с обозримым будущим армянского народа, он пишет: “Невозможно передать в письме всё увиденное и услышанное, поэтому я и считал лишним писать до сих пор и сейчас делаю почти то же самое – хотя и пишу письмо. Вообще все мои впечатления очень печальны, и мы очень легко можем столкнуться с катастрофическими событиями, настолько шатко наше положение”.[84] Уже 10-го декабря он узнал, что неприятель завладел сразу несколькими городами и селениями, которые совсем недавно, всего лишь 19-го ноября, были освобождены армянскими добровольческими отрядами. Несмотря на то что ситуация изменилась самым радикальным образом, Туманян не отказывается от мысли поехать на линию фронта. Он решает поехать в Сарикамыш, а оттуда – на передовые позиции боевых действий. Члены группы берут с собой предоставленным местным и Тифлисским Национальным бюро полмиллиона папирос, 100 пудов сахара, 3-4 пуда чая для раздачи войскам. По дороге они встречают прибывших из Румынии армянских добровольцев численностью 400 человек.

11-го декабря группа добирается до Сарикамыша и вынужденно остаётся там на ночлег. Местный священник рассказывает о начавшемся массовом бегстве из села Кепри – в полночь, узнав об отступлении русских войск. По дороге русские помогали женщинам и детям, давали им своих лошадей, верхнюю одежду, многих кормили, заботились о детях, пока найдутся их родители. В Сарикамыше сосредоточились восемь тысяч армянских беженцев, оттуда им предстояло рассеяться по окрестным селениям. Туманян навещает их и становится очевидцем энергичной деятельности общества “Нпастаматуйц”, оказывавшего беженцам необходимую посильную помощь и поддержку. В это время поэту становится известно, что бывший начальник местного гарнизона К.Солоненко[85] отвечал на недовольство армян карательными мерами и действиями. Туманян свидетельствует: “В Тифлис отосланы для ссылки, якобы в качестве государственных преступников, Карапет Малхасян, Петрос Минасян, Карапет Шамцян, Александр Тиратурян, Амаяк Хачатрян (под контролем Тер Тачата); предполагают, что к этому приложил руку бывший гарнизонный начальник Солоненко”.[86] Как можно увидеть из записок поэта, в этот период времени русских военачальников против армянских бойцов настраивали также некоторые грузины. “В армии недовольны только армянами из запаса, в особенности шорагьяльцами. Разносчиками сплетен были преимущественно грузины”.[87] В этом контексте становится более очевидным и участие грузин в деле представления армян сепаратистами. Писатель снова встречается с “генералом-армяноненавистником”, по его определению, Трамбицким[88], который приводил в действие свою деятельность против армян в сотрудничестве с руководителем эвакуационного пункта грузином Апреванадзе. Туманян пишет: “Начальник местного гарнизона генерал Трамбицкий – ужасный армяноненавистник и без зазрения совести распространяет всякие нехорошие сведения и настроения. И главным образом с начальником Эвакуационного пункта Апреванадзе. Грузины и евреи (врач Шамал называет армян Сарикамыша автономистами). Столкновение Бабаджаняна с Трамбицким”.[89] Командиром бакинского полка был грузин Нижарадзе, который также в каждой военной неудаче старался обвинить армян. Туманян пишет: “Бакинский полк бежал. Наибольшую часть этого полка составляют армяне. Начальником полка является грузин – Нижарадзе, армяноненавистник. Чтобы оправдать себя, обвинил армян. Хотя при этом он выступал против расстрела нескольких армян и т.д.”.[90]

12-го декабря в пять часов утра, когда поэт и его товарищи по комиссии ещё лежали в своих постелях, раздаётся сигнал о наступлении турецких войск. Весть принесли О. Хунунц и С.Хачатрян. Туманян в этот момент пожалел, что уступил свой маузер Армену Гаро, но при этом не впал в панику и попросил у хозяина дома Маттеоса Тер-Степанянца найти для него оружие. Он был уверен, что примет участие в боевых действиях. Хозяин принёс какую-то изрядно заржавевшую берданку. Туманян с видом большого знатока оружия внимательно исследовал ружьё, прицелился и с печальным тоном констатировал: “Негодная вещь. Эх, мне бы мой маузер!”.

12-го декабря началось знаменательное сражение при Сарикамыше. На следующий день из Бардуса приходят армянские ополченцы из отряда Керы (Дяди) и сообщают, что турки находятся на расстоянии восьми вёрст и рассказывают о постигшей их неудаче. В народе ужа началась паника. И снова, вот уже который раз, русские генералы не разрешают, чтобы члены комиссии встретились с армянскими повстанцами. Фактически комиссия оказывается вынуждена вернуться ранее намеченного срока – 13-го или 14-го декабря. Во времена отступлений русской армии её командование проявляло “доброжелательность” к армянам, поскольку значительно возрастало значение их беззаветной, бесстрашной борьбы. В такие моменты русские военачальники не имели никакого желания говорить о “грабежах” со стороны армянских добровольцев.

Так, 13-го декабря некоторые члены комиссии – Туманян, Ширванзаде, Хунунц и епископ Хорен возвращаются из Сарикамыша в Александрополь, оттуда в Тифлис, так и не достигнув своей цели: добраться до передовой линии фронта и встретиться с армянскими добровольческими отрядами. И помешали им в этом не только воинственные курдские племена, но и некоторые русские военачальники. А 14-го или 15-го декабря Туманян был уже в Тифлисе. Газета “Мшак”, которая во время отбытия комиссии хранила полное молчание и так и не упомянула имена Туманяна и других её членов, на этот раз, в номере за 16-е декабря, поспешила сообщить своим читателям: “В Тифлис вернулись из Сарикамыша О.Хунунц, который поехал со стороны самоуправления городов, чтобы утвердить пищевые пункты, и Ширванзаде и Ов. Туманян, которые поехали со стороны Армянского бюро (Национального бюро). Вернулся также епископ Хорен”.[91]

Ов. Туманян вернулся в Тифлис, не сумев побывать на передовой линии фронта и лично побеседовать с армянскими ополченцами, однако он встретился с некоторыми русскими генералами и их двуличным, лицемерным отношением к армянскому населению и армянским добровольцам; ещё чаще он встречался с проводимой русскими военачальниками и чиновниками антиармянскими действиями, с многочисленными фактами и случаями грабежей со стороны русских войск, увидел воочию трагедию разорённых армянских городов и сёл и многое другое. Дочь писателя Нвард в своих воспоминаниях пишет, что Туманян вернулся из поездки “в угнетённом настроении, с ужасающими впечатлениями, о трагическом положении народа рассказывал со страшными подробностями”.[92]

Эта поездка в смысле его отношения к России оказалась в определённом смысле переломной в его жизни. Разочарование было поистине огромным. Он своими глазами увидел войну, осуществлявшийся совместными усилиями турецких и курдских изуверов геноцид армянского народа, к которому причастными оказались и некоторые русские генералы, которые в качестве носителей реальной геополитики царской России своими действиями и стратегией способствовали замышлявшимся и уже реализуемым страшным преступлениям против всего армянства.

Это был далеко не первый случай, когда Туманян сталкивался с последствиями колониальной политики России. Будучи одним из 149-и невинных обвиняемых по так называемому “Дашнакскому делу”, он на протяжении четырёх-пяти лет находился под жёстким контролем царского охранного отделения, трижды арестовывался. Вконец измотанный и обессиленный из-за длительной тюремной жизни, он на себе и сполна испытал всю тяжесть ударов российской карательной машины, но при всём при этом так и не изменил своей прорусской ориентации. На этот раз увиденное было ещё более ужасным, нежели продолжавшиеся годами политические преследования, гонения и притесения  лучшей части армянской интеллигенции. Если до первого своего посещения фронта он писал одну статью за другой, выражая в них своё убеждение, надежду и веру в скорое освобождение западно-армянских соотечественников с помощью России и воодушевляя армянских солдат, то после возвращения с фронта на какое-то время умолкает, замыкается в себе. Великий гуманист и оптимист на время был выбит из колеи и совершенно растерян, он оказался вынужден выбирать меньшее из зол. Несколько месяцев потребовалось Туманяну, чтобы найти в себе силы, чтобы снова заговорить и снова внушать надежду, поскольку рядом с Абациевым он видел также Озола, рядом с дезертирами и грабителями видел солдат, протягивавших армянам руку помощи, сочувствовавших “безбрежному морю армянского горя”, долгими днями заботившихся об армянских детях, потерявших своих родителей. Туманян не только национальным деятелем, но и поэтом, и всем своим обликом, литературной и общественно-патриотической деятельностью он олицетворял, символизировал жизнестойкость и жизнелюбие армянского народа. Именно по этой причине, вернувшись в Тифлис, Туманян как в своём поэтическом творчестве, так и в публицистических выступлениях направил все свои старания на то, чтобы управлять исторической истиной и своей собственной судьбой, воскрешению надежды и веры в будущее.

Перевёл Гурген Карапетян