С Сёмой Голанчиком мы «не разлей вода» – кореша, проверенные с ползунковых лет. Я – единственный ребёнок в семье, Сёма же следовал за сестрой Кларой, такой раскрасавицей, что в мире не сыщешь: прочие совершенства венчала редчайшая оттопыренность её ушей. Фамилия Голанчик, как утверждал Сёма, досталась ему от предков, спустившихся с Голанских высот во времена исхода из земли обетованной и по удивительному совпадению обосновавшихся в Голландии. Меня происхождение его фамилии не волновало излишне, поскольку более важным представлялось, что он человек хороший, хотя несерьёзный. На правах друга и соседа часто напоминал ему об этом. Добрым соседям полагается сосуществовать дружно. Так справедливо считали мои родители и тётя Фира, Сёмина мама. Что сказал бы по этому поводу отец Сёмы неизвестно, ведь его увели ночью люди в одинаковых кожаных пальто.

Сёма скучно реагировал на мои реплики в свой адрес, предпочитая оставаться, как есть. Моя же настойчивость, истекая из полезности общепринятых норм, не предполагала границ.

Проведя новогоднюю ночь с компанией в ресторане, мы тяжело возвращались в родные окраинные пределы, где находился наш дом. Путь пролегал через незастроенный в то время пустырь, размеров очень внушительных. Поддерживая друг друга, продвигались потихоньку. И тут увидели её, лошадь. Она стояла посреди пустыря, недоумённо понуря голову, поглядывая вдаль слезящимися от холода глазами. До сих пор осталось загадкой, как и почему попала на пустырь лошадь с аммуницией, что она там делала. Факт присутствия лошади опровергнуть не представлялось возможным, и Сёма принял его за данность.

- Домой теперь поедем, - наивно оживился Сёма и взобрался в седло, сделал он это ловко, ведь навыки наездника, чемпиона области по выездке не утратил даже пребывая в суровом плену опьянения.

- Сёмка, - предостерёг я, - слезай с коня... лошадь чужая, наверняка цыганская.

Цыгане жили неподалёку осёдлой слободкой, всегда отчаянно отстаивая независимый образ жизни, не гнушаясь даже остро заточеной сталью.

Мне не осталось ничего другого, как смириться, и я с грехом пополам взобрался в седло позади Сёмы.

Вот и едем: цок-цок, цок-цок... Везёт лошадь, старается, хоть и старушка – всё же не пёхом грязь форсировать. Подъехали к дому, я с лошади кое-как сполз, а Сёма к окнам подъехал – наши квартиры сходились на площадке первого этажа. Глазом моргнуть не успел, как он, всё ещё сидя на лошади, постучал костяшкой пальца в окно. Сначала ничего не изменилось, но потом занавеска отодвинулась, выглянуло лицо Сёминой мамы – для меня тёти Фиры. В это мгновение лошадь угораздило заржать, оскалив зубы.

Хлоп – было видно – Сёмина мама, тётя Фира, увидев в окне оскаленную лошадиную морду, упала в обморок.

Я взволновался, но Сёма оставался спокоен.

- Ничего, - философски заключил он, - сейчас прибежит Клара.

И, чтобы быстрее привлечь внимание сестры, он ещё раз и громче постучал в стекло.

Клара, захлопотав около матери, посмотрела в окно. Лошади взбрело в голову снова заржать.

И бац – Клара, закатив глаза, тоже упала в обморок, рядом с матерью.

- Вышибай дверь! - взвопил Сёма, стремительно, с зарубкой на сердце, приходя в себя.

Но я уже разогнался. Хлипкая дверь в квартиру слетела с петель, и мы таки вернули в чувство тётю Фиру, Сёмину маму и его сестру Клару.

Но снова раздался стук. Сёма выглянул в окно. В окне по-прежнему торчала оскаленная лошадиная морда.

- С Новым годом, - сказал Сёма, переводя на человеческий язык терпеливое ржание, - здравствуйте, я ваша лошадь!

Пророческие оказались слова. Тайна лошади с пустыря осталась неразгаданной. Цыгане, во всяком случае, не предъявили претензий. Лошадь осталась бесплатной добычей моего друга Сёмки Голанчика. Поразмыслив, он пристроил её в конюшню при ипподроме. С Новым годом, господа – так начинался год лошади – с новым вас счастьем.