Владимир Николаев

Два рассказа

  

Зинаида Аркадьевна и Дульсинея

 

В одной семье жила собачка Дуся, Дульсинея по паспорту.

Дуся любила всё семейство и в особенности бабушку Зинаиду Аркадьевну. Бабушка досконально и подробно понимала Дусю. А Дуся любила бабушку. Когда Дусе хотелось вкусненького, она садилась напротив Зинаиды Аркадьевны и, склонив голову, не мигая смотрела на бабушку до тех пор, пока та с напускной строгостью говорила:

- Дуська! У тебя же молния на талии не сойдётся!

- Гав! - отвечала ей умная Дуся, которой совершенно не было дела до объёмов талии, ибо всё равно во время прогулок её не только не спускали с поводка, но и отгоняли приблизившихся кавалеров. Отчего Дуся безнадёжно пребывала в девичестве.

- Ну, тогда пойдём. У меня печенье в коробке осталось. Ты будешь печенье?

- Гав-гав! - это значило: что за дурацкий вопрос, Зинаида Аркадьевна! Тебе ли не знать, что от печенья из коробки может отказаться лишь безумный кот Ярлык, потому что днём Ярлык спит, а ночью печенье никто предлагать не станет.

- Дуська, Дуська! Кто тебя будет любить так, как я, потом! - вздыхала Зинаида Аркадьевна. Дуся не задумывалась над проблемами мироздания и бабушкины вздохи пропускала мимо ушей. Когда наступило это самое "потом" и в один прекрасный день Зинаиду Аркадьевну, накрытую с головой простынёй, вынесли на носилках двое незнакомых мужчин, Дуся не придала этому большого значения.

Однако впоследствии и очень скоро до Дусиного разумения стало доходить, что Зинаида Аркадьевна покинула дом навсегда и оставшиеся члены семьи Кубатуровых совершенно не реагируют на её, Дусины, желания. Смотри не смотри, а печенья ей уже никто не предлагает. И не разговаривает ни о чём, будто Дуси нет дома. Дуся огорчалась, нервничала, переживала. В периоды особенно острых припадков стресса она будила спящего Ярлыка и гоняла его по квартире. Осоловевший кот сумрачно шипел откуда-нибудь с верхотуры, плевался на Дусю и поносил её по-кошачьи. А ночью мстил, и месть его была ужасной. Кот подбирался к спящей Дусе и кусал её за пятки. Пятки у Дуси бфли чрезвычайно чувствительны, и ярлыковские вредности вызывали у проснувшейся Дуси приступы бешенства. Она лаяла среди ночи, хозяева ругались, а мужчина даже швырял в неё домашнюю тапку, что было крайне оскорбительно для Дуси.

Дуся грустила. Однажды ей приснился сон. Зинаида Аркадьевна будто бы вернулась, однако место ей определили на коврике у двери, рядом с Дусей. И вот лежат они вдвоём рядом на своих ковриках и ведут беседу, совсем как в прошлую бытность:

- Знаешь, Дуська, - говорит свернувшаяся калачиком Зинаида Аркадьевна, уткнувши нос в невесть откуда выросший у неё хвостик, - когда я была маленькая, я любила ловить бабочек на лугу. Лето, солнце, бабочки разноцветные, теплынь, травой пахнет. Помнишь, как мы с тобой на даче пять лет назад жили всё лето. К тебе ещё соседский Урал сватался?

- Как не помнить Урала! Хозяйственный мужчина. Таким он лаял басом, а хвост у него бубликом, и гонору в нём, как в гренадёре.

- Ага. Точно. Вот такое лето было в моём детстве.

 - Слушай, Зинаида Аркадьевна, расскажи, откуда я взялась в этом доме?

- О, это непростая история, Дуся. Девочка наша, Лизавета, вдруг захотела собачку. Долго упрашивала родителей. И меня подключила к решению проблемы. Дочь хотела ротвейлера, потому что ротвейлер большой и будет охранять. Но против ротвейлера была её мама, моя дочь, значит. Она прочла в газете, что ротвейлеры могут искусать хозяев безо всяких мотивов. Лизин папа предлагал овчарку. Но дочка боялась шерсти – дескать, линяют овчарки ужасно. А тут звонит моя старинная подруга. У её пуделихи как раз приплод был. Один щенок выбракованный из-за сросшихся двух коренных зубов. Она и предложила тебя, Дуся. Так ты и завелась у нас.

- Значит, если бы я была не дефективной, то у меня была бы другая жизнь?

- Ну конечно! У тебя и хозяева были бы другие, и дети бы наверняка не раз родились.

- Да. Судьба, значит, оказалась ко мне неблагосклонна.

- В каком- то смысле да. А в каком-то наоборот. Я же тебя люблю, Дуся. А могла бы и не любить. Потому что не знала бы тебя.

- Да, - со вздохом сказала Дуся, - угости-ка меня печеньем из коробки, Зинаида Аркадьевна!

- Не могу, Дусенька! Я теперь тоже собака. И вообще, я тебе снюсь.

- Плохо, - огорчилась Дуся и проснулась. Рядом никого не было. Ночная тишина, спящие хозяева и неслышный вредитель Ярлык, притаившийся неподалёку. Дуся вдруг поняла, что мир стал другим. Она вздохнула и попыталась уснуть вновь. Ярлык тут же сделал попытку укусить Дусю за левую заднюю пятку. Дуся рявкнула на кота, он бесшумно исчез. Из спальни вылетел хозяйский тапок и упал рядом с Дусей.  Дуся обиженно хрюкнула и повернулась к тапку спиной. Зинаида Аркадьевна никогда не унижала себя разбрасываньем домашней обуви. И ещё она понимала Дусину душу.

"Ты их любишь, а они в тебя тапком!" - сформулировала Дуся свою судьбу. И задремала до следующей кошачьей провокации.

 

Нит гедайге

(Не отчаивайся!)

 

Солнце разбрасывает тысячецветные искры на сугробы. Солнце красное, сугробы синие с теневой стороны, небо белое, редкий кустарник графитово-чёрен. Морозный воздух пахнет пломбиром. Дороги нет. На прошлой неделе закончилась пурга, которая выровняла все мировые пространства, будто выстригла земной шар под машинку. Мохнатый пёс повернул заиндевевшую морду, понюхал неподвижную атмосферу с западной стороны, постом с восточной, вздохнул и медленно побрёл на юг.

- Я не знаю, что мне с тобой делать, - первое, что услышал Михаил, вынырнув из своего морозного сна, - ты опять обманул меня. Ты был у неё. Не перебивай и не оправдывайся, я знаю! Не надо обещаний, довольно! За эти годы ты давал их бессчётно и тут же нарушал. Я тебе не верю. И говори тише - дети спят. У Машки опять ангина, а Мишка получил двойку по поведению. Но тебе до этого нет дела - ты живёшь в своё удовольствие. И продолжай так жить, только избавь нас от своего присутствия. Я требую развода.

 - Хорошо. Раз ты настаиваешь, давай разведёмся. Детей делить будем, или ты сначала должна с мамой посоветоваться?

 Михаилу захотелось плакать - родители ссорились как обычно утром. Он накрылся с головой одеялом, почти мгновенно уснул, и ему приснилась какая-то незнакомая собака.

           

За спиной вдалеке белели городские окраинные дома. Над крышами блёклые звёзды значили, что скоро ночь. Справа, на ещё ярком небе начала угадываться бледненькая печать луны. Пёс почуял жильё и приободрился. Наверняка возле домов он сможет поймать зазевавшегося ленивого домашнего кота или, что ещё лучше - обнаружит незанятую помойку. А это значит, что жить будем! Несмотря на голод, леденящий внутренности, торопиться не следовало - на незнакомую территорию лучше проникать в темноте. Пёс, не доходя до городской окраины, залёг в снежную яму и задремал в ожидании ночи.

 

 - Прощай! - дверь хлопнула, и мать громко зарыдала. Проснулась Машка и, вторя матери, завела свой плач. Михаил вздохнул, поняв, что это хлопнула дверь за отцом. В который уж раз после ссоры тот исчезал на неопределённый срок. Мать становилась нервной, срывалась по пустякам, кричала на сына и на дочь, то кляла отца, то звонила бабушке, испрашивая совета, что же делать.

 Бабушка имела обыкновение приходить вечером и после вечернего чая, когда дети ложились спать, начинались женские длинные, нервные, то шумные, то почти неслышные беседы с взаимными упрёками, жалобами и непониманием. Бабушка упрекала мать за то, что та не послушалась родительского совета и выскочила замуж за отца, а мать отвечала ей, что если бы бабушка с дедом не вмешивались в семейную жизнь дочери, жизнь была бы значительно лучше. Получалось, что виноваты кругом все. Михаил, в свою очередь, мечтал, что когда вырастет, уедет из дома на север, где только олени, песцы и нет ссорящихся родных. Машку он планировал взять с собой, сестра как-никак.

 

Пёс проснулся, как только закончилась. Настороженно, крадучись, припадая к асфальту, стараясь держаться в тени домов, он медленно обследовал первые дома, которыми начинался город. Нашёл и мгновенно проглотил несколько хлебных корок под чахлым сиреневым кустом. Потом набрёл на полиэтиленовый пакет с отходами пищи, разорвал его, сожрал всё, даже самую пахучую часть самого пакета. Из подвального окна выбежала опрометчивая крыса, которой он и завершил свой ужин. Пёс отяжелел, насытясь, и, понюхав душистую вонь из крысиного окна, решил, что здесь можно остановиться на постой. Забрался в тёплую тьму подвала, выбрал угол рядом с тёплой отопительной трубой и, сытый и счастливый, крепко уснул.

Там его, сонного и беспечного, взяли в плен два бомжа, обитавшие в этом подвале. Накинули проволочную петлю псу на шею, профессионально удавили его, освежевали и тут же, в подвале, на украденной ещё осенью электроплитке, начали варить суп. Шкура им не понравилась - свалявшаяся и неухоженная. Шкуру они выбросили на помойку во дворе.

 

Михаил решил прогулять хотя бы первый урок, математику. Мать с утра наорала на него из-за вчерашней двойки, напророчила с раздражением, что "весь в папашу, непутёвым вырастешь", испортила настроение вконец. Михаил сделал обходной манёвр, чтобы мать, если наблюдает за ним в окно, убедилась, что он пошёл в сторону школы. Потом завернул в один из подъездов соседнего дома, поднялся на верхний этаж пятиэтажки, присел на корточки, спиной к батарее, выкурил один за другим четыре окурка, припасённых ещё вчера, и стал думать, как убить оставшееся время. Осмотрел в тысячный раз родные окрестности. Его взгляд привлекло рыжее пятно у помойки у противоположного дома. Оставив рюкзак на подоконнике, Михаил вышел на улицу и быстрым шагом дошёл до помойки. На снегу валялась окровавленная собачья шкура с отрубленной головой. Глаза собаки, открытые и, словно живые, смотрели на эту территорию, которая спасла пса от голода и тут же его убила.

             Михаил узнал собаку, которая снилась ему сегодняшним утром, как раз в то время, когда мать с отцом в очередной раз обвиняли друг друга в гибели семейного очага.

            На уроке математики он получил очередную двойку.