В глубине дома слышна старая запись.
Журавлёв читает очерк Тургенева "Певцы". Читает удивительно.
Будто в самом деле слышишь, как поёт Яшка, и восторженно обмираешь
от этого чуда! Так прочитать сегодня уже не могут…
За окнами - вечер. Солнце едва закатилось. С неба медленно уходит
нежное предсумеречное многоцветье: тускнеют розово-пунцовые разводы,
голубое искажается в серое, - точно губкой смывают с листа акварель.
И только справа над лесом ещё остаётся светлый след, завивается
дальним белёсым облаком.
Лес вытянулся во всю ширь. Верховой ветер гнёт дрожащие верхушки
деревьев, принуждает кланяться. Но те настырно выпрямляются вновь
и вновь.
С краю опушки, впереди всех, построились ясени, выставили напоказ
свои узкие бледно-зеленые листья. Под их молодой листвой прячутся
песочного цвета гроздья прошлогодних семян-крыльев. Прячутся так,
будто они - изъян, стыд телесный.
За ясенями - ольшаник, самые тёмные деревья. Круглые листы своей
бархатной чернотой гасят свет. Под ольхами всегда ночь. Они - как
древний заговор. В таком соседстве голенастые ясени кажутся жалкими
в их несочной яркости.
За ольхами ведут хоровод бесконечные берёзы. Они теснятся, ласкают
друг дружку своими льющимися ручьями-ветками с чуть потемневшей,
уже не блестящей, но ещё теплеющей внутренним светом листвой. А
сквозь её тяжесть зовёт к себе чистотой атласная кора, да выглядывает
вечная кудрявая подружка-рябина. Весёлый разговорчивый народ!
Это задорное лесное равенство временами разбивают суровые, почти
чёрные, ели - ну, что бесстрастные монахи в острых клобуках бредут
себе тихо среди житейской суеты! Они не отклоняются и даже не взирают
на всю лесную взволнованную плоть, словно цена мгновения для них
- это цена жизни, цена самопознания… Ели молчаливы.
И, уже совсем редкие, высятся могучие сосны: призывным покровом
раскинули янтарно-тёплые ветви с яркой лохматой хвоей и точно оберечь
хотят всё живое под собой. Вот-вот произнесут слово истины… Они
открыты всему миру. Они слышат всё и видят всё. Они первыми встречают
удары непогоды. Встречают каждой иголочкой, каждой веткой и гибнут
в бедствии прежде других. Но и солнце они встречают тоже первыми…
Старые сосны с виду неподступны, вершины их слишком вознесены. Но
в ветвях - постоянный сочувственный шёпот жизни; а потёки смолы
- свидетельство её полноты.
Над лесом чёрной строчкой кружит одинокая узкокрылая птица. Первое
кольцо завьёт низко-низко, у самых макушек. Затем чуть поднимется
и дальше взлетает по мелкой спирали. Всё стремительней, стремительней!
Взмоет…и, словно испугавшись собственной резвости, зависнет. Падёт
камнем. У леса расправит крылья, замедлит свой лёт. И вновь закружит,
закружит и взмоет… И снова падёт.
Ночь всё ближе. Сумерки затушевали последнюю светлую полоску неба,
смазали без того неяркие краски леса. Стихли в ветвях птицы. Даже
та последняя птаха нырнула, наконец, в листву.
Старая запись окончилась. Голос умолк. Ушло ещё одно мгновение
разворотом в вечность.
|