 |
|
|
Михаил Блехман Старшая сестра
|
|
На
этот раз она была одна. Сидела на
берегу реки под ивой или осиной...
Или под клёном. Нет, разумеется, это
была не ива, потому что листья
падали– падали и лежали повсюду,
сыгранными игральными картами,
рубашками кверху. В той их истории
какая-то была дамой, какая-то
десяткой, тузом или валетом – кому
это теперь известно или хотелось
бы знать? Просто ветер время от
времени срывал их с деревьев и
бросал на берег и в воду – когда
порыв был особенно сильным. Она
сидела одна на берегу под деревом и
читала всё ту же книгу, а я старался
понять - о чём? Мне не было видно. Я
достал часы из жилетного кармана,
они показывали, что сейчас самая
рань. Кроме
неё, на берегу ещё пока никого не
было, только я, но ведь я не
считаюсь. Свою плоскую коричневую
шляпку с белым цветком она
положила на траву, рядом с палочкой,
точнее палкой - по-моему, крокетной
клюшкой. Я знал бы наверняка, если
бы когда-нибудь играл в крокет. При
отсутствии личного опыта всегда
приходится довольствоваться
догадками. Так
всё-таки это была осина? Лучше, я
думаю, липа или каштан, или берёза,
только бы не тополь – тогда вся
книга у неё была бы в пуху. Мы
улыбнулись. Нет, она была занята -
читала и не улыбалась, ведь из нас
двоих не считаюсь именно я? Надо
же такое придумать – липа или
каштан, - разве они вырастут на
берегу реки? За ними, я думаю, нужен
уход, а здесь ухаживать почти
некому. Сюда хочется прийти в самую
рань, сесть на траву под осиной или
под берёзой или под клёном,
посмотреть на воду, ещё не
украшенную несметными солнечными
зайчиками, положить рядом
коричневую шляпку с белым цветком
и, кажется, крокетную клюшку, и
раскрыть незаканчивающуюся книгу.
А я буду догадываться, что же в ней
написано. Я
снова, как каждый раз, опасался, что
вдруг она не заметит меня, но она
улыбнулась, потом - не исключено -
подмигнула мне и сказала: -
Привет! Я
не удивился, хотя удивиться не
мешало бы, но я понял это только
потом, а сейчас совсем не удивился. -
Я знаю, чему ты не удивился, -
догадалась она. – Тому, что я,
наверно, забыла всё, чему нас учат и
в школе, и дома? Совсем даже не
забыла, к сожалению. Эти правила
никак не забываются, сколько ни
старайся. Главное правило - знаешь
какое? Дама должна при виде мужчины
потупить взор, сделать книксен и
как следует засмущаться. -
Почему же ты не потупила и хотя бы
немножко не засмущалась? –
огорчился я в ответ. Она с
удовольствием объяснила: -
Начнём с книксена. Сделать книксен
сидя ничуть не проще, чем когда
летишь вверх тормашками – помнишь? -
Ещё бы! – согласился я. Ещё бы мне
не помнить. -
Идём дальше. Потуплять взор мне не
хочется – мы ведь тысячу лет с
тобой не виделись. -
Не преувеличивай, - неуклюже, но
постепенно успокаиваясь, возразил
я, прекрасно понимая, что тысяча
лет и никогда – это фактически
одно и то же. Она поняла, что я понял,
и продолжала: -
Почему бы нам не насмотреться друг
на друга? Что же касается смущения,
то чтобы не смущать тебя, я не стану
спрашивать, как должен поступить
мужчина при виде засмущавшейся
дамы: а вдруг ты забыл? -
А вот и не забыл! – радостно
воскликнул я. – Правильно и
своевременно воспитанный мужчина
должен, как бы сильно дама ни
засмущалась, засмущаться ещё
сильнее и, с трудом сдерживая
волнение, но не сдерживая восторга,
застенчиво
улыбнуться засмущавшейся даме и
сказать, что безумно смущён и
безумно же счастлив её видеть. -
А ты безумно счастлив меня видеть?
– перестав улыбаться, спросила она. -
Ещё бы мне не быть! – ответил я и
угостил незасмущавшуюся даму
пирожком. Как полагается, пирожок я
вынул из маленькой стеклянной
коробочки. -
Вот и хорошо, - с видимой
благодарностью взяла она пирожок. Смущаться
и потуплять взор не понадобилось.
Она знающе кивнула, надкусив и
распробовав свой подарок: -
Смородиновый. Я
подтвердил: -
Жена испекла сегодня рано утром по
вашему семейному рецепту. Я
сел рядом с ней и тоже посмотрел на
воду. Река большая, с маленькими
рукавчиками, как будто кто-то долго
плакал – не исключено, что от
радости, но только не исключено, - и
ветер, как кулачок, размазал
ручейки по щеке. Такая большая река,
а я всё не вспомню, как она сегодня
называется. Я бы вспомнил, но она
называется всегда по-разному, уж я
постарался. Последние слова я
подумал с небезосновательной
гордостью. -
Мне нравится, - сказала она, снова
откусывая от пирожка, - что я говорю
тебе «ты». Если бы я тебе говорила,
как у нас принято, «вы», ты бы мог не
понять, что я обращаюсь только к
тебе. Впрочем, к кому же ещё я могу
здесь обратиться в такую рань? Она
подумала, откусила ещё один
кусочек и добавила: -
Да и кто знает, кто из нас старше... -
О грустном не будем! – перевёл я в
шутку самую неприятную из тем. –
Как тебе пирожок? -
Хочется облизать пальчики, - доела
она подарок и смахнула крошку с
полосатой юбки. - Но в твоём
присутствии не буду, тем более
после того, как я и так уже не
сделала книксен и не засмущалась,
потупив взор. -
Хорошего понемножку, - кивнул я. -
Рад, что пирожок тебе понравился. -
Никто не умеет так испечь пирожок,
как твоя жена, - откровенно сказала
она. -
И никто не сможет съесть его с
такой пользой, как вы, мои дорогие
юные дамы, - ответил я комплиментом
на комплимент. - С вашим-то опытом! Мы
рассмеялись. Она заложила в книге
то место, на котором я её остановил,
и мечтательно проговорила, глядя
на прибегающие и тут же убегающие
гребешки: -
Помнится, к пирожку прилагалась
цветная открытка... -
Ты всё забыла, - укоризненно
покачал я головой, одновременно
пытаясь понять, как можно этой
штукой сыграть в крокет, и
вспомнить, как вообще играют в
крокет, - если это действительно
крокетная клюшка. – Был только
пирожок, открытки не было.
Удивляюсь, как человеку может быть
мало пирожка? -
А вот и была! – торжествующе
возразила она. – Красивая открытка
с праздничным пожеланием: «Приятного
аппетита!» -
Да нет же, открытка к такому
пирожку не прилагается, потому что
прилагать открытки к таким
пирожкам не положено. На нём самом
что-то обязательно написано,
помнишь? Вспомни - настоятельная
просьба к взявшему пирожок. Она
озабоченно взглянула на меня и на
остаток пирожка, но всё равно не
вспомнила, несмотря на
исчерпывающую подсказку.
Помолчала и спросила: -
А на моём было что-нибудь такое
написано? -
Прежде чем набрасываться на
пирожок, - совсем успокоившись,
наставительно поднял я
указательный палец, - нужно
убедиться, нет ли на нём какой-нибудь
важной надписи. Это правило
поважнее книксена и даже
потупления взора. Чему вас только
учат в школе? Нас, помнится, учили
намного полезнее. Да и сидели мы
парами – мальчик с девочкой, а не
так, как вы, - девочки почему-то
напротив мальчиков. И играли вы на
перемене отдельно: девочки в одном
конце двора, мальчики – в другом. -
Правильно, - подтвердила она. –
Чтобы мальчики ненароком не
увидели наших нижних юбок. Я
пожал плечами: -
У наших девчонок не было никаких
нижних юбок. -
Ну, вот! – воскликнула она так, как
восклицали все дамы, которым
полагалось делать книксен и
смущаться. – Вы даже это
будете знать! В наше время о таких
интимных нюансах и речи быть не
может! Мне
нечего было ей возразить, а она
только погладила свою всё-таки
крокетную клюшку, наконец-то
напомнившую мне одного из тех
фламинго, которыми приходится
играть, когда под рукой не
оказывается, я уверен, именно такой
клюшки. - По-моему, он не действует, - озабоченно проговорила она, положив руку себе на макушку. -
Ты забыла ещё одно правило, - я
снова назидательно поднял палец, -
от пирожка можно только
поправиться, а уменьшиться никак
нельзя. -
Думаешь, никак? – с надеждой
спросила она и глубоко вздохнула.
– А ведь бывает, что как-то же
получается?.. Прежде
чем ответить, я выпил из маленькой
бутылочки свой любимый напиток –
на вкус что-то среднее между
вишнями, заварным кремом, ананасом,
жареной индюшкой, ириской и
булочкой с маслом. -
Вот видишь, - то ли грустно, то ли
радостно ответил я, - на меня тоже
не действует. Хочешь попробовать? Она
попробовала, приложила руку к
макушке, подождала, чтобы начало
действовать, но действовать, как я
и ожидал, не начало. Она глубоко-преглубоко
вздохнула: -
Я всё-таки надеялась, что на всю
семью подействует одинаково. Раз
на младшую сестру действует, то на
старшую должно же и подавно... Что-то
она сегодня задерживается. Я
снова достал часы из жилетного
кармана, но теперь они даже не
показали, какой сегодня год. А без
года часы не отличить ни от минут,
ни от секунд. -
Не волнуйся, без главной героини не
начнут. Что они могут сами? Не зря
же эти листья, когда опадают, не
отличаются от надоевших сыгранных
карт. Она
пристально посмотрела на меня и
тихонько спросила, кажется,
опасаясь ответа: -
А без меня? Наконец-то
я понял, что считаюсь! Но даже если
бы почему-то не понял, всё равно
ответил бы как на духу: -
Ясное дело, и без тебя тоже. Если
кто-то сомневается – пусть сам
попробует придумать, как бы это всё
могло получиться без тебя. Я ему не
завидую. Да и кто возьмётся
передумать то, что уже давным-давно
придумано? Она
смахнула кленовый или берёзовый
лист, сыгранной картой упавший на
её полосатую юбку, и благодарно
улыбнулась мне, хотя, если
задуматься, то за что же тут
благодарить? Я бы и рад всё это
придумать, но, само собой
разумеется, сильно опоздал. Ещё
один лист упал на траву, рядом с
грибом. Она восхищённо потрогала
грибную шляпку и лежащую рядом
диковинную трубку, сегодня набитую,
если знать в этом толк, лучшим
заморским табаком. -
Неужели это тот самый? – спросила
она, уже не боясь ответа. -
Один из них, - ответил я небрежно. –
В отличие от трубок, эти грибы не
отличить друг от друга, хотя
встречаются они в самых различных
местах. Но считается не место, а ты
сам и ты сама. Там, где ты захочешь
быть, гриб обязательно найдётся, и
вообще всё обязательно будет так,
как должно быть, то есть именно так,
как ты захочешь. Она
потянулась, совсем успокоившись,
посмотрела на речку, имя которой
упорно не хотело запоминаться, и
проговорила: -
Ты тоже считаешься. -
Думаешь? – на всякий случай
переспросил я. -
Уверена и знаю! – махнула она
своими русыми волосами. – Если бы
не ты, многие никогда не узнали бы,
как всё было на самом деле. Или даже
подумали бы, что ничего и не было. Я
удовлетворённо кивнул и, наконец-то,
удивился. Солнце
поднялось, речка сверкала
бессчётными тысячами солнечных
зайчиков и кроликов, и мы знали, что
один из них вот-вот выбежит на
берег, поправит белые перчатки,
узнает, который час, и стремглав
бросится к норке, чтобы не опоздать
к давно известному нам событию
чрезвычайной важности. Я
заторопился: -
Не опоздать уйти – так же важно,
как не опоздать прийти. Если начнут
не без меня, а, наоборот, со мной, то
кто же тогда расскажет, как всё
было? И кто узнает, что всё было
именно на самом деле? Вместо
ответа она всплеснула руками: -
Опять без шляпки! Ну, что за ребёнок
такой непослушный! А мама с папой,
как водится, будут ругать меня. По
тропинке от дома к нам бежала –
вернее, летела – девочка в такой же
полосатой юбке и с такими же русыми
волосами. Только младше и, конечно,
как всегда - без шляпки. -
Это судьба каждой старшей сестры, -
заметил я. В воспитательных целях
она надела свою коричневую шляпку
с белым цветком и гордо поправила
меня: -
Каждой замечательной
старшей сестры. Нас, таких, немного. С
этими словами она открыла книгу
там, где была закладка, и
приготовилась сыграть одну из
самых важных ролей во всей нашей
истории – роль старшей сестры. И
берёза – или клён – или осина –
тоже приготовились. И река
приготовилась - большая, с
маленькими рукавчиками, как будто
кто-то долго плакал – понятно же,
что от радости, а ветер, как кулачок,
размазал ручейки по щеке. У этой
реки множество названий - уж я
постарался. Разумеется,
теперь меня уже не было видно, но
зато я понял, о чем написано в книге. Сёстры
сидели на берегу. Старшая читала
эту свою незаканчивающуюся книгу,
младшая заглянула туда и прочла
название рассказа: «Старшая сестра».
|
 |
