Место в строю

Как бы ни были значительны месторождения сами по себе, они рождаются и воздействуют на Историю через людей. Их открытие и освоение - результат нелегкого труда и напряженной борьбы идей. Существует популярный миф о главенствующей роли случая, удачи в находке месторождений. Роль случая смешно отрицать, она подтверждается даже статистически. Но нет ничего вреднее (и глупее!) утверждения, что "месторождения открываются долотом", то есть случайным бурением самим по себе (по выражению одного из восторженных адептов этой идеи). Но роль буровика, случайно прошедшего по руде, можно уподобить роли в открытии апокрифического коня Рамелуса, чьи копыта вскрыли серебряную жилу в Гарце в Германии ( глава Часть I, Месторождения Рудных Гор и города мастеров). Еще легковеснее выражение "геология - это не профессия, а образ жизни", которое я слышал от одного интеллигента, один раз в жизни попавшего в экспедицию. Ложное понятие романтики полевых маршрутов, жизни на природе, внушенное ему людьми никогда не знавшими работы в производственных геологических организациях, принципиально противоположно действительной романтике геологического поиска. Та же лжеромантика лишь мешает делу и не имеет ни малейшего отношения к нашей суровой и действительно романтичной профессии. Здесь происходит очень распространенное среди советской молодежи смешение понятий туристического похода и профессиональной работы геолога. Всех несогласных отсылаю к замечательному стихотворению Р. Киплинга "Романтика".
В этом очерке я хочу рассказать о людях моей профессии, профессорах учебных заведений и ученых, чья мысль вела поисковиков к цели, и геологов, имевших знания и смелость отстаивать найденные месторождения.

Под сенью Геолкома

Геология как наука зародилась из требований практики. Первейшей задачей геологов всегда был поиск месторождений полезных ископаемых и их оценка. Столь же важной задачей геологии было обеспечение строительных работ. Геологическое картирование, собственно, и зародилось в связи с потребностями строительства в Англии начала XIX века. Недаром считается, что первые геологические карты, составленные Уильямом Смитом в ходе строительства каналов, знаменуют рождение современной геологии. С середины XIX века бурное строительство железных дорог потребовало геологического обеспечения трасс.
Геологические науки - это целая отрасль знаний, охватывающая самые разнообразные дисциплины от палеонтологии, относящейся, по сути, к биологическим наукам, до геохимии и минералогии, примыкающих к неорганической химии, и геофизики.
Сегодняшний геолог воспринимает это пугающее многообразие спокойно. Он собирает коллекции ископаемых организмов и несет их на заключение о возрасте к специалисту-палеонтологу (или палеоботанику), минералы отдает для описания в минералогическую лабораторию, а пробы отправляет аналитикам для определения химического состава. До отъезда в поле геологи получают на всю площадь работ комплекты топографических карт, аэрофотоснимков и космических фотографий, и геофизические материалы.
Сегодня специализация доведена почти до предела. На этом фоне совершенными гигантами представляются наши предшественники начала прошлого XX века. Они должны были решать все проблемы сами, даже топографической карты районов их будущих работ не существовало. От них требовалась поистине энциклопедичная широта знаний. И они проявляли ее в полной мере, сочетая с поразительной детальностью описаний.
О каждом из них сказано немало, но Карл Иванович Богданович представляет редкое исключение; о нем, эмигранте, практически не упоминали. Вот некоторые черты его биографии. Уроженец города Лицын Витебской губернии, окончил Петербургский горный институт в 1886 году. Из 36 выпускников этого года двое избрали специальность геологов - К. И. Богданович и В. А. Обручев. Имя Владимира Афанасьевича Обручева широко известно среди геологов России. Имя его ровесника Карла Ивановича Богдановича оказалось вычеркнутым в советскую эпоху, хотя ценность его работ ничуть не меньше, а в некоторых отношениях, в частности, в области геологии месторождений полезных ископаемых, значительно большей. Началом его деятельности стало участие в Тибетской экспедиции под руководством М. В. Певцова, прямо продолжавшей исследования только что умершего Н. М. Пржевальского. Исследование географии и геологии центральной Азии было давней традицией русского географического общества и, позднее, соответственно, Геологического комитета. Именно русские экспедиции Н. М. Пржевальского, и исследования П. Н. Козлова и П. П. Семенова - Тяньшаньского заложили основы понимания рельефа центральной части Азиатского континента. Таковы же были и исследования первого учителя К. И. Богдановича и В. А. Обручева геолога И. В. Мушкетова. В этом же ряду стоит и экспедиция 1889 года в Тибет и Куэнь-Лунь, в которой участвовал "молодой специалист" К. И. Богданович. Позже он изучает геологическое строение Дарваза в Бадахшане, на границе нынешних Афганистана и Таджикистана.
Роль исследований всех этих первопроходцев, работавших в невероятно-трудных условиях, неоценима. Тем омерзительнее было видеть, как в наши дни в офисе министерства геологии Киргизии (республики Кыргызстан) в националистическом раже снимали со стен портреты людей, впервые нанесших эту страну на карту мира и открывших ее природные богатства, за счет распродажи которых она сейчас живет. Полное повторение того, что происходит в Зимбабве (см. очерк "Витватерсранд - все золото мира" опубликованный ранее в этом альманахе ). Борцы с колониализмом повсюду одинаковы.
Богдановичу и Обручеву, как и другим членам Геолкома России, поручали проведение исследований вдоль линий строившихся железных дорог, в первую очередь в Средней Азии, Туркестане и Транссибирской магистрали. В Сибири Карл Иванович был начальником Среднесибирской партии, работавшей между Обью и Байкалом. Позднее он проводил экспедицию в районе Главного Кавказского хребта и юго-восточного Закавказья (система Дибрара). В 1896 году началась золотая лихорадка на Клондайке. Русские спешат оценить перспективы минеральных богатств окраин империи. Богданович руководит специальными экспедициями на Камчатку и Охотское побережье; на Чукотку и Ляодунский полуостров в Манчжурии. Результаты экспедиций позволили ученому подтвердить. золотоносность большинства изученных территорий. Но, увы, типично для России, между научным выводом и его применением в практике (есть такое уродливое слово внедрение) легла пропасть. Ничего подобного золотому буму на Клондайке в России не последовало.
Обращает на себя внимание относительно небольшое число печатных работ Богдановича, всего около 50 (сегодня любой кандидат наук автор - ста, и более печатных работ). Но все это фундаментальные исследования, включая капитальный труд "Железные руды России" (1911). В эти же годы им была составлена капитальная сводка по геологии рудных месторождений всего мира. Он состоял профессором Горного института по кафедре рудных месторождений. А в 1914 году становится председателем Геолкома - руководителем Геологической службы России. В 1919 году он уезжает в Польшу. Мотивы отъезда неизвестны, но официальным "каналом" выезда послужило решение об обмене между Россией и Польшей гражданами соответствующей национальности. Богданович стал профессором Краковского университета и продолжал работать по обобщению мирового опыта по геологии рудных месторождений. В 1931 году вышла его капитальная сводка по нефтяной геологии. В послевоенный период (?) он стал руководителем Геологической службы Польши.
Для оценки значимости деятельности К. И. Богдановича характерен рассказ об обсуждении макета геологической карты Камчатки, имевшем место на заседании ученого совета ВСЕГЕИ в Ленинграде, отвечавшего за выпуск всех геологических карт страны. Никто не рвется выступать в прениях. Спасая дебаты, председательствующий взывает к сидящему в первых рядах участнику экспедиции Совета по развитию Производительных сил СССР середины тридцатых годов Д. С. Харкевичу. "Дмитрий Степанович: Вы, один из отцов Камчатской геологии. Может быть, Вы скажете о своих впечатлениях?". Дмитрий Степанович неохотно поднимается и, в былинном стиле начинает: "Первая геологическая карта Камчатки, составленная Карлом Ивановичем Богдановичем по результатам работ экспедиции 1895-1898 года, вышла в 1901 году. Она была составлена по результатам наблюдений, сделанных в ходе четырех пересечений полуострова, половина из которых была выполнена на санях, когда большая часть поверхности была покрыта снегом. Следующая геологическая карта Камчатки, составленная академиком А. Н. Заварицким вышла в 1935 году. Она представляла гигантский шаг назад по сравнению с картой К. И. Богдановича. Следующий вариант геологической карты Камчатки был составлен М. Ф. Двали и Б. Ф. Дьяковым и вышел в 1946 году. Это был большой шаг вперед по отношению к карте А. Н. Заварицкого, но далеко было ей до той, которая была составлена К. И. Богдановичем. Что ж, обсуждаемый сегодня вариант - это шаг вперед по отношению к карте Двали и Дьякова, но как же далеко нам еще до карты Карла Иванович Богдановича!".

Поколение переходной эпохи

Мы выросли на романтике геологических исследований, на расшифровке силой мысли геолога структуры и истории формирования Земли, на книгах А. Е. Ферсмана о красоте камня, его истории, его тайнах и легендах. В Ленинграде, еще будучи школьниками, мы ходили в многочисленные геологические кружки в школе, педагогическом институте имени Герцена, Дворце Пионеров, Университете. В нашей школе была замечательная учительница географии Валентина Григорьевна Терзопуло. Одержимая туризмом, она приводила к нам в школу знакомых геологов, в том числе Октавия Несторовича Толстихина. И мы только и ждали момента получения паспорта, дававшего нам возможность устроиться на сезон рабочими в геологические организации. Куда пойти учиться и вопроса не было - "только на геологию!"
Но геология это общее слово. Дальше надо было решить куда поступать. Выбор между двумя геологическим ленинградскими ВУЗами Университетом и Горным институтом решался без меня - в Университет евреев не брали, да и я был счастлив идти именно в Горный. Институт готовил "специалистов широкого профиля", которые потенциально могли дальше специализироваться в чем угодно. Университет готовил относительно узких специалистов-ученых (минералогов, петрографов, кристаллографов и т.д.). Кроме того, мы, "горняки", выпускники Горного, были полевиками, а "универсанты" - не более, чем кабинетными работниками (что, конечно же, неправда). И мы полупрезрительно говорили, что в Ленинграде есть геологи, читай горняки, и гомеопаты, читай универсанты.

Институт великих традиций

"Мы - орденов Ленина и Трудового Красного Знамени Ленинградский Горный институт имени Г. В. Плеханова", - так лихо и гордо, выстреливалось нами как формула. Мы - старейшее горнотехническое заведение страны, славное своими научными и практическими достижениями. Имена ученых, создавших отечественную школу различных отраслей геологии, чтились и бережно хранились, а их традиции, в меру сил, понимания и обстоятельств, поддерживались. Характерна непроизвольная реакция одного из самых знаменитых наших профессоров Иллариона Илларионовича Шафрановского, на предложение присвоить Горному институту имени некогда проучившегося не более года к его стенах Г. В. Плеханова по случаю 100-летия последнего: "Помилуйте, как можно! Да ведь его наш Кокшаров отчислил за неуспешность!". Как видим, главным авторитетом выступал здесь Николай Иванович Кокшаров, один из ведущих российских минералогов конца XIX века. Сегодня, вполне в духе времени, гордость традицией приобрела совершенно другой оттенок - гордость связью с императорской Россией. В одном из центральных помещений появился огромный портрет Екатерины II, по чьему указу с 1773 года и было основано Горное училище, к 1866 году переросшее в Горный институт. Портрет, кстати сказать, выполнен на средства, ДеБирса, алмазной монополии мира.
Для нас, да и для всех связанных с Горным институтом и еще не охваченных идиотической, на мой взгляд, монархической манией, дело было не в императрице, а в тех славных научных традициях, которыми жил институт.
Воплощением научной славы и живой традиции был Евграф Степанович Федоров - основатель современной кристаллографии. Пользующееся мировым признанием, имя Федорова для кристаллографии значит примерно то же, что имя Менделеева для химии. Он систематизировал все необъятное множество измерений кристаллических форм и вывел законы симметрии, лежащие в основе построения многообразных форм естественных кристаллов. Этим было положено начало структурной кристаллографии. Его работы были блестяще подтверждены тогда только зарождавшимся методом рентгеноструктурного анализа. Все кристаллические структуры, изученные до 80-х годов XX века, укладываются в 230 открытых им пространственных групп. Неудивительно, что по традиции геометрические построения лежали в основе исследований нашей кафедры кристаллографии, и ежегодные научные сессии по кристаллографии и минералогии носили название "Федоровских чтений". В эпоху, когда возможности тонкого химического анализа минералов практически отсутствовали, Евграф Степанович создал универсальный прибор для изучения оптических характеристик минералов в шлифах - федоровский столик.
Как это характерно для любого действительно значительного ученого, Федоров не пренебрегал организационной деятельностью. Напротив, он проявил в ней ясное видение широких перспектив развития института, не пренебрегая вниманием к так называемым "мелочам". За короткий период его ректорства в институте активизировалась научная работа, было открыто разведочно-геологическое отделение (наш факультет!), устроена канализация, устранившая свирепствовавшие в институте эпидемии.
К нашему времени, однако, увлечение гониометрией (измерение углов между гранями кристаллов) в какой-то мере переросло себя и начало порождать однобокость формального подхода в ущерб изучению механизма роста кристаллов. Не случайно именно в Горном, совершенно в духе федоровских традиций, но в соответствии с требованиями времени, родилась новая капитальная сводка данных по измерению углов отражения рентгеновских лучей от плоскостей элементарных ячеек кристаллических решеток. Составителем ее стал Виктор Иванович Михеев. Сегодня созданный в результате его титанического труда определитель минералов на основе дебаеграмм, или рентгенограмм порошков минералов, стал настольной книгой всех лабораторий мира. Что особенно характерно именно для ученых Горного, рассказ о рентгеновском методе исследования минералов Виктор Иванович сопровождал описанием случаев, когда этот метод помог определить ценность месторождения.
В стране в это время шло строительство гидроэлектростанций - так называемых "строек коммунизма". Для обеспечения их кадрами в это время на геологическом факультете резко увеличили набор на специальность "гидрогеология" (РГ). Да и деканом был один из самых знаменитых и старейших гидрогеологов страны Нестор Иванович Толстихин, который агитировал за поступление на свою специальность. Но, нашей, заветной мечтой было попасть на специальность "геология и разведка". И не просто на "разведку" а в ГСПС (геологическая съемка и поиски месторождений полезных ископаемых). Мы, ГСПС, были "голубая кровь" - аристократы в своей специальности. Это всякие там разведчики должны были придти после нас на открытое с нашей помощью (НАМИ!) месторождение и проводить годы, документируя канавы и буровые скважины и считая запасы. Именно ГСПС открывало все возможности заниматься геологией в широком смысле этого слова, то есть, по нашим понятиям, путешествовать и среди прочих профессиональных забот расшифровывать тайны строения Земли. Специализация придет потом, на практике.
Мы пришли в геологию в конце героической эпохи дальних экспедиций геологов-одиночек. Время больших экспедиций ученых-первооткрывателей закончилось. Наступила и при нас подошла к концу и эра "миллионки" - геологической съемки масштаба 1:1,000,000. Само слово экспедиция изменило свое значение, и теперь под этим термином понимались крупные подразделения государственной геологической службы, обеспечивающие проведение планомерных полевых работ. Первый шаг в составлении геологической карты страны требовал ясного анализа многочисленных данных о структуре той или иной территории и широкой эрудиции, позволяющей обобщить разрозненные данные полученные при маршрутах отстоящих друг от друга на 10 км.
На этом фоне мы - поколение студентов начала 50-х, были полны энтузиазма и сознания значимости задач, стоящих перед нами. Нашими настольными книгами были различного рода популярные книги по минералогии в первую очередь, конечно же, книги А. Е. Ферсмана, мы бредили романтикой дальних странствий. Нам было мало и без того насыщенной программы поездок и практик, как только выдавалось свободное время, мы ехали сами на месторождения и везли оттуда неподъемные рюкзаки образцов, зимой пересекали Кольский на лыжах. Есть пара свободных дней - поедем в Питкяранту - интересное магнетитовое месторождение на северном берегу Ладоги. Время ехать на учебную практику в Крым (чего, казалось бы, лучше!) - мы идем наниматься коллекторами в геологические партии в Среднюю Азию. И это оправдалось с лихвой. До сих пор лето на Гиссаре осталось одним из самых светлых впечатлений тех юных лет - горы, солнце, вода, геология. Молодость в лучшем ее выражении. Кончилась практика, мы уже тосковали по дому, по Питеру, а неугомонный Левка Россовский уже планировал перед отъездом домой пройти вверх по Зеравшану до Зеравшанского ледника и только после этого вернуться в Сталинабад и ехать домой.
Специфику становления и работы геологов Ленинграда невозможно понять, если не иметь в виду огромное влияние, которое постоянно оказывало на каждого из нас само присутствие здесь преемника старого Геолкома Всероссийского (ранее Всесоюзного) геологического Института (ВСЕГЕИ). Расположенный в огромном здании на Среднем проспекте, 72, он постепенно оброс разного рода вспомогательными корпусами, занятыми лабораториями, складами и подсобными помещениями так что на самом деле занял целый огромный квартал. Но мы имели дело в основном со старым зданием с его несоразмерно высокими потолками и огромной парадной лестницей. Здесь же на втором этаже помещалась огромная Всесоюзная Геологическая Библиотека.
ВСЕГЕИ по исторической традиции по праву можно назвать Институтом геологической карты. Это его качество воздействовало на нас на всех этапах нашей профессиональной жизни. Здесь мы студентами устраивались на практику на полевые работы. Сюда потом мы приносили листы составленных нами геологических карт - они должны были пройти строжайшую апробацию в редсовете на соответствие всем требованиям, предъявляемым к листам Государственной геологической карты. Только после и защиты карты и объяснительные записки к ним шли в печать. Защита была суровым испытанием профессионального мастерства. Сюда на редсовет приезжали геологи со всей страны. И все, в общем-то, испытывали своего рода страх перед этим экзаменом. Мне было интересно читать воспоминания моего товарища опытного геолога из Камчатского территориального геологического управления Валерия Шеймовича, описывающего страх неофита при предъявлении карты экспертам редсовета. И высшим знаком профессионального признания было участие в составлении сводных, обобщающих карт. Мне дважды выпала такая честь.
Первый раз я был приглашен участвовать в составлении тектонической карты Сибирской платформы в части ее, расположенной к востоку от Анабарского щита. Редактором карты был Ненад Степанович Малич. Это было высоким признанием наших работ по Уджинской антиклинали и расшифровке структуры территорий, закрытых плотным чехлом известняков кембрийского времени. В ходе работы над картой мы сдружились. Мне было лестно работать с этим выдающимся знатоком структуры и металлогении Сибирской платформы, бывшим югославским партизаном.
Второй раз - я был приглашен Львом Исааковичем Красным, одним из самых выдающихся геологов ВСЕГЕИ составлять часть геологической карты Тихого океана и стран его обрамления, касающуюся молодого вулканизма. Дело это было революционно-новым и по охвату территории - до трети планеты, и по геологическим задачам: никогда дотоле геологические карты океанов не составлялись. Новаторским было и составление топографической основы карты выполненной так, что Тихий океан оказался в центре площади карты. Лев Исаакович был как всегда на высоте организационных и научных задач, сумев сплотить работу большого и, в общем-то, разношерстного коллектива вокруг решения стоящих перед картой проблем. Удовольствием было участвовать в самих творческих дискуссиях по различным вопросам, связанным с методикой составления этой необычной карты. Лев Исаакович пригласил меня как специалиста по новейшему вулканизму Тихоокеанского кольца из Института вулканологии АН СССР, где я тогда работал. Работа над картой дала мне возможность опробовать принципы составления геологических карт районов молодого вулканизма, с которыми я столкнулся в ходе работ на Камчатке. Само же общение со Львом Исааковичем - одним из самых эрудированных и самостоятельно мыслящих геологов страны было большой честью и школой для меня. Открытый, демократичный в общении быстрый в движениях очень увлекающийся открывшейся ему во второй половине его профессиональной деятельности возможностью решения больших общих вопросов геологических наук он молодо выглядел для своих лет и богатой событиями жизни. Я все время вспоминал старую его фотографию времен Второй мировой в форме артиллерийского капитана, помещенную в стенгазет к очередному дню победы.
Важной отличительной чертой времени, нашей учебы была отмена разрешения о совмещении работы во ВСЕГЕИ и Горном. Дело в том, что на расстоянии двух кварталов от Горного находился ВСЕГЕИ - Всесоюзный Геологический Институт (бывший Геолком) - где работали многие выдающиеся геологи нашего времени. Естественно, многие из них одновременно с научной работой вели курсы в Горном. Это было выгодно и удобно всем и в первую очередь давало нам, студентам возможность соприкасаться с самым передовым фронтом советской геологии. Всем, кроме чиновничков разного толка, боявшихся, что преподавание отвлечет ученых от исследования. Но создание удобства для аппарата, потакание его (аппарата) вкусам, страстям и страхам было первейшей задачей системы. Позже признанием высшей целесообразности сочетания прямого общения больших исследователей со студентами и участия их в педагогическом процессе явилась теснейшая связь между институтами Академгородка и Новосибирского Университета во вновь организованном Сибирском отделении Академии наук.
Особенности моего поколения геологов (начала-середины 50х годов) определяются главным образом тем, что это были последние годы проведения геологической съемки масштаба 1:1000000 в просторечье называемой миллионка.
По требованиям, предъявляемым к материалам по составлению карт этого масштаба, площадь должна была быть покрыта сеткой геологических маршрутов с расстоянием между маршрутами 10 километров. По ходу маршрутов велись радиометрические наблюдения и отбирались шлиховые пробы. Главный смысл съемки этого масштаба: в самой общей форме оценить перспективы разных районов. Этой съемкой должна была быть покрыта вся территория Советского Союза. Съемка проводилась региональными управлениями. Геологов, высокой квалификации не хватало, поэтому зачастую использовались геологи-практики, достаточно знакомые с местной геологией, или студенты старших курсов геологических ВУЗов. Считалось, что возможный недостаток кругозора будет восполнен квалифицированными специалистами в процессе подготовки листа карты к изданию. Таким практиком, к примеру, был Костя (Константин Сергеевич.) Забурдин, проводивший съемку в поле развития кембрийских известняков к востоку от Анабарского щита. Лист, охватывающий Курильские острова и юг полуострова, защищал Ю. С. Желубовский, руководитель экспедиции, проводившей съемку на этой территории. Лист, охватывающий центральную Камчатку, с очень сложным геологическим строением и множеством нерешенных проблем, составлял один из самых опытных начальников партий Витя (Виктор Петрович) Мокроусов. Недаром при стыковке листов карты возникала масса противоречий.
Понимая все трудности и специфику миллионки, геологи моего поколения всегда и везде с благоговейным уважением относились к геологам только что проводившим здесь миллионку. На Камчатке это были А. Ф. Марченко, В. Ф. Жегалов, В. А. Макаров. Их имена для нас были окутаны легендой.
Мы застали ее, эту эру, на излете, когда пустые, не закрытые еще миллионкой пятна оставались лишь в самых недоступных углах. Мне, тогда еще студенту 4 курса Горного, досталось кончать миллионку на северной Камчатке. База нашей партии располагалась в укрытом в красивой долине на удивление уютном поселке Эссо. Отсюда мы уходили в далекие продолжительностью до месяца маршруты. В один из маршрутов я с рабочим аспирантом-археологом Лешей Хлобыстиным и двумя вьючными лошадьми ушли на север через район вулкана Анаун. Рации мы не имели, надо было экономить вес, который могли поднять наши вьючные лошади. Шли мы без остановок большой петлей по вулканическим плато к хребту Кекукнайский, оказавшимся древним кальдерным вулканом, названным нами Ленинградец. Впервые мы обнаружили, что здесь располагается огромный по площади район очень молодых, совершенно не тронутых эрозией вулканов, казалось бы, только что прекративших свою деятельность. Полные этим открытием мы боялись лишь, что с нами может что-то случиться, и мы не донесем его до базы. И никто не узнает, что мы открыли!
Сразу после возвращения в Эссо я отправился вместе с альпинистской группой шедшей к еще "непокоренному" вулкану Ичинский. Очень было заманчиво посмотреть что там, наверху. В какой-то мере этот "поход на вулкан Ичинский" был последним отголоском эры экспедиций начала ХХ века. Итог был блестящим - мы обнаружили, что вулкан Ичинский, Ича, жива: во льду, заполнявшим чашу его кратера, зияла бездонная дыра, из которой валил насыщенный сероводородом пар. Это была фумарола. Открытие прекрасно дополняло находки на севере района. К нашему удивлению мы вернулись к схеме развития молодого вулканизма Камчатки, нарисованной за полстолетия до нас К. И. Богдановичем.
На пути домой я остановился в Москве и рассказал о результатах сезона в Лаборатории вулканологии АН СССР. Сообщение было принято с большим интересом, и знаток вулканов Камчатки Александр Евгеньевич Святловский рекомендовал опубликовать статьи об Иче в трудах Лаборатории. Это был своего рода знак судьбы. Позднее, уже в Институте вулканологии на Камчатке мы резко разошлись с Александром Евгеньевичем. А еще 25 лет спустя, когда я уже жил в США, вышел Атлас действующих вулканов Камчатки под редакцией Святловского, из которого было выкинута ссылка на мои статьи об Ичинском вулкане.
Последние "дыры" в миллионной съемке затыкались экспедициями Института геологии Арктики. Сами названия районов, в которых проводил работу Институт, казалось, были овеяны тайной (Таймыр, острова Северной и Новой Земли, Земля Франца-Иосифа). Другим районом было Корякское нагорье. Само название это мало известно. Поэтому надо пояснить, что это горная система, расположенная между Камчаткой и Чукоткой. Она входит в два административных района и доступ к ней был возможен только через глубокий обход со стороны Камчатки. Сюда и была организована экспедиция НИИ геологии Арктики. Организовал ее человек неутомимой энергии, блестящий геолог Борис Христофорович Егиазаров.
На Корякском нагорье два соседних миллионных листа готовили к изданию двое: Борис Христофорович Егиазаров и Владимир Михайлович Русаков. Различное решение многих профессиональных вопросов на обоих листах привели к совершенному личному антагонизму в их отношениях. Все противоречия, накопившиеся на обоих листах, надо было решать на стыке в бассейне реки Хатырка. Увязка листов была суровым испытанием знаний и умения геологов да и личных качеств, в частности, способности цивилизованно вести научную дискуссию. Туда я и был послан почти как в ссылку после защиты кандидатской диссертации.
Отдаленность Корякии лучше всего характеризует эпизод, случившийся при нашей заброске в поле, в район, называемый по одноименным реке и стоящему в ее устье поселку Хатыркой. Вся история истинна во всех деталях.
На базе стояли две машины АН-2, но право первой посадки (т.е. выбора площадки для выброса партии) было только у одного пилота, которого я буду называть Командир. Самой дальним был район Хатырки. Егиазаров приказал Командиру слетать с грузом на Хатырку вместе со вторым экипажем и тем открыть путь второй машине. Мы загрузили 6 мешков овса для лошадей. Командир взял на борт второй экипаж и свою симпатию - жившую на нашей базе начальницу тематической партии ВСЕГЕИ Наташу Б.. Через полтора часа мы были над Хатыркой, полностью закрытой пеленой низких облаков. И тут Командир принял решение и, не взирая на приказ вернуться на базу, пошел, вперед сообщив, что приказ не слышит. Самолет пропал - они бегут на Аляску! Пограничники подняли по тревоге истребители. Но мы летели низко и на малой для истребителей, скоростью. Нас не сбили. Еще через час мы сели на острове в верховьях Анадыря. Я не помню названия этой дыры. Это был запасной аэродром, построенный для перегона поставляемых по ленд-лизу во Вторую мировую войну американских самолетов с Аляски в Европейскую часть России. Как на всех таких аэродромах полоса, была собрана из металлических плиток. Рядом стоял был барак начальства аэропорта, заваленный жестянками банок со старыми голливудскими фильмами, которые нам показывали в послевоенные годы как трофейные. В течение недели Командир с Наташей гуляли, а мы до одурения смотрели фильмы. Через неделю это сиденье надоело всем участникам, пилотов начало мучить раскаяние, что вся экспедиция сидит на базе, ожидая их прилета. Но официально взлететь мы не могли без официального прогноза погоды на трассу полета. Но прогноз мы получить тоже не могли: трасса была в Камчатской области, а мы сидели в Магаданской. Наконец, Командир объявил аэродромному начальству, что летит тренировать второй экипаж, и приказал всем загрузиться в машину. Взлетели, сделали стандартный круг и, сообщив на аэродром, что не слышим их отчаянного призыва сесть, пошли в сторону Хатырки. На этот раз мы сели и на базу вернулись уже без овса. Через неделю уже вся партия была на Хатырке и, взяв лошадей, мы стали пробиваться в район работ.
Об условиях, в которых протекала миллионная съемка и требованиях, которые она предъявляла к геологам, говорит читавшийся в эти годы курс "Полевая Геология". Учебник по этому курсу, написанный П. Н. Вебером включал кроме описания методов полевых наблюдений такие разделы как организация транспорта в разных районах страны (раздельно для конских вьюков, верблюдов, оленей и собачьих упряжек) и что надо принимать во внимание при постановке полевых лагерей. Сейчас эта книга является библиографической редкостью, а курс давно, еще с начала 50-х годов, не читается. А зря…

Лекции Тетяева

Годы нашего становления совпали с годами оттепели. Стали возвращаться узники режима. Для нас, студентов Ленинградского Горного, все это ознаменовалось приходом Михаила Михайловича Тетяева. Один из самых больших авторитетов мировой геотектоники, почти ее создатель, он читал нам курс по этой дисциплине - синтез подхода к становлению структуры Земли.
Невысокий, стройный, с вздернутой прядью волос и каким-то намеком на "эспаньолку", со стремительной походкой, порывистый и какой-то изящно напряженный, он напоминал сжатую пружину или всегда готового к выпаду фехтовальщика. На нем всегда была изящно сидящая "тройка" с брелком. Значение последнего вызывало оживленные толки: одни говорили, что это брелок Льежского политехникума, который он кончал в 1912 году, остряки же всерьез уверяли, что это некая медаль "десять лет каторги". По слухам он был неподражаемым мастером ведения дебатов, на которых нам, увы, не удалось поприсутствовать. Но легенды ходили о его остром языке и беспощадных мгновенных ремарках. У нас, мало что понимавших в сути этих дискуссий, конечно же, особое восхищение вызывало полное отсутствие в них конформизма и какого-либо намека на чинопочитание. Как легенда передавались среди студентов его реплики такого рода: "А что касается академика Наливкина, то ему надо много работать над собой, чтобы достигнуть уровня среднего геолога!".
Общая особенность подхода Тетяева к анализу любого вопроса была в точности та же что и на лекциях по минералогии у профессора Д. П. Григорьева - тщательный анализ мельчайших особенностей явлений и последующий резкий, скачком, переход к масштабному их рассмотрению. Используя классический метод научного исследования, он схематизировал явления с тем, чтобы сделать возможным детальное рассмотрение проблемы в целом. Глубоко диалектична была сама идея о том, что особенности слоев осадочных пород - условий их накопления и мощности можно использовать для реконструкции движений Земли.
В дополнение к учебному курсу он начал читать лекции для геологов Ленинграда. Лекции эти, привлекавшие большую и все растущую аудиторию, без преувеличения, стали событием не только в профессиональной жизни многих геологов, но и города в целом. Они проводились раз в неделю. С каждым разом приходилось менять место их проведения, чтобы зал мог вместить всех (или, по крайней мере, большинство) желающих. Началось все в так называемой сотой аудитории (номер 100 на проходе от "старого здания" к новому корпусу института) - большом зале, где обычно читались лекции по марксизму для больших потоков - 150-200 человек. Но уже следующая лекция была перенесена в конференц-зал Института, количество присутствующих возросло почти вдвое. И в конечном итоге и здесь желающие послушать сидели на принесенных стульях в проходах. И приток слушателей был во многом определен желанием: посмотреть на легендарного ученого-геолога. В какой-то мере это была и своего рода политическая демонстрация если и не против системы в целом, то против того застойного, рутинного, духа который невольно устанавливался в советских учреждениях. Но и помимо этой - почти символической значимости, лекции учили слушателей методу тектонического анализа, сочетавшем тонкие наблюдения над структурой слоев осадочных пород, условий их накопления и потом резким скачком переходящим к реконструкции перестроек рельефа Земли или, во всяком случае, огромных ее регионов.
Возвращаясь назад, могу, пожалуй, констатировать, что лекции были мастерски построены, но в целом они представляли возвращение к тому курсу, который был изложен в вышедшей первым изданием в 1934 году книге Михаила Михайловича "Основы Геотектоники", второе издание которой вышло перед войной в 1941 году. Но книга давно стала не то что библиографической редкостью, но попросту недоступной, поскольку после ареста автора тираж ее был в основном изъят из библиотек. Методические же основы его подхода к анализу развития и становления структур Земли были и остаются актуальными. Он включал комбинацию анализа вертикальных колебательных движений, запечатленных в условиях накопления и мощности осадочных толщ, и структур возникших в ходе позднейших деформаций в результате сжатия и горизонтальных перемещений блоков. Сегодня соотношение обоих типов движений земли лежит в центре острых дискуссий сторонников примата вертикальных движений, "фиксистов", и горизонтальных движений, "мобилистов".
По иронии профессиональной судьбы Тетяев провел большую часть своей деятельности ученого, работая в Прибайкалье и Забайкалье. Отсутствие в этих районах палеозойского возраста дало основание таким выдающимся ученым как Э. Зюсс, и позже - В. А. Обручев развить теорию о том, что здесь располагалось стабильное ядро Евразийского материка - так называемое "древнее темя Азии". В противоположность этой точки зрения Тетяев развивал идею о том, что структура этих районов была сформирована при ведущей роли более молодых каледонских (примерно 500-300 миллионов лет назад) и даже альпийских (моложе 100 миллионов лет) движений при широком развитии здесь надвигов ("шарьяжей").
Увы, по устоявшейся традиции русской научной дискуссии обсуждение научных теорий тесно переплеталось с практикой политического доноса. Традиция эта определялась довлеющей ролью государства (или политического режима) в любой сфере общественной жизни. Мы сталкиваемся с этим в описаниях перипетий журнально-литературных отношений пушкинского времени и научных дискуссий середины XX века. Так происходило и с идеями Тетяева. В конечном итоге поводом к посадке могло быть что угодно от попытки покушения на жизнь Вождя до элементарных нарушений трудовой дисциплины. Но Тетяеву, апологету примата вертикальных колебательных движений, "вклеили" занижение перспектив рудоносности путем преувеличения роли надвигов, "шарьяжей", то есть как раз горизонтальных перемещений. В точности так же, в либеральные шестидесятые годы один из ведущих сторонников основанной на преобладании горизонтальных перемещений так называемой "плэйт-тектоники" (тектоники плит) выступил со статьей, рассказывающей о том, какая это замечательная теория и как тормозит советскую науку и поиски полезных ископаемых ее непризнание. Статья была опубликована не в научном издании, а в органе центрального комитета коммунистической партии. Сегодня это может вызывать только иронический смех. Но еще вчера такая статья стала бы прямым поводом ареста и заключения в лагерях сторонников противоположной точки зрения. Мне было интересно видеть, что в краткой справке о М. М. Тетяеве, помещенной сегодня на Интернете ни слова не говорится о годах, проведенных им в лагерях (он сидел в одной из самых крупных "шарашек", так называемого Енисейскстроя ОТБ-1, специализировавшейся на геологии урановых месторождений). В то же время детально перечисляются все его правительственные награды - не только орден Ленина, но и "два др. ордена, а также медали". Надо отдать должное огромной работе по восстановлению исторической правды, проведенной обществом Мемориал, собравшим и опубликовавшим все данные о политических преследованиях геологов. Эти материалы дают возможность сказать, что Михаил Михайлович был осужден в 1949 году по знаменитому "Красноярскому делу". Он получил свои 25 лет, провел 5 лет в "шарашке" - и был реабилитирован в 1954. Он был в хорошей компании вместе с ним по этому делу проходил директор Института геологии АНСССР академик И.Ф. Григорьев, крупнейший тектонист. Главный геолог Тувинской экспедиции один из ведущих тектонистов СССР Ю. М. Шейнманн, мирового класса специалист по структурам рудных полей профессор, председатель технического совета Министерства геологии В. М. . Крейтер, ведущий геоморфолог страны Я. С. Эдельштейн, первооткрыватель медных месторождений Балхаша, академик АН Казахской ССР М. П. Русаков, выдающийся петролог и рудник профессор В. К. Котульский, ныне ведущий специалист по золоторудным месторождениям в Институте геологии и геофизики в Новосибирске Ф. Н. Шахов и многие другие, всего более 30 человек. Это был цвет советской геологии. Красноярское дело началось с очаровательного по непосредственности обвинения геологов в "отсутствии в Красноярском крае урана", но, в конце концов, приобрело характер масштабной репрессивной акции, направленной против "вредительства", "шпионажа", "контрреволюционной деятельности".

ДэПэ и генетическая минералогия

В годы нашего студенчества, месторождения, ставшие классическими на примерах которых создавались школы геологов-поисковиков, еще не были исчерпаны. Сегодня, к примеру сказать, месторождения так называемые грейзены, сложенные кварцем, топазом, слюдой, касситеритом, вольфрамитом и рядом других высокотемпературных рудных минералов практически выработаны без остатка. Основные железорудные месторождения Урала были представлены скарнами гор Магнитная, Высокая и Благодать. Сегодня на месте этих гор - огромные впадины и сами месторождения не существуют более. Сказочные минеральные богатства Хибинских и Ловозерских тундр на Кольском полуострове были относительно недавно освоены, и тогда интенсивно разрабатывались. Прекрасные и редкие минералы этих мест еще были в изобилии. На нас кончилась "эра красивых минералов".
На этом фоне легко понять то влияние, которое оказал на нас заведующий кафедрой минералогии профессор Дмитрий Павлович Григорьев, которого называли не иначе как Дэ-Пэ. Сухощавый, подтянутый, всегда тщательно одетый, с чуть прищуренным взглядом, казалось, пытавшемся проникнуть в суть людей и явлений, внешне он казался воплощением потомственного рафинированного интеллигента. Неожиданным было узнать, что он родом из рабочей уральской семьи. Суховатая манера ДэПэ формально держаться, такие естественные мелочи организации работы, как невозможность прямо попасть в его кабинет без доклада секретарши (обычная в нормальных условиях система назначения деловых свиданий) раздражали. Все это было до предела противоположно подчеркнуто-разудалой, якобы "специфически горняцкой" манеры поведения, исповедывавшейся большинством студентов.
Та минералогия, которой он нас учил, была особая наука - генетическая минералогия. И мы с восторгом объявляли себя адептами его школы. Главной особенностью его подхода было умение познавать жизнь минералов по их формам. Таким умением он в совершенстве владел сам и учил нас понимать и расшифровывать жизнь прекрасного мира минералов. Он считал что детали внешней формы точно, и чувствительно отражают историю возникновения и роста минерала, и более того - общие закономерности этих процессов. Такой метод исследования у ДэПэ приобрел общефилософский характер. По его убеждению, как в биологии, в индивиде находят отражение общие видовые особенности, так и в минералогии обнаруживается подобное явление, которое он называл "онтогенией минералов". На экзаменах по минералогии главным испытанием было не только определить минералы, составляющие образец, но и рассказать историю его образования. Анализ внешних форм он сочетал с тонким пониманием роли кристаллической структуры минералов и кристаллохимии вообще. Как я теперь вижу, уклон в генетические аспекты был в какой-то мере и реакцией на гипертрофированное увлечение чисто геометрическим анализом кристаллических форм, характерным для "федоровских традиций" во что они превратились в наше время. Не случайно Дмитрий Павлович с особым, я бы сказал подчеркнутым, уважением относился к работам ученого, которого мы не застали - Г. Г. Леммлейна по динамике роста кристаллов. Не исключаю, что педантичный ученый ДэПэ переносил на него и свое уважение к систематичной немецкой школе минералогии
Он много возился с нами, что, увы, не очень-то ценилось; мы могли бы получить много больше от него. В каникулы он проводил минералогические экскурсии на месторождения, где, как правило, работали его ученики. В числе таких мест были - колчеданные месторождения Урала, Дашкесан (Азербайджан), Хибины. Мы невольно чувствовали обаяние его личности. Огромные возможности прочтения истории жизни минералов по их морфологическим особенностям, которые открывало освоение предлагаемых методов, манили.
Значительная часть его работ была посвящена истории геологических наук, в частности, минералогии. Его страстью было коллекционирование старых фотографий известных геологов. Словом, это был живой классик. Не ценила его и официальная светская наука. Ленинградская научная школа вообще считалась в кругах государственной науки явлением второго порядка. Он был членом почти десятка иностранных академий и членом всех Европейских минералогических обществ. Его влияние на наше формирование было ярко и неоспоримо. С его именем связано созданием целой школы российских минералогов. Его ученики - ныне академики Д. В. Рундквист и Н. П. Юшкин и многие, многие другие. Профессор Санкт-Петербургского университета, известный минералог Андрей Булах, в автобиографическом очерке говорит о том влиянии, которое оказал на него Д. П. Григорьев. Из моих друзей его учениками были Володя Черепанов, фактический первооткрыватель первой алмазной трубки России, и Лев Россовский, один из ведущих специалистов по минералогии редкометальных пегматитов. И это я перечисляю только минералогов. Но и все мы многочисленные геологи так называемого широкого профиля, которым не посчастливилось стать минералогами, несем на себе неизгладимую печать его влияния и как ученого и как личности. Наверное, вершиной его научной "карьеры" было избрание его президентом Всесоюзного минералогического общества - признанным главой минералогической школы страны.
Тетяев и Григорьев не были одиночками в блестящей плеяде наших учителей. Я уже рассказывал о лекциях Павла Михайловича Татаринова, а сейчас хочу упомянуть еще двоих из наших учителей. Иван Георгиевич Магакьян, блестящие лекции которого в курсе Полезных ископаемых нам удалось послушать, отличался тем, что ставил месторождения полезных ископаемых в контекст самых передовых общих идей геологических наук. Это от него я впервые услышал о столь близкой мне теперь идее, о существовании эпох, характеризующихся определенной металлогенической специализацией. Он же делился с нами результатами своих исследований шеелитовых скарнов Средней Азии, и от него из рассказа о медно-молибденовых месторождениях Армении я впервые услышал имя легендарного Клаймакса, о котором теперь рассказал в первой части этой книги. Владимир Андреевич Мокиевский, был выдающимся специалистом по выращиванию кристаллов в лабораторных условиях. Я в течение нескольких лет работал под его руководством в его лаборатории, развивая его идеи о возможной роли природных электрических токов в минералообразовании в зоне окисления рудных месторождений.
Оглядываясь назад, я невольно спрашиваю себя, что общего было между всеми этими людьми. Главное, что их роднило и что присуще геологическим наукам вообще, это - тщательное внимание к деталям и умение при этом не упустить общую картину. Напротив, яркими мазками вписать в нее все результаты детальнейших исследований и тем обогатить перспективное видение.
Сейчас, как говорится подводя итоги, можно сказать, что наш выпуск хорошо поработал. На нашем счету находка редкометального Томтора (см. одноименный очерк в одном из номеров альманаха), золотых месторождений Чукотки (С. Гулин), описание крупнейшей в мире россыпи платиноносных минералов в районе Гулинской интрузии на севере Сибири (В. Лазаренков), находка крупнейшего в мире Ломоносовского месторождения алмазов в районе Архангельска (А. Станкевич), обнаружение богатой драгоценными камнями зоны щелочного метасоматоза на Памире, перспективной на обнаружение многочисленных драгоценных камней (Э. Дмитриев), открытие газ-гидратных месторождений в районе Норильска (Г. Гинзбург), расшифровка металлогении вулканогенно-осадочных месторождений Алтая и месторождений Карелии (В. Попов), разработка вопросов истории развития рельефа Алтае Саянской области (О. Адаменко). И это только то, о чем я знаю. И опять же не считая многочисленных геологических карт составленных моими сверстниками и сделанных ими находок, о которых я не знаю. Я думаю, общая площадь этих карт закрыла бы территорию средней европейской страны. Конечно же, каждое из этих больших открытий сделано не только теми, чьи имена я назвал. Как всегда это результат большой работы многих людей в течение многих лет. И все же такой перечень, на мой взгляд, звучит, право, неплохо.

Великая школа Биректы

После ухода из Пятого управления в 1957 году мне повезло. Я попал в Биректинскую экспедицию Института геологии Арктики. Экспедиция проводила геологическую съемку масштаба 1:200000, то есть с сеткой маршрутов через 2 километра в районах близких к найденному Костей Забурдиным на реке Омоноос трубообразному телу, сложенному зеленоватыми обломочными породами, названными Володей Черепановым кимберлитами Справедливо предполагалось, что съемка сможет оценить перспективы алмазоносности территорий междуречья Лены и Анабара.
База экспедиции располагалась в устье притока Оленека - реки Биректе. По названию реки и база называлась Биректа и экспедиция Биректинской. Здесь на высокой террасе был сооружен палаточный городок, а на плотной галечной косе располагалась посадочная полоса, способная принимать относительно тяжелые ЛИ-2. Городок состоял из рядов натянутых на каркасы палаток, дощатых зданий администрации, радиостанции, столовой и склада. Сюда по весне доставлялись партии. Их следовало по возможности быстро снабдить снаряжением и питанием на весь сезон и закинуть в районы работ. Осенью в конце сезона движение происходило в обратную сторону - с базы в районы работ посылались АН-2, которые забирали нас на базу. Здесь мы должны были предъявить полевые материалы, написать и защитить отчет о полевых работах, упаковать образцы. После этого нас отправляли домой через расположенный на Лене Жиганск и далее в Якутск. В течение сезона (с конца мая до конца сентября) база была центром жизни. Сюда по рации раз в месяц мы передавали сводки выполнения плана, запрашивать и запрашивали доставке необходимого, отсюда получали радиограммы из дома и ценные директивы начальства, как, например, сверхсрочные указания бухгалтерии такого рода: "Фарш колбасный по накладной РТ258 по цене 1 руб.50 коп. считать фаршем сосисочным по цене 2руб. 10 коп."(на что наш радист немедленно отстучал: "фарш сосисочный съели как.колбасный"). База координироваапла работы всех партий и настолько оператавно, что нам на
Уджу однажды сбросили с самолета данные только что проведенной аэромагнитной съемки.
Экспедиция под разными названиями существовала уже много лет и накопила большой опыт работы, как гласила эпическая формула, "в суровых экспедиционных условиях районов приравненных к крайнему северу". Мы должны были освоить науку выживания: умение быстро ставить палаточный лагерь, искусство пользования жестяными печками-буржуйками, и рацией, работу с оленьим транспортом, выпечку хлеба и. Прежде всего научиться рассчитывать время чтобы избежать страшной атаки комаров. Словом как раз все то, чему нас должен был бы учить курс "Полевой Геологии". Опыт моих коллег и товарищей заменил теоретический курс, дополнив то, что я получил раньше от старших коллег, как от бывалого полевика и большого знатока условий работы в Средней Азии, Георгия Леонидовича Бельговского (ВСЕГЕИ), продолжавшего старую российскую традицию исследования Центральной Азии, о которой я уже говорил.
Работа в экспедиции была большой и основательной школой геологической съемки в условиях платформы. Толщи известняков залегали практически горизонтально, были предельно однообразны. Чтобы расшифровать структуру, надо было зацепиться за границу между какими-то горизонтами, содержащими разные ископаемые остатки. Значит, надо было упорно, часами колотить образцы известняков в попытке найти "руководящую фауну" трилобитов и потом "протягивать" эту границу по площади. Геологические маршруты сопровождались промывкой шлиховых проб в речных отложениях и радиометрическими наблюдениями по ходу маршрутов. Пробы просматривались на присутствие минералов-спутников алмаза.
Через шесть лет работы в экспедиции я занял место в строю. К этому времени я подготовил и защитил кандидатскую диссертацию, о чем вкратце рассказано в очерке, посвященной Томтору. Для меня началась новая эпоха исследований.