Светлана Смирнова

 Дом Евгении Гранде

Этот дом располагался в старой части города, на узкой, лениво взбирающейся в гору, пыльной одышливой улочке. Он выбивался из общей шеренги своих соседей, нахально наступая на тротуар, нависая над улицей, как корабль, всей своей неуклюжей громоздкой носовой частью, оставляя пешеходам всего лишь узенькую тропинку, окаймляющую его. Дом был неопределённого, скорее всего сиреневого цвета, размытого многочисленными дождями и прожаренного беспощадным июльским солнцем и вселял в мою душу какой-то нелепый страх и недоумение. Его высокие окна всегда были наглухо закрыты деревянными перекосившимися ставнями. Казалось, там, за его стенами дремлет диккенсовская Англия с туманной удручающей погодой, со сложными взаимоотношениями между людьми. Или буржуазная Франция начала девятнадцатого века, описанная в романах Бальзака. Казалось, что там происходит что-то такое, от чего надо держаться подальше и поэтому мне никогда не хотелось разгадать тайну этого странного дома. Я окрестила его «домом Евгении Гранде».

Впервые, я открыла для себя этот дом лет в четырнадцать-пятнадцать. Именно в этом возрасте мной овладело желание странствовать по городу, в котором я выросла, и открывать для себя неизвестные уголки.

С возрастом я поняла, что в этом доме не было никакого величия. Это был обыкновенный старый деревянный дом, почему-то стоящий поперёк дороги. И все об него спотыкались. Дом окружал тенистый сад. Но я ни разу никого не видела среди его деревьев. Только синее жиденькое небо светилось над ним.

Шло время, я из подростка превратилась в женщину. На окраине города вырос новый многоэтажный микрорайон, в котором я теперь жила. И проезжая мимо этого дома на автобусе, я никогда не забывала посмотреть в его сторону. Но в доме по-прежнему ничего не происходило: всё те же закрытые ставни, пустой сад...

... Но вот однажды, впервые за много лет, в один из тех весенний дней, когда солнце особенно ласково смотрит на землю и согревает наши сердца, а на деревьях набухают, готовые выстрелить новой зеленью, почки, я увидела, что дверь дома, выходящая в сад, распахнута настежь. Сердце моё забилось, я подумала: вот, сейчас, наконец, я увижу обитателей этого дома. И в следующую секунду увидела рядом с крыльцом на мягкой весенней травке инвалидное кресло. Человека, который в нём находился, я разглядеть не успела. Автобус промчался мимо, исчезли блекло-сиреневый дом, распахнутая в первое весеннее тепло дверь и человек в инвалидном кресле.

А когда наступила зима, однажды вечером, муж сказал: «на Сочинской был пожар. Дом сгорел». Сердце моё ёкнуло. Я сразу поняла, что это сгорел мой дом Евгении Гранде.

Предчувствие не обмануло, в этом я убедилась на следующее утро. На месте дома Евгении Гранде чернели подёрнутые седым пеплом головешки. Пустой сад сквозил покоем и тишиной. Даже старые деревья не вздрагивали от ветра.

 Колечко с жёлтым топазом

 На вид это была хрупкая женщина небольшого роста с пышной копной медных волос, с внимательными серо-зелёными глазами, в которых читалось некоторое высокомерие и неуступчивый сложный характер. Но всё скрашивал нежный овал лица и тонкая линия носа с лёгкой горбинкой. Она была двукровка. По отцу полька, по матери русская. И очень этим гордилась.

Её отец принадлежал к старинному польскому роду, и его семья была выслана в своё время в наш, забытый Богом, небольшой уральский городок с пыльными улицами и вековыми соснами за городской чертой.

Он долго не женился. Ему было уже тридцать два, когда он встретил её мать, восемнадцатилетнюю девчонку из простой рабочей семьи. И чем-то она его крепко зацепила. Юностью ли своей, весёлым ли нравом? Или почувствовал в ней родную душу? Только он женился на ней, несмотря на то, что его семья всеми силами противилась этому браку. До конца дней своих ни мать, ни отец, ни его сестра не перешагнули порог их дома.

Это проклятие, по-видимому, сказалось на его детях. А детей у них с Наташей было трое. Старшая Анна с пятилетнего возраста страдала эпилептическими припадками, у средней Ангелины непросто складывалась жизнь, и только самый младший ребёнок - сын Стасик был благополучен. Рослый, крепкий. Работал начальником автобазы и имел благополучную дружную семью.

Гелю я знала с детства. Она росла на соседней улице, и мы учились в одной школе.

Но по-настоящему мы познакомились, став уже окончательно взрослыми, в тридцать лет. Мы работали вместе в душном подвале одного НИИ. Она была заведующей лабораторией, а я старшим лаборантом

Я обратила внимание на её колечко с жёлтым камушком. И как-то в свободную минуту сказала ей:

- Какое симпатичное у Вас колечко, Ангелина Леонидовна.

Мы с ней были на "Вы", несмотря на то, что были почти ровесниками.

После моих слов, она неожиданно как-то вздрогнула, потемнела лицом и ответила:

- Это подарок. – И, немного помедлив, словно решаясь на какой-то поступок, рассказала мне страшную и нелепую по своей непоправимости историю.

- Я в студенческие годы встречалась с парнем из авиационного института. Этим встречам не придавала особого значения. Ну, встречались и встречались. Потом почему-то перестали. Я и забыла о нём. Через некоторое время по городу прошёл слух, что он покончил с собой. Вы, наверное, тоже слышали?

Я утвердительно кивнула. Это было громкое дело. Все об этом только и говорили тогда.

- А потом ко мне неожиданно пришёл его друг и сказал, что Серёжа покончил с собой из-за меня. Это было как удар молнии. И передал мне маленькую бархатную коробочку. Я машинально открыла её, и словно лучик солнца блеснул со дна - это был жёлтый топаз.

- Я вспомнила, что как-то раз, гуляя по улицам, мы забрели в старый ювелирный магазин, и мне очень понравилось это кольцо.

- Он, видно, запомнил и купил. На дне коробочки лежал, сложенный вчетверо небольшой листок бумаги. На нём всего три слова: "Прости. Прощай. Серёжа".

Его друг сказал: "Он очень любил тебя. Он просто болел тобой".

И ушёл. А кольцо осталось у меня, как память. Меня больше никто никогда так не любил.

- В 27 лет я вышла замуж за бывшего одноклассника Искандера Валиева. Вот Эдик растёт...

Вскоре мы переехали в другой район города, и я уволилась из этого института. Иногда я встречала кого-нибудь из знакомых и от них знала, что Геля родила дочь, что Геля защитила кандидатскую, а её мужа назначили прокурором города.

Увиделась я с ней случайно, прошлой зимой, в картинной галерее.

Выставлялся мой любимый художник и я, не взирая на сбивающую с ног метель, поехала в центр.

Переступила порог, а там - подснежники в хрупком стекле, душистая ветка черёмухи, спелые яблоки на грубой доске деревянного садового стола... Словно в лето попала. Хожу заворожённая атмосферой картин и ничего не вижу вокруг. Да, и посетителей-то никого, кроме женщины в нежных соболиных мехах с молодой девушкой, круглолицей смуглой башкирочкой, не было.

Вдруг на руке женщины блеснуло жёлтым искрящимся камушком знакомое колечко. Я повернула голову: это была Геля. Всё такая же молодая и красивая. Совсем не изменилась. А эта девушка рядом с ней, верно, была её дочь. Но она не унаследовала от матери нежной матовой белизны кожи, глубокого потаённого взгляда. Она была копией отца. Простая милая, с распахнутым взглядом. Ей было лет восемнадцать. Весь мир лежал у её ног.

Геля меня не узнала или не заметила. Она выбирала картину для покупки. А я не стала к ней подходить.

 Обычная история 

Под окном стояло бурое дерево. Таким оно казалось от смеси красных, зеленых и желтых листьев. В воздухе были разлиты покой и умиротворение, словно длилась затянувшаяся пауза - пауза в природе. Перелом от золотой к поздней осени.

Не хотелось думать о своих делах, что-то загадывать наперёд. Казалось, что все образуется само собой. И эта затянувшаяся ссора с Виктором не беспокоила.

Люся механически общипывала мелкие поздние ромашки, которые утром привезла из сада мать, и вспоминала последний разговор.

Виктору пора было уходить. Она угадывала его нервозность. Чувствовала, что в мыслях он далеко от нее, что он уже весь с семьёй. И она знала, что его надо отпустить. Но так хотелось, еще немного побыть с ним, чтобы еще одну лишнюю минуту ощущать рядом тепло человеческого присутствия.

Но она, наперекор себе, почему-то ударилась в мелкую ревность. Сказала ему зло: " Понятно, домой торопишься. Лизка, наверно, все глаза проглядела". Она видела, как при этих словах нервно вздрогнуло его лицо, но он только мягко проговорил: " Поздно уже... "

Хлопнула входная дверь. Она осталась одна в пустой квартире и словно захлебнулась наступившей тишиной. Она видела из окна как он неторопливой, усталой походкой шел по улице. Его сутулая фигура, удаляясь, постепенно уменьшалась в размере и, наконец, растаяла за старыми деревьями. С тех пор он не появлялся и не звонил.

... А встретились они нечаянно, и вся история была, в общем-то, банальна. Но ведь все банально в этом мире. И все истории и судьбы повторяются, будто отпечатываясь с одного клише. Кто-то невидимый переставляет фигурки на шахматной доске. И при этом кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. . .

В тот день у нее было много неприятностей, и она, злая и расстроенная, шла по городу, ничего не замечая вокруг. Резко заскрипели тормоза, и она увидела перед собой серый капот старого москвича и перепуганного насмерть водителя. " Как вы?", - спрашивал он, помогая ей подняться с земли. Медленно приходя в себя, она произнесла: "Да вроде, ничего..." - но голова кружилась, и мир казался каким-то странным, нереальным.

Она позволила усадить себя в машину, и все это время ощущала себя безвольной тряпичной куклой. Он предложил отвезти ее на всякий случай в травмпункт, но она сказала, что лучше домой. По дороге он долго извинялся, а она слушала и молчала. У нее не было сил говорить. Да и что она могла сказать?

На следующий вечер в ее квартире раздался звонок. Она подумала, что это соседка, и как была, в стареньком выцветшем халатике и в кухонном фартуке, не спрашивая, отворила дверь. На пороге стоял он. В руках он держал большую коробку конфет и букет чайных роз. Люся испуганно замахала руками: " К чему это? Зачем вы так потратились?" Он молчал и лишь смущенно улыбался. Она опомнилась: "Что это я?" - и торопливо пригласила его в комнату.

В тот вечер она его, наконец, разглядела и увидела, что это весьма приятный мужчина средних лет и поняла, что с ним не скучно. Он сказал, что зовут его Виктором, работает он инженером. Обручальное кольцо он не носил, а лишние вопросы она задавать не любила.

Отношения развивались мягко и неторопливо. И как-то незаметно для себя она к нему привыкла. Он стал ей необходим. Когда он пропадал, она скучала и не находила себе места.

И вот в один из таких тоскливых вечеров она увидела его из окна автобуса. Рядом с ним шла миловидная улыбчивая женщина. Он нес тяжелую авоську, из которой торчал батон колбасы и растрепанные перья зеленого лука. А рядом подпрыгивала девочка лет восьми и все о чем-то спрашивала. А они, смеясь, отвечали.

У Люси, словно, что-то оборвалось внутри.

Когда она его спросила, он спокойно сказал: "Да, это жена. Я не говорил, потому что ты не спрашивала", - и добавил, смеясь, пошловатую фразу: " Ты для меня праздник, а жена - будни". Но ведь праздники в нашей жизни редки и не могут длиться вечно. А если затягиваются, то тоже превращаются в будни. Эту аксиому она теперь хорошо знала.

И она уже не хотела никакого продолжения. Всё изменилось, всё стало скучным и пресным.

И эта проза скучна так, как поздняя осень за окном, которая неотвратима, как одиночество...