Владимир Таблер    Будто долго плыл по подземным рекам - пропитался весь я с головы до пят темным млеком их, карабасьим эхом, о пороги бит и породой мят. Был ли в битум влит - переделан в жидкость, аль вкатали сивку да в асфальт катком... Или просто Бог проверял на вшивость, заменивши кровь черным кипятком. Долго выползал, просыпался трудно - по отдельной клетке и по волоску... Вроде бы живу - доброе вам утро... Серый киселек булькает в мозгу. А зачем, дружок? - сам себя пытаю,- чтобы - эта лямка... чтобы - даждь нам днесь... Есть ли где-нибудь счастья запятая- или только тьма многоточий есть?.. *** Это будет о том сочиненье, как гремят поездов сочлененья, как сырой паровой завиток лижет соль с неприкаянных ног, как жует электрический голос свою присную пресную новость и как ражий метет молодец по перрону обломки сердец, как в мертвящем ознобе неона человеки стоят у вагона, безымянные он и она - все на свете у них имена. Холод светится в ламповых колбах... Двое грешных, смешных, разнополых улыбаются и говорят, а в глазах - фиолетовый яд. А за станцией мрак одинаков с тьмою прошлых и будущих мраков- этих здешних, особых, сугубых, закипающих в рваных согубьях, в черных дырах разъятых соглазий... Этим мраком финал и закрасим. Как ни пыжься, как зенки ни мой - все на свете кончается тьмой... И о том светофоре, который поезд бьет, как дракона - Егорий, световым своим красным копьем, и заходится поезд вытьем... И остался товарищ курящий - смотрит, как вымирающий ящер. Да не вымрет, поправится,чать,- сочиненьями жизнь начинять. *** Улягусь и выдохну этот день. Прощай, уходи, стихай... В утекшую реку сигай, таймень! Непойманный мной, -тикай!.. Отбыл, отсидел, откорпел, как раб... Вся жизнь из сплошных лакун. Сбегай от меня, беззаботный краб, в зеленый восторг лагун! Жар-птица халявы, где был твой хвост? Схватил бы - и жил, как бек. Но мне дороже - он туп и прост- друг - жареный кукарек! Хребет мой стертый - усталость спрячь, в постели оцепенев. И ты усни, проводник удач, - седалищный крепкий нерв. Расслабтесь, шейные позвонки. Кончаю считать овец... Картина Репина "Бурлаки..." Один из них спит, подлец... *** ...Сим сообщаю, что мир мой стал бел и скользок, сир и бесплоден. Из проводов над ним сиверко тянет грусть, как из скрипки - Ойстрах. Нудный трехфазный тмутараканский гимн. Окна твои... Вспоминаю миганья светом. Лампой настольной, шутя, семафорил "SOS"... Сим сообщаю, маяк твой захвачен смердом. Высохло море, а флот в палисадник вмерз. Тысяча лет, как отбыло твое семейство. Голуби сдернулись, верные, как пажи, вслед за тобой на последней минуте детства, выписав на небе длинные виражи... Пьяница Клава походкою оробелой двор переходит, стремленья ее ясны. Вряд ли ей хватит средств на покупку "белой". Красным продуктом полечится от белизны. Тысячу лет зима. И согреться нечем. Хоть мне пятнадцать, но стар я, как вечный жид. Да и не жид, конечно, а так себе - полунемчик... Их бин мамут, что в мерзлотных пластах лежит. Зря это я - глухариный поклеп заладил. Мне о тебе бы весть- хоть придумай сам... Где ты теперь у заливов каких зеландий, нов ли твой Йорк и вполне ли Франциско Сан? Знаю, где ты - там всегда синева и солнце, винной лозою становится лебеда, носят самбреро туманные альбионцы и самоеды смеются, себя едя. Сим сообщаю, что тоже уеду скоро... Отца переводят. И мне, стало быть, за ним... Ладно, прощай! Это все ерунда, умора – что из зимы никому не отправил сим... *** Август (2) ...В эти дни спокойно и дождливо. А в саду, охваченный божбой, август переспелого налива бьется оземь яблочной башкой. Будто враль, ударившись в моленье, в коем показушно нарочит, под ногами садонаселенья, в почву горьким темечком стучит. Обманул спасенье обещавший, но и сам не смогший обрести... Так лежи, хмельной и обнищавший, и с последним семечком в горсти... *** Ты не верь, что из праха - в прах. Верь, что смертию смерть поправ... Живы те, кто ушли навек, у излучин небесных рек, возле тех заревых озер, где лазоревый белозор, средь сияющих тех долин, где ни веса, ни дат, ни длин. Нам – года суеты, докук, а у них – только краткий звук. У нас дрязги и лязг мечей, а у них - лишь звезда в ручей. Наших рук невелик растяг, а у них там – миры в горстях... Им доступна такая вещь – к нам придти, долететь, протечь, речкой, дождиком ли, травой... Но уже никогда – собой.