Марина Русова

 Покаяние

На черни небес лишь луна полукружьем.

Скрипят на ветру навесные ворота.

Какой-то бродяга склонился над лужами

И кашляет тужно, харкая мокротой.

Час волка сменяет наседку хохлатую.

Завоет собака в предчувствии зверя.

И всякое слово весомо-крылатое

Покажется лишним и вдруг обмелеет.

И в мире немом безупречно застёгнутом

На планки и лычки, карманы и петли,

Родится младенец, и криком согреет он

Весь род неприкаянный человечий.

Так каждый, услышавший голос, воскреснет.

Отверзнет уста, и польётся по новой

Людская молва измочаленной местью

За долгий период немой и суровый.

Вопит на погосте вороной-кликушей

Побитая радость: «Немой, да обрящет»!

А волк, продираясь сквозь чащи и кущи,

Всё ближе в слюне истекающей пастью.

Он смехом сверкает в бордовом оскале,

Гудят, как наместники, медные трубы.

Вернётся всё сущее снова к началу.

И слово мельчает, и стиснуты зубы.

Плеваться в голубей какой резон?

Слюны не хватит, желтозубый агнец.

Несёт на смену бархатный сезон

Дождям и ветрам легкокрылый танец.

Сменяют дни закатные огни,

И злаки закаляются в невзгодах.

Под снегом перезимовав, они

Начало жизни пестуют во всходах.

А на краю безбрежного тепла,

Где дождик слеп и счастия подковы,

Такою чистой радуга была,

Что души омывала до основы.

Пинков и грязи доверху хлебнув,

И с белых крыльев пёрышки роняя,

Уходит ввысь, недолго отдохнув,

Оплёванная, ветренная стая.

Разные ангелы

Мой ангел не парит

Пропойте мне, корнет, душевные слова

Пока я молода, пока все взятки гладки.

На кон поставлю я « двуглавого орла»,

И жизнь свою, и честь поставлю без оглядки.

Да им цена – медяк! Какая благодать-

Вкруг пальца обвести доверчивого фата,

И душу заложить, а может быть продать,

Не чувствуя себя ни злой, ни виноватой.

Душевные слова.. Опять попутал бес.

Мой ангел не парит, глядите же, глядите!

Он падает с высот, с заоблачных небес.

Не пойте так, корнет, не пойте. Пощадите.

„Deus conservat omnia“*

(* Бог сохраняет всё)

Мой призрак приходит ко мне на закате

свечной позолотой блестят его лица

в расшитом драконами алом халате

с моноклем в глубокой глазнице

он разный

смывает сознание были

тот облик что был предыдущим означен

он тих и прозрачен

он соткан из пыли

задумчив и призрачно мрачен

я жду его вечером

ломтиком хлеба стакан покрываю

кукушка кликуша кукует вечерню

и с алого неба зовёт его тёмную душу

молить ему грех до седьмого колена

до крёстного сущего бога знаменья

приходит мой призрак из адова плена

и молит меня о прощении.

молчит он

и сидя в продавленном кресле сверкает

моноклем но всё же но всё же

я чувствую боль его страшную если б

с меня ободрали всю кожу

простить его просто

но нужной молитвы не знаю увы я

и душу не вспомню

мне только забвения стену пробить бы

прорваться к истокам

как в омут

бросаюсь вопросом что грешник в обитель

клянись кто ты есть на евангелие

и слышу в ответ

я твой ангел – хранитель

твой бедный и падший ангел

Настройщик пианино

Настройщик пианино

Настройщик пианино

Не слышал левым ухом.

Несовершенным слухом

Его не удивишь.

Настройщик пианино,

Земля ему будет пухом,

Вчера скончался, только

Рассвет коснулся крыш.

И этой мудрой ночью

Душа его блуждала,

Ступала осторожно

На тонкий небосвод.

Где звёздочки белеют,

Как клавиши рояля,

Небесного рояля,

Мерцают круглый год.

Душа настроит небо

Бесцветными руками,

Когда уснём мы с вами,

Когда весь мир уснёт,

Она настроит небо

На ветер с облаками,

На мир, добро и нежность,

На солнечный восход.

Когда же, потянувшись

Руками прямо к солнцу,

Мы встанем, в уверении,

Что мир наш добрым стал,

Вдруг вспомнят,

Что настройщик не слышал

Левым ухом

И совершенным слухом,

Увы, не обладал.

Он в музыкальной школе

Учился поневоле.

Но был весёлым малым,

Кто вспомнит, тот всплакнёт.

И мы хороним плача,

Такая незадача-

Душа его томится,

Душа его поёт.

Семнадцать

Карета и плюмаж.

А вам семнадцать лет.

Так солнце горячо, что дождь сегодня - в милость.

Промокший антураж,

Классический портрет,

Аксессуар с Bond Street, и девичья невинность.

Империя empire,

Второе рококо,

Шуршащий кринолин раскинут на сиденьи.

Сегодня всё поёт.

На сердце так легко,

Что кажется, весь мир сияет в день рожденья.

Семнадцать, mon ami,

Уходит летний зной.

Смеётся рококо, захлёбываясь роком.

И дождь не семенит,

А мечется грозой.

И полыхает гром над роковым востоком.

Фатальное число.

Миг жизни и любви.

Неэстетичность поз.

Cмертельного «rocaille»

Семнадцать футов вниз,

Семнадцать алых роз,

И ровно год спустя фатальный выстрел Шарля.

*Шарлотта Канда (1828-1845)– погибла

в семнадцать лет, понесли лошади

во время грозы, и карета перевернулась.

Её жених застрелился ровно через год.

Femme fatale*

В ваших глазах – ни покой, ни свет.

Имя потеряно «Элизабет».

Имя потеряно, найдена роль.

Ждёт вас баварский нежный король.

Карты слагает, чёт иль нечёт..

Лола желает,

Пойдёт и возьмёт.

Соло на дудочке, запах сигар,

Вы – баронесса и супер-стар.

Зеленью глаз – в зелёную ночь.

Любит удача Ирландии дочь.

Женщине-вамп – и страсть, и почёт.

Лола желает,

Пойдёт и возьмёт.

Ваш спиритический шар не лжёт.

Старого света засахарен мёд.

Любят красавицу Лист и Дюма..

Роскошь, и бедность, слава, и тьма.

Нынче графине фон Ландсфельдт везёт.

Лола желает,

Пойдёт и возьмёт.

Полная чаша, пустая сума.

Шёпот причастия, игры ума.

Белый корсар на плече у мадам.

Бури скандалов, затерянный храм.

Вашей карьеры стремителен взлёт

Лола желает,

Пойдёт и возьмёт.

Скрытую истину ей не найти.

Вышито платье, закрыты пути.

Старый жакет в Новом свете не нов.

Тает в забвении музыка слов.

Тени Грин Вуда и лунный свет.

Много желали, вы,

Элизабет..

*Лола Монтес - самая скандальная

женщина 19 века. Oна же -графиня фон

Ландсфельдт, похоронена под именем

Элизабет Джилберт.

Подальше от Хайгейта*

Тонкогубый Россетти в гортани теряющий крик.

Вы не прячете глаз у фамильного склепа Сиддалов.

В мясорубке искусства на грудах словесного сала,

Вы глотаете ложь, отворив беззащитный кадык.

Ваши чувства мертвы, как мертва что являла вам свет.

В этом холоде ночи откинуты нынче завесы,

В восковых очертаниях профиля Элизабет

Проступают черты знаменитой картины Миллеса.

Вы назвались поэтом и в перечне сказанных слов,

Не хотели терять ни строки озарений пиита.

Из открытой могилы отворенный томик стихов

Так скорбел о любви в изложеньи прерафаэлита

И со строками вместе, что ваша рука унесла,

Улетели удача и счастье как синие птицы.

Этот знак послан свыше, безжалостным ангелом зла

Поцелованы веки у светлого лика гробницы.

А враги заслонялись плащами в преддверии дня.

Улыбаясь тайком, прикрывались тенетами фальши.

Он друзьям завещал: как умру, схороните меня,

Но подальше от Хайгейта, только, прошу вас, подальше.

*История Данте Гэбриэля Россети и Элизабет Сиддал