Надежда Далецкая

На волю

 
   Одна – в отсутствии другого

«Одинокий - Отделённый от других подобных,
происходящий без других, в отсутствии других»
С.И. Ожегов «Словарь русского языка»


Одна – в отсутствии другого…
Нелепость стадности отринув,
как под осенним ветром спину
осина гнёт – ломаю слово.
Ломаю о постылый дом,
о муть зеркал, о нежить фото,
где мигом выпотрошен кто-то,
где сломан старый метроном.
Я от того, мой друг, молчу,
что эха нет – всё глухо, пусто.
Что там толкует Заратустра?
«Он хочет»? Или «Я хочу»?
Цитаты выеденный мех.
А может, дело не в хотенье?
А в кружевном, сквозном плетенье
рук, мыслей, взглядов, слов, утех?!
Но он – не тот. И я – не та…
И ложью обжита обитель.
Душа – актёр, а совесть – зритель,
когда в объятьях пустота.

Волчья ягода

От Пыталовских волчьих ягод
до Московских горючих слёз
перелески и перекаты,
перетрески слов под откос.
Каракатицей катит поезд.
Стук-постук,
скрип-поскрип -
стык колёс.
Замороженною рукою,
замороченною строкою
нехотя отбиваюсь от грёз.
И кромсаю слова о строчки.
И глотаю улыбку, смех.
Пригорюнившись в закуточке
нижней полки грызу орех.
Белкой мелкою и голодной
в клетке помыслов и обид
выставляю себя в исподнем,
довершая унылый вид.
Огорошенных мыслей копоть,
за вагонным стеклом закат.
Мой бельчонок подставил локоть,
твой крысёнок ощерил взгляд.
Есть такие места на свете,
есть года и есть города
на чужбинной лихой планете,
где линчует холодный ветер,
где растёт лишь одна лебеда.
Где в загоны врастают схроны,
волчья ягода на десерт.
Прячься, белка! Гляди, ворона
точит клюв, выходя на след!

* * *

Снова август на исходе.
Не печалься, не грусти!
Череда времён в природе –
подбираются дожди.
Крадучись как малолетки,
увлечённые игрой,
по ночам качают ветки,
листья краской золотой
метят редкими мазками,
лепят к сонному окну,
чмокающими шлепками
яблок режут тишину.
Осень! Время урожая,
время подводить итог –
что находим, что теряем,
что откладываем впрок.
Отчего ж душа в тревоге?
Разломи тоски печать!
Хуже нет, когда в итоге
просто нечего терять.
Снова лето на исходе.
Осень множеством примет.
Но у жизни в хороводе
много зим и много лет.

Много радостных мгновений
впереди, мой друг, у нас!
Душ уставших омовенье,
жарких рук прикосновенья,
свет любимых ясных глаз.

Где рук уже не сводим мы…

Мне август пыльный, уходящий
не жаль, ни чуточки не жаль!
Не жаль, что лист кружит над чащей,
не жаль нисколько! А печаль
по поводу его ухода
приберегу до декабря,
когда злодейка-непогода,
разверзнув хляби небосвода,
колдует с ночи до утра.
Когда офортом чёрно-белым,
одним на весь погодный зал,
все живописные отделы
представлены. Когда на бал
по пригласительным билетам
приходят слякоть и мороз,
и мокрый снег с колючим ветром,
терзающим глаза до слёз.
И вот тогда с тоскою нежной
я вспомню, август, твою пыль.
Твой нрав спокойный, безмятежный
и дружественный твой костыль,
что ты протягиваешь лету,
хромающему в две ноги.
Твои рекламные буклеты,
твои грибные пироги.
Все эти первые приметы
далёкой будущей зимы,
где с плеч задумчивого лета
уже слетают эполеты,
где рук уже не сводим мы.
Где мой побег ещё не начат,
а твой отказ не обозначен
так ясно. И твоя щека
для поцелуя так близка!

Ладанка

Когда нет лада – надобно
на грудь повесить ладанку
с хмельным любовным снадобьем
и прошептать три слова:

Люблю – и это главное!
Тебя – такого странного…
Я – повторяю снова!

Раз – ты не откликаешься…
Два – что, мой милый, маешься?
Не веришь в прочность чувства?

А впрочем, нету ладанки.
Не наливные яблоки –
одни сплошные паданки
тебе в уста! Да с хрустом!


На волю

Не вольна. Заключена
в четырёх стенах.
Та, что северу видна –
недоверье, страх.
Та, что слева от окна –
униженье, боль.
Та, что лежбище вьюна –
пересудов соль.
Ну, а южная стена
малой кромкой вдоль окна,
где сквозь стекла: пыль, луна.
И лесок у полотна.
Стайка псов бездомных.
Рой стихов нескромных.
Крошки на орешки –
от его усмешки.
От его ухмылки
для надежды пылкой
кости слов небрежных.
Горсти снов. И нежность
на цепи юдоли.
«Не хочу на волю!»

* * *

С июля, набирая скорость,
спешит на пункт конечный лето.
Горчит прохлада. У забора
ржавеет куст. Венок сонетов
пожух, завял потёртым словом,
расхожим чувством, ленной лаской.
Спас близок, глянь, и до Покрова
недолго. Акварельной краской
ещё прописаны картины.
Ещё пронизаны объятья
дурманом трав. Лепи как глину,
меня, гончар! Ай, исполать! И
как мало, если разобраться,
той жизни, что ещё в остатке…
Не разжимай свои объятья!
Они пока крепки и сладки!
И кувыркаются в тетрадке
слова, как солнце на закате.

За шиворот

За шиворот, за выворот
холодный летний дождь…
Я затеваю приворот.
Глядишь – и ты придёшь.
Устало сбросишь мокрый плащ,
переступив крыльцо,
и сетку мелких неудач
натянешь на лицо.
В велюровой норе тахты,
как старый пёс больной,
ворчаньем хриплым будешь ты
беседовать со мной.
Мизинцем нежно края губ
твоих коснусь слегка,
глазами разгоню на лбу
тревоги облака.
Прижмусь, руками обовью,
коснусь бедром бедра.
И заворкую, запою…
Всю ночь и до утра
холодный, мелкий, серый дождь
разбрызгивает грусть…
Быть может, завтра ты придёшь?
Быть может, я дождусь?!


Когда не пишется…

Мне не о чем писать стихи. В разлуке
с собою нынче я. Пустые звуки,
безгласные. В простуженной гортани
в нарост – коростой немоты души.

Мне не с кем спорить. Отраженья нету.
В зеркальной проруби костры цветами –
обои проступают. Отблеск лета
размазанной нечёткостью дрожит.

Засохший кокон. В угол пирамиды
слова-личинки – в прах, в песок, на буквы!
На грядках Речи только лук да брюква.
Убогий урожайный лексикон.

В Великих книгах – память Атлантиды.
Лозой Анапестов увиты своды грота.
Над сводами – Наречий позолота.
И Рифмы с Рифмой нежный перезвон!

Что это с нами…

Открестись от разлуки!
Нет печальней печали,
той, где шёпоты, звуки,
невзначай замолчали.
Той, где в старом колодце
запах плена и тлена.
Там душа не напьётся…
А уродцы-антенны
рассыпают сигналы,
пыль из слов выбивая:
Пошлость входит в анналы
пропиаренным лаем,
Тост на круг – за рекламу,
за улыбку-отрыжку.
В угол бака, для срама,
в мусор брошена книжка.
В обречённых объятьях
коченеют от ветра
рифмы в ситцевых платьях –
обнажённость поэта.
Обожжённость стихами.
Отрешённость. До боли!
Братцы что это с нами?
Умираем мы, что ли?!

Чужая весна

За постой заплати! А потом – уходи,
улетай, беспокойная ночь!
Скомканный креатив «за снегами дожди» –
от зимы отлепившийся скотч.
Серый снег от оконных ослепших глазниц,
в лихорадках простудных земля.
К обречённой зиме хлорный запах больниц
примешался в конвульсиях сна.
Тянутся от фонарей тени пляшущих рук,
оставляя узор на стене.
Где-то в сумраке лет постаревший мой друг
заплутал, позабыв обо мне.
Здесь от Долгих прудов веет тиной разлук,
электричка взвывает, как волк.
Там, где город чужой, как натянутый лук –
он несёт на плечах своих долг.
Долг расчётливых жён, долг угодливых слов,
долг публичных искрящихся фраз…
Я живу без долгов здесь у Долгих прудов,
без любимых, загадочных глаз.
В них сошлись навсегда запад чванный и юг…
А в рассветном квадрате окна
на осевшем снегу, как мелованный круг,
проступает чужая весна.

Позвони мне

Позвони мне! Помнишь, тот короткий
утренний февральский разговор?
Будто по реке в зелёной лодке
плыли двое. С берега простор
открывался как большая сцена,
в праздничном убранстве, без кулис…
За бортом волна игриво, пенно
нас баюкала то вверх, то вниз…
Я плела венок из слов-кувшинок,
я ладонью гладила волну…
Телефонный паузный суглинок
был сродни креплёному вину.
День длиннее стал, короче – ночи.
По волне туманом бродит сон…
А из темноты с укором, молча
нас рассматривает телефон.